Текст книги "Я – Беглый (СИ)"

Автор книги: Михаил Пробатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Гость из бездны или призрак в публичном доме (начало)

Автор – русскоязычный репатриант,

В этом нет никого сомнения.

Однако, личность автора и литературного героя,

Идентичны не вполне.

Не забудьте об этом и, Боже упаси, не перепутайте!

И без того неприятностей хватает…

Вместо эпиграфа

В общем, я уж не знаю, куда ещё мне с этим делом податься. Я ж и в миштару заявлял официально, и в ШАБАК, обращался в разные религиозные и антирелигиозные организации, которые занимаются реинкарнацией, зомбированием, ну и прочим в таком духе. Никто не верит, и в основном советуют сходить к психиатру или просто опохмелиться. Ну, так я решил в редакцию написать. Потому что я ещё в Москве знал корреспондента – очень шустрого и понятливого паренька. Например, он один раз попросил меня, и я ему попросту, доходчиво растолковал, как напёрсточники работают. Так что вы думаете? Он целую статью про это накатал, и даже передача была по телевизору. И он мне очень здорово тогда за это отстегнул. Но его, к сожалению, шмальнули потом в Абхазии, а то б я сразу к нему. Но, думаю, не он один ведь – журналисты, вообще, народ очень живой, на лету хватают самую суть. Попробую.

Значит так, ребята, это дело, если к нему подойти с умом, стоит никак не меньше пяти лимонов зелёными. Фишка в том, что я лично в городе Тель-Авиве, в 2002 году видел и разговаривал с человеком, которого застрелили в Буэнос-Айресе в 1947 году. Человек этот был латышский эсэсовец. Я не в курсе, живой он был или покойник, но одному местному в голову свинца натолкал у меня на глазах. Мужик очень крутой. После мне сказали, что он умер от инсульта, но я в этом совсем не уверен. Мне его не показали, а он один раз уже умирал в Аргентине. Конечно, можно предположить, что его тогда не убили, а просто он чернуху нарисовал и слинял. Они же парни были боевые, на простую приманку не клевали. У меня, однако, есть косвенные доказательства, что, хотя в 47 году убили именно его, но и в 2002 году я столкнулся именно с ним. Я эти доказательства вам приведу, и можно будет проверить по показаниям одной женщины, которая сейчас живёт в Тель-Авиве.

Вы чуете, чем пахнет? Вы, главное, напечатайте про это, чтоб заинтересовалась какая-нибудь солидная инстанция. Только, как начнут звонить, выспрашивать, не вздумайте называть настоящие имена и адреса, а толкайте их прямо на меня. Потому что в таких делах надо очень осторожно, это ж не книжки печатать. А я, когда заведовал мясным отделом в «Гастрономе» на площади Восстания, так меня вся Пресня слушала, и у меня не забалуешь. Расклад, допустим, будет такой: Я беру себе тридцать процентов, это по-божески. И меня вы можете не бояться, я сразу с этим чемоданом баксов линяю, потому что тут одна марокканская дамочка всё время ко мне ходит и говорит, что у неё от меня уже второй ребёнок. Я там не знаю, чьи дети, но, боюсь, так возьмёт за глотку – на пиво не допросишься. Здесь законы-то по этим делам шибко строгие. Так я, прямо, не дожидаясь пришествия Машиаха… Чего ждать-то? Он ведь, как придёт, тут же мне повестка: «В виду того, что в течение истекших с момента вашего рождения 57-ми лет вы систематически занимаетесь злостной антиобщественной деятельностью, ваше присутствие в Эрец-Исраэль нежелательно. Потрудитесь выехать из страны в течение 48 часов». Вопрос, куда выехать? Не иначе, как к чёртовой матери. Больше вроде и некуда. Ладно.

