Текст книги "Полёт совы"

Автор книги: Михаил Тарковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Как им объяснить, что в языке много разных слов? Что слова как птицы, есть перелётные, а есть свои, зимующие… Почему-то выплыло слово «толерантность» и, мёртвое, упало в снежную траву, и не пошевелилось в голове, не щекотнуло крылышко. Серёжа произнёс снова, ещё несколько таких же безжизненных слов, несколько раз повторил – ничего не случилось… Никто не трепыхнулся в яснеющей голове, видно, Сова увела навсегда капризную клеточную птичку. Если что и осталось – ресницы Лидии Сергеевны, сделанные из того же материала, что птичьи крылышки.

Он подумал о своём дворе, заросшем травой, – сколько с ним уже связано. Вспомнил, как стоял под дождём на коленях после схватки в учительской. И как зашёл домой мокрый и зажёг свечу на тёмном окне. И как молился. И его самодельную молитву… Как она начиналась? Как стихотворение: «Я люблю…» Разве можно с «я» молитву начинать? Молитву… Господи, да сегодня ж Покров!

«Укрой Пресвятая Богородице мои споры-сомнения. Какая моя душа? И где она была, когда я барахтался в озере? И почему ей так трудно? Почему так несовершенен человек? И достоин ли неба? И не оступится ли?

А если оступится? Тогда что? Тогда молись! Молись! Молись Пресвятой Богородице… Как о ком? О ком же ещё-то? О ней! О ней самой! О рабе Божией Лидии, чугунная твоя голова! О всех женщинах, которые и в тихие времена, и во времена смуты хотят своей правды, то вяжущей, близкой, нательной, то режущей, как младенческий крик на рассвете. Хотят тепла домашнего и куска хлеба детишкам. И муж чтоб живой да невредимый сидел одесную. И чтобы Тарас Андрия простил. А они сами – и Тараса, и Гоголя. И чтоб Тарас услышал Остапа и крикнул на всю Вселенную: „Слышу!“

Пресвятая Богородице, прости нас… Пой Царицу: Царице моя преблагая… пой… Какой напев… удивительный… Как красиво, Господи… Бабушка, ты меня слышишь? И я тебя… А Остапа? Хорошо… Слёзы – это хорошо… Вот так… Ну что? Легче? Ведь легче же… Ну вот и слава Богу… Свечку-то? Свечку сразу надо было зажечь. Ну вот, пускай горит… Потрескивает вместе с печью».

За окном смеркалось, снег уже привычно белел, но сквозь стекло было не видно, что он продолжал ложиться уже до весны, сеясь рябящей сеткой и укладываясь плотно и крупитчато. Зазвонил телефон, и тихий голос зазвучал:

– Сергей Иваныч, это Екатерина Фроловна. Как вы себя чувствуете? У вас анис есть? Он тут на поляне растёт… Его с чаем хорошо. Ну ладно, ладно. С Покровом Божьей Матушки вас! Видите, снег как идёт, а то всё упасть не мог… А теперь уж ляжет. Слава Богу. Я что ещё звоню. Я давно хотела вам спасибо сказать. За те… ваши слова… правильные. Тогда в учительской… Вы хороший человек. Я вижу. Трудно вам только будет. Но вам надо быть таким. Хотела… «упёртым» – упрямым. Вы справитесь… Я ещё тогда хотела вам сказать: ну не убивайтесь так… Не убивайтесь… Я же вижу. Может, кто-то и не видит. А я вижу. И у меня сердце болит… А всё управится. Ведь уже было всё. И даже похлеще. Так что поправляйтесь. А я помолюсь. А я если честно… тут как узнала, что с вами… случилось. Сердце прямо заныло… Это материнское, наверное… Ой, Господи… И всё спрашиваю сама себя, спрашиваю: ну как же так? Как же вы так неосторожно? Вы уж вперёд, правда, аккуратней будьте. Берегите себя. – Она замолчала, а потом сказала негромко и будто решившись: – Вам ещё до директора дожить надо.

Фарт

Рождественская повесть

Напильники

Из-за стола поднялся длиннолицый, похожий на ящера человек очень прямой осанки. Длинный выгнутый нос, небольшая, тоже длинная, коротко стриженная голова. Жилистая шея, переходящая в затылок и череп в одну линию. Очень живая, извивающаяся, она длинно торчала из ворота, как из норы, и словно хотела вылезти, а её изнутри кто-то осаживал, дёргал, а она оборачивалась огрызнуться.

