Текст книги "Антракт"

Автор книги: Мейвис Чик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Я выложила на кровать все, что собиралась надеть – как будто снова стала невестой, – и каждая деталь имела значение. Новые трусишки, новые колготки, розовые атласные туфельки, именно их я когда-то надевала с этим нарядом, и даже медальон с той же бархоткой. В конечном счете хорошо, что я не нашла красную герань, потому что в сочетании с моим нарядом она смотрелась бы ужасно. И рядом со всеми этими вещами лежало легкое белое платье, вычищенное и выглаженное.

Я вымыла голову и приняла ванну. Возбуждение постепенно нарастало: я налила в воду много пены для ванн и лежала среди огромных гор пузырьков, мои колени возвышались, как два валуна из желтого болота. Вы знаете, какие свойства приписывают ванне с «Бадедас», – и мне показалось, что она наполняет меня силой. Еще я подумала, что производители водки, которые приписывали своему продукту такие же свойства, в моем случае оказались правы, и на всякий случай добавила еще немного «Бадедас».

О чем же я размышляла и что чувствовала, погрузившись в продукт мечты сотрудника рекламного агентства? Мои мысли были об одном: процесс таяния остановить уже невозможно, и я очень счастлива, что Господь наградил меня способностью фантазировать. Я предалась приятным мечтаниям о том, что мы с Финбаром Флинном – главные герои любовной истории; потом еще глубже опустилась в пену и подумала об очаровании того счастливого момента, когда мы вместе, возможно, также погрузимся в эту искушающую пену.

 
Маленькая ледяная девушка,
Где же она?
В пену фантазий
С головой погружена.
 

И я запела, лежа в воде, от которой шел пар. Удивительно – когда поешь в ванной, голос звучит лучше.

Срезанные примулы ожидали на кухне, свесив удивленные маленькие головки из стакана с водой. Я собиралась завернуть их в вату, смоченную водой, и приколоть к волосам только в такси.

Добрые приметы следовали одна за другой.

Мне удалось не попасть в глаз щеточкой с тушью и избежать роли ходячей больной с конъюнктивитом на остаток ночи. Я не уронила сережку на ковер в спальне и не ползала четверть часа в ее поисках. И, наконец, поскольку мне не нужно было искать ее, – я не поднималась с пола и не стукнулась головой об открытый ящик туалетного столика. И не запуталась каблуком в подоле платья, и не услышала резкий звук рвущейся ткани, – это поймет только тот, кто сам пережил такое. Нет – ничего этого не произошло. Можно было забыть об отсутствии герани, – ничего особенного, ведь все остальное было в порядке. Даже мои волосы, которые в ответственные моменты предпочитают жить собственной жизнью, сегодня вели себя идеально. Я чувствовала себя на все сто и, усевшись на кровать напротив зеркала, проверяла готовность своих войск. Внезапно я подумала (и от этой мысли почувствовала жар и приятное томление где-то в районе сердца), что сейчас, когда я собираюсь в театр, Финбар, должно быть, тоже сидит в своей гримерке и, как и я, готовится к ответственному выходу. Мы оба скоро окажемся на сцене. И я не знала, можно ли определить, кто из нас нервничает сильнее.

Я спустилась вниз и стала метаться из угла в угол, стараясь убить время, которое снова было ко мне беспощадно. Последние десять минут до приезда Робина тянулись так долго, что показались мне равными целому дню, и я на полную мощность, чтобы заглушить любые мысли, включила Сибелиуса.

Все мои знания были потеряны, все достижения отвергнуты ради чего-то другого: я собиралась вернуться в старый грязный мир человеческих эмоций. Я сделала звук максимально громким, чтобы заглушить раздраженный голос Роды, – мне вспомнилась ее циничная фраза по поводу моего зада. «Финбар Флинн, – думала я, – о Господи, что же ты наделал?»

Но тут – это уже обычное явление в моем повествовании – раздался звонок в дверь, и все мысли смел поток охватившего меня возбуждения.

Робин выглядел потрясающе.

Стоит сделать сейчас небольшое отступление, чтобы сказать всем еще не безнадежным мужчинам: чтобы в вашей жизни случилось чудо, достаточно немного приукрасить свою внешность. Я видела Робина полуобнаженным в велосипедном костюме и одетым во вполне приличную повседневную одежду – и меня он ни капли не волновал, но признаюсь вам: в тот вечер я испытала совершенно иные ощущения. Робин был в смокинге, на плечи наброшено темно-синее пальто, на шее – белый шелковый шарф с очень уместными кисточками. Рубашка сияла белизной, галстук-бабочка поражал идеальной симметрией. Робин выглядел, как человек, уверенный в себе и знающий себе цену. Нам, женщинам, свойственно принимать такой вид. Мужчины делают это не так часто. А стоило бы.

Если бы Финбар не претендовал на мои чувства, мне, возможно, пришлось бы пересмотреть отношение к Робину.

Я произнесла:

– Ты замечательно выглядишь.

И считала, что я в полной безопасности, ведь его интерес был уже в другом месте.

– Спасибо, – поблагодарил он сухо, – и ты тоже.

Он помог мне надеть старый меховой жакет, который я предусмотрительно вымочила в «Шанели», потому что он впитал в себя запах моющего средства моей матери. Робин потянул носом воздух.

– Приятный запах, – заметил он, – немного мускусный. Очень необычно.

«Это я, – подумала я. – Я создала себя сама».

На заднем сиденье такси мы сидели далеко друг от друга и беседовали только о приятном. Робин даже не пытался обнять меня, – можно сказать, он вел себя идеально. Когда проезжали Ламбетский дворец, я достала примулы и заколку и попросила Робина помочь мне.

– Финбару нравится, когда у меня в волосах цветы, – сказала я.

– Неужели? – удивился Робин и добавил, возясь с заколкой: – Тебе следует быть осторожной с такими, как он.

«Не лезь не в свое дело», – подумала я, притворно улыбаясь.

– Я серьезно, – повторил он, критически оглядывая цветы, а затем и меня. – Ты могла бы закончить там, где начала.

– Робин, – обратилась я к нему предельно мягко, – спасибо тебе за участие, но, думаю, я сама могу о себе позаботиться.

– Тебе придется, – мрачно произнес он, а потом добавил, как мне показалось, несколько высокопарно: – Ты должна была разрешить мне заботиться о тебе, пока был такой шанс.

– Не надо злиться, – сказала я, – мы оба устроили свою жизнь. Давай сегодня просто хорошо отдохнем и не будем говорить о личном, ладно?

Он пожал плечами и признал, что это его устраивает.

– У тебя не было проблем из-за того, что ты сегодня сопровождаешь меня? – спросила я, внезапно почувствовав укол совести.

– Нет, никаких. Мы отлично понимаем друг друга.

«Поздравляю, – подумала я. – И сколько раз мы это уже слышали?»

До театра добрались без происшествий. До начала пьесы еще было время, и поэтому мы отправились в буфет – подождать. В фойе толпилась обычная публика: вдовствующие особы с окрашенными в голубой цвет волосами и театралки с волосами разнообразных модных оттенков: первые скорее всего родственницы последних. Я ждала Робина – он пошел за коктейлями, – когда почувствовала, как некто сжал мой локоть. Повернувшись, я увидела маленького толстого Джимбо в скромном смокинге. Рядом с ним стоял человек, которого нельзя было назвать скромным даже с очень большой натяжкой.

Джимбо улыбнулся и взял меня за руку.

– Я так счастлив, что ты пришла, – сказал он. – Как твои дела?

– Давайте о главном. Как дела у Финбара? – рассмеялась я.

– Он очень нервничает, – ответил Джим, – но с нетерпением ждет встречи с тобой, когда все закончится. – А потом, повернувшись к монстру, стоящему рядом, добавил: – Клейтон, позволь представить тебе подругу Финбара – Герань. Должен сказать, – он снова повернулся ко мне, – ты выглядишь просто очаровательно, моя дорогая, сама воплощенная невинность. Не правда ли, Клейтон?

– Конечно, именно так, – подтвердил этот жуткий тип. Он склонился в глубоком поклоне, взял мою руку и, если так можно выразиться, присосался к ней.

Мне сложно было не расхохотаться. С одной стороны стоял Джим, похожий на толстого пингвина, а с другой – при виде его сохранить самообладание было гораздо сложнее – знаменитый Клейтон, который выглядел как карикатура на самого себя. Слишком крупный человек (думаю, результат техасской «белковой диеты»), одетый в темно-красный костюм; лацканы пиджака – мне пришлось на мгновение прищуриться – были усеяны блестящими кристаллами. Что ж, слава Богу, что он не напялил ковбойскую шляпу.

– Добрый вечер. – Я высвободила руку.

– Настоящая англичанка. – Он расплылся в улыбке – так, наверное, все представляют себе Чеширского кота. – Надеюсь, вы счастливы во Христе, мисс Герань?

Я кивнула, соглашаясь.

– И надеюсь…

У Клейтона было широкое румяное лицо, он внимательно рассматривал людей, стоящих поблизости, и остановил взгляд на особо необычной паре панков. По моему мнению, их вид не шел ни в какое сравнение с внешностью самого Клейтона. Но он повернулся в мою сторону и сказал с сильным акцентом:

– И надеюсь, мисс Герань, вы здесь не одна. – На его пышущем здоровьем лице действительно читалась забота. – Здесь, похоже, присутствуют довольно странные личности.

Я улыбнулась:

– Нет, нет, я здесь с другом, он присматривает за мной, – и кивнула в сторону бара. – Коллега из школы.

Джимбо радостно улыбнулся Клейтону.

– Она школьная учительница, – пояснил он, – преподает в школе.

– Что ж, превосходно! – просиял Клейтон.

– А, вот и он. – Я заметила, что к нам пробирается Робин. – Робин, познакомься…

Все были представлены друг другу. Неудивительно, что Робин довольно прохладно отнесся к этой странной паре.

– Что ж, – сказал Джимбо, – пора, мы пойдем на свои места. – А потом повернулся к Робину: – Мы планируем после спектакля поехать ко мне на маленькую вечеринку. – И протянул ему карточку. – Вот адрес. Обязательно привези туда свою подругу. Можете пропустить выход актеров в фойе, они все в любом случае приедут ко мне домой. Скажем, около одиннадцати тридцати?

Робин так и не смягчился. Он просто, едва кивнув, взял карточку и положил ее в карман.

Мне пришлось пережить еще одно покушение на мою руку от человека-монстра в темно-красном костюме, прежде чем агент и продюсер удалились.

– Ну вот, – сказала я жизнерадостно, – ты тоже приглашен.

Но Робин вопреки моим ожиданиям вовсе не выглядел довольным.

– Идиоты, – бросил он в сторону удаляющихся спин.

– Послушай, – сказала я, – тебе вовсе не обязательно провожать меня. Я сама смогу добраться.

– Исключено, – он одним огромным глотком опустошил бокал, – я должен проследить за этим.

И вернулся к бару за следующей порцией спиртного. Я стояла, потягивая коктейль и размышляя о Финбаре. Он был где-то здесь, в этом здании, готовился к роли, которая могла стать менее важной по сравнению с той, которую готовила для него я, – если только мне удастся добиться своего. Дома в кровати у меня лежала грелка. Просто на тот случай, если мы поедем ко мне, а не к нему.

Глава 8

В зале горел приглушенный свет, раздавались обычные для театра звуки. Шелест программок, неприятный кашель, шепот зрителей, ерзающих в креслах и с волнением ожидающих начала… Когда мы с Робином заняли великолепные места в партере, я почувствовала сильнейшее – словно внутри сжатая пружина – напряжение, и близко расположенная сцена, казалось, подстегивала меня сбросить его. Я снова ощутила, как кровь пульсирует в ушах, – напряжение росло. Это был странный взрыв чувств, потому что происходил сам по себе, независимо от моей воли. Его основными проявлениями были жар и прилив энергии, и я, вскипая подобно вулкану Этна, беспокоилась за состояние бедных дрожащих примул, приколотых к волосам. Объект моего желания был где-то рядом, за авансценой, и я была не в состоянии полностью контролировать себя, но все же внешне удалось изобразить вменяемость.

Робин смотрел на сцену, не закрытую занавесом. Декораций почти не было: только огромные центральные ворота города и ярусы скамеек, расположенные по обе стороны от них. Из-за цвета декораций и освещения сцена выглядела абсолютно серой.

– Смотрится немного невзрачно, – заметил Робин тоном человека, которому понравился бы красный бархатный занавес.

– Декорации не понадобятся, – прошептала я, – актеры будут лучшим украшением сцены.

«По крайней мере один уж точно», – подумала я.

– Нам машет этот темно-красный гигант… – заметил Робин.

– Помаши ему в ответ, – попросила я. – Это кинопродюсер, он хочет, чтобы Финбар играл главную роль в одном из его фильмов, предлагает не одну тысячу фунтов. Не груби ему.

– Лицемерный чудак Христов [29]29
  Чудаки Христовы – направление в евангелизме, возникшее в начале 1970-х гг. и популярное среди некоторых слоев молодежи, особенно бывших наркоманов и хиппи. Большинство его последователей посвятили себя уличным проповедям и жизни в коммунах.


[Закрыть], – сказал Робин, заерзав в кресле, которое отозвалось скрипом (эти места не предназначены для людей атлетического сложения), после чего начал теребить и дергать бабочку.

Я помахала Клейтону-младшему, – тот широко улыбнулся и снова сел. Кресло под Робином скрипело все сильнее. «В чем дело, черт возьми? Если воротник давит, расстегни. Нас вышвырнут отсюда, если ты будешь продолжать в том же духе».

Это была ужасная мысль.

– Извини, – он упирался коленями в переднее кресло, – но здесь мало места.

– Ну и что же, соберись и думай об Англии, – велела я.

Я сильнее, чем когда-либо, пожалела, что пришла вместе с Робином. Каждый раз, когда я уже была готова отдаться очарованию этого вечера, назойливое присутствие коллеги мешало мне.

К счастью, свет начал гаснуть, зал, как это всегда бывает, постепенно затих, и даже Робин перестал ерзать.

Я не знала содержания пьесы, и, когда на сцене появились жители города и спектакль начался, мне пришло в голову, что Кориолан может и не появиться в первом акте. В диалогах постоянно упоминался какой-то вероломный изменник по имени Кай Марций, говорили о его многочисленных пороках, а я уже отчаялась увидеть Финбара. Понимаю – авторы времен Елизаветы предпочитали, чтобы тон в пьесе задавала группа простолюдинов, но, признаюсь честно, если вы испытываете страсть к главному герою, такое поэтическое изящество может показаться вам унылым. Горожане, постоянно упоминая голодный живот, давали понять вполне ясно, что с Каем Марцием, кем бы он ни был, они идут разными дорогами; невразумительно сравнивали себя с большими пальцами, а вот имя Кориолан не прозвучало ни разу. Все это показалось мне достаточно трудным для понимания, и я начала нервничать. Но вдруг – это случилось внезапно, и от потрясения у меня перехватило дыхание – появился он: возвышаясь над толпой и гневно сверкая глазами, стоял, не двигаясь, Кай Марций. Он – Кориолан, а Кориолан – это Финбар Флинн.

Вот она, сила искусства. И было совсем не важно, что я не знала содержания пьесы: достаточно было увидеть его, стоящего на сцене, чтобы понять: этот человек – Хозяин их мира – Герой, Честолюбивый воин, Враг мелочности, Могущественный тиран. Он приковал к себе все внимание, этот Финбар Флинн, – и был настолько далек от образа семейного мужчины, как Зевс-громовержец – отпрачечной самообслуживания. Я услышала, что даже Робин рядом со мной тяжело задышал, и, словно сидя в кресле у стоматолога, схватила его за руку и крепко сжала. Он тихонько вскрикнул и отнял у меня руку. В том, что мне предстояло пережить все самой, не было ничего хорошего.

В изумлении я смотрела на сцену. Человек, стоявший сейчас наверху, не мог лежать обнаженным в постели рядом со мной. «Этого человека, – думала я, окончательно теряя рассудок, – я не могла напоить». Далила и Самсон, – да, возможно, но этот мужчина и Джоан Баттрем? Немыслимо.

Он был так близко, что достаточно было бросить на сцену программку, чтобы привлечь его внимание… или позвать по имени, – он услышал бы. Мне всерьез захотелось сделать это, и я забеспокоилась. Необходимо было взять себя в руки. До некоторой степени мне это удалось, я мысленно сковала руку, бросающую программку, мысленно приклеила себя к креслу и по-настоящему закрыла рукой рот, чтобы внезапно не окликнуть Финбара.

– Ну, а сейчас чье кресло скрипит? – вдруг спросил Робин.

Цветок примулы, не пережив моего волнения, упал мне на колени, и я начала методично обрывать у него лепестки: «Любит, не любит, любит, не любит…»

Но я ни разу не отвела глаз от сцены. В самом деле, если вспомнить, это была потрясающая, виртуозная игра. Для меня на сцене был он один, и вся пьеса «Кориолан» – мне жаль в этом признаваться – с тем же успехом могла бы быть монологом.

Финбар появился на сцене с непокрытой головой, черные кудри блестели, как будто смазанные маслом, черты лица – словно выточены из камня. Он смотрел сверху вниз на недовольных плебеев и казался надменным, жестоким гордецом. («Удивительно, – подумала я, – как там писала Сильвия Плат? Что-то насчет того, что любая женщина обожает фашиста». До того момента я считала эту фразу иронической.) И, как будто всего этого было недостаточно, Финбар был одет в то же самое шикарное белое пальто. По жестам и манере исполнения я узнала сцену, показанную на столе в патио соседей, – неудивительно, что зрители со свечами были так потрясены той ночью, и вполне понятно, почему Джеральдина отдала должное его актерскому мастерству. Даже если Финбар играл не гениально, он был настолько близок к гениальности, что все остальное не имело значения. Он замечательный актер от природы, и, наблюдая за ним, я испытывала настоящее блаженство, которое могут чувствовать только наиболее привилегированные из нас, поклонниц знаменитости. Да, я отказалась от пятого измерения и своего одинокого пути ради него, и что же из этого? Следующие полтора часа послужили достаточным оправданием мне. Даже если бы я в нем нуждалась. К моменту окончания первого действия мое сердце принадлежало ему, и это приводило меня в восторг.

Слово «перерыв» было бы более точным определением, чем «антракт». Я чувствовала себя так, как будто меня протерли через сито, а потом отправили играть в регби за команду Уэльса. Когда в зале зажегся свет, я удивленно оглянулась на зрителей: они поднимались, зевали, потягивались, болтали, направлялись в сторону выходов к буфету – очевидно, их не захватила трагедия первого действия. Казалось, я единственная в этом зале не могла двигаться.

– Неплохо, да? – спросил Робин, с шумом вставая из кресла.

Надо же до такой степени недооценивать происходящее! Все равно что назвать битву при Пасхендале дракой. А я ведь успела забыть о его присутствии.

– Пойдем, выпьем что-нибудь и разомнемся?

– Нет, спасибо, – сказала я, перебирая крошечные лепестки на коленях, – думаю, я побуду в зале.

Он снова сел:

– Тогда и я побуду.

Я встала:

– Пожалуй, я все же выйду.

– Решайся, наконец, – сказал он и направился за мной к выходу.

Что ж, по крайней мере было одно место, куда он не мог меня сопровождать.

Так и не оправившись от потрясения, я стояла в длинной очереди желающих посетить туалет, там по крайней мере было тихо: лишь изредка слышались журчание спускаемой воды и шорох натягиваемых колготок. Потом дама из очереди, примерно за три полных мочевых пузыря до меня, сказала своей подруге: «Правда он великолепен? Он мог бы разуться у моей постели в любой момент, когда пожелает». На что ее подруга ответила: «Не думаю, дорогая, что ты могла бы его заинтересовать».

Поскольку «дорогая» была страшна как смерть (понимаю, понимаю, что совершаю преступление против женской солидарности, но она первая начала), я подумала, что ее подруга права. Будет ли Финбар Флинн любить меня, когда я состарюсь и утрачу красоту, ведь он, как и сейчас, всегда сможет выбирать из самых красивых и самых юных? Все, что у меня было, – эксцентричность и неплохая внешность. Что произойдет, когда останется только эксцентричность? Я развернулась и ушла из туалета, пожертвовав тихим и спокойным пребыванием в кабинке: прогнозам на будущее не было места в очаровании сегодняшнего вечера.

И я отправилась назад, к Робину.

– Все говорят, что это огромный успех, – сообщил он. Он напомнил мне персонажа возобновленной постановки Ноэля Кауарда, и это само по себе было настолько ужасно, что он мог бы и не продолжать. – Судя по всему, Финбар очаровал сегодня всех своей игрой и кудрями…

Я больше не буду упоминать о влиянии Лоуренса на манеру Робина изъясняться, потому что знаю – все это фальшь. Но последняя фраза вкупе с комментариями двух желающих посетить дамскую комнату заставила меня содрогнуться. Возможно, во мне заговорил древний инстинкт? Стремление защитить собственность?

Я сунула бокал, к которому даже не притронулась, в руку Робина и отправилась на свое место, чтобы подождать начала в тишине. Как и прежде, вмешательство посторонних вывело меня из равновесия. Я предпочитала хранить свою любовь в тайне. Одного вздоха достаточно, чтобы разрушить такое счастье. Не следует никому о нем рассказывать