Текст книги "Антракт"

Автор книги: Мейвис Чик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Джеральдина перестала метаться по саду. Она внимательно смотрела на меня поверх цветущего куста смородины, видимо, ожидая ответа, и ее глаза напоминали мятные леденцы. И ее голубые глаза, и карие Фреда – я посмотрела обоим в лицо – выражали одно и то же: оба действительно хотели, чтобы я поехала с ними, и приглашение прозвучало от всего сердца. Сильная жара делала предложение особенно соблазнительным. Мысли об Италии… Может быть, женщина изо льда и ее уединение остались в прошлом? Я улыбнулась и Джеральдине, и Фреду и призналась:

– Звучит очень соблазнительно. Когда вы едете?

Во взгляде Джеральдины промелькнуло триумфальное выражение, какое бывает у акушерки, которая только что помогла появиться на свет новому человеку. Она начала обрывать увядшие цветы с куста смородины.

– Мы будем на ферме с середины июля, а в начале августа отправимся в Венецию. Ты можешь присоединиться к нам, когда тебе будет удобно…

– Видимо, это будет Венеция, – сказала я себе под нос, – из-за школьных каникул…

– Мы пробудем там по меньшей мере до первой недели сентября, – договорила она. – Можешь приехать в любое время.

Фред снова надвинул шляпу на глаза и разлегся на стуле. Он так старался говорить непринужденно, что я поняла: соседи детально обсудили этот разговор и, вероятно, даже отрепетировали реплики.

– Конечно, это не самое лучшее время для поездки. Честно говоря, если не брать в расчет февраль, август – самый плохой месяц, но беднякам выбирать не приходится. Обычно мы у Веры в сентябре, но у нее будет один или два особых гостя, которым придется вернуться в Лондон на репетиции, так что мы едем в августе. Правда, ее вилла находится на мысе Догана… Там достаточно тихо, прекрасный сад, который выходит прямо к воде, и это дает немного прохлады.

– А если тебе не понравится, ты всегда сможешь вернуться домой.

– Или съездить на денек в Падую…

– Или в Верону.

– Мы вовсе не собираемся планировать твое время…

– Ты будешь предоставлена самой себе…

А потом Джеральдина нанесла главный удар – прямо в сердце.

– Нам будет очень приятно, если ты составишь нам компанию, особенно в этот раз, когда Порция не сможет приехать…

Им почти удалось убедить меня. Жаркий день, друзья, выпивка и приятное чувство, что ты кому-то нужен – все это имело магическое влияние. «Да, – сказала я себе, – было бы совсем неплохо отдохнуть немного за границей». Я никогда не была в Италии, а те города, которые они упомянули с такой легкостью, вызвали у меня романтические ассоциации. Действительно ли я стремилась к вечному уединению? Внезапно такая жизнь не показалась мне привлекательной. Я даже не могла припомнить, что именно заставило меня думать, что это лучший способ существования. Вместо этого я хотела побольше узнать про виллу в Венеции и людей, которые будут жить там. Я еще не окончательно решила ответить согласием, но в душе уже понимала, что готова сделать это. Я чувствовала, как тает лед, крошится бетонная плита и тепло итальянской фантазии возвращает меня к жизни.

– Вы не знаете, кто еще будет там? – спросила я.

Джеральдина рассмеялась, отошла от цветущего, будто окутанного розовым туманом, куста и поставила на стол садовую корзинку.

– Думаю, Вера сама еще не знает этого. Дорогой, принеси нам чаю. – Устроившись на стуле, она подняла соломенную шляпу с лица Фреда. – Пока ты не уснул и не начал храпеть.

Фред отправился в дом.

– Надеюсь, он не станет добавлять в чай ничего крепкого. Джоан, скажу тебе честно: Фред не может оставить в покое эти ужасные бутылки. – Она кинула выразительный взгляд на растения в кадках, на клематис, который рос поблизости, и, выдержав великолепную паузу, с экспрессией талантливой комедийной актрисы добавила: – Думаю, все они в порядке только потому, что я поливаю их приготовленным мужем пойлом.

Я рассмеялась.

– Так приятно снова видеть тебя счастливой, – улыбнулась она. – О чем мы говорили? Ах да, о доме Веры. Обычно там гостят один или два писателя и кто-нибудь, играющий на фортепиано. Molto importa [9]9
  Очень важно ( ит.).


