Текст книги "Антракт"

Автор книги: Мейвис Чик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

Я уже упаковала вещи и приготовилась к отъезду. Мы как раз собирались приступить к раннему ленчу, когда зазвонил телефон. В это время я проходила мимо и взяла трубку.

Мужской голос спросил:

– Джоан, это ты?

– Да, – ответила я.

– Счастливого Рождества. Это Джек.

– Я узнала.

Главное, чтобы родители не поняли, с кем я разговариваю.

– Ты совсем не удивлена.

– Да, это так, – невозмутимо произнесла я. Мой отец спросил из гостиной, кто звонит. – Один мой друг, – крикнула я в ответ. – Садитесь к столу без меня.

– Извини, – сказал Джек, – что оторвал тебя от еды.

Я ждала и молчала.

– Алло? Джоан?

– Я здесь.

– Я приехал домой вчера вечером, хотел повидать тебя, но ты уехала.

– Естественно.

– Надеюсь, ты не будешь возражать, – я зашел в дом и переночевал. У меня ведь по-прежнему есть ключ.

Мать, проходившая мимо меня с супницей в руках, остановилась и спросила театральным шепотом:

– Все в порядке? Ты немного взволнована.

Я улыбнулась и кивнула ей. Стараясь контролировать, насколько это возможно, свой голос, спросила Джека:

– Зачем?

– Забыл вернуть его тебе. Возможно, этому можно найти объяснение у Фрейда…

– Я спрашиваю не о ключе. Зачем ты остался? – спросила я и подумала: «И зачем звонишь, если уж на то пошло?»

– Сейчас Рождество, я скучал. Хотел тебя увидеть.

– Тебе следовало предварительно позвонить.

– Ты бы сказала «нет».

– Это правда.

– Когда ты возвращаешься?

– Не скоро.

– Через сколько?

– Точно не знаю.

– Я мог бы приехать к тебе.

– Не смей.

– Да, глупо предлагать такое. Извини. Джоан, нам нужно поговорить как можно скорее.

Близость родителей заставила меня проявить сдержанность.

– Не думаю.

– Когда ты вернешься…

– Сомневаюсь.

Возникла пауза, и вместо легкой печали в его голосе появились веселые нотки.

– Как твои родители?

– Хорошо.

– Передай им поклон от меня. – Поклон, как же! – Прошлой ночью произошло нечто забавное. Поэтому я знаю, где ты.

– Что такое?

– Дарреллы решили, что я грабитель. Фред и один из их гостей – актер Финбар Флинн – незаметно подкрались, чтобы разобраться со мной. Правда, было ужасно смешно! В итоге я отправился к ним в гости, мы выпили. Они не изменились.

– Да, не изменились.

– А у тебя, похоже, просто широчайший круг общения.

– Что ты имеешь в виду?

– Телефон трезвонил все утро сегодня. Я записал сообщения.

– Спасибо.

От ярости я готова была зарыдать.

– Не хочешь узнать, от кого они?

– Прочитаю, когда вернусь.

– Одно от парня по фамилии Карстоун. Я сказал ему, что он разговаривает с твоим мужем.

– Но ты не мой муж.

– Мы когда-нибудь это обсудим. Подожди, я только возьму список…

Возможно, если Робин перестанет докучать мне, от визита Джека будет хоть какая-то польза.

– Было еще три звонка, все от женщин, – сообщил он мрачно. – Какая-то Молли приглашала тебя завтра на ленч; еще некто Марджери, но она ничего не просила передать; и дама по имени Рода, – эта поинтересовалась, кто я такой, и повесила трубку, услышав ответ. – Его голос снова изменился, на этот раз Джек заговорил еще более напыщенно: – Полагаю, это та… э-э… о ком ты говорила.

– Джек, – сказала я, – убирайся из моего дома и из моей жизни.

И повесила трубку.