Я знаю, песенка эта всем уже здорово надоела, а что делать? Начинать с неё придётся. Когда я приехал в Израиль в 2000 году, дела сразу пошли совсем плохо. Я, понимаешь, рассчитывал здесь на своих ребят, которые до меня приехали, а они все сами оказались на мели. В Тель-Авиве неподалёку от тахана мерказит есть улочка такая, рехов Прахим. Цветов-то, как раз, там нету никаких, а живут в основном «туристы», и порядочный человек даже и среди бела дня туда забредёт, если смелости хватит, конечно, только по секрету от своих домашних, потому что там от шкур отбою нет, и наркотой торгуют воткрытую. А я там жил на съемной квартире весь свой первый олимовский год. Недорого платил. Но квартиры там паршивые, дома-то в сороковые ещё годы построены. Мазган нельзя поставить, и c электрообогревателем тоже пробки вышибает, а зимой бойлер лучше и не трогать, значит без горячей воды, и с потолка текло, пока дожди не прошли. А у меня ж тогда ещё жена была и пацан. Взялся я пахать, как сумасшедший. Десять часов в асфальтировочной хевре, и ещё взял по чёрному четыре подъезда никайона по пять этажей. Чуть не сдох. А домой придёшь – слёзы: «Ну, что это за устройство в жизни?». Нет, я на Люську не обижаюсь, всё ж я её на восемнадцать лет старше, к тому же катал её в Москве на иномарке, а тут ни вздоху, ни продыху, в банке минус растёт, а в выходной ей с Мотькой в кафе не наскребёшь на два бисквита.

Один раз прихожу с работы, она мне говорит:

– Никогда бы не подумала, что ты здесь будешь работать асфальтировщиком. Мы с Матвеем уезжаем отсюда.

– Куда это, если не секрет?

– Не секрет. В Австралию.

– А меня, значит, с собой не берёте?

– Я познакомилась с одним очень порядочным человеком, и он зовёт меня туда. Так что ты здесь не при чём.

Ну, я, конечно, дал ей по морде пару раз. А что толку? Уехала она и Мотьку увезла. Ладно, хватит об этом.

Вот однажды в пятницу, день короткий, ребята говорят:

– Пошли в бардак. Хотя там на шабат цены сильно вырастают, зато народу немного. Попаримся, бассейн там, с девками повозимся, выпьем, покушаем по-людски…

Я сперва-то отказывался, а потом что-то – так на душе мутно, думаю: хоть расслабиться. Короче, уговорили. Обзвонили несколько заведений, где подешевле, нашли в Бат Яме «Русскую баню», вроде не совсем оттуда без штанов уйдёшь. Взяли такси. Нас было четверо. Ребята со мной совсем молодые, даже как-то неудобно. Ну, заказали большой номер, выпить-закусить, двух девочек. Всё нормально. А мне не понравилось. Музыку врубили так, что беги бегом. Парная не русская, а сауна, что там за пар? А тут ещё я спрашиваю девчонку эту:

– Ты откуда такая?

– Из Севастополя.

А я же служил в Севастополе, и у меня там друзей полно было, и девушка была, за офицера потом вышла. Совсем у меня настроение испортилось, я и говорю:

– Давайте… Вы кувыркайтесь, а я пойду в салон. Там мазган, а тут душновато.

Накинул я халат и выхожу в этот салон. Там бар, телевизор, кресла, ковры, диваны – всё, конечно, бэу. Заведение, то есть, на минус пять звёздочек. И девчата тоже, сразу видно, что не из Бенилюкса приехали. Гляжу за стойкой женщина. Лет ей сорок пять, но сильно красивая. Волосы, будто чернёное серебро, и глаза эти, знаешь, у еврейских баб – и утонешь и огнём сгоришь.

– Ата медобер русит?

Она смеётся:

– Я-то медобер, а ты лучше по-русски говори, понятней будет.

– Как тут работёнка-то у тебя, платят хоть прилично?

– Кто мне здесь заплатит? Я хозяйка. Бармен нажрался, я его домой отправила. Ноги уже гудят стоять. Приходи работать сюда. До зарезу нужен толковый человек.

– Откуда ж ты знаешь, что я толковый?

– С виду… А может, показалось.

– Что ж тебе муж-то не помогает?

– Объелся груш.

– Умер что ли?

– Почему сразу – умер? Просто посадили в Румынии, он там бизнес открыть хотел.

– Всё ясно с вами, – я говорю. – Насыпай мне тогда стопочку.