[Закрыть]для романтических бесед перед ужином у канала.

– Звучит замечательно.

– Так и есть. Ей всегда удается окружить себя интересными людьми.

– Вам, должно быть, это очень льстит…

– Почему?

– Вы бываете там часто.

Джеральдина улыбнулась и похлопала меня по руке.

– Очень мило, что ты такого мнения, дорогая, но на ее вилле мы с Фредом сейчас как предметы мебели. Удобные, полезные и совсем нетребовательные.

– Что-то вы не очень себя цените.

– Приезжай и увидишь все своими глазами, – весело парировала она.

– А кто еще едет?

– Пара актеров. Ты, возможно, слышала о Финбаре Флинне?

Я покачала головой, это имя ни о чем мне не говорило.

– Он не сын актера Эррола Флинна?

Джеральдина слегка улыбнулась:

– Э-э, ну, не совсем… Нет, он только что закончил играть на Бродвее в пьесе «Царь Эдип», ее очень хорошо принимали. Будет он и еще один актер, думаю, его друг – Ричард Дин. Но тот больше снимается для телевидения. Ты узнаешь его в лицо. – Она подмигнула. – Конечно, если поедешь.

– Как в романе Скотта Фицджералда.

– Так и есть, все очень похоже. Масса романтики, таинственных подводных течений, ревности, конфликтов – слегка напоминает роскошную жизнь поколения «века джаза» [10]10
  «Век джаза» – двадцатые годы XX века, период пика популярности джаза. Впервые выражение употреблено в названии сборника новелл Ф.С. Фицджералда «Сказки Века джаза».


[Закрыть]. – Она специально произносила все это в театральной манере – дразнила меня.

– А что собой представляет Вера?

– О, Вера… Наша давняя подруга. В свое время была очень хорошей певицей, правда, родом из Бирмингема, но ей удалось справиться с этим недостатком. В Италии она познакомилась со скульптором Паоло Ферранте и вышла за него замуж. А через три года он умер.

– Как жаль. – Я действительно так думала.

Джеральдина откинула голову, увенчанную шляпкой, и расхохоталась:

– Когда они поженились, ей было двадцать пять, а ему восемьдесят один. В таких обстоятельствах три года – большая удача. – Должно быть, она заметила, что ее слова шокировали меня, поэтому продолжила: – Не нужно думать, что это был безнравственный поступок. Паоло умер необыкновенно счастливым, наслаждаясь мыслью о том, что траур по нему будет носить молодая красавица жена. Это было более двадцати лет назад. С тех пор она так и не вышла замуж.

– Бедняжка, – вставила я.

– Ничего подобного. Вера предусмотрительно хотела сохранить для себя все, что унаследовала. У нее замечательная жизнь. Сама убедишься. Поедешь?

Я уже собиралась сказать, что ничто не сможет этому помешать, но в этот момент Фред, вышедший на заднее крыльцо, окликнул меня:

– Джоан, кажется, к тебе пришли. По-моему, я слышу звонок.

Мы прислушались. И точно – знойный воздух донес до нас слабый звук звонка.

– Извините. Пожалуй, мне стоит открыть дверь. Не представляю, кто бы это мог быть. – Я пожала плечами.

– Если хочешь, приходите вместе к нам на чай…

– Нет, не думаю, что это кто-то из друзей… Я отделаюсь от визитера и сразу же вернусь.

Мне пришло в голову, что это какой-нибудь торговый агент или – такая мысль тоже промелькнула – Робин Карстоун. В любом случае я не собиралась задерживаться.

Я протиснулась через проем в изгороди и повторила через плечо, что вернусь через минуту. Фред поставил на стол поднос с чашками и огромный серебряный чайник, похожий на богато украшенный самовар, – подарок одного из пациентов. Я снова подумала, что сцена напоминает мне Чехова: солнечный свет, цветы и кусты на заднем плане; эта чета – они мечтают о летнем отдыхе и ждут меня у стола. Я по-прежнему думала об Италии, Венеции и соблазнительной перспективе поездки, когда из яркого и жаркого солнечного дня шагнула в сумрак и прохладу дома.

