Текст книги "Полёт совы"

Автор книги: Михаил Тарковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

А те и рады.

– Выходит, ты меня остерёгся напрягать ради друга. А я бы постирала! Надо забрать было… Я же тебе сказала… потом…

– «Потом», – раздражённо повторил Баскаков. – Да я так и собирался… А «потом»… постеснялся, тебя постеснялся… Думаю, разворчится… Выходит, думал о тебе хуже. Надо всегда эту первую подвижку, позывку слушать. Хм… – Он улыбнулся: – У меня в детстве друган был, Мишка Кузнецов. Решили играть в моряки и идти на север. Вернее, кто-то моряк, а кто-то его родители. Мишка мгновенно стал моряком и говорит: «Ну всё отлично. Я тут коло полюса. А ты давай волнуйся». При команде «волноваться» я собрался головой вот так вот заболтать, – Баскаков быстро начал качать головой вправо-влево, – но думаю, Мишка решит, что я маленький, и официально занудил: «Ой, да что же это такое?! Ой, да как мы волнуемся!» – и за голову давай хвататься… Мишка как возмутится: «Да ты не так волнуешься! Вот как надо!» – и начал качать головой именно так, как я постеснялся.

– А ты волновался, когда я поехала?

– Да я тебя придавить был готов за то, что перед мужиками опозорила.

– Хм… А как ты думаешь, что означает этот Ваня? И его неинтерес к этим деньгам, и то, что гаишники его… призвали?

– Призвание Вани гаишниками… Знаешь, – мечтательно и задумчиво сказал Баскаков, – есть такие тайны Русского мира, которые трудно объяснить… и это такое счастье… Наверное, важно не тайну раскрыть, а понять, зачем Господь Бог тебя подвёл к ней… Хотя это почти одно и то же. Так… здорово… что не всё объяснить бумагами… А эти двое гаишников тоже с ним. С Ваней. Они из его поля… Поля… – вдруг задумчиво сказал Баскаков. И представил мутное поле, перетекающее трассу туманными потоками, вспомнил снежную руку, подхватившую Лену.

– А с Ежом? – вдруг насторожилась Лена. – Как с Ежом-то? Звонить будешь?

– Не-а.

– Как так? – спросила резко.

– Он меня в чёрный список занёс.

– А что делать будешь?

– Пойду.

– Пойдё-ёшь?!

– Ну.

– Он же орать будет, материть.

– Всё равно пойду.

– И терпеть будешь?

– Буду.

– И спасать будешь?

– Буду.

– И пить с ним будешь?

– Буду…

– И рубахи?

– И рубахи, всё… буду…

Лена покачала головой – будто у неё внутри всё закружилось от происходящего, и в сложности этой смеси, в её круговой поруке было теперь спасение.

– Мне так страшно стало, когда у тебя телефон отключился… – сказала вдруг Лена и снова всхлипнула. – А представляешь, в храм зашла… Литургия началась, и вдруг голова так закружилась, ты знаешь, у меня бывает… Приступ… Испугалась… «Господи, помоги, Господи, помоги…» – говорю. И вдруг чувствую, меня за руку кто-то берёт. Оказался врач… Потом на стульчике сидела. А потом на исповедь, и на Причастие… Вот видишь, как борюсь… с бесами своими… – Лена прикусила губку. – В истине… вышла…

Баскаков сжал её руку:

– Здесь будем венчаться?

Она кивнула. Её голова снова лежала на его плече. Он голову гладил и тихо говорил:

– Будешь ещё чайники бить?

– Бубу, – всхлипывала Лена.

– И кричать на меня будешь?

– Бу-бу… – ещё больше захлюпала Лена.

– Позорить будешь меня перед мужиками?

– Бу-бу, бу-бу… – тряслись её плечи.

– Детишек рожать?

– Бубу…

– И ждать… если чо?

– Бубу…

– И волноваться?

– Бубу…

– Как будешь?

Она смешно покачала головой… Тут и у Баскакова по глазам как ветром резануло. Да и в окно навалился порыв со снегом. Растворил серую бетонную стену, и сквозь неё подступила и хлынула в очи суровая и древняя даль. И будто вернула к жизни, к новой полосе. Стало вдруг ясно, какой пласт пережит и что грядёт следующий. Незнамо какой. И надо готовиться к исповеди, к Рождественским чтениям. Лена тоже это почувствовала, словно холодный и сухой снежный ветр и её наполнил силой. Что-то знакомое, старинное, тускло стальное сверкнуло-перелилось в Лене и она воспросила строго и порывисто:

– Как к детям пойдёшь?