Я выпил и сижу с ней, болтаю о том, о сём. Зовут её Фира, приехала в Израиль лет двадцать тому назад из Алма-Аты. Сперва, говорит, дела шли хорошо, а потом денег не стало. Вот купила заведение, а с ним одна морока, баня в долгу, и не успеваешь разбираться с налоговой инспекцией. За девок сутенёры три шкуры дерут, а клиенты за каждый шекель торгуются, как на распродаже. Вдруг какой-то сигнал, вроде звонка. Она и говорит:

– Слушай, отвечай на «Безек», говори, чтоб хозяйке на пелефон перезвонили, а я минут через десять подойду.

Возвращается она, бледная, и лицо перевёрнутое какое-то.

– Какие проблемы?

– Да нет, ничего. Просто у меня там наверху, на втором этаже, где живу, тётка парализованная. Сиделка-то с ней только днём. Хочешь выпить ещё? Со мной выпей, фирма угощает.

Мне не хотелось напиваться, но вижу, ей надо, даже руки дрожат. Выпили мы с ней. Сижу я так, гляжу на неё и думаю. Что это с нами тут творится? С ума мы все посходили? Эх, видели бы покойные родители, Царствие Небесное, особенно дед Рувим. Я ведь обрезанный, могу хоть ширинку расстегнуть, если не веришь. У нас в доме никогда трефного не ели и по праздникам ходили на Архипова. А теперь что? Первое время я в Израиле носил даже кипу, а после куда-то завалилась, и – плюнул, пропади оно всё пропадом. Ничего себе алия, вашу мать, ну какие мы к чёрту репатрианты? – натуральные бомжи и больше ничего.

– О чём задумался? Всего не передумаешь. Давай ещё махнём.

– Да я-то махну, а ты чего так много пьёшь?

– Неприятности. Не охота рассказывать.

Решил я немного её развлечь, и стал плести разные байки.

Когда гоняли иномарки из Германии, через Польшу и Брест, был у меня хороший напарник, бывший каскадёр. Но дело в том, что мафия здорово обувала ребят в Польше и сдавала их прямо на таможню в Бресте, а за Брестом ждали уже свои братки. Не выгодно это было очень. Так мы с тем парнем решили из Германии везти машины паромом до Хельсинки, а потом до Ленинграда – это мы первые придумали, ей-Богу не вру. И сперва получалось неплохо. Пригнали мы таким способом в Москву несколько «Мерсов», совсем благополучно, и прилично заработали. Но дуракам же всегда мало. Мы с ним купили тогда два шестидверных «Кадиллака», конечно, не новых, но зализанных до невозможности – исключительно для президентов, в крайнем случае, для резидентов. Битком их набили видаками и компьютерами. Спокойно в Ленинграде с таможней и пограничниками разобрались, отогнали машины в Москву без проблем и поставили их у него на даче в Малаховке. Теперь, не торопясь, нужно было покупателя найти. Сдать мы всё хотели оптом, чтоб гнилого рынка не открывать. И нам уже рисовалось лимона полтора баксов, это со всеми отстёжками и в самом худом случае.

Вот как-то раз вечером, совсем поздно, мы с Люськой уж спать легли – звонок в дверь. Я встал в одних трусах и босой.

– Кто?

– А глазок у тебя на что?

Ну, я глянул, а там удостоверение. Капитан КГБ.

– Что так долго читаешь, может неграмотный?

А, я это люблю, когда начальство с юмором. Я и сам пошутить люблю.

– Виноват, товарищ капитан. Просто я со сна стал читать справа налево, по-еврейски, детская привычка.

– Не обосрался ещё, значит?

– А, Боже упаси, не беспокойтесь, я крепкий паренёк.

Впустил я его. Проводил в большую комнату и так слегка ему сделал оценку на предмет спортивной формы. Ничего паренёк, невысокий, сухой, лёгкий на ногу, подвижный, и на кулаках костяшки набиты, как чугунные. А я-то что? Хулиган из подворотни. Оделся я. Сидим за столом, разговор у нас дружеский, откровенный и спокойный. А Люська по квартире бегает и развивает истерику.

– Товарищ начальник, а можно позвонить?

– Куда?

– Подруге.

– Твоих подруг только ещё не хватало здесь, – я говорю. – Давай, врубай телевизор, потише только, и гляди в него молча. Разберёмся.