Глава 5

За стеклом входной двери виднелись очертания мужской фигуры. Я увидела, как он поднял руку, чтобы снова нажать на звонок. Кто бы он ни был, этот человек очень настойчив. Я нагнулась, чтобы поднять обломки щетки для волос, и почувствовала, что уже не чувствую прилива жалости к себе от воспоминания, заставившего меня разбить ее. Положив обломки на том «Д.Г. Лоуренс: пророк сексуальности», я обнаружила, что улыбаюсь наивности Робина. Пропасть, отделявшая меня от обычных смертных, все еще существовала, но она была заполнена не душевной болью, а, скорее, старым как мир высокомерием. Дарреллы, солнце, возможная поездка в Италию и, вероятно, коктейли Фреда – все это обусловило переломный момент в моей жизни. Еще совсем немного, я почувствовала бы себя лучше и, вероятно, – почему бы и нет? – перестала нуждаться в защите, которую мне обеспечивало уединение.

Так было до того момента, пока я не открыла дверь.

Он стоял, прислонившись к дверному косяку и склонив голову набок: спокойный, расслабленный, руки в карманах – солнце за спиной выгодно освещало фигуру. Я замерла, распахнув дверь, не в силах вымолвить ни слова. Он наклонился и, вытянув руку, прикоснулся к моим волосам.

– Ты подстриглась. Можно войти?

Не в состоянии пошевелиться, я позволила ему пройти мимо меня и закрыла дверь. Потрясение сменилось гневом, а за гневом пришло самообладание. К тому моменту, как я повернулась к гостю, я фактически обратилась в соляной столб. Широко улыбнулась – подобные улыбки обычно приберегают для молочников.

– Привет, Джек, – поздоровалась я. – Что тебе нужно?

В холле было очень темно. Я не мигая уставилась на него, он робко поглядывал на меня, наши глаза встретились, но я не собиралась первой отводить взгляд. В итоге это сделал он. Джек стоял, опершись о стеллаж, держа в руках обломки щетки, и механически крутил их – мне казалось, что до боли знакомые пальцы играют на моих нервах. Я ждала молча, боясь, что голос подведет меня. Джек не мог знать, как на меня подействовали эти два куска пластиковой щетки. Потом снова потянулся ко мне, положил руки на мои обнаженные плечи и медленно, будто стараясь запомнить, осмотрел меня с головы до ног, как кусок мяса на рынке. Я же застыла, как мясная туша. Он опустил руки и слегка прикоснулся к моей груди, но, снова посмотрев на меня, не увидел ничего нового, кроме прежнего довольного и ничего не выражающего лица. Я не двигалась – просто ждала. Покрасневшие влажные глаза Джека были полны вопросов. Он – одну за другой – убрал руки с моей груди и взъерошил мне челку.

– О, Джоани, – произнес он страдальческим тоном.

– Джек, – невозмутимо отозвалась я, – какой сюрприз.

Он несколько раз всхлипнул и погладил мои волосы.

– Ты выпил? – спросила я безжалостно.

– Немного, – пробормотал он. Я чувствовала резкий запах спиртного, исходящий от него. – Я боялся…

– Боялся? – Я усмехнулась. – И чего же?

– Ты подстриглась, – повторил он.

– Мне нравятся короткие волосы.

Он наклонился, так что мы соприкоснулись лбами.

– Я любил смотреть, как они струились по твоей спине…

– Ты действительно пьян, – сказала я, сдвинувшись наконец с места. – Тебе лучше присесть.

Он прошел за мной в комнату.

– Извини. Мне нужно было набраться храбрости.

– Не беспокойся. – Я шлепнулась на стул. – Я пила «Уолбангер», мы квиты.

– Уол – что? – Он сел напротив меня.

– Не важно.

Джек сел на стул, наклонившись вперед и положив локти на колени, и внимательно рассматривал меня. В его волосах прибавилось седины, а возможно, мне так показалось. Он был подстрижен очень коротко, кудри образовывали на голове плотную шапочку, и это делало его похожим на римского патриция. Джек загорел и выглядел бы замечательно, если бы не покрасневшие глаза, – но он все равно излучал обаяние. Даже в горестный час ему удалось отлично одеться: розовая футболка, явно не с полки обычного магазина; слаксы цвета карамели, несомненно итальянские, великолепно облегавшие его длинные ноги; белый ремень, белые туфли – роскошный мужчина. Как я его ненавидела!