Не в смысле, как, мол, «осмелишься после всего», а как солдату говорят: «Готов, всё взял? Ничего не забыл? Справишься?»

И новая волна окатила Баскакова. «Господи, как же я вас люблю!»

Якорь

Баскаков отстоял ночь. Лена ушла раньше – голова кружилась… Поздним утром пошли к отцу Льву в его гостевую трапезную. Там всё было приготовлено со всей праздничной торжественностью. На большом столе – грузди в сметане, в блюде – драгоценный, будто гипсовый творог с сеточкой от марли, прозрачная красная икра – её прислали с Дальнего Востока.

За столом сидели гости монастыря. Молодая состоятельная пара из Томска, помогавшая монастырю. Бледный и значительный Леонид и Наташа, молодая женщина откуда-то из Ростовской области. Она была несколько наивная и время от времени что-нибудь, как сказала Лена, «вывозила», причём с улыбкой, означающей: возможно, я сейчас что-нибудь сморожу, но остановиться уже не смогу. Был ещё один священник, отец Владимир – крепкий, лысый, с круговой оторочкой и рельефным лицом.

Во главе стола восседал отец Лев. Звучал рассказ отца Владимира про то, как со школы он мечтал стать священником, а инструкторша из районного комитета его преследовала, и он едва не лишился аттестата. Спустя долгие годы случилась у него служба, после которой подошла женщина… И они встретились глазами. «Если бы вы эти глаза видели…» – негромко сказал отец Владимир. Некоторое время все молчали.

За столом у отца Льва никогда не было праздных бесед, всегда были смысл и тема, на которую он искусно направлял.

– Друзья мои, – попытался отец Лев и сейчас направить разговор, поглядел на Баскакова и вдруг спросил: – Книжку привёз?

– Привёз, батюшка, – весело ответил Баскаков и положил на стол «Фарт».

– Ну вот это правильно, а то… не дождёшься… – Отец Лев говорил по-хозяйски, то распорядительски-грубовато, то с шуткой. – Ручку дайте классику.

Баскаков подписал и протянул батюшке книгу.

– Вот давно бы так. Ну так что? На пробу! – сияя, оглядел присутствующих отец Лев, открыл книгу в середине и, откашлявшись, начал читать, сначала громко, а потом по мере вчитывания всё вдумчивее:

– «Писателем быть и счастливо, и стыдно. Стыдно, что кишка тонка имени не ставить под рукописью и что на встречах у тебя совета спрашивают: как жить? А я какой учитель? Я так… снежок огребаю… Знаете, как у древних земноводных жабры снаружи, как веточка. Вот я – такой земноводный. Я раньше думал – какой же у меня огромный внутренний мир! А это не внутренний мир огромный, это жабрам есть куда простереться. Потому что внутри у меня от несовершенств тесно и душно. И всё лучшее в моей душе – это наружная веточка кислородного голодания по Русскому миру. И когда эта веточка сливается с его кроной – это и есть милость Божия».

Отец Лев, оглядел всех с загадочной улыбкой. Образовалась пауза. Потом улыбнулась Наташа и спросила:

– Как это наружные жабры?

– Это у некоторых древних земноводных. У аксолотля.

– У кого-о? – удивлённо спросила Наташа.

– У аксолотля.

– Это кто?

– Личинка амбистомы, – сказал Леонид.

– Ко-во-о? – ещё удивлённей, восторженней и осторожней спросила Наташа, и все засмеялись.

– Если эта личинка живёт в слишком холодной воде, то она так и не дорастает до амбистомы и начинает сама размножаться, – объяснял Леонид. – И у неё как раз жабры снаружи. В переводе с ацтекского аксолотль – водяная собака.

Наташа угрожающе улыбнулась:

– Раз дети писателя – книги, то его лучше в холоде держать? Чтоб раньше писать начал.

Все снова засмеялись. А Наташа вдруг спросила:

– Что такое литература?

– Ой, ну перестаньте вы… Ну не надо… Ну что вы! – наморщился невозможно Леонид, замахал руками, стыдясь и будто стрясая с себя вопрос.

– Леонид, я не у вас спрашиваю, – твёрдо сказала Наташа.

– Ну… – торжествующе и требовательно сказал отец Лев, будто что-то очень важное, им затеянное, достигло наконец заключительной фазы.