Начальник мне и говорит:

– Что ж вы, гады, делиться не собираетесь? Что у вас этот… ацгемер или как его… память отшибает.…

– Капитан, смотри. Нас двое. Допустим, ты третий. Поровну. Идёт? Только ты найди надёжного покупателя, и все твои дела.

– Ой, Крайцер, это очень сложно. Лучше так. Ты мне сейчас отдаёшь ключи от машин, все документы, сертификаты, гляди не забудь ничего. С напарником своим разбирайся сам. Вы языки в жопу затыкаете, а я потом, если всё будет нормально, вам пошлю сто баксов с тремя лишними нулями. Товар пока остаётся здесь, мне его некуда ставить.

– Так. А совесть?

– Какая совесть? Ну, вы и забавные же ребята, укатаешься с вами.

Вижу я, что официальная часть подошла к концу, начинаются танцы. Значит, он сидит спиной к окну, я напротив него, стол справа, не помешает. Нужно мне, чтоб он встал, потому что он меня ниже чуть не на голову, несподручно мне, и как бы лишней начинки в живот не получить – у него под левым локтем такого калибра агрегат топырится, что и медведю всё нутро разворотит.

– Товарищ капитан, а что это во двор «Волга» с мигалкой заезжает? Случайно не ваши там?

И встаёт капитан. Встаёт! Потеря бдительности. Я его сразу беру на калган, и лбом прямо в переносицу угадал. Пока он никак не проморгается, из под локтя у него вынимаю пистолет, слегка его ещё коленом в пах, чтоб он пригнулся, мне так поудобней, и рукояткой по затылку. Всё сделано аккуратно, грамотно, нормально. Человек лежит на полу и носом хлюпает, вроде простудился.

– Слышь, командир, а это что у тебя, неужто «парабеллум» настоящий? Ей Богу, в руках ни разу не держал. Подари, а! Ну, не жмоться…

Смеётся Фира, заливается, как девчонка, а мне чего и надо-то?

– Да ну тебя, врёшь ты всё!

– Не, не всё. Так, слегка только, чтоб тебе не скучно было.

Смотрит на меня, и вдруг за руку взяла. Рука у неё сухая, горячая и подрагивает немного.

– А ты что, и вправду так умеешь, как этот… Чак Норрис?

– Ну, я, как Чак Норрис, конечно, не могу, а, если просто человеку дать по тыкве, умею, была практика – я, ребята, говорю с ней, а у самого, как у пацана, сердце хочет выскочить.

– У меня к тебе, может быть, потом одно дело…, – и крепко так за руку держит меня, будто боится чего-то.

– Наезжает кто на тебя? Здесь, понимаешь, ещё проблема – миштара злая, и законы на счёт насилия какие-то ненормальные…

– Что ж ты, бояться будешь?

– Поглядишь на тебя, не охота и бояться.

Однако, время позднее. Ребята мои напились. Расплатился я, кое-как их наладил по домам и сам собираюсь.

– Домой торопишься? – спрашивает она меня. – Жена молодая?

Короче остался я с ней. Клиентов никого, девки тоже разъехались. Ну, что тут рассказывать?

– Нет, постой, ты сказал, что с лапами не полезешь…

– Когда я это говорил? Ну, ладно, я не буду…

– Сказал не буду, а делаешь что?

– Не знаю. Ей Богу, сам не знаю, Фира, что я делаю…

Была она нежная такая, и вроде стыдливая, как девочка, и вдруг – совсем, как тормоза отказали, просто сбесившаяся кошка. Я ей от любви-то повсюду синяков понаставил, и она меня всего исцарапала. Сладко было, горячо, но и тошно как-то – в этом её нищенском салоне, на диване продавленном, где на нас со всех стен бордельные шлюхи глядят, потому что порнуха ж развешана для разогрева клиентов.… Так, ребята, сердце жмёт ото всего этого. После сели за столик и держимся за руки, ну точно голубки – смеяться или плакать?

– Эх, Лёвка, ну зачем это нужно было, так вот сразу?

– А завтра живы будем оба? Ты точно знаешь?

Тут снова тётка её сверху позвонила. Фира позвала меня, подняться вместе.

– Смотри, время-то не позднее? Старуха может неправильно понять.