Джек сидел в напряженной позе, я же откинулась па спинку стула и посмотрела на него, прикрыв глаза.

– Как Лиззи? – поинтересовалась я и сама удивилась, непритворно зевнув при упоминании ее имени, хотя, учитывая солнце, алкоголь и жару, это было вполне естественно.

Он широко открыл глаза, удивившись моему сонному состоянию. Джек достаточно разбирался в актерской игре, чтобы распознать ее, и понял, что зевок был натуральным. «Милый, – подумала я, – я могу читать тебя как книгу».

– М-м-м? – промычал он.

– Как Лиззи?

– Она в Марокко.

– Правда? – Я закрыла рот и слегка потянулась. – Это состояние души или тела?

Он поступил благоразумно, проигнорировав мой вопрос.

– Я только что вернулся…

– Я заметила, ты загорел.

Он посмотрел на свои руки, как будто оценивая их.

– Была хорошая погода?

– Неплохая… – начал Джек, а потом замолчал. В его взгляде можно было без труда прочесть: «Что происходит, черт возьми?» Но он придал лицу другое, более подобающее случаю выражение – страдальческое. – Мы расстались, – вяло произнес он.

Мне нечего было сказать в ответ, поэтому я ждала.

Он тоже ждал. А потом, когда понял, что ничего не услышит, поднял глаза и продолжил:

– Джоани, я совершил ужасную ошибку… Джоани? Джоани? Кто это? Кто-то, кого давно уже нет.

– Какую именно, Джек? – вежливо поинтересовалась я.

– Оставил тебя ради нее.

Я, как хорошо воспитанная особа, едва не брякнула «о, не стоит» или «ничего страшного». Но продолжала молчать, чувствуя шипение и пульсацию крови, приливавшую к голове откуда-то из глубин тела. Пока мы молчали, Джек заламывал руки – прямо как в театре.

– Джоани?

– Да?

– Я хочу вернуть тебя. – Он всхлипнул один раз. – Хочу, чтобы ты была со мной.

– Этот номер не пройдет. – Просторечие, видимо, удвоило болезненный эффект от моих слов, потому что он заметно вздрогнул.

– Я не виню тебя, – сказал он.

– Отлично. – Я уже собиралась продолжить с тем же едким сарказмом, – кровь в голове пульсировала все сильнее, – однако сдержалась. Я хотела вести себя максимально сдержанно – он не получит ожидаемой вспышки гнева и взаимных обвинений и не сможет потом сказать, что я вела себя, как неисправимая невротичка.

– Тебе было очень больно, – сказал он.

– Это правда. – Камень и лед во мне боролись с потоком лавы. – Но все уже в прошлом.

– Да?

– Я с этим справилась.

Он принял позу, в которой читались поистине адские муки: плечи сгорблены, голова низко опущена, руки на коленях, ладони крепко сжаты.

– Я, должно быть, потерял рассудок, когда оставил тебя ради нее.

Не знаю, что я ощутила, услышав эти слова. Изменять ледяному спокойствию я не собиралась. Но, думаю, в душе пережила «чувство полного удовлетворения». И осознавала, что выстрадала это. Джек продолжал:

– Я много думал о тебе в последние несколько недель. В Марокко мы только и делали, что лежали у бассейна, я сходил с ума от скуки. Все мои мысли были только о том, что, если бы со мной была Джоан, мы бы изучили всю округу, а не валялись бы, тратя время попусту. Понимаешь, Лиззи так молода, она думает только об удовольствии.

Он потер руками скулы, взглянул на меня и внезапно упал на колени, уткнувшись лицом в мои сомкнутые бедра. Его дыхание было горячим и очень влажным, а мое платье – очень тонким, и чувство внутреннего удовлетворения начало – понемногу – уменьшаться. Я не прикасалась к Джеку, он же зарывался лицом все глубже и глубже. Потом снова начал говорить, и мое тело заглушало его голос.