К счастью, даже если родители и прислушивались к разговору, им это уже наскучило, и, когда я заняла место за столом, они оживленно обсуждали бридж. Мне повезло: они не слышали, как я назвала его по имени.

– Кто это был? – спросила мать, наливая мне немного супа.

– Просто один друг, – объяснила я, – которого мне совсем не хочется видеть. Вы не будете возражать, если я задержусь еще на пару дней? Иначе мне не избежать встречи с ним.

– Судя по твоему лицу, – заметил отец, – это очень неприятное знакомство.

– Черт возьми, ты абсолютно прав, – ответила я, резко разламывая хлеб на три куска, – и я хочу сделать все, чтобы больше никогда не видеть его. Никогда в жизни. Между прочим, пап, – сколько стоит поменять замок на входной двери?

Чистый эгоизм похож на наркотик. Через несколько дней вынужденного общения с гостями я переживала состояние, напоминающее сильнейшую ломку, – мне необходимо было оказаться дома наедине с собой. Я обнаружила, что анализирую каждое событие, в котором принимаю участие, каждую брошенную фразу, и задаю себе вопрос: «В чем смысл прожитого дня?» Мы не принесли друг другу ни капли счастья. Ни я, ни они не изменили взглядов на жизнь. Никто из нас не ел, потому что был голоден, не пил, потому что чувствовал жажду, и не говорил, потому что хотел выразить свои мысли. Мы не оказали друг на друга никакого влияния. В гостиной моих родителей в Эдинбурге не было ни матери Терезы, ни Альберта Эйнштейна – только обычные люди, как и я. Однажды я попыталась вступить в дискуссию с викарием по поводу религии – просто для того, чтобы чем-то себя занять, – но у него оказались такие либеральные взгляды, что полемика не удалась. Он отвечал улыбкой на любое мое спорное высказывание, и если бы руки не были заняты бокалом с хересом и десертной тарелкой, то хлопал бы меня по плечу, приговаривая: «Храни Иисуса в своем сердце, и ты никогда не ошибешься…» По-настоящему он завелся, только когда я вступила в непримиримый спор.

– А как же Ку-клукс-клан?

– Простите?

– Они тоже хранили Иисуса в сердце, когда вешали на деревьях чернокожих!

– Они пошли неправильным путем… – (Неправильным путем?) – Эти люди заблуждались, думая, что действуют во имя Всевышнего.

– А откуда нам знать, может быть, мы тоже сбились с пути?

– Джоан, дорогая, в нашей стране не вешают именем Божиим.

– Мы освящаем брак именем Божиим и призываем верующих плодиться и размножаться.

– Да. – Викарий кивнул с глубокомысленной улыбкой, очевидно, ожидая главного удара и абсолютно сбитый с толку.

– Ну, если подумать о том, что планета перенаселена, это способствует смертности, правильно?

– О нет, я так не думаю. Даже в самых бедных районах Глазго люди еще не умирают от голода. – Он улыбнулся мне и отправил остатки торта в рот.

– Зато в Азии и в Африке люди гибнут от голода, на всех еды не хватает. А вы по-прежнему призываете любить друг друга и рожать все больше людей, истощая таким образом ресурсы планеты…

– Наши миссии в этих частях света очень обеспокоены резким приростом населения, этот вопрос является частью нашей образовательной программы…

– Да, викарий, но проблема в том, что секс – приятное занятие, и после дня тяжелой работы на рисовых полях нет ничего лучше, чем заключить в объятия тело, жаждущее близости…

Он слегка покраснел, но продолжил храбро:

– В отличие от папистов, наших братьев по вере, мы не выступаем против контроля над рождаемостью…

– Похоже, ваша позиция не помогает миру, людей становится все больше. Мне это немного напоминает Пилата: церковь просто снимает с себя ответственность за проблему. Задумайтесь, сколько голодных и больных в странах третьего мира! И мне кажется, если вы действительно верите в спасение жизней так же, как в спасение душ, вы должны искать пути снижения рождаемости! – Теперь меня ничто не могло остановить, и я даже начала думать (возможно, потому, что отец подливал мне херес), что к моим словам могут прислушаться.

