Текст книги "Антракт"

Автор книги: Мейвис Чик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Часть третья

Глава 1

В своих планах я не учла, что родители проживут у меня до конца следующей недели. Они фактически преуспели в том, чего безрезультатно добивались Чизвик и его обитатели, – мое пятое измерение оказалось почти полностью разрушенным. Оба то и дело ходили вверх и вниз по лестнице, занимали ванную и болтали за завтраком, в итоге я уже начала мечтать о добровольной эвтаназии. Почему люди в старости спят меньше, а не больше? Я пробовала на рассвете пробраться на кухню, чтобы в тишине насладиться тостом и «Уитабикс» [20]20
  «Уитабикс» – фирменное название пшеничных батончиков из спрессованных хлопьев; подаются к завтраку с молоком и сахаром.


[Закрыть], но нет – каждый раз они спускались следом и выдвигали массу идей, куда бы отправиться днем после моей работы. И я с головой погрузилась в ужасную суету, которую считают интересной полноценной жизнью.

Мама, неправильно истолковав румянец на моих щеках – она посчитала его признаком хорошего здоровья, а не скрытого гнева, – сказала, что видит, какую пользу мне приносит общение с людьми, и предложила остаться еще на некоторое время. Слова отца о том, что он должен возвращаться в банк и на биржу, пробудили во мне надежду, но мама, выскребавшая в тот момент из банки остатки моего греческого меда, казалось, была готова отправить его в Эдинбург одного. Папа, вне всяких сомнений, был готов, если потребуется, пожертвовать семейным комфортом ради родительских обязанностей. Этого нельзя было допускать.

Я пригласила отца на прогулку в чизвикский парк.

Тусклое зимнее солнце придавало небу нежно-желтоватый оттенок, голые ветви деревьев кланялись нам, как бы приглашая пройти дальше. Белки устроили олимпийские соревнования, а морозный воздух слегка покалывал горло. В тот момент можно было бы наслаждаться безмятежным спокойствием, но я думала только о маме, которая готовила очередной хорошо сбалансированный обед в доме на Милтон-роуд и считала свое присутствие там жизненно необходимым. Она даже упомянула пьесу с участием Финбара Флинна – тоном, в котором читалось «если бы только», и от этого я встревожилась и еще сильнее укрепилась в своем намерении. Они должны уехать задолго до премьеры. Даже я не загадывала так далеко вперед. Кроме того, может, еще ничего и не выйдет. Так будет даже лучше.

Я держала отца под руку, и мы шагали легко и непринужденно, – обстановка располагала к доверительности. Я изо всех сил старалась придумать повод, чтобы начать разговор.

– Джоан, – заметил он, внезапно остановившись, – ты очень напряжена.

– Просто немного замерзла, – объяснила я, и мы пошли дальше.

– Скажи, – начала я через некоторое время, решив, что могу совладать с голосом, – вы собираетесь связаться с Джеком после возвращения, так ведь? Ну, сообщить ему, что все в порядке, и он может забыть обо мне. – Я несколько нервно рассмеялась. – Я имею в виду… Вы ведь готовы сказать ему, что нашли меня в абсолютно нормальном состоянии, и я больше не желаю, чтобы он или еще кто-нибудь меня беспокоил?

– Джоан, – сказал отец, – ты очень сильно сжимаешь мне руку.

Я глубоко вздохнула и немного расслабилась, стараясь казаться безразличной.

– Понимаешь, мне действительно нравится жить одной.

Он похлопал меня по руке.

– Ты ведешь себя очень мужественно, девочка.

– Дело не в этом. Мне нравится!

– Мне кажется, это не совсем нормально.

– Ох, перестань, – раздраженно сказала я, не взвешивая свои слова. – Одно дело примчаться сюда, думая, что я не могу высвободиться из объятий лесбиянки… – Папа напрягся, но я по глупости не обратила внимания на его реакцию. – И совсем другое – волноваться просто потому, что я предпочитаю жить одна. И вообще, что следует считать нормальным?

– Нормально, – веско проговорил он, – это противоположность тому, что ненормально. Я не считаю сознательно выбранную одинокую жизнь нормальной.