– Здравствуйте, Валерий Ирари… – сбился Баскаков и протянул книгу: – Это вам, подписанная!

– Ил-ларионович, – зычно, напористо-чётко и как-то уставно поправил Илларионыч и без паузы резанул: – Ну что у вас?

Протянутую книгу он, кивнув, бросил в ящик стола, как в лоток, и громко задвинул.

Баскаков, заражаясь скоростью, изложил дело:

– Да, базы объединили, не один вы погорели. Регламент, правда, обжаловали…

Но на это рассчитывать… – покачал головой Илларионыч. – В общем, скажу так: бесполезное дело. Можно ехать на Владивостокскую таможню и искать концы… Но это всё деньги. И время ваше…

– Да то на то и выйдет.

– Дак в том-то и дело! – радостно подхватил Илларионыч и закруглил: – Мой совет – продавать.

И вдруг возмущённо сыграл шеей:

– Только пэтээс^[5] не отдавайте ни в коем случае. Будут просить – ни под каким видом! Удачи!

Баскаков всё давно решил, а к Илларионычу сходил больше для проформы и чтобы не обидеть знакомого, устроившего встречу. Таких Илларионычей он за год навидался. Сейчас начиналось главное…

В назначенный час приехал Анатолий. Подошёл вразвалочку, полноватый, губастый до какой-то рублености – губы как кубы, с гранями. Слова выговаривал с особой спокойностью, как-то олепляя губами согласные «б», «п» и «ль».

– Ребята щас подъедут, – и глянув в телефон, брякнул буквой «б»: – Хе, зара-бо-тались.

Будто в уплату за их опоздание начал неторопливо рассказывать, куда ездил, что пытался купить и как всё дорого. Рассказывал больше для себя, чем для собеседника.

– У нас в городе хрен поймёшь. Едешь по Гоголя – одна сантехника. По Луначарского – одни мойки. Скоро все заправки на одной улице соберут. – Он, видимо, чувствовал здесь зубоскальскую основу, но чего-то не хватало. И вынужденно сказал: – Бензин до того левый…

– Не знаю. Я на КНП заправляюсь, – чтоб не молчать, пожал плечами Баскаков.

– А чо за КНП? – вдруг заинтересовался Толя.

– Красноярскнефтепродукт.

– А-а-а… – Он воодушевился. – Тогда понятно. Хе, короче, тут у нас на Щорса эти сидят… Синяки… Бензин стреляют и нюхают. А я стою на заправке, слышу такой базар: «Чо, Борода, ты на чём сидишь нынче?» – «Я на Сургутнефтегазе…» – «А я на Сибирской Сырьевой». А один обморок, бритый, не оброс ещё, весь в портачках, токо освободился… – «Ос-во-бо-дил-ся» Толя медленно и подробно произнёс, особенно обработав, обубнив губами, так что «б» копилось и потом облегчённо срывалось: – Уже сидит торчёный. «Вы чо, уроды, тут гоните, меня слушайте, я всё пере-про-бовал, даже „Бритиш Петролеум“, х-ха, и я так скажу: та ещё брага, и Сибнефть – сивуха, Новосибирскнефтегаз – вообще бурдымага, и „Альянс“, и Роснефть – ничего не канает. Только КНП! КНП – это да! Это тема!» – И поднял палец. – Ха-ха! От черти! – Толя не спеша, в разбежечку, смеялся. – Я бы тому, кто КНП рулит, такой ролик бы подогнал. Ха-ха-а. Вы там спросите у своих. Может, выход есть? Ха-ха. А я всё думаю: чо за КНП? Это же не наша, Красноярская… Па-ня-я-ятно.

Наконец подъехали двое. Анатолий изо всех сил показывал, что он сам по себе, а они сами. Баскаков негромко поинтересовался, как они погонят машину без документов, а Толя бросил небрежно:

– Д-да! – И добавил с оттенком одновременного и отстранения, и пренебрежения, и восхищения: – Эти безбашенные разберутся!

Безбашенных звали Серёга и Валера, и они были как пара сказочных механиков, каких-нибудь Болтиков-Напильников. Небольшие, сухие, с рельефными лицами – серые, не то в щетине, не то в металлической пыли. На жуликов не походили, а скорее напоминали инженерных студентов, проходящих практику в заваленном металлом цеху, где с потолка сыплются железные опилки. Спорые, слаженные, нацеленные. И одновременно какие-то предельно изношенные.