– Требуется время, чтобы реализовать образовательные и медицинские программы, – произнес викарий, как мне показалось, немного раздраженно. – Нельзя ожидать, что первобытный человек будет делать вазэктомию, не получив сначала необходимого образования.

– А пока мир приближается к пропасти. Мы на Западе должны предпринять нечто радикальное.

– Запад, если говорить о рождаемости, переживает спад.

– Но Запад придерживается стандартного института брака, который имеет огромный эффект на весь остальной мир.

– Да?

– Брак между мужчиной и женщиной.

К сожалению, отец в третий раз остановился около меня с графином хереса, а если и существует напиток, который влияет на меня, как никакой другой, это именно «амонтильядо».

– Действительно. И в этом нет ничего дурного, не так ли? – Викарий задал вопрос с едва заметным огоньком в глазах, потому его бокал тоже был заново наполнен. – Ведь вы довольны вашим браком?

– Не важно, – сказала я. – А если предложить альтернативный вид секса? Почему два человека одного пола не могут любить друг друга и состоять в сексуальных отношениях, не обременяя себя, помимо всех проблем, еще и кучей нежеланных детей…

– Простите…

– Я спрашиваю, почему церковь не признает гомосексуализм?

Мой собеседник, как рыба, начал хватать ртом воздух.

– Греки подходили к этой проблеме с должной ответственностью – имели детей ради продолжения рода, но помимо этого наслаждались гомосексуальными отношениями, которые признавали как государство, так и церковь.

Едва закончив фразу, я уже знала, каким должен быть ответ. Он мог с легкостью опровергнуть мой довод, порожденный большим количеством хереса, сказав, что право на такие отношения имели только свободные мужчины, но никак не женщины и не рабы. Следовательно, об этом нельзя говорить всерьез, так ведь?

И тогда я бы напомнила ему о старой, всем известной истории про Сапфо, у которой жизнь сложилась очень неплохо, мы бы плавно сменили тему, обсудили благородное искусство поэзии или еще что-нибудь, и моя кощунственная болтовня была бы забыта. Но конечно, он не догадался использовать такой разумный аргумент, поскольку сам был мужчиной и служил божеству мужского пола.

Вместо этого викарий сильно покраснел и, хватая ртом воздух, – я опять поразилась, до чего он похож на выброшенную на берег и заливающуюся краской стыда рыбу, – произнес:

– Джоан, я просто потрясен… Я в ужасе от этой мысли. Как ты можешь всерьез предполагать, что христианская церковь поддержит или даже разрешит плотские связи двух людей одного пола?

Мне внезапно захотелось поинтересоваться, почему именно двух. (Вокруг нас начали постепенно собираться гости.) Почему не трех, четырех или пяти? Но я только сказала:

– Назовите мне хоть одну стоящую причину – почему нет?

Он вытянул вперед палец, по-прежнему крепко сжимая в руке бокал с хересом, и погрозил мне. Блеклые голубые глаза зажглись огнем.

– В покоях дома твоего да будет жена, подобная плодоносной лозе виноградной; вокруг стола дети – как молодые побеги оливы. – Викарий триумфально посмотрел на меня.

– Красиво и поэтично, – сказала я вполне искренне. В целом же я никогда не думала, что поэзия имеет отношение к реальной жизни.

– Это не просто стихи, Джоан, а дословная цитата из духовного руководства – торжественной церемонии бракосочетания.