– Всё она правильно поймёт. Она многое поняла, как денег-то у нас не стало.

В небольшой комнатке наверху горел неяркий ночник. Запах, понятное дело, ведь лежачая больная. А сама бабка мне очень понравилась. Кажется, и я ей понравился, потому что она спрашивает:

– Как вас зовут, молодой человек? Фира позабыла нас представить друг другу.

– Лев Крайцер.

Тогда она говорит Фире:

– Ты знаешь, девочка, мне, конечно, могло и показаться сослепу, но этот твой новый знакомый определённо напоминает настоящего мужчину.

– Можешь не сомневаться, – Фира отвечает. – Я только что имела возможность в этом убедиться, – а у самой губы дрожат, и слёзы на глазах.

– Никогда не смей в моём присутствии говорить ничего неприличного, – строгая была старуха. – А вы, Лео… вы разрешите мне вас так называть? Вы, действительно, настоящий мужчина, ничего не боитесь?

Что это они так интересуются моей боеспособностью? Меня это вдруг резануло сильно по душе. Может, хотят меня здесь подставить под какую-нибудь совсем ненужную канитель?

– Ничего не бояться обычно дураки.

– Хороший ответ, – сказала старуха. – Мне нравится. А тебе, Фира?

Фира сказала, сквозь слёзы улыбаясь:

– Мне тоже нравится. Очень нравится.

Тут у меня терпение кончилось, я и говорю:

– А вы, извиняюсь, конечно, что – людей в охрану набираете?

– Не помешала бы нам охрана, только платить нечем, – старуха отвечает. – Но молодой, я была очень красива, и мужчины всегда заступались за меня. Мне совсем не страшно было жить. Боюсь, что для кофе уже поздновато… Фирочка принеси всем нам чаю. Мы будем полуночничать. Правильно? Я ещё не забыла русский язык.

До войны в Риге был шикарный магазин дамского платья, а при нём – модное ателье. Хозяином был Самуил, я не запомнил, как по батюшке, Моркович. И у него было двое дочерей. Только, если вы не хотите распутывать семейных головоломок, не читайте о евреях совсем ничего. А хотите почитать – придётся разбираться. В общем, тётку Фиры звали Циля Самуиловна Моркович. В сорок первом году их семья жила в Риге. Когда ясно стало, что немцы собираются там устраивать живодёрню, младшая сестра, тогда ещё совсем молоденькая, Фиры мать, оказалась случайно в Алма-ате, в гостях у кого-то. Родня у них там была. А все остальные, что в Риге оставались, когда запахло газом, сумели вовремя уехать Аргентину. Не знаю до сих пор, как у них это получилось.

После войны мать Фиры, Зося Самуиловна, осталась в Алма-ате. Там окончила Пединститут и почти всю жизнь работала учительницей математики в школе. Была она женщина болезненная, стеснительная, её считали старой девой, пока она не родила девочку, не вполне я понял от кого, да это и не важно.

А её старшая сестра, Циля Самуиловна, в Аргентине вышла замуж, очень удачно. Её муж, какой-то крупный предприниматель, через год после счастливого бракосочетания умер. Он был её гораздо старше, хотя и самой Циле было уже за сорок. По завещанию всё его имущество, движимое и недвижимое, оставалось жене. Но в 2002 году когда, я с ней познакомился, в Тель-Авиве ей было хорошо уже за девяносто, и, как Фира мне говорила, да и по обстановочке судя, от денег не осталось ничего.

В военные годы в Буэнос-Айресе полно было всевозможных марксистских, троцкистских, анархистских, фашистских, ну и, конечно, сионистских организаций. Немолодая, но ещё и вовсе не старая, очень богатая дамочка постоянно таскалась там по разным этим клубам. Однажды она познакомилась с земляком, молодым евреем из Риги, парнем, который, представляясь – его звали Эли Шварц – между прочим, сказал, что недавно из Эрец-Исраэль. А туда он приехал из Югославии, где встречался с Тито, и тот произвел на него хорошее впечатление, хотя он, конечно антисемит. Все хорваты и сербы антисемиты. Все не евреи – антисемиты. Жуков хороший товарищ и хороший военный, немножко нервный, но хороший. Он тоже антисемит. Но с ним можно иметь дело. Нужно посмотреть, как он водку пьёт – это что-то из области фантастики. Парень был остроумный и врал, как пулемёт. Вообще-то он как официальный представитель Джойнта постоянно должен находится при советском Генштабе. Но его, буквально рвут на части. В Аргентине у евреев полно проблем. Но война идёт к концу. Нам теперь придётся подумать и о своём собственном будущем, не всё же о будущем человечества.