Баскаков завёл машину. Открыл капот.

– Так, так, так… – вязко заметались Напильники. – Где от закрылков половинки? Чо, накладки на педаль нет? Так, а туманка? Серый, чо там вторая туманка? Целая? Где? В этой коробке? Ага, вот она…

– Парни, короче, магнитофон отдельно пять тыщ, – веско сказал Баскаков. – Я специально не стал вынимать.

– А может, отдадите? А?

– Нет, двести сорок пять. С магнитофоном.

– Ну, может, двести сорок? С мафоном?

Упёрлись в магнитофон и в двести сорок, будто припирает стена или на билет не хватает. Баскаков, чтобы не сбиться с главного, уступил.

Толя был полуотдельно, полурядом. Привалившись к верстаку, копался в телефоне.

– Так, – подводя итог, быстро проговорил Валера-Серёжа, – Анатолий не говорил, нам пэтээс нужен?

– Как пэтээс?

– Пэтээс нужен, – вторил, не отрываясь от телефона, Толя.

– Так. Погодите… – Баскаков чувствовал, будто под ним лестница пошатнулась и пошла в сторону. – Э, парни. Я раз нагрелся и хорош. Мне вообще никак. Я и так теряю половину. И в пэтээсе стою, фамилия моя. Не… – отрезал Баскаков.

Происходило именно то, чего он опасался. И совсем не с той стороны, откуда ждал. Он зашагал по гаражу. Зазвонил телефон. Звонила мать его друга Серёжи Шебалина, которого все с детства звали Ежиком:

– Игорёк, – пела-плакала она голосом, бессильно разбухшим, размокшим от слёз, – я очень расстроена, может, хоть ты поможешь? Надо что-то делать с Серёжей. Он не просыхает… Я не сплю с трёх ночи. Это страшно! Я во сне видела, как его уволакивают, просто уволакивают маленькие, чёрные такие люди… правда… они по пояс ему, Серёже, и они его волокут, а он цепляется за мебель, за косяки… Ты не поверишь… ты знаешь, как я ко всякой мистике отношусь, я преподаватель… но тут всё по правде, поверь мне… – Она совсем заплакала: – Вы же друзья… были… Он цепляется, и они его уволакивают, и он оборачивается, а у него… Игорёчек… у него зрачки зелёным горят, Игорёчек, и такие… ну… вертикальные, как у кошек, не могу-не-могу-не-могу… помоги, пожалуйста, не могу… это не придумаешь… это видеть надо… а-а-а-а-а…

– Милая моя, миленькая, пожалуйста успокойтесь… Лидия Григорьевна… Пожалуйста, я вам попозже перезвоню… Молитесь за него…

– Да молюсь как могу, я же не молилась… а теперь молюсь… Всё, Игорёк… Позвони, пожалуйста, как освободишься.

Баскаков, побледневший, уничтоженный, возвращался к разговору.

– Да вы не волнуйтесь… – наседали ребята.

– Да чо не волнуйтесь?! Не, ребят… Какой пэтээс!? – говорил Баскаков, изо всех сил пытаясь собраться.

Напильники неседали наперебой:

– Да вы поймите, сейчас регламент будут обжаловать…

– Да погоди ты, Серый, с регламентом, – фыркнул Валера и другим голосом обратился к Анатолию: – А мы можем, Толь, расторгнуть договор купли-продажи?

– Да как мы расторгнем, – возмутился Баскаков, – если тот хмырюга в Уссурийске и у меня даже его телефона нет? Не-е… обождите, мужики. Мужики, короче…

Зазвонил телефон:

– Игорь, Пете позвони, – сказала Лена, – по-моему, он не знает, что снимать можно только по пятьдесят тысяч. И ты не забыл, что нам на исповедь послезавтра?

– Да не забыл, не забыл! Всё. Пока, – отвечал с раздражением Баскаков.

– Свинюга, – попрощалась Лена.

Пока с ней говорил, слышал, как поверх разговора лёг гудочек. Прорывался-звонил как раз Петро:

– Михалыч, здоровеньки! Как вы там, зимогоры, не вымерзли ещё? Да-а, морозцы-то придавили. Слушай-ка, тут такое дело. Плохо, когда ни в зуб ногой в житейских делах. Короче говоря, я договорился снять всю сумму…

– Ну и снимай, в чём проблема-то? – нетерпеливо перебил Баскаков, зная витиеватость и обстоятельную многословность Пети.