– Она была сексуальна, красива, но она совсем не похожа на тебя…

Ворота замка захлопнулись. Вспоминая этот момент, я разглядела даже кое-что смешное, но тогда мне было не до веселья. Желание Джека вновь дать клятву верности нанесло мне сразу несколько оскорблений. Во-первых, я в его глазах оказалась ужасным «синим чулком», готовым бродить по марокканским горам; и к тому же – стареющей пуританкой, которая считает удовольствие по-детски безответственным чувством, а в итоге – в самом конце – несексуальной и некрасивой! И хотя я могла бы простить ему последнее, сексуальной я все-таки была. Человек передо мной, преисполненный жалости к себе, даже не представлял, что сам поставил крест на своих надеждах. Я никогда не узнаю, готова ли я была полюбить его снова, но в тот конкретный момент я презирала его. Вся моя решимость иссякла. Крепость, соляной столб, снежная королева – какую бы аналогию вы ни выбрали, – все рухнуло, растаяло. Моя боль поднялась на поверхность и выплеснулась через край.

– У тебя есть кто-то другой? – пробормотал он. – Джоан, скажи, что это не так. Скажи, что нет другого мужчины.

– Нет другого мужчины…

Он выдохнул: долго, не торопясь, с жаром.

– А был?

Я собиралась ответить утвердительно. Готова была сказать, что сменила несколько любовников, и у каждого последующего орган наслаждения был больше, сильнее и лучше. Голос выдал Джека: он воспринял бы это очень болезненно. Но рана была бы недостаточно глубокой. И поэтому Бона Деа [11]11
  Бона Деа – италийское божество плодородия, покровительница женщин.


[Закрыть]вложила свои слова в мои уста, и я услышала собственный голос:

– Нет, не мужчина.

Он расслабился.

– Значит, никого?

– Не совсем так, – сказала я.

Джек озадаченно посмотрел на меня, пьяные слезы портили красивое лицо; он упивался своими печалями.

– Но не мужчина, Джек. Я не могу снова так рисковать. – Я прижала ладони к его щекам. – Понимаешь, я полюбила женщин так же, как их любишь ты.

Откинувшись на стуле и закрыв глаза, я смаковала каждый миг его потрясения. Почувствовала, как он сжал челюсти, затем резко поднял голову, будто рядом оказалась Саломея, готовая обезглавить его.

Джек встал, я слышала шорох его одежды; он сжимал и разжимал кулаки, хрустели суставы. Хотел сказать что-то, но из горла вырвался лишь сдавленный звук. Сглотнув, он попытался снова. На этот раз ему удалось заговорить, но это был лишь хриплый, как будто театральный, шепот.

– Ты не можешь серьезно говорить такое, – прошептал он.

– Какое самолюбие!

– Ты хорошенькая, сексуальная женщина. Ты не могла так измениться, не могла стать лесбиянкой.

– Считаешь, лесбиянка не может обладать этими качествами? Спасибо тебе, между прочим, за добрые слова…

– Это… из-за меня?

Я открыла глаза. Джек, глубоко потрясенный, стоял напротив. Я поднялась.

– Ты чертовски самоуверен. С тобой это никак не связано.

– Конечно, связано. Ничего подобного не могло быть, если бы я не поступил так ужасно.

– Глупости.

– Где она?

– Кто?

– Эта женщина?

– Не твое дело.

– Господи, Джоан!

Теперь я разозлилась. Почувствовала настоящий гнев. И вжилась в роль, которую играла.

– Это гораздо лучше, чем все, что было у меня с тобой. Больше нежности и внимания. Просто чудесно! Намного проще и полезнее для здоровья.

– Для здоровья? Джоан, кто из нас сошел с ума? Это полностью противоречит здоровому…

– О нет, это именно просто и полезно. Нет страха забеременеть, так ведь? Нет нужды рисковать заработать тромбоз, принимая таблетки. Никаких переживаний по поводу нежеланных детей…

Теперь уже ничто не могло меня остановить. Я кричала. Это случилось впервые с тех пор, как он ушел, – даже самые неуправляемые ученики не выводили меня из себя. И я чувствовала облегчение и в то же время ненавидела Джека за то, что он стоит здесь и заставляет меня кричать. Оттолкнула его и прошла в холл.

– Тебе лучше уйти.

Джек подошел и обнял меня, а я затряслась от невыносимой душевной боли. Он посмотрел на меня с жалостью, как на ребенка в приступе гнева.