Я решила немного сдержать свой пыл, потому что викарий казался опьяненным собственной проповедью… Вопрос «А как быть с бесплодной лозой?» замер на моих губах. Какой в нем смысл? Пустые разговоры за обедом и в гостиной. Мы называем определенные известные звуки, которыми обмениваемся, общением и почитаем триумфом рода человеческого, потому что мы единственные способны на это… Что за глупое самовосхваление! Я жила без общения весь прошлый год и не могу сказать, что очень скучала. Во всяком случае – мне показалось, что так даже лучше, – никому не пришлось воспринимать сказанное мной всерьез, что я вам и рекомендую. Так мы и стояли напротив друг друга: я молчала, а викарий слишком серьезно отнесся к своей пастырской роли и рассуждал (стараясь не выдать своего смущения) о радостях гетеросексуального союза, освященного церковью. И возражал (еще с большим смущением, но надо признать, что он оказался смелым человеком) против моих предложений о достижении мировой гармонии с помощью гомосексуализма.

А потом к нам подошла мама, на ней была юбка с цветочным узором. Она простодушно заявила:

– Так-так, вы двое настолько увлечены беседой, что я даже завидую. Что вызвало такой интерес? – Она перевела взгляд с викария на меня, а потом обратно.

– Мировые проблемы, – мгновенно отреагировала я.

– Брак, – ответил он одновременно.

– Вы уж определитесь, что именно. – Мама одарила нас улыбкой.

– Думаю, можно считать, что это одно и то же, – сказала я.

– Еще хереса, отец Роберт? – быстро спросила она, но он накрыл бокал ладонью и покачал головой. Между тем мама поймала мой взгляд и нахмурилась, поэтому я сказала:

– Да, пожалуйста.

Она нахмурилась еще сильнее:

– Твой отец вон там, у окна…

У женщин отлично получается скрыто командовать. Но я проигнорировала ее слова.

– Мы действительно говорили о росте населения. Я высказала свое мнение – церковь лишь усугубляет эту проблему, пропагандируя брак как единственную разрешенную возможность заниматься сексом. А секс для церкви – прежде всего способ зачать ребенка. Я объясняла, что секс хорош не только для этого…

Пока я говорила, мать ни разу не округлила глаза и смотрела на нас не мигая. Я готова была обнять ее, поздравив про себя с умением владеть собой.

– Интересно, – произнесла она с таким видом, как будто во время званого обеда ей подали блюдо с отталкивающим содержимым.

– У Джоан есть весьма необычные идеи, – с улыбкой добавил отец Роберт.

– Необычные? – сказала я. – Мне кажется, они могут оказаться вполне здравыми. Учитывая распространение СПИДа…

Наш разговор происходил в то время, когда об этом заболевании только стало известно. Думаю, мама решила, что речь идет о некой разновидности церковной благотворительности. Вполне естественно, она сочла это более безопасным поводом для беседы, чем мои безнравственные идеи.

– СПИД? – спросила она, наконец моргнув. – А что это?

Викарий уставился в пустой бокал и слегка покачивался на каблуках.

– Мам, это болезнь. В основном передается половым путем. Она скосила… – я уже собиралась употребить слово «гей», но потом решила, что она подумает об основном его значении – «веселый», – всю гомосексуальную общину Калифорнии.

Отец Роберт перестал качаться и поднял глаза. Желание проповедовать оказалось сильнее моральных принципов: он готов был свидетельствовать.

– Вот видишь, Джоан, – твердо сказал он, – нельзя ожидать, что церковь одобрит подобные отношения, когда у них такие последствия…

– Но это не относится к женщинам, святой отец. Может быть, стоит пропагандировать секс между женщинами как решение всех проблем? А в сексуальные отношения с мужчинами вступать только в случае нехватки населения. Или просто содержать нескольких мужчин в отдельной резервации, если в банке спермы сломается холодильник.

Мама крутила жемчужное ожерелье и сильно сдавила себе шею, что отразилось на голосе.

– Джоан, пойди и немедленно принеси графин. Бокал отца Роберта пуст, – прохрипела она.