– Да ты почему такой торопыга-то? Всё бегом, бегом… Дай обскажу. У меня же, я вспомнил, срочный вклад какой-то… – «Какой-то» он произнёс с брезгливинкой. – Если я снимаю, то у меня проценты сгорают… Но я всё равно снял. Уже снял… Хе-хе… Выручать-то надо классика, а как же…

– Да ты чо! Спасибо, Петро. Я щас занят. Позвоню вечерком.

– А ты слыхал, что Куперман большую премию взял?

– Да пошёл он. Иннокентич вон медведя взял. Я перезвоню… Парни, я не хочу второй раз влететь… – начал снова Баскаков.

– Не, Игорь. Подождите. Давайте так… – прикрывая глаза, говорил Серёжа или Валера, Баскаков уже не понимал. – Мы сейчас вам объясним.

Анатолий захлопнул телефон, спрыгнул с верстака и вразвалочку подошёл к Игорю:

– Вот смотрите, – заговорил он на тон спокойней стоявшего гвалта, сдержанно ощупывая слова своими гранёными губами, – люди забирают у вас автомобиль, и дальше он будет готовиться к продаже. Без документов всё это теряет смысл. Это как человек без паспорта. Вы сами уже с этим столкнулись…

Зазвонил телефон, который Баскаков не отключал, ожидая очень важного звонка:

– Игорь Михайлович? – раздался твёрдый и чуть надтреснутый, подрагивающий голос – есть у пожилых людей такие глухо-высокие голоса. «Ч» звучало по-западному, будто пародировали белорусских чиновников.

– Да, я. Говорите… – резко ответил Баскаков.

– У меня к вам как к редактору альманаха адресное предложение. Адресное! – налёг голос на словцо.

– Давайте после праздников, мне не с руки сейчас. А откуда у вас мой телефон?

Звонящий будто не слышал:

– Это очень важно, и вы сейчас поймёте, – в слове «очень» снова зазвучало мягкое «тчэ» с сильным придыханием. – Вы петчётесь о русском языке. – Голос был очень настойчивый, и Баскакову мгновенно представился рослый с костистым крепким черепом дед из тех, что на мероприятиях хулигански рвутся к микрофону, потрясая своими книгами. – И я как почтительный книготчэй внимательно тчытаю все ваши статьи. Я хотчу передать вам для петчати свою работу. Люди отчэнь бестчувственные – им тытчэшь пальцем, тытчэшь, но они не слышат. Так вот, мою работу… Там рассказывается, как вывести язык из-под удара. Поскольку тчысло семь является сакральным, – звонящий говорил о своём труде как о некоем бесспорном и не зависимом от него самого факте, и Баскаков уже догадался, в чём дело, – предлагается сократить колитчество букв до семи, но ввести в алфавит дополнительное катчэство: цвет. Каждая буква может иметь один из семи цветоу… Таким образом, если помножить тчысло оставшихся букв на колитчыство цветоу…

– Извините! Я не могу говорить, – прервал монолог Баскаков. Его уже потряхивало.

Анатолий продолжил:

– Ребята сейчас попробуют решить всё… в обоюдных интересах… и вас ос-во-бо-дить от возможных неприятностей… – «Авто-мо-биль» и «ос-во-бо-дить» он произнёс безо всякого усилия, словно его губы сами свободно повторили, побрякивая, неровности согласных.

Раздался звонок, Анатолий, раздражённо покачал головой и переглянулся с Напильниками. Баскаков не видел без очков номера:

– И утчытывая тчаяния книготчээу…

– Слушайте внимательно! – закричал Баскаков. – У меня к вам адресное предложенье: три буквы, но в цвете и звуке. Трудитесь. Вам позвонят.

Баскакова подлихораживало. Дело, глыбиной давившее целый год, навалилось и грозило привалить, если он споткнётся об этот пэтээс, и уже сминалась Илларионычева инструкция: похоже, на неё предстояло плюнуть.

Зазвонил телефон. Анатолий возмутился:

– Да выключите вы его!

Звонил наконец Артём.

– Нас на связи не было, – говорил он негромко и приторможенно. – Да, идёт машина. У них там одна улетела с дороги, скользко. Звоните. Нет. Сегодня не будет, – рассказывал Артём варёно, будто одновременно рассматривая что-то невразумительное. – Комплектация у вас нормальная. С люком. Салон велюр. Звоните завтра.