– Это не выход для тебя. Успокойся, расслабься. Я слишком рано заговорил о… нас. Тебе было очень тяжело. Я позабочусь о тебе и больше никогда не оставлю…

– О нет, ты снова сделаешь это…

Я оттолкнула Джека так сильно, что он стукнулся о стеллаж и сбил на пол обломки щетки и книгу. Он хотел поднять их, но я крикнула, чтобы он не смел прикасаться к этим вещам! Он схватил меня за плечи и притянул к себе удушающей медвежьей хваткой – это было уж слишком: излишняя фамильярность, сильный полузабытый запах, чрезмерно большое искушение. Я слышала, как рвутся страницы – Джек топтал каблуком том Лоуренса, – и в беспорядочной череде мыслей, пока он удерживал меня, бормоча ласковые слова и целуя в макушку, размышляла об объяснениях, которые предстоит давать Робину Карстоуну, потом об обломках щетки для волос. Пары алкоголя витали повсюду.

– Тебе не нужна такая любовь, – шептал он, – тебе нужен я.

Надменные нотки в его голосе помогли мне вернуть самообладание. Я перестала отбиваться и ругаться и поступила именно так, как делают дети, когда капризничают: задержала дыхание и замерла.

– Вот и хорошо, – обрадовался Джек, – так гораздо лучше. Теперь посмотри на меня.

Я подчинилась. Он улыбался. Думал, что одержал победу. Я отстранилась и сказала:

– А теперь убирайся.

Он продолжал улыбаться и вкрадчиво произнес:

– Что ты там говорила о таблетках и здоровье? Дорогая, у тебя в голове полно глупых мыслей, вот и все…

Я отошла от него еще дальше – к входной двери – и уже открывала ее.

– Это лучше, чем ребенок в животе, – заметила я. – Как думаешь?

Он рассмеялся, но несколько смущенно. Самонадеянная свинья.

– Так что ты имеешь в виду?

Разговор становился опасным.

– Джек, иди отсюда. Ладно? Просто иди, хорошо? – Я отодвинула засов, но он вернул его на место.

– Какого черта ты упомянула про ребенка в животе? – Он стоял, прислонившись к двери и скрестив на груди руки, и продолжал иронически улыбаться.

В ответ я тоже иронически улыбнулась:

– А ты разве не знаешь?

Сияние безукоризненных белых зубов.

– Знаю что?

– Когда я приходила к тебе в гнездышко твоей маленькой веселой девушки из Ноттинг-Хилла, я была беременна…

Думаю, во всех нас под благородной наружностью таится стремление к власти. В течение нескольких секунд я обладала ею, и чувство это, как говорят поэты, было сладостным.

Джек больше не играл. В его глазах читалось вполне натуральное недоверие. Ужас, отразившийся в их голубизне, не был поддельным. Он посмотрел на мой живот, потом снова взглянул в лицо.

Я похлопала по плоскому животу и сообщила:

– Все в прошлом.

Силы покинули Джека. Руки безжизненно опустились, он посмотрел на меня и сказал:

– Бедный ребенок…

– Кто именно? – поинтересовалась я. – Я или маленький белковый сгусток, от которого я избавилась?

– Ты… Сделала… Что? – Он произносил все слова как будто с заглавной буквы.

– Ты слышал.

– Я тебе не верю.

– У меня где-то сохранилась справка от врача. Хочешь взглянуть? Подожди секунду, я найду…

Жестокость была так сладостна. Как долго я подавляла в себе желание нанести ответный удар, необходимость окропить рану от потери ребенка слезами ярости изменника! Я сберегла большую часть накопившейся во мне желчи для одного жестокого поступка. И, не испытывая ни капли жалости, была готова совершить его.

– Ты наверняка лжешь!

Женская добродетель и хорошее воспитание… это могло бы вынудить меня кивнуть. Но я покачала головой, поклявшись себе, что он должен страдать не меньше, чем я.

– Почему ты мне не сказала?

– И что? Ты со своей ирландкой предложили бы усыновить его? Или как?

– Я бы никогда не ушел от тебя, если бы знал.

– Тогда ты уже сделал это.

Джек начал плакать. Сначала послышалось слабое хныканье, потом настоящие истерические всхлипывания. Изобретательность добавила сладости этому моменту.

– Это был мальчик, – добавила я. – Толстенький маленький мальчик. Они вынули его из меня и положили в таз. Его сердце перестало биться, и его отправили в мусоросжигатель.