– И что? – поинтересовалась я, не двигаясь с места. – Что в этом плохого? Несомненно, так можно сдержать распространение голода и болезней. В конце концов, мужчины в течение многих лет превозносили женское тело как венец красоты: так почему для разнообразия женщинам не наслаждаться друг другом? Я думаю, над этим стоит поразмыслить, а вы? Викарий, что по этому поводу думает церковь? Мне это кажется разумной альтернативой. Даже хорошей, как ни странно…

Но отец подошел к нам прежде, чем собеседник ответил мне. По-видимому, мама, в глазах которой уже читалось исступление, подала ему знак. Он помахал перед нашими лицами двумя графинами настолько бесцеремонно, будто не сомневался, что мы обсуждаем погоду.

– Извините, если замешкался, – сказал он, наполняя наши бокалы. Незаметно подмигнул мне, словно извиняясь за то, что я так долго была в компании викария, и добавил: – Кстати, Джоан, я собирался спросить у тебя, как та милая девушка из Нигерии, с которой тебе приходится сейчас жить? Почему вокруг нее такая таинственность? – Он озорно рассмеялся и спросил: – Ничего такого, о чем нам бы не стоило знать, правда? Ха-ха.

 
У викария и мамы перехватило дыхание,
Пора мне домой – пришло понимание.
 

Казалось, мороз с улицы проник в дом. Отец по-прежнему тепло относился ко мне, а вот со стороны матери повеяло холодом. Часто, неожиданно поднимая глаза, я замечала, что она как-то странно, с отчаянием смотрит в мою сторону, и стоило мне улыбнуться, она в ответ лишь приоткрывала рот – это было выражение, с каким обычно смотрят на сумасшедших. Я решила вернуться домой в канун Нового года.

* * *

– Дорогая, мне кажется, в Лондоне должно быть много разных вечеринок, – говорила мне мама на станции, – и масса приятных людей.

– В Лондоне всегда так.

– А как же девушка из Африки? – спросила она.

– О, ее не будет.

– Ты планируешь увидеться с Джеком?

«Давай, поезд, спасай меня», – подумала я и ответила:

– Нет.

– Но ты ведь заведешь новые знакомства? Вечеринки и все такое. Какой-нибудь новый роман?

– Не могу сказать точно, пока не вернусь. Может быть, мне просто захочется провести этот вечер одной.

– Ты не можешь так поступить. Только не в канун Нового года. И не в Лондоне…

– Позвони нам, когда доберешься. Когда приходит поезд? – спросил отец.

– Около шести.

– Времени достаточно, чтобы отдохнуть перед выходом в свет. – Моя мать была на грани истерики. – Джоан, ты должна…

Я услышала стук колес в отдалении.

– Честно говоря, – призналась я, – мне очень понравилось проводить время в одиночестве.

– Не глупи, – воскликнула мать, не осознавая, что обижает меня, – это невозможно…

– Позвони нам, когда доберешься до дома. – Отец помог мне сесть в вагон.

– Конечно.

Я поцеловала маму в щеку, снова ощутив запах ароматизированной пудры, – потом подошла очередь отца. Он прикоснулся холодными губами к моему лбу и прошептал:

– Не напивайся слишком сильно…

Я рассмеялась, но его глаза были серьезны. Он по-прежнему понимал меня лучше всех. А может быть, заметил большую бутылку водки, которую я уложила в чемодан.

– Веди себя хорошо, – крикнула мама, когда поезд уже тронулся. Оба махали мне на прощание.

– Не делай ничего, чего бы не стали делать мы, – добавил отец.

Глаза родителей были полны слез, и вызваны они были не только холодом. У каждого из них был свой повод плакать.

– Увидимся весной, – прокричала я, думая: «Пожалуйста, пожалуйста, только не раньше».

Покатились ли слезы из моих замороженных глаз? Не помню. Но даже если одной и удалось выбраться наружу, она быстро превратилась в льдинку. За окном было очень холодно. Я некоторое время смотрела на мелькающие деревни – лед на заборах, казалось, сковал их навечно, – потом закрыла окно и села на свое место. В моем распоряжении был весь вагон, потому что поезд шел из Шотландии, а значит, удалялся от праздничного веселья. Всю дорогу до Лондона я читала «Грозовой перевал» и громко хохотала над глупостью двух главных персонажей, невероятная и неестественная страсть которых существенно осложнила им жизнь.