Баскаков медленно опустил руку с телефоном:

– Ну, давайте, ладно. Только я не понимаю…

– Короче, делаем расторжение договора, – говорил Валера. – Это тысячи полторы. И снимаем с вас всю эту проблему. Вы уже не хозяин будете.

– Уже это не ваш головняк будет. А того человека, который купит, – вставил Серёжа, желая окончательно успокоить Баскакова, – и который столкнётся с той же проблемой, – как кувалдой добил Баскакова Серёжа, тоже считая, что успокаивает. – Поэтому мы хотим вас обезопасить.

– Так, Серый, Жанка сможет нам расторжение сделать? Давай тогда на рынок едем. Жанка до скольки работает? Звони ей!

Ещё минуту назад ни о ком, «кто купит», и речи не было. Баскаков чувствовал, как, не успев появиться, меркнет световым пятном внезапный человек, который столкнётся с этим гиблым пэтээсом, и что он допускает это. Сдаётся, признаёт силу обстояний. Лестница кренилась и почти разваливалась на ступеньки, и он уже собрался выключить телефон, как позвонила Галька Подчасова:

– Игорёк! Ты можешь приехать!!! У меня авария!

– Что такое?

– Машина на автопрогреве стояла и поехала, всех тут смяла! – Почти срываясь на крик, она пыталась рассказать подробности.

– Подожди! Как поехала?

– Не знаю… – зарыдала Галя. – Наверное, я на скорости оставила…

– Жди, приеду, – Баскаков еле выдохнул. – От… ёхарный пуп…

– Чо там? – обеспокоенно спросили Напильники.

– На прогрев поставила на скорости. В «финик» впоролась.

– Жена? – ещё более насторожились ребята.

– Подруга жены…

Напильники наконец пробились к Жанке, у которой долго было занято:

– Жан, ты сделаешь нам расторжение договора купли-продажи? Поняли. Да. С пэтээсом. Паспорт надо? Ясно. А щас скоко? Тогда завтра с утра.

Пауза.

– Короче… Договор купли-продажи расторгаем. Прямо на пэтээсе пишем, что расторгнут. С печатью. Да. Смотрите, – особенно строго сказал Серёжа-Валера, – если придут там из милиции – скажете, что приезжал этот… олень с Уссурийска….

– Да как он так приезжал? – возмутился Баскаков.

– Скажете, – подключился Анатолий, – приезжал пред-ста-ви-тель с Уссурийска, вернул деньги, забрал авто-мо-биль. Всё, – сказал он недовольно и взгромоздился на верстак.

– Да. Приезжал по делам, – сказали Напильники. – Встретились. Всё порешали миром. Спросят, когда – скажете: «Не помню, закрутился».

– Да никто не спросит, – пробурчал Анатолий, не отрываясь от телефона.

– Чо, завтра тогда к десяти на рынок, – полуспросил, полуутвердил Серёжа-Валера и, глянув на Баскакова, успокоенно кивнул и подытожил: – Тогда чо? Советуйтесь с юристом. И звоните сразу.

– Да всё нормально будет, – буркнул Толя.

На том и расстались.

Баскаков позвонил юристу. Тот куда-то ехал. Баскаков рассказал обстановку и спросил, как действовать.

– Нормальная практика. Если кто-то будет докапываться, участковый там или следователь – говорите, что приезжал человек, вернул деньги.

– А спросят – когда?

– Да давно было. Вы чо, помнить должны? Зимой приезжал под праздники. Вроде. Забыл, точно когда. Созвонились – встретились, отдал деньги, и всё.

– А если телефон его спросят?

– Да какой телефон? Потерял. Делся куда-то! – возмущённо крикнул юрист сквозь шум дороги: – Да! Только обязательно… Куда, колхоз, лезешь! Только… слышите меня? Алё! Обязательно возьмите копию чего там… расторжения и пэтээски. Обязательно. В случае чего покажете – вот. Я не хозяин. Всё. Какие вопросы? – И протянул, успокаиваясь: – Дава-а-йте…

Страшно хотелось пить. Баскаков зашёл в кафешку и, заказав чайничек чаю, с облегчением бросил телефон на стол. Он продолжал лежать, излучая опасность, как шоколадка широкий, с гладким бескнопочным экраном.