Высокий, поджарый, спортивный, очень светловолосый и светлоглазый, великолепная офицерская выправка, совсем не походил он на еврея, как во всём мире привыкли нас представлять себе. А, между прочим, такие евреи на самом деле встречаются нередко. Говорят даже, что наши предки, построившие Храм, были блондины. Хорошо, пусть бы они там были все хоть альбиносы, а парень-то, явно подозрительный. Но что ж вы хотите от глупой, стареющей бабы?

– Эли, сердце моё, – сказала она ему как-то, – я не религиозная женщина, но национальные традиции в меру старюсь соблюдать, кашрут, например, если это не мешает делам, однако… я никогда не связала бы свою судьбу с не евреем… Постойте! Давайте послушаем этот романс я его очень люблю. А вы?

Всё это происходило на веранде столичного ресторана «Лотос», очень популярного тогда в Буэнос-Айресе, который был, буквально, затоплен волнами иммигрантов, беженцев и всевозможных мошенников. С эстрады – «Ехали на тройке с бубенцами…»

– Русские песни? – сказал Эли. – Мне приходилось их слышать в довольно своеобразном исполнении. Конечно, они музыкальный народ… Да, русские, цыгане, африканцы… Гоим – народы… Циля, простите, по документам я швед. Это для здешних властей. А для спецслужб я приехал из Канады. И у меня есть всего один убедительный способ доказать вам, что я настоящий еврей…

Слушал я Фиру, а Циля время от времени перебивала её и поправляла, и я всё больше и больше убеждался в том, что тёткин давний поклонник был агентом какой-то разведки или сразу нескольких, как это в конце войны очень часто случалось. Потому что обыкновенному проходимцу выудить у такой сорокапятилетней маменькиной дочки несколько сот тысяч долларов, как два пальца об асфальт, а ему нужны были не деньги. Нет, не нужны ему были деньги.

– Циля Самуиловна, – сказал я, – вы меня только, ради Господа Бога, извините. Он чего от вас хотел?

– Можете меня называть просто тётя Циля, хотя ваша тётя, если она у вас была, по возрасту, вернее всего, могла быть моей внучкой. Что же касается Эли Шварца, он любил меня. Любил!

– Он представил вам верное доказательство своей национальной принадлежности?

– Этого вопроса вы могли бы мне не задавать. Да, таки он был обрезан.

Я попробую покороче, потому что с моими дамами мы просидели за чаем до рассвета. Когда я спросил: «Что ж, действительно, этому человеку ничего, кроме любви, не нужно было от вас?», – она долго молчала. А потом сказала:

– Вам придётся дослушать до конца.

В сорок седьмом году, то есть накануне израильской Войны за Независимость, возлюбленный Цили сказал ей под большим секретом, что в городе обнаружена хорошо законспирированная боевая организация латышских эсэсовцев. Её руководителя зовут Ояр Спалвинш, и этот Спалвинш, когда-то лично застрелил в Риге его отца и двоих братьев, а мать и сёстры отправились в газовую печь. Люди в этой организации состояли такие (их было около сотни), что о них в Ялте был составлен специальный секретный протокол. В соответствии с этим протоколом их нужно было выслеживать и, наскоро получив от них возможную информацию или не получив её, ликвидировать на месте, не доводя дело до суда. Таково было решение держав-победительниц. Так что ребята были непростые.

И наш благородный Эли Шварц обратился к своему руководству с просьбой лично ликвидировать Спалвинша. Ему пошли навстречу. Уходя на это дело, он сказал, что, как только задание будет выполнено, он хочет жениться на Циле и уехать вместе с ней в Эрец-Исраэль, где уже на носу война с двоюродными братьями. А без него там Бен-Гурион, как без рук. Эли убил этого эсэсовца, после чего у него на всю жизнь на лбу остался глубокий шрам, потому что такого волка взять было, конечно, нелегко. Циля не сомневалась в том, что Ояр Спалвинш убит. Как ей было сомневаться, когда аргентинские газеты опубликовали его фотографию, а она его видела не раз в компании со своим женихом. Писали, что следствие выдвинуло две версии. Или преступника убили его же сообщники, сводя старые счёты, или это бесчинствуют сионистские террористы.