Джек закрыл рот руками. Я подтолкнула его. Он поддался легко, как тонкая осиновая веточка. Я открыла дверь.

Легкий западный ветерок принес прохладу в холл; посаженная мной жимолость разрослась без надлежащего ухода, она раскачивалась и шумела на ветру, а первые цветки уже распустились на солнце. Я потрогала и понюхала один цветок, мне удалось различить запах, хотя и очень слабый. Я знала, что теперь каждый раз, прикоснувшись к жимолости или вдохнув запах ее цветов, буду вспоминать этот замечательный и горький момент. Я подвинулась, чтобы Джек мог пройти мимо. Он закрывал руками лицо.

– Полезнее для здоровья, – повторила я. – Понимаешь, что я имею в виду?

И закрыла дверь.

Если я и должна была пережить раскаяние, у меня на это не оказалось времени. Сразу после того как захлопнулась дверь, раздался звонок телефона. «Выход со сцены налево», – пробормотала я, утирая пот с лица. Глубокий вздох. Я подняла трубку. Естественно, это была моя мать. И я переместилась из трагедии в комедию безо всякой передышки, даже без антракта.

– Привет, дорогая.

– Здравствуй, мама.

– Какая у вас погода?

Спасибо, Господи, за банальности.

– Очень тепло.

– И у нас тоже. Это так не похоже на Эдинбург. Твой отец просто увядает в жару. Ведь в банке нет кондиционеров, ты знаешь.

– Бедный папа, – вежливо произнесла я. – Об этом я не знала.

– Ну, ты ведь в курсе, какие скупые эти шотландцы. Они слишком прижимисты, чтобы платить за такую блажь. Зачем мы вообще переехали сюда? Я задаю себе вопрос…

Она задавала себе этот вопрос уже в течение десяти лет. Я промолчала: внезапно меня начала бить дрожь, и я беспокоилась, не выдаст ли меня голос.

– Ну, а у тебя как дела? – В голосе матери слышалась обида. Вполне оправданно, – я не видела родителей с тех пор, как Джек ушел от меня, и никогда не звонила первой.

– Жарко, – ответила я. – А в остальном все нормально.

– Как Джек?

Я задумалась на мгновение.

– Ему немного нездоровится.

– Думаю, он слишком много работает. В прошлом месяце мы случайно увидели его фильм о мальчиках из Венского хора. Такая хорошая и такая печальная история об этих малышах, понимаешь, это же невозможно скрыть…

– Скрыть? – резко переспросила я. Я невнимательно слушала и поэтому заволновалась – в этой фразе мне послышался подвох.

– Когда у них ломается голос, это невозможно скрыть, и тогда – все кончено. Мальчики вынуждены собирать вещи, внезапно прекращаются все поездки, радостные переживания – ужасно грустно.

– Да, должно быть, так, – согласилась я.

– В любом случае передай Джеку, что фильм нам очень понравился. Мы смотрели его в гостях у Бриггсов, ты должна их помнить…

В памяти возникли образы толстой дамы с волосами голубого оттенка и чопорного старика.

– Смутно, – призналась я.

– Что ж, мы играли в бридж, а они вдруг вспомнили, что видели имя Джека в «Радио таймс». Открыли журнал, и так вышло, что фильм шел именно в тот вечер. Даже игру забросили ради такого случая!

– О Господи! Джек оценит это.

– Да, это была отличная работа.

Я ждала.

– Значит, у тебя все в порядке.

– Да.

– Отлично, – повторила мама. Я чувствовала, что она готовится что-то сказать. – Было бы так приятно снова увидеть вас двоих.

«Скажи ей, – шептал мне внутренний голос. – Прямо сейчас». Но я не могла.

– Да, было бы здорово.

– Мы думаем – я и твой отец, – что, если вы не можете выбраться к нам, может быть, мы навестим вас?

Я почувствовала панику.

– В самом деле? Когда?

– Когда можно будет играть в теннис. Недели через три. Твой отец… – Она всегда приплетала отца, если собиралась слукавить. – Он подумал, что мы могли бы приехать и погостить у вас…

– Как долго?

– Дней десять…

– Минуточку. Кто-то звонит в дверь, – солгала я.