Леночка подарила его Баскакову около года назад, но он так и не привык к его ненормальной чуткости. Как осторожно ни ухвати, начинал мигать, переворачивать картинку, включать камеру и даже в ней умудрялся перейти на режим самосъёмки, так что Баскаков вместо номера Лены видел своё лицо, искажённое объективом и досадой.

Лена была в текущих веяниях: считалось дурным тоном звонить друг другу, а хорошим – без остановки переписываться, дескать, невежливо, человек занят или задумался, а тут звонят.

Чтобы ответить на письмо, надо было нашарить в телефоне некую область, где мельчайше вскакивала клавиатурка с буковками, половину которой Баскаков накрывал пальцем. В расчёте на это агрегат был обучен способности предугадывать и даже подправлять неправильно натыкиваемые слова. Предлагал варианты, исходя из своего уровня развития и, как говаривал Баскаков, «мировоззренческих приоритетов». И представлял заточённую в телефон и утянутую в чёрное недалёкую девицу, науськанную на навязчивую подмогу. Звали её Нинкой.

Бывало, едет он с писателями выступать по библиотекам, сам, как обычно, на своей машине и за рулём. Вдруг по-чаячьи вскрикивает телефон, и Баскаков умудряется его ухватить и увидеть Леночкин вопрос: «Какой следующий пункт?»

Он начинает натыкивать «Пих… тов… ка». Телефонная Нинель бросается на выручку: недописанная Пихтовка тут же превращается в «психов», а потом в «рихтовку». Или едут из Иркутска, Баскаков натопчет на ощупь: «Прошли Канск», а Лена получает «Пришли скан» и вскипает…

Девушка иногда правила бездумно, а иногда курьими мозгами пыталась обобщить предпочтения, но, бывало, обнаруживала и суть: переправила Чебулу в «чепуху», и вдруг отважилась, вывезя: «чо бухой?», – а потом спохватилась: «Сеул».

Уже несли чайничек, как вдруг пискнула Нинка. Писал Ёжик:

«Знаешь, Игоряша, пошёл ты на… из моей жизни со своей моралью, своими попами и правильными базарами. Пошёл навсегда и окончательно…»

Баскаков медленно допил чай, съездил успокоить Подчасову и, вернувшись в Тузлуки, рухнул без задних ног. Проснулся по обыкновению в шестом часу. Было третье января.

Грязью замазал

– Я ещё посплю… – тихо и полувопросительно проговорила Леночка и, отвернувшись к стене, добавила: – Ты придумал, что детям девятого числа скажешь?

Баскаков на минутку прилёг-пробрался к ней, чуть не придавив коленом черно-блестящий экранчик, в котором Лена успела что-то успокоительное нащупать, не разлепляя глаз. Там стояла теперь синяя картинка, которая глупо перевернулась, увидя сбоку подвалившегося Баскакова.

Он подошёл к чёрному окну. Оно было нового, неиндевеющего образца, и округе гляделось в него стерильно, оголённо и как-то пристально. «Первый раз, что ль», – подумал Баскаков в ответ Леночке. Девятого января ему предстояло выступить перед школьниками на Рождественских чтениях.

На градуснике было под сорок. Он приблизил лицо к стеклу: темно, только звезда еле шевельнулась в мёрзлом воздухе, и показалось – вот-вот замрёт, завязнув, не провернув мерцающего зеркальца. Он вышел в коридор, бурая в рябь железная дверь с заиндевевшими, ворсисто-белыми болтами выпустила его во двор. Прошёл к гаражу, завёл Ленину машинку. На обратном пути гребанул горсть снега и умылся до скрипа, до перехвата дыхания. Влажная рука магнитно прилипла к дверной ручке. С чайной кружкой снова застыл у окна.

Морозно-рассеянным светом розовел восход, и сизо стелилась понизу долина Чауса. Вдали за незримой Обью еле различимо дымил трубами Новосибирск. Клубы эти Баскаков хорошо знал. Если к ним подъехать, они восставали громадно и нависали гигантскими монументальными формами, освещёнными рыжеватым солнцем. От их каменной недвижности охватывало задумчивостью, какой-то зимней углублённостью и ощущением, что можно наконец разглядеть время в упор. Что время это больше не сносит течением, и его судьба на твоих плечах.