Судьба Эли Шварца, если подробности опустить, такова. В 1948 году он участвовал во многих самых значительных операциях войны и несколько раз был ранен. В конце войны он полковник. Он был всегда очень близок к Моше Даяну, который к 1956 году, действуя непосредственно через Голду Меер, настоял на переводе Шварца в генеральный штаб. В Шестидневную войну Шварц командовал отдельным десантным батальоном, и по окончании войны он уже бригадный генерал. Во время Войны Судного Дня (73 г.) он непрерывно находился на Голанских высотах, и в ходе тяжелейшей операции, когда сирийские войска вынуждены были этот важнейший пункт, взятый ими в первые дни, оставить, Эли Шварц был тяжело ранен, оказался повреждён позвоночник, и он ушёл в отставку в чине генерал-майора. Ещё несколько лет он передвигался на костылях, потом на инвалидной коляске, а потом навсегда слёг в постель. И тогда в Алма-Ату, на имя маленькой школьной учительницы математики Зоси Самуиловны Моркович пришёл из Израиля вызов. Этот вызов прошёл через такие инстанции, так был составлен и так внушительно подписан, что вместо того, чтобы, потерявши работу, надолго сесть в отказ, Зося с дочкой, которой к тому времени было уже 23 года, через несколько месяцев жила уже в роскошной вилле на берегу Средиземного моря. Однако, Зося Самуиловна вскорости заболела. У неё обнаружили рак горла, и она умерла. Фира переехала к своей тётке в Тель-Авив. Некоторое время они все благополучно жили в генеральской квартире.

Однажды Генерал Эли Шварц позвал жену к себе для серьёзного разговора. Он попросил сиделку выйти и, прежде всего, потребовал, чтобы Циля принесла ему стакан шотландского виски с содовой и пачку сигарет. На её испуганные возражения он ответил только грустно покачав головой.

В несколько глотков он выпил виски, закурил и долго смотрел на Цилю, будто стараясь обнаружить в ней что-то такое, чего не заметил за сорок без малого лет супружеской жизни.

– А знаешь, Циля, дорогая моя, хорошо, что у нас не было детей, – вдруг сказал он.

Старуха заплакала. Эли некоторое время молча смотрел на неё. Потом он взял её за руку.

– Я долго думал, стоит ли рассказывать тебе о том, чего бы ты никогда в жизни не узнала. Но в последние дни обстоятельства изменились так, что ты всё равно узнаешь, рано или поздно…

В следующие несколько минут, очень кратко, по-военному Эли Шварц объяснил своей жене, что он не только не еврей, но даже и не латыш, а самый натуральный прибалтийский немец, и настоящее имя его Карл Швацркопф. Во время Второй Мировой Войны он служил в СС. Он познакомился с ней в Аргентине, не случайно, а потому что в это время, имея задание внедриться в спешно тогда формируемые на территории подмандатной Английской Палестины, израильские вооружённые силы, он налаживал связи и тщательно строил достаточно убедительную легенду. Женитьба на еврейке для этого была просто необходима.

Когда же Война за Независимость закончилась, и стало ясно, что Израиль – это надолго, а отдельные сохранившиеся структуры немецкой разведки разваливаются сами по себе, или уничтожаются, или вливаются в соответственные организации других стран. Эли Шварц решил, что он Третьему Рейху больше ничего не должен. Поэтому он выловил какого-то проходимца, встряхнул ему для ясности мозги, чтоб тот лучше соображал, и этот человек под диктовку нашего героя всю немецкую агентуру в Израиле подчистую сдал Службе Безопасности, которая всегда там была очень оперативна. Короче, от боевых товарищей Карла Шварцкопфа за несколько дней и пыли не осталось. И агент Шварцкопфа тоже, естественно, тут же исчез навеки, потому что этот Карл имел привычку никаких следов нигде не оставлять. Всю оставшуюся жизнь Эли Шварц посвятил Государству Израиль и сионистской идее. Служил, как уже было сказано, не за страх, а за совесть.