Глава 3

Я совершенно забыла о разговоре с Джеком, и только когда такси свернуло на Милтон-роуд, подумала, что он мог еще не уехать. На всякий случай вышла немного раньше, но, дойдя до калитки, обнаружила, что мой дом погружен в темноту и безмолвие. Я все же предположила на мгновение – тело покрылось мурашками, – что Джек может прятаться внутри, поджидая меня, но, конечно же, его там не оказалось. Дом Дарреллов являл собой полную противоположность моему: он был ярко освещен, оттуда слышался шум, волны джаза вырывались в ночь, смех кого-то неизвестного бился за окнами, закрытыми шторами, на которых плясали причудливые тени, – позы раскованно танцующих гостей вечеринки. Я была рада, что веселье шло полным ходом, – это означало, что я могу вернуться незамеченной. Кроме того, я хотела как можно дольше сохранить свой приезд в тайне. Шум, как ни странно, был мне приятен. В пустом, тихом доме он отражался от стен и подчеркивал мое одиночество, – и мне это нравилось. Своего рода подтверждение, что я снова предоставлена самой себе. Кроме того, я не нуждалась в их развлечениях, а запланировала свою собственную вечеринку. Я как бы играла: пробиралась по дому в темноте, вспоминая давно знакомое расположение дверей, мебели и окон. Как заколдованный, дом дремал: дворец Спящей красавицы или застывший дом мисс Хэвишем, по крайней мере он был таким, пока я не опустила жалюзи и не включила на кухне лампу – волшебное очарование рассеялось на глазах. Подчеркивая реальность, в центре стола стояла огромная ваза с цветами – уже изрядно увядшими. Хризантемы поникли, коричнево-желтые лепестки начали опадать, а оранжевые лилии напоминали высохшие языки. «Очень символично», – подумала я с раздражением и взяла записку, которую Джек оставил рядом с букетом. В ней говорилось (если вы позволите):

Дорогая,

я не знаю, когда ты вернешься, но – добро пожаловать! Если приедешь до Нового года, позвони. Мне бы хотелось пригласить тебя на ужин. Если нет, надеюсь, ты весело отметила хогманей [12]12
  Хогманей – шотландский праздник встречи Нового года.


[Закрыть]. Позвоню тебе позже на неделе.

Поздравляю с Новым годом и старой любовью!

Джек.

P.S. Сообщения для тебя я оставил у телефона.

Я перевернула записку и на обратной стороне записала, чтобы не забыть: «Поменять замок». «Спокойно, Джоан, – сказала я себе, чувствуя, как закипаю от злости, – помни о бетонной плите в районе солнечного сплетения». Я загнала гнев назад и уменьшила его до холодной твердой глыбы под диафрагмой. Думаю, если бы я не сделала этого, он мог бы полностью поглотить меня, и с пронзительным криком, желая отомстить, я выскочила бы на улицу. Потому что по всему дому я находила следы того, что Джек был здесь.