Пора было в дорогу. Выехал за ворота, и когда пробрался на трассу через Тузлуки, густо и медленно заполняющиеся дымками, то с нарастанием скорости стало расправляться, разрежаться всё, что слежалось за ночь и казалось таким давяще-плотным и неразрешимым.

Год назад Баскаков нескладно совместил два дела: поездку в Уссурийск по приглашению филологов из пединститута и покупку машины на знаменитом Уссурийском авторынке. Ещё дома Серёжа Шебалин дал в подмогу телефон Ивана из Находки, который как раз гостил в Уссурийске. Дальнейшее Баскаков записал так:

Океанским чем-то повеяло от Ивана, когда он подкатил на яхтово-белом «сафаре» с тигром на запаске и вышел в спортивную развалочку, рослый и очень загорелый, несмотря на зимнюю пору. Ваня лицом походил на чайку или даже на олушу – есть такая морская птица. Треугольное на клин лицо, узкий длинный нос с горбинкой, внимательные, холодные глаза в тёмных ресницах и бровях. При этом волосы крайне светлые и квадратно подстриженные в плоскость. Боковыми гранями они сходили к вискам, так что причёска походила на кивер. Волосы слегка вились, и крышка кивера была будто с игрой – под карельскую берёзу, только светлую.

Для начала он забраковал те машины, которые я выбрал из-за нехватки денег, а потом, когда я нашёл нечто приемлемое, – приехал на окончательные смотрины. Машина стояла не на рынке, а во дворе каких-то складов. «Продаван» Вова, в отличие от Ивана, был очень обычной, привычно-трудовой внешности.

В Приморье стояло тепло, и Ваня вышел из машины без шапки в тёмном с отливом костюме. С силой надавил на передок машины и покачал – по очереди с каждой стороны. В несколько эффектнейших движений-прыжков, с изгибом корпуса, прищуром и замиранием у прицельной линии кузова, как у орудия, он некоторое время проверял машину на битость-небитость. Линий прицеливания было несколько и у каждой он, сменив позицию, замирал, выцеливаясь, и исполнял целый танец, будто был ледовый фигурист. Меня просто заворожили эти упражнения.

Заглянув под капот и проведя пальцем, бросил:

– Помпа сопливит.

Велел завести и, послушав, сказал, что «шьют бронепровода», на что Вова только полуснисходительно, полупрезрительно улыбнулся и пожал плечами, переглянувшись со мной. Ваня взялся за салон. Нагнулся и кропотливо, не боясь испачкать костюм, облазил нутро.

– А чо накладки нет? – ткнул он на площадку возле педали тормоза, там не было резинки и тускло блестел потёртый металл. Нашёл несколько прокуров, царапин и пятно на сиденье. Глянул документ и вернул, ничего не сказав. Потом предложил сбросить цену, намекнув, что, мол, «если чо, ты смотри», и хохотнул, ослепительно сверкнув зубами и тоже со мной переглянувшись…

Цену Вова не сбавил. На вопрос, почему продаёт, ответил, что машина отцова, но что тот мужик крупный и «взял крузака». Ваня пожал плечами, мол, если решено брать дрова, то он бессилен. И уже собрался ехать, но я спросил, как доставать запаску, крепившуюся из-под низу.

– Да просто, – бесцветно подал голос Вова. – Здесь лючок над бампером. Туда крючок от домкрата суёшь и крутишь.

Иван, не замечая Вовы, сказал:

– Запаска снизу – самая беспонтовая приблуда. В грязи или снегу задолбаешься её снимать. – И кивнул на «сафаря»: – То ли дело – на калиточке!

И неторопливо улыбнулся:

– Поехали с парнями на охоту и взяли здоровенного секача…

Он сосредоточенно прикинул-обозначил размеры, будто тоже только входил в картину и недоумевал вместе со всеми:

– Вот как до колеса. Здэ-р-ровый… – продолжал Ваня, раскатисто пересыпая матерком. – Клычины с палец… от трактора. Короче, пока в деревню за мешками ездили, матрас пришёл на убоище. А я как раз задом сдаю. Тут он ка-ак выскочит из чапыжника и на запаску! Она ещё с оленем была, ха-ха! – Ваня, оглядывая всех, ярчайше улыбался: – Он её дерёт, клочья только летят! И ворчит ещё! Молодой котяра, борзой! Пока он её пластает – я эскаэс хватаю – и клац его меж глаз с полуоболочки! – Ваня сиял: – А не запаска – так и ушёл бы! В дубняки. Хе-хе… Стекло, правда, поменял заднее, не ездить же с пулевыми. Ха-ха! Люди не поймут! Х-хе! И чехол новый поставил. А ты говоришь – снизу…

Я отработал для успокоения ещё пару машин и позвонил Вове, что беру.