– Циля, – сказал он. – Не смотря на всё это, как ни трудно поверить, а я любил тебя. Мне с тобой было хорошо, ты красавица была, и добрая верная была жена. Я же тебе, кроме неприятностей, ничего здесь не оставляю.

Он потом долго молчал, о чём-то раздумывая, и, наконец, добавил что-то очень странное:

– Есть один человек, который, возможно, после моей смерти тебя найдёт и станет требовать чего-то такого, что ты не захочешь или не сможешь ему дать. Ты помнишь Ояра? Если он здесь появится, скажи ему, чтобы уходил, если снова не хочет столкнуться со мной. Я убил его в Буэнос-Айресе, потому, что мы тогда хотели отстранить его от руководства группой – он совсем ошалел и убивал направо и налево, всех подряд. И однажды зачем-то убил очень нужного человека. Он тогда стал шантажировать наших ребят. Ты скажи ему, что я его снова убью, если он снова примется за своё.

– Как? – Дрожащим голосом, – сказала старуха. – Как это может быть, если Ояр умер?

Муж ответил ей что-то вовсе уж непонятно.

– Конечно, он умер, и я умру через несколько часов. Но никогда не умирает и не умрёт СС. Всё, что мы сделали за десять лет, работая, как одержимые, и сражаясь против всего мира – это никогда не умрёт. Поэтому все должны быть осторожны, особенно такие люди, как ты Циля, моя дорогая. Ты должна быть очень осторожна, потому что оказалась невольно втянута в эту нашу вечную мёртвую жизнь. Всегда может появиться кто-то, кто позовёт тебя туда.

И потом он добавил ещё кое-что:

– Знаешь, Циля, я во время войны натворил в Латвии столько, что, если после смерти будет суд, мне уж никак не отвертеться. Но я надеюсь, что там у меня будет параллельно сразу два процесса. Здесь-то я дрался неплохо и честно, особенно в 73 году, когда еврейская пехота и танки на Голанах горели, как солома, и все испугались, и началось: А кто за это будет отвечать? А я не испугался. Я и людей сохранил и позиции не оставил, – он засмеялся. – На том свете я для тамошних юристов – большая головоломка.

Действительно, к вечеру того дня генерал Шварц умер, и его похоронили на военном кладбище, на Горе Герцля со всеми боевыми почестями. А, примерно, недели через две пришёл какоё-то штатский, представился сотрудником Службы Безопасности, коротко наедине поговорил с Цилей, и всё был кончено. Пришлось перебираться из генеральской квартиры на улице Аленби на схерут, и жизнь пошла совсем другая. Пока уж дело не дошло до того, что пришлось содержать публичный дом.

Не скажу, чтоб я поверил этим бредням. Но ясно было, за старухой тянется какой-то очень вредный хвост, который обрубить трудно и, во всяком случае, не мне это под силу, потому что я пресненская шпана, а там люди с настоящей квалификацией.

– Я так понимаю, Циля Самуиловна, что недавно этот Ояр здесь появился.

– Вы правильно понимаете.

С месяц тому назад у Фиры зазвонил её рабочий телефон, и кто-то на ломаном русском спросил, когда она бывает на работе.

– А вам я зачем? Вас обслужат и без меня. Мы ведь работаем круглые сутки. Приезжайте в любое время. Вас интересуют девушки?

Человек этот засмеялся. А смеялся он так, что у Фиры по её словам сердце похолодело.

– Просто, как покойник смеялся.

– Фирочка, уверяю тебя, покойники не смеются никогда. Циля Самуиловна, если это, действительно, ваш приятель Ояр, значит ваш покойный муж его не убил, промахнулся. Это бывает. А вернее всего, это кто-то вас покойниками просто пугает. Это очень распространённа практика.

– Вот понимаешь, – Фира говорит, – так-то оно так… А нужно было слышать этот смех.

– Мне интересует не девушка, а пять минут деловой разговор неотложной важность лично с вами.

– Я здесь постоянно с восьми утра до пяти вечера без выходных. Но у меня здесь охрана, учтите.