Около телефона лежали аккуратно записанные сообщения: одно от Блэкстоунов, одно от Марджери, одно от Роды и не одно, а целых два от Робина Карстоуна – и в обоих просьба позвонить ему. «Молодец, – подумала я. – Джек не спугнул его во время первого разговора». В то же время эти сообщения свидетельствовали о том, что он был здесь более одного дня. Подозрения подтвердились, когда я поднялась в спальню. Несмотря на то что кровать была убрана и в комнате царил порядок, расположение вещей явно изменилось, и я поняла – Джек спал в этой комнате, на этой кровати. В лунном свете я взглянула на себя в зеркало и неожиданно рассмеялась над той, которая смотрела на меня из него. Демон с лицом ангела, все еще в пальто и шарфе – разрушительница сердец и предмет особого желания, – ее невозможно осквернить. Я не буду менять наволочки, не говоря уже о том, чтобы жечь постельное белье, на котором потела задница взломщика. Если бы он догадался, каким даром наделил меня, он бы расплакался. Потому что я знала с непоколебимой уверенностью, что выбралась из огненной петли, в которую Джек загнал меня год назад, и он больше никогда не сможет задеть мои чувства. Я чувствовала себя твердой и прочной, как скала высотой в десять футов. Уверенность позволила мне, словно воздушному змею, подняться ввысь. Стать недостижимой, будто глыба льда, спокойно дрейфующая в недоступных для других водах. До этого момента я не была уверена, что забыла его навсегда, теперь же в этом не сомневалась. Резкая вспышка сознания – и я поняла, что изгнала дух Джека. Два прозрения за две недели – неплохой результат для любой женщины. Моя жизнь в одиночестве будет просто отличной. Великолепной.

Пребывая в восторге от происходящего, наверху при лунном свете я распаковала чемодан. Появилась бутылка водки, я благоговейно отложила ее в сторонку и принялась аккуратно доставать остальные вещи, задумавшись на мгновение, не стоит ли мне заняться всем этим завтра. Родители подарили мне кашемировый джемпер темно-зеленого цвета. Простой, как день, неотразимо мягкий – идеальная одежда для разведенной школьной учительницы. В классе он смотрелся бы строго и уместно, в то же время его нежное тепло могло приятно ласкать кожу. Это почти как надеть трусики из натурального шелка под юбку в складку вместе с трикотажной двойкой. Отец понимал мой внутренний мир, а на маму, которая купила этот джемпер, всегда можно было положиться в выборе одежды для меня – она никогда не ошибалась. Мама даже отдельно завернула упаковку жидкого порошка – возможно, самый странный подарок в праздничной упаковке, когда-либо попадавший под елку. Теперь они вдвоем были далеко, и я, чувствуя облегчение, опять могла их любить. Я испытывала довольно сентиментальные чувства, когда снова завернула подарок родителей в бумагу и выдвинула ящик шкафа, чтобы спрятать его. И это, вполне вероятно, имело отношение к моему следующему поступку.

Напомню, что все происходило в спальне, залитой лунным светом, около семи тридцати вечера, сразу после того, как наша героиня испытала прозрение. Не стоит искать другое слово. Прозрение – самое точное.

Итак, я расправляла джемпер в ящике, который был забит вещами, – это одно из мест хранения, куда попадает все то, что, возможно, никогда не понадобится, но ты никак не можешь выбросить, чтобы избавиться от лишних вещей. Нельзя сказать, что я приговорила джемпер к такой судьбе, просто этот ящик показался мне подходящим местом. Хотя, возможно, той ночью действовали более глубокие, темные силы, которые заставили меня принять такое решение. Как бы там ни было, когда я попыталась задвинуть ящик, он не поддался, – джемпер, как оказалось, был той самой соломинкой, которая сломала всем известно что. Я вынула и его, и лежавшие под ним вещи. Простыни – бесполезный свадебный подарок. Иногда в голову приходят забавные мысли: я отложила простыни в сторону, подумав, что им самое место в школьном буфете. Под ними (ящик уже напоминал пещеру Аладдина из моего прошлого) оказались несколько подставок под горячее с видами Лондона и альбом для гостей в красном кожаном переплете (все еще в целлофановой упаковке), а под ними? Что это там, упакованное в тонкую бумагу? Мое свадебное платье. Все еще, я в этом не сомневалась, с пятнами от шампанского, ведь я не прикасалась к нему с того дня. Ну-ну…