– Ну отлично, – не ломая ваньку, весело ответил Вова.

Всё быстро оформили, и я отрапортовал Лене:

– Серебро, бензин, только запаска снизу и без люка, поздравляй.

В Нинкиной редакции это выглядело: «Ребро, бензин, только запуск снизу, злюка, поздравляй».

Подъехал Иван и подарил автомобильный магнитофон с экраном, а на вопрос о расчёте хохотнул:

– Да какие деньги! Это так… два раза моего крокодила заправить, – и кивнул на белого «сафаря». – Считай – подарок от приморских ребят. Давай, счастливо!

Улыбнулся белоснежно, глянул в сторону бензобака: «Всегда под жвак!» – и, рокотнув шестицилиндровым вихрекамерным дизелем, унёсся с истинно приморским шиком…

К Тузлукам подъезжал ночью, и шесть тысяч вёрст так напирали в спину, что городок промелькнул непривычно быстро. Родной облик огней, заснеженные улички с фигурными надувами на крышах казались по-детски маленькими, требовали всматривания и тихого шага, домашнего дыхания.

Леночка, чудо моё, в накинутой куртке и тёплых калошках стояла в гараже, заворожённо глядя на машину. Морозная, та тускло серебрилась сквозь дальневосточную и забайкальскую грязь, сквозь ледяную глазурь и узорную изморозь.

– Большая машинюка…

– Сколько завтра? – спросил про температуру.

– Ой. А я и не знаю… – отвечала расслабленно Леночка.

В дороге следил за погодой и даже ночью оставался напряжённо вживлённым в неё, как датчик, – что ждёт: мороз ли, потребующий ночных прогревов, снег и тепло, грозящие кашей и докупкой омывателя? Теперь и небо, и выстужающая сизота как-то отошли, и жаль было этой отставной погоды и дорожного собранного строя. И пока не ушла сила пройденных вёрст, хотелось довести до конца – поставить машину на учёт. С утра рванул в город.

* * *

Уже стояли на площадке с открытыми капотами, как вдруг Баскакова вызвали по громкоговорителю. В окне раздражённо-сосредоточенный офицер сказал, что у Баскакова «большие проблемы с документами», и, спросив: «Сколько денег отдали?» – покачал головой.

После резкого повышения пошлин люди стали возить машины в разобранном виде и оформлять на документы от старого или битого автомобиля. Образовался спрос на документы, их стали плодить в виде дубликатов, выписанных взамен якобы утерянных. На одну автомобильную душу оказывалось оформлено сразу несколько машин. Для борьбы с таким широкодушьем объединили базы регионов, и много народу пострадало. Ни поставить, ни снять с учёта подобную машину стало нельзя. Находкинский Ваня, увлёкшись «ходовочкой» и «калиточкой», документы проморгал.

Баскаковская машина была оформлена как раз на дубликат такого пэтээса, выданного «взамен утерянного» в Усолье Иркутской области, где автодуше было отказано в регистрации. До выяснения причины Баскакову разрешалось на машине ездить, продлевать каждый месяц транзиты и по всем вопросам обращаться в межрайонное отделение государственной автоинспекции. К беленькой, необыкновенно хрупкой девушке – Вере Лихтенвальд, в серой юбочке и кительке, в бирюзовых в толстую полоску рейтузах и сапогах, которые сидели на её тонких ногах, как краги, настолько их стенки казались толстыми, твёрдыми. Колечко на тонком пальце тоже было будто велико. Баскаков уже её называл Верочка и дарил книжки. Хрупкий Верочкин вид никак не вязался с теми сталистыми вещами, которые через неё решались, с судьбами, которые корёжились от неприятностей и как-то особенно, казалось, зависели от контраста между её видом и значением.

Через четыре месяца пришёл ответ, что машине, на чьи документы был оформлен его автомобиль, было отказано в регистрации по причине «наличия сведений о представленных документах в числе утраченных или похищенных».

– Да нет, – твёрдо говорила Верочка. – Какой новый пэтээс? Пэтээс только один. Это как паспорт – там ваша фамилия, дата рождения. Без него вы не гражданин.