– Литература… – медленно повторил Баскаков. – Я не знаю… И знаю. В этом слове для меня есть что-то неловкое… Почему? Потому что существует как минимум три правды. Правда литературы. Правда жизни. И просто правда. Правда литературы и правда жизни – они как два провода, и им пересекаться нельзя. Хотя бывает, литературная правда ослабнет и спикирует к жизненной. И тут замыкание! Пробой поля! Искра какой-то единой, единственной правды. И она будто окно прожжёт, и что-то смертельно личное – станет вдруг образом. – Баскаков замолчал, потом продолжил: – Вы знаете, наверное, нельзя пронзительней написать о России, чем Бунин и Шмелёв писали из своей эмиграции…

– Совершенно не согласен, а «Антоновские яблоки»? – фыркнул Леонид.

– Да тише вы с яблоками! – цыкнула Наташа. – Продолжайте, пожалуйста. Ужасно интересно!

– …Из своей эмиграции, – повторил Баскаков. – Знаете, что такое под «жвак?» Кто во флоте служил?

– Я служил! На Тихоокеанском, – сказал отец Владимир. – Жвако-галс.

– Истинная правда, батюшка! Это последний или первый – откуда смотреть – кусок цепи, заделанный на палубе. Под жвак – это когда якорная цепь вытравлена полностью. До жвако-галса. Ещё говорят «заправиться под жвак» – тоже полностью. Так вот, при всей длине э-э-э… бунинской якорной цепи нет страшней эмиграции, чем та, в которой я находился, когда не знал этой… искровой правды. Вот отец… – Баскаков повернулся к отцу Владимиру…

– Владимир, – быстро подсказал отец Лев.

– …Отец Владимир рассказал давеча… Когда они встретились глазами, спустя жизнь… Понимаете? Я будто там стою! Это… До мурашек. Спасибо вам… Оно открывается, когда пишешь… об этой земле, вот прямо… стоя на ней! Как сейчас в этом монастыре. Ничего не надо ждать. Искать специально. Высасывать из пальца. Такое счастье… Это не литература. Это… Я не могу объяснить! Это ощущение, которого у меня раньше не было. Это ощущение… – Баскаков замолчал… И сказал с тихой силой и чуть хрипло: – Когда якорь под тобой. А литература – всё остальное!

– Шикардос, – прошептал Леонид, привстав, пожал Баскакову руку и, кивнув, прижмурил глаза.

На Наташином лице вдруг появилась улыбка, и Баскаков приготовился к продолжению экзамена:

– Вот вы писатель… Я просмотрела книгу. Там всё больше про мужчин написано. У вас есть женщина? Я не имею в виду… бабушек. А вот женщина такая, вот… как я, – она посмотрела на Лену, – как мы? Вы можете сказать, какими нам быть?

– Вы знаете… Раз уж такой разговор… Это всё очень важно… Да. У меня есть женщина… И она только что попала в аварию…

– А-а… – ахнула Наташа.

– И когда я приехал, она была здесь… Вы спросили, кто женщина. Она хранительница… А мужчина – защитник. Так и пойдём. Как шли.

Из трапезной гулко доносился шум. Зашёл монах:

– Отец Лев, сейчас в трапезной монахам шоколад выдавали, всем не хватило. Что, ещё взять?

– Возьмите.

Он вышел. Через некоторое время раздалась «Многая лета». Наташа вдруг неумолимо начала расцветать несуразной своей улыбкой:

– А разве… у кого-то день рождения сегодня?

– Да, – с торжествующей улыбкой ответил отец Лев.

– У кого?

– У Иисуса Христа.

notes

Примечания

1

Тальник – ивняк.

2

Куренки – тушки, к примеру, белки, ободранные от шкурки. Замороженные эти куренки в качестве желанного гостинца привозили охотники домой, и хозяйки запекали их в печке.

3

Зареву (реветь) – по-сибирски кричать, звать. «Пореви меня по рации».

4

Норки – ноздри по-сибирски.

5

Пэтээс (ПТС) – паспорт технического средства. Основной автомобильный документ, без которого машину нельзя использовать.

6

Позы (от бурятского буузы) – необыкновенно вкусная бурятская еда, родственная мантам. Готовится на пару. Подаётся в позных харчевнях и распространена от Байкала до Читинской области.

7

Sustainable development – модное басурманское выражение. Означает устойчивое развитие.

8

Пялка – специальная особым образом излаженная дощечка, на которую садят (то есть диалектн. надевают) шкурку пушного зверя для просушки. Потом шкурку отминают и выворачивают.

9

Абээска (АБС) – антиблокировочная система, предотвращающая блокировку колёс тормозами и потерю управляемости машиной.