Что ж, что ж, что ж…

Прежде чем начнется скачка воспоминаний, позвольте мне накинуть на них упряжь. Я не шла по проходу в церкви в оборках белого тюля и органзы, и старинное кружево не спускалось каскадом по моей спине. Я вообще не ходила к алтарю. Мы расписались в очень милом регистрационном бюро, и платье на мне было (не забывайте, это случилось на Пасху) не особо праздничным: сшитое из индийского льна цвета слоновой кости с длинной юбкой и длинными рукавами, овальным вырезом, – я хотела быть одета подобающе. Сейчас мне кажется, что оно выглядело, как дорогая скатерть на столике в кафе. Естественно, в тот день я не только вплела розовые розы в волосы, но и приколола к плечу небольшой букетик, а еще на шее у меня была очень красивая розовая бархотка с небольшим золотым медальоном. Украшенное таким образом платье выглядело очень нарядным, чего я и добивалась. Но сейчас, когда я вынула его и расправила на полу, в голубом лунном свете оно казалось похожим на саван. И я не смогла удержаться. Возможно, «Грозовой перевал» произвел на меня большее впечатление, чем я осознавала. Потому что я надела это платье.

Ткань была холодная. Я сама была холодная. В комнате было ужасно холодно. Я взяла бутылку водки и, передвигаясь медленно, как призрак, спустилась вниз. «Вот тебе и пьеса, – сказала я себе, – ты можешь вести себя так, только когда ты спокойна и одна в доме». Ритмичная музыка от соседей делала вечер еще более необычным. Спустившись, я радостно покружилась и направилась на кухню. Мой викторианский настрой несколько ослаб, когда я включила отопление и бойлер с шумом ожил, но, думаю, воображение может завести нас очень далеко. Я провела рукой по полумертвым цветам, они сбросили еще больше лепестков – милый пример символизма, – и достала из буфета бокал. А потом в мое приятное существование ворвался пронзительный телефонный звонок. Казалось, в темном холле он звучал раза в три громче. «Хоть обзвонись, – обратилась я к нему, – ты не сможешь поймать меня. Сейчас я в другом веке, а тебя еще не изобрели».

Но когда наступила тишина, я подумала, что это могли быть мои родители, хотя почему-то я была уверена, что звонил Джек. И я набрала номер. Трубку взял отец.

– Удачно добралась?

– Да, спасибо за приятное Рождество.

– Какие планы на сегодняшний вечер?

– У соседей вечеринка.

– Вот и вариант.

– Это ты сейчас звонил?

– Нет.

– Счастливого Нового года. Передай привет маме.

– Она рядом, хочет сказать тебе кое-что.

– Нет, папа, не…

Поздно. Она уже взяла трубку.

– Джоан?

– С Новым годом, мама. Спасибо за Рождество.

– Ты не в одиночестве сегодня, дорогая моя?

Я посмотрела в гостиную через открытую дверь. Комната тоже была наполнена лунным светом. На маленьком столике рядом с креслом, подмигивая, стояли бутылка водки и бокал.

– Нет, – честно ответила я, – я одета и готова к бою.

– О, что ж, это хорошо. Тогда счастливого тебе Нового года.

– И тебе.

Обязанность выполнена, и я принялась готовить для себя реквизит.

Задернула шторы в комнате рядом с холлом и включила лампу в углу. Приятный, прохладный, успокаивающий свет. Рядом с бутылкой и бокалом я положила книгу Бронте, несколько глав о Кэти и Хитклифе еще предстояло прочитать. А затем – piece de resistance [13]13
  Основное блюдо (фр.).


[Закрыть]– я открыла буфет на кухне и достала огромную коробку шоколада. «Вперед, прыщи, – скомандовала я, – можете высунуть свои отвратительные головки и испортить мне лицо, все равно я съем все конфеты, и плевать на последствия». Телефон зазвонил снова. Я показала ему язык и скользнула в гостиную, прижимая коробку с картинкой на крышке к холодному, бесчувственному сердцу. Уютно устроившись в кресле, щедро налила себе прозрачной, холодной жидкости и сорвала с коробки целлофан. «Раз, два, три, четыре, пять», – нараспев произнесла я, а потом вонзила зубы в шоколад, чтобы проверить, какая начинка у первой конфеты.