И встала столбом, уставившись на зажатую в руке телефонную трубку. Отчаяние не способствовало находчивости. Я не была готова рассказать им о нас с Джеком, пока еще не была. Не нужно было обладать богатым воображением, чтобы представить себе мать, вытирающую слезы маленьким кружевным носовым платком, и отца, в замешательстве потягивающего виски, пока я признавалась бы им в своем провале. Я оглядела холл, будто дом мог подсказать мне выход. И нашла его: на полу рядом с обломками щетки для волос и измятой книгой валялась брошюра о студентах из стран Британского содружества. Я подняла ее.

– Извини. О чем мы говорили?

– Мы с твоим отцом хотим приехать в Лондон. Мы не виделись целую вечность и думали, что можем остановиться у тебя.

– Гм-м, ладно, – сказала я.

– Что ладно?

– Сейчас есть небольшое затруднение.

– Вот как? – холодно спросила мама. – Что ж, конечно, если ты не хочешь, чтобы мы приезжали, скажи прямо…

– Нет, дело совсем не в этом. – Я посмотрела на измятую брошюру. – Просто у нас негде разместиться.

– Джоан, о чем ты говоришь? У вас большой дом.

– Только не сейчас. Мы предоставили комнату студенту из далекой страны…

– Правда? Откуда?

Я пробежала глазами текст и сообщила:

– Из Нигерии.

– В самом деле? – Ее голос звучал менее уверенно. – Как мило. Парень или девушка?

– Девушка.

– И что она изучает?

– Здоровье, – неопределенно ответила я.

– А она… э-э… гм-м… – коренная жительница Нигерии?

– Да, темнокожая.

– Как это мило, – сказала мама, имея в виду прямо противоположное.

– Она пробудет здесь до Рождества.

– Но это ведь не очень долго, правда? – Я слышала облегчение в ее голосе. – И какая у нее будет профессия?

– Точно не знаю, – я почувствовала, что начинаю теряться, – мы почти не общаемся.

– Да уж, я бы и не подумала, что вы действительно можете… – Она имела в виду, что у ее дочери не может быть ничего общего с африканской студенткой. – Что ж, если она живет в большой комнате для гостей, думаю, мы с отцом могли бы остановиться в маленькой.

– Почему бы и нет? – сказала я, выругавшись про себя. – Она готовит замечательные блюда, и ее семья должна скоро приехать. Надеюсь, они будут постоянно уходить куда-нибудь. Это может быть очень здорово: такое смешение двух культур. Да, мама, конечно. Вам обоим понравится, правда? – Мне кажется, я была на грани истерики, но после этих слов сама на секунду поверила, что такая возможность действительно существует. – Ну, так как?

– Нет, дорогая, – слабым голосом произнесла моя мать. – Боюсь, твоему отцу такое не понравится…

– О, папа будет не против, я уверена.

– Нет, нет, мы навестим вас в другое время. Или, может быть, нам удастся уговорить вас приехать к нам. Как насчет осени?

– Я, право, не знаю, какие планы у Джека.

– Тогда ты должна приехать сама. Он мог бы присоединиться к тебе на какое-то время. Джоан, в самом деле, мы не видели тебя давным-давно. И ты сама никогда не звонишь. Думаю, тебе наконец нужно сделать это… – Она говорила с вполне объяснимым раздражением.

– Рождество, – сказала я, чувствуя, что не особо рискую, предлагая такой отдаленный срок. – Конечно, я приеду на Рождество. Можешь дать трубку папе?

– Он на бирже.

Я посмотрела на часы: почти шесть.

– Ну конечно, какая же я глупая. Передай ему привет. Так или иначе, в этот уик-энд я собиралась писать письмо вам обоим.

Моим последним словом, обращенным к матери, было «прости».

После этого уик-энда мне пришлось извиниться еще несколько раз.

Перед Фредом и Джеральдиной по двум причинам: во-первых, за то, что я не вернулась в их спокойный чеховский сад, и во-вторых, за то, что передумала и не поеду с ними в Венецию, и в-третьих, – молчаливое «простите» – за прекращение только что восстановленного дружеского общения. Для себя я вернулась в ледниковый период.

Перед Робином Карстоуном, когда возвращала ему помятый том. Очень кстати, как я думала, оказавшийся под каблуком моего блудного мужа. Книгу отдала в учительской.