– И все же, если бы Джек сказал вам, что я живу с мужчиной, вы бы остались в Эдинбурге? Даже если бы совсем ничего о нем не знали? Но вы решили, что это женщина, и бросили бридж, биржу и банк ради того, чтобы отправиться в Лондон меня спасать?

– Не скажу, что мы были бы в восторге, узнав, что у тебя новый друг, – но, да, смирились бы. В конце концов, в наше время, кажется, так принято. Но мысль о том, что ты живешь так, как описал Джек… Нет, это было слишком.

– Почему? – Любопытство сломало все мои планы. Я никогда не говорила с отцом ни о чем подобном.

– Джоан, ради всего святого! – Он резко остановился и ударил тростью о землю с такой силой, что белки в испуге разбежались со своей трехсотметровой дистанции. – Это ненормально. Против природы. – Он ткнул тростью в сторону настоящей, с его точки зрения, природы. – То, о чем ты говоришь, неестественно!

И зашагал вперед, глядя прямо перед собой. Я услышала, как он глубоко вздохнул:

– Джоан, не следует меня недооценивать. Я не всегда был почтенным шестидесятилетним мужчиной. И считаю, что – гм-м – акт между мужчиной и женщиной вполне приятен. Возможно, это одна из величайших радостей, которую Господь даровал нам. А то, чем ты никогда не будешь заниматься… что делают люди определенного типа, никак с этим не связано. Скорее, даже является полной противоположностью. Это ненормально и… отвратительно.

Я вела себя вполне уравновешенно и по-взрослому. Говорила о сексе с отцом. О таком общении писал доктор Спок, оно характерно для многих, и в книгах я тоже об этом читала. И я почувствовала особую близость к отцу и решила пожертвовать темой об их совместном отъезде в Эдинбург ради этого, гораздо более серьезного, разговора. Сжала его руку и, увидев одинокую птицу, взлетевшую с голого дерева, ошибочно приняла ее за добрый знак. Его непримиримость по отношению к однополому сексу почти ничего не значила в свете только что установившихся искренних отношений.

– Папа, здорово вот так беседовать с тобой. – Мы продолжали идти, держась за руки. – Но я не готова согласиться с тем, что акт любви приятен. Все эти стоны, дерганье, красные потные лица… А потом, в момент проникновения… ты только подумай об этом… – Птица развеселила меня. – Мне кажется, такое нельзя назвать красивым, как считаешь?

Отец остановился как вкопанный.

– Ведь лесбиянкам не приходится делать всего этого, так ведь? – добавила я, потому что не смогла сдержаться.

Короткий расцвет наших отношений был позади. Доверие было полностью утрачено.

Когда отец наконец заговорил, его голос звучал низко и успокаивающе, будто он обращался к раненому, загнанному в угол и потому опасному зверю.

– Возможно, будет лучше, если мама поживет с тобой еще какое-то время.

– Может быть, нам обойти вон то здание и взглянуть на лестницу? – предложила я, радуясь тому, насколько соблазнительно это прозвучало. – Настоящая жемчужина палладианского стиля!

Отец проигнорировал мое предложение.

– Она может вернуться позже. Я потерплю. – Старый добрый дух Дюнкерка [21]21
  Дюнкерк – порт во Франции, из которого в мае – июне 1940 года происходила массовая эвакуация английских, части французских и бельгийских войск.


[Закрыть]. Он снова похлопал меня по руке. – Думаю, это правильное решение…

Проявив хитрость – прием душевнобольных, – я тоже изменила тактику.

– Папа, послушай, в этом нет нужды. Кроме того… – Моя Бона Деа отогнала Семелу и победила. – Думаю, Робину сложно, когда вы вдвоем здесь. Вы, наверное, заметили, он редко заходит…

– Джоан, он вообще не заходит. Не появлялся с того дня, как мы были в театре.

– Вот видишь. Думаю, он немного сдерживается в вашем присутствии.

Сдерживается?

Не стоило употреблять это слово. В нем содержался намек на нечто ужасное, что случится в моем доме, едва они сядут в поезд: кнуты, кожаное белье, вазелин «Нивея», полиэтиленовые пакеты…

– Я хочу сказать, он очень тактичный. Понимает, что мы с вами редко видимся, и не хочет быть назойливым.

Отец заметно расслабился. Он мог в конечном счете передать эстафету кому-то другому.

– Надеюсь видеть его гораздо чаще, когда вы вернетесь домой. – Соврав, я содрогнулась. – Может, вернемся к машине? Я начинаю замерзать.

Я смотрела, как папа втискивается на сиденье рядом со мной. Он выглядел подавленным. Это уж чересчур! Разве случилось нечто, о чем стоит так сильно переживать? Я Почувствовала, что машина просто пропитывается неодобрением, и начала напевать про себя бодрую песенку на мотив «Желтой подводной лодки»: «Сегодня вторник, вторник, вторник. Они едут домой в субботу, субботу, субботу». Очень скоро я стала напевать вслух, только без слов. Отец любил «Битлз» и начал подпевать мне. Если бы он только знал!

Напряжение между нами спало, но все же я мысленно – прямо и однозначно – предупредила родителей: если они вдвоем не сядут в поезд в эту субботу, я тут же выдумаю скандальную историю про свои отношения с членом коммунистической партии и лично приеду в Эдинбург, чтобы поставить в известность всех игроков бридж-клуба.

Родители так и не узнали, чего им удалось избежать, когда согласились вместе уехать домой в назначенную субботу.

Все, что мне оставалось, – ждать.

После того как я укрепила оборонительные сооружения и упрятала под лед эмоции и в школе, и дома, я вполне могла больше не думать о Финбаре Флинне. Ведь его не было рядом, чтобы мечтать, и – что ж – он актер, так что глупо надеяться, что он вел себя естественно. Я ни на минуту не забывала о скором отъезде родителей и мечтала об этом почти все время, когда не спала. Все могло остаться на своих местах, если бы не средства массовой информации и, судя по всему, толстячок Джимбо.

Джек всегда с уважением отзывался об агентах. Утверждал, что хороший агент бесценен, а он сам, имея такую возможность, всегда общался бы с шеф-поваром, а не с сырыми ингредиентами. Еще Джек говорил, что, если вы видите одного и того же человека в разных программах дважды за неделю, значит, у него первоклассный агент.

Что ж, агент у Финбара Флинна, видимо, был более чем первоклассный, потому что его подопечный появлялся везде. Я знаю, что существует теория о концентрации сознания, но это не тот случай. Дело, конечно, в Джимбо. С фотографии в иллюстрированном приложении его клиент улыбался на фоне комнаты в своей квартире. Фотографию я изучила досконально, будто Финбар приворожил меня. Я рассматривала мельчайшие детали: от цвета штор до приглашений, расставленных на каминной полке. «Мистер Флинн, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, – сообщал интервьюер, – использует свой „Оскар“ в качестве подставки для писем». Наверное, только человека в состоянии, близком к моему, могли заинтересовать подобные вещи. На переднем плане фотографии стоял столик со стеклянным верхом, заваленный книгами. За ним, растянувшись на кремовом кожаном диване, в голубых джинсах и ковбойских сапогах, ухмылялся Финбар. По-видимому, как обычно, проявляя полное равнодушие к общепринятым нормам, он использовал свою итальянскую мебель в качестве половика. Вверху, на стопке книг, лежавших на переднем плане, я заметила полное собрание произведений Элиота. Книга была открыта и лежала обложкой вверх – слишком подчеркнутая небрежность. «В последнее время для релаксации я перечитываю поэзию Элиота. Она создает хороший контраст с текстом „Кориолана“… Элиот давно является моим любимым автором…» – строки из интервью. Сначала я механически прочитала их, потом до меня дошел смысл…

Перечитываю?

Давно является?

Языки мужчин лживы, не так ли, прекрасная Екатерина?

«Ладно, – подумала я, – предположим, мы все время от времени лицемерим». Слова Финбара даже немного польстили мне, ведь все же именно я первая открыла для него это удовольствие, поэзию Элиота. Я больше не искала лжи в его поведении, хотя следовало бы. Разве я сама не была обманщицей? Я отлично представляла себе, как пышно может цвести ложь, а потом ее аромат становится привычным. И мне было известно, какую сильную неразбериху она может вызвать. Один из результатов лжи – родители, которые спешно прибыли из Шотландии и живут сейчас в моем доме.

Но я продолжала размышлять о словах Финбара. Он всего лишь немного и вполне безобидно исказил правду. Как я уже сказала, мы все иногда так поступаем…

В то время, когда родители были рядом, я была сосредоточена только на них. Казалось, меня поместили в банку с формальдегидом, – любое движение, и они никогда больше не оставят меня в покое.

Вечером накануне их отъезда мы должны были пойти на ужин к соседям – Фреду и Джеральдине. У меня не было особого энтузиазма, потому что родители вряд ли обошлись бы без обсуждения странной сцены в театре «Олдуич». Перспектива того, что Финбара Флинна будут словно в микроскоп разглядывать, ужасала меня. Но проигнорировать приглашение было невозможно. В одну из своих частых вылазок в мясную лавку мама встретила Джеральдину, и как неизбежный результат – несколько дней спустя раздался телефонный звонок. Дарреллов нельзя было обвинить в пересечении демаркационной линии, которую они весьма тактично обходили в течение всего года, да и Джеральдина говорила по телефону достаточно осторожно, чтобы у меня была возможность отказаться. Но я не смогла этого сделать, ведь рядом стояла мама. Хорошо, что мне удалось отложить визит до последнего вечера, – какие бы темы для дальнейшего обсуждения у них ни появились, возможности продолжить обсуждение на следующий день уже не будет.

– Робин к нам присоединится? – поинтересовалась мама. – Уверена, они не будут возражать, если ты пригласишь своего друга. Мы хотели бы встретиться с ним еще раз до нашего отъезда. Дорогая, похоже, вы не так часто общаетесь с ним. У вас все в порядке, правда?

– Все отлично, – ответила я. – Мы видимся каждый день в школе. – Я не стала уточнять, что вижу Робина издалека, отворачиваюсь и меняю маршрут каждый раз, когда он появляется на горизонте, а во время утренних перемен утыкаюсь носом в книгу, рискуя испортить себе глаза.

– Понимаю, – кивнула она. – Но в этом не так уж много романтики, как считаешь?

– Да, – согласилась я, призывая на помощь вдохновение. – Но на этой неделе он тренируется…

– В каком смысле?

– Он велосипедист…

Неплохо. Ведь я всего лишь ушла от прямого ответа.

– Он катается по вечерам? Каждый вечер? И в пятницу? Может быть, все же попробуешь пригласить его?

– Не хочу его искушать. – И это была чистая правда.

Но в итоге все уловки оказались ненужными. Потому что в пятницу днем, когда родителей не было дома, – они отправились погулять перед отъездом на Выставку лодок [22]22
  Выставка лодок – ежегодная международная выставка новейших моделей яхт и лодок в выставочном зале Эрлз-Корт в Лондоне.


[Закрыть], – позвонил Фред и сообщил, что Джеральдина подхватила какой-то желудочный вирус. И он сам тоже чувствовал себя не очень. В общем, он хотел сказать, что будет лучше отменить званый ужин. Извинения Фреда длились недолго, потому что ему потребовалось немедленно бежать в ванную. Облегчение соседа, вероятно, было лишь немного больше, чем мое собственное.

В качестве компенсации я, внимательно следуя поваренной книге, к которой не прикасалась больше года, приготовила для нас на этот вечер ужин из трех блюд. Странно было ощутить себя прежней хозяйкой, вернуться в те времена, когда от моего жаркого с фасолью Джек начинал петь, а тальятелли с грибами разжигали в нем такое сильное желание, что мороженое из черной смородины не могло его погасить. Я, словно бесов, изгнала грустные воспоминания в бездну готовки ужина для родителей. Приготовила барабульку на гриле с соусом из ее печени (я крайне бестактно обнюхивала рыбу при покупке, ведь отравление, при котором мои родители не смогли бы отправиться домой, было бы совсем некстати), говядину «Веллингтон» и торт «Аляска». Мне пришлось принести самую серьезную жертву с точки зрения повара – разрешить маме немного помочь мне, потому что она то и дело предлагала просто заглянуть к соседям и сказать «ку-ку», а я с ужасом представляла, что вирус перескочит на нее и погубит все мои планы. Но, несмотря ни на что, ужин удался.

Я была довольна и весела, а родители, не подозревая о причине, тоже пребывали в хорошем настроении. К концу ужина мама немного расчувствовалась – думаю, это могло быть вызвано красным вином и в какой-то степени перспективой возвращения на варварский Север.

– Ты такая хорошенькая, – сказала она. – Надеюсь, пройдет совсем немного времени, прежде чем…

– Прежде чем что?

– Ты снова выйдешь замуж.

Я широко улыбнулась и предложила не мыть посуду, а перейти к телевизору, и это оказалось великолепной находкой, чтобы положить конец разговору. Так мы и поступили.

* * *

К счастью, мне было безразлично, какую программу смотреть. Я должна была только высидеть до конца, пойти спать, и – представляете! – на следующий день меня ожидала свобода. Я где-то слышала фразу, что телевидение похоже на жевательную резинку, только для глаз; очевидно, речь шла о передачах в зимний пятничный вечер. И пока я не услышала слегка истеричный, с нотками возбуждения, возглас ведущего: «Встречайте, дамы и господа, Финбар Флинн» – и последовавшие за этим громкую музыку и шквал аплодисментов, я понятия не имела, что мы смотрим очень популярную программу «Беседа со знаменитостью».

– О, взгляни, – еще больше оживилась мама, – твой друг-актер. – Даже отец поднял голову от своих бумаг. – Не правда ли, на экране он выглядит по-другому?

Но я была не в состоянии ответить ей.

Сначала иллюстрированное приложение, теперь вот это. Сейчас вы понимаете, что я имела в виду, когда говорила, что Джим – хороший агент?

Финбар выглядел замечательно – ухоженно и ярко одновременно. Он был одет немного в стиле Бруммеля – первого денди в истории, а кудри напоминали об эпохе Регентства. В его внешности не было ничего ординарного, вообще ничего: даже когда Финбар шел по сцене, чтобы поздороваться с ведущим, он был неотразим. «О Боже, Боже, – подумала я, – опять начинается».

Я расстроилась, заметив, что звезда не хромает: должно быть, он уже забыл обо мне. Финбар опустился на низкий диван, он выглядел изумленным, обрадованным и застенчивым, как маленький мальчик, которого нарядили перед праздником. Ведущий осматривал гостя с головы до ног, бросая в камеру восхищенные взгляды, и было ясно, что он собирается поднять тему моды.

– Ну, – произнес Финбар через некоторое время, разводя руки и немного поворачивая корпус, чтобы показать себя со всех сторон, – что скажешь о костюме? Это первый, купленный за последние двадцать лет. Нравится?

– Да, – произнес голос. Как оказалось, мой.

– Что? – спросила мама.

– Ничего, – ответила я.

Неудивительно, что романтические истории об эпохе Регентства Джорджетт Хейер и авторов, пытавшихся ей подражать, имели такой успех. Я раздумывала, не выйти ли на некоторое время на кухню, чтобы успокоиться, когда мама заявила:

– Его нельзя назвать красивым, правда? Но держится эффектно. Ты так не считаешь, Джоан?

Мое «да» было таким же уместным, как согласие победителя почтового футбольного тотализатора получить выигрыш в четверть миллиона фунтов.

– Итак, – говорил ведущий, – после триумфа в Америке ты намерен снова громко заявить о себе на британской сцене?

Финбар слегка поморщился:

– Говоря о триумфе, ты немного преувеличиваешь, как будто мне пришлось там сражаться. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Это совсем не так. Я имел некоторый успех, и американцы были очень добры ко мне. Успех их привлекает…

Журналист был не в восторге от такого пренебрежительного замечания, он прищурился, и на лице отразилось некоторое напряжение.

– Что ж, как бы там ни было, ты произвел достаточно сильное впечатление.

Финбар наклонил голову, выражая великодушное согласие. На лице мелькнуло лукавое выражение – до чего, мол, я очарователен!

Некоторое время гость и ведущий говорили о театре и карьере Финбара, а я наблюдала за ними, разомлев от счастья. Но вдруг, неожиданно для себя самой, выпрямила спину, положила подбородок на сжатые в замок руки и затаила дыхание – потому что тон разговора изменился. Ведущий произнес:

– Финбар, мы уделили достаточно времени твоей профессии. А как личная жизнь? Например, женщины… Ты, кажется, очень нравишься им. По крайней мере моя жена… – пауза, смех в аудитории, – так считает.

Финбар, изобразив полную расслабленность, прислонился к спинке дивана, и на его лице появилось вопросительное выражение.

– Ты ведь никогда не был женат. Почему, Финбар? – Ведущий наклонился вперед, и нам крупным планом показали его великолепный профиль. Он подмигнул в камеру и, напоминая улыбающуюся пиранью, еще ближе склонился к актеру. – Не можешь решиться, или… – Он смягчился и откинулся назад. – Неужели ты хочешь расстроить всех женщин, которые ерзают сейчас на краешке стула в ожидании твоего ответа…

Я поспешила сесть в кресло поглубже.

– И сообщишь нам, что тебе никто не нравится?

По улыбке на лице Финбара стало ясно – это была хорошая шутка, но пошутили – и хватит.

– У меня много замечательных друзей, – сказал он. – И я всех очень люблю.

– А-га. – Ведущий подмигнул в камеру. Похоже, он всегда знает, какая именно его снимает. – Но разве сейчас в твоей жизни нет одного особого человека? Кого-то более важного, чем все остальные?

– Есть, – согласился Финбар, – в данный момент это ты.

Журналист почувствовал легкое замешательство, но быстро пришел в себя и продолжил наступление:

– Я имею в виду романтические отношения?

Какой тихой внезапно показалась мне моя комната. Я слышала даже тиканье часов в холле. Дыхание отца, шелест бумаг у него на коленях. Мама потянулась, браслеты звякнули у нее на руке. Я замерла без движения, снова превратившись в четырнадцатилетнюю девчонку.

– У тебя есть девушка? – проговорил ведущий, улыбнувшись гостям в студии, и снова перевел взгляд на Финбара. – Естественно, я не намерен лезть в твою частную жизнь, но ты в настоящий момент, гм-м, очень публичная фигура…

– Скажи, чтобы он отвалил! – вырвалось у меня.

– Джоан! – Отец был поражен. Бумаги упали на пол.

– Но, послушай, этот тип назойлив. И кому, скажите на милость, это может быть интересно?

Действительно, кому?

– …Не правда ли? – Ведущий закончил фразу, неодобрительно пожав плечами.

«Не отвечай, – молила я про себя, – я ничего не хочу знать. Просто откажись».

Но Финбар поступил по-другому – он продолжал с улыбкой размышлять, будто этот вопрос был важен, как сотворение мира.

И в итоге сказал:

– Конечно, есть…

Ведущий в ожидании поднял голову, но Финбар сомкнул губы – маленький мальчик внезапно лишился дара речи – и молча подмигнул.

Если журналист и дамы по ту сторону экрана сидели на кончиках стульев, то я едва не свалилась с кресла.

– Джоан, хочешь большую чашку кофе? – спросил отец.

– Ты не сможешь заснуть, если выпьешь кофе, – вставила мама.

– Пожалуйста, помолчите, вы оба. Я хочу послушать.

– Он очень привлекательный, – с тоской произнесла мама, как будто наконец пришла к какому-то выводу.

Ведущий продолжал:

– И что, эта девушка, играющая особую роль в твоей жизни, известная персона?

Финбар рассмеялся. Снова стали видны симпатичные маленькие пломбы.

– Знаете, я бы все-таки предпочел не говорить об этой стороне моей жизни.

– О, перестань, – весело возразил ведущий и привел убийственный аргумент: – Ты же пришел на шоу. Ты очень известный человек и прекрасно понимаешь, что нас всех больше всего интересует. – Он снова наклонился вперед. – Может быть, она никому не известна. Начинающая молодая актриса? Давай, давай, мы все заинтригованы.

Он повернулся к зрителям, те, посмеиваясь, соглашались с ним.

Было заметно, как Финбар борется с собой.

– Зрители ждут, – произнес его мучитель.

Лоб Финбара разгладился, похоже, борьба завершилась. Он сказал:

– Есть один человек. Наши отношения только начинаются. – Он поднял руки вверх. – Ну, вот и все. Следующий вопрос.

Но журналист продолжал давить.

– Она из мира театра?

– Нет, – несколько устало ответил Финбар, – никакого отношения к театру. Преподает в школе и любит поэзию, как и я.

– Преподает в школе? – И ведущий, и зрители были шокированы.

– Джоан, похоже, это о тебе, – сказала мама. – Он ведь говорил, что ты хорошо разбираешься в поэзии. А твой Робин знает?

Но я не могла вымолвить ни слова, меня поразила та же догадка, которую высказала мама. Он мог говорить обо мне. Сразу вспомнилась встреча Нового года, театр «Олдуич»… Я начала грызть ногти.

– Дорогая, не делай этого, – попросила мама.

Расследование на экране продолжалось.

– И чему преподаватель школы может научить такого яркого человека, как вы, мистер Флинн?

Мистер Флинн угодил в расставленную ловушку. Он признался:

– Вас это удивит…

– Хо-хо, – развеселился охотник, – возможно, помогает учить роль? Такие уроки, или… – Он уже не скрывал хитрости во взгляде.

– Нет, помощь с текстом мне никогда не требуется. Я всегда учу роль один, когда все остальные крепко спят! – Было заметно, что Финбар испытывает облегчение, решив, что удалось перевести разговор с жизни любовной на безопасную почву профессиональных приемов.

Но журналиста не так-то легко было сбить со следа.

– Понятно. Однако существует мнение – не правда ли? – что за каждым великим мужчиной стоит… – Ведущий пожал плечами и улыбнулся, выдерживая паузу. Фразу можно было не заканчивать. – Значит, она принимает активное участие в твоей нынешней подготовке к… – он сверился с записями, – пьесе «Кориолан».

– Вовсе нет, – спокойно ответил Финбар.

– Но она будет на премьере?

– Естественно.

Финбар начал открыто проявлять признаки напряжения. Ведущий как профессионал понял это и немного ослабил натиск. После небольшой победы он прислонился к спинке стула, – теперь он мог позволить себе быть любезным.

– Надеюсь, мы увидим вас вдвоем, позирующих фотографам после премьеры, и тогда любопытство зрителей будет удовлетворено. Правильно?

Мне казалось, что Финбар кивнет с облегчением после этой фразы, но, похоже, у того открылось второе дыхание.

– Надеюсь, что нет, – серьезно ответил он. – Я считаю, что частная жизнь людей должна быть закрыта для посторонних. Не вижу причин, по которым мои друзья должны становиться общественной собственностью. И они… – В его голосе послышалась горечь. – Не следует изучать их так же внимательно, как меня.

Ведущий почувствовал, что Финбар говорит все серьезнее, а поскольку ток-шоу было развлекательным, он рассмеялся. Напряжение спало.

– Считаешь, что ее стали бы преследовать, как принцессу Диану?

Финбар понял намек.

– Но я же не принц Чарльз, ха-ха! – произнес он, снова расслабившись.

– Хотя некоторые могут утверждать, что для них ты Прекрасный принц, хо-хо!

Последнее слово все же осталось за ведущим.

– Неужели, – проворчал отец, – в наши дни обязательно по любому поводу вспоминать королевскую семью?

– Тихо, – сказала мама с благоговением. – Он говорил про нашу Джоан. Ничего удивительного, что мы не видели здесь Робина. Он, должно быть, страшно ревнует. Еще в театре я почувствовала, что здесь все не так просто.

Я продолжала внимательно смотреть на экран. В руинах лежал весь мой мир, моя крепость, мое ледяное королевство. Маленький язычок пламени превратился в адский огонь. Я горела, и справиться с пламенем было невозможно.

– Средства массовой информации не очень-то щепетильны, – тем временем говорил Финбар. – Сегодня утром я спустился вниз, выбросить мусор, и обнаружил репортера, копающегося в моем мусорном баке.

– Он что-нибудь нашел?

Пауза для смеха в студии.

– Только подгоревший тост…

Смех усилился.

– Тебе следует купить тостер.

– Так и сделаю. – Мальчишеская ухмылка, взгляд искоса.

– Или попросить твоего школьного преподавателя научить тебя их готовить.

Бурные аплодисменты.

– Итак, благодарю Финбара Флинна за то, что он нашел время прийти в эту студию сегодня вечером и пообщаться с нами. Мы все с нетерпением ждем твоего возвращения на английскую сцену…

– Третьего марта, – сказал Финбар. – Я тоже жду этого дня. И спасибо всем большое. – Прощаясь, он помахал рукой на камеру. Актер до кончиков ногтей… Я внезапно почувствовала боль от предательства, кто кого предал, понять я не могла, а потом сквозь заключительные аплодисменты прозвучал голос моего отца:

– Джоан, как насчет кофе?

Я воспользовалась моментом и удрала.

Вперед по коридору, через неубранную кухню, из дома, на улицу – в прохладу темной ночи. Я мечтала только о том, чтобы меня оставили в покое и не мешали быть одной. И вот что случилось.

Горячие слезы на холодных щеках и священная бархатная тишина.

Я поклялась себе не сдаваться и погрозила кулаком ночному небу. Оно, усыпанное огромными бриллиантами, осталось равнодушным. Я опустила глаза и посмотрела на землю в саду – темное скучное отражение неба, грязь и тлен.

«Тебя, как обычно, ничего не волнует! – презрительно усмехнулась я. – Берегись, или я сровняю тебя бульдозерами».

Я была когда-то так счастлива в этом дрейфующем мире…

Я сильно топнула ногой, чтобы мои слова дошли до земли, и зацепила камешек. Он подскочил, угодил в невысокие кусты и рикошетом ударил по строгому забору Монтгомери. Я с вызовом завопила – долго и громко, и стояла, дрожа от ярости из-за того, что ледяной век моего самообладания остался в прошлом. А потом, как в кукольном театре призраков, освещенном лишь лунным светом, над забором возникли две головы, и у каждой из них был рот.

– О, привет, – узнала я любезные нотки и высокий голос Мод. – Это ты. Мы забеспокоились, что это за звук…

Черт возьми! Есть ли на этой перенаселенной планете место, где я могу побыть одна?

– Это был всего лишь камешек, – пояснила я.

– А мы подумали о другом, – ответила соседка. Она произнесла слово «другой» с таким мрачным видом, что я даже почувствовала зарождающееся любопытство.

– О чем же?

– Боюсь, – хмуро, как будто стыдясь, произнес Реджинальд, – что у нас крысы…

Интерес исчез.

– Но ведь крысы не бросают камни?

Я сошла с ума или они? По внешним признакам, определенно, они. На Мод был маленький красный вязаный шлем с ушками и острым кончиком – в холодную погоду такие очень любят носить состоятельные дамы, – завязки свисали по бокам, и шапка больше напоминала детский чепчик, чем модный этой зимой головной убор. Реджинальд натянул твидовую кепку на уши, и она почти соприкасалась с клетчатым шарфом, который закрывал все его лицо: только из ноздрей – как у дракона – с короткими промежутками шел пар, и это замечательно гармонировало с его внешним видом.

Мод издала смешок.

– Мы ставим ловушки.

Вот почему они так нарядились.

Мод направила фонарь в сторону сада Дарреллов, и луч прорезал мой унылый заброшенный сад. В этот момент я вспомнила о другой ночи, когда наблюдала ту же самую картину. Луч выхватил круглый белый стол, одиноко стоящий в патио. До этого момента я чувствовала себя отлично. А потом он, как указка, замер на участке земли возле платана в саду Фреда и Джерри.

– Вот кто виноват, – сказала Мод, – твои соседи и их отвратительная компостная куча!

– Несомненно, – произнес Реджинальд в перерыве между яростным фырканьем.

– И все же, – сказала Мод, – мы в итоге с ними расправимся.

Я не была уверена, кого она имеет в виду: Дарреллов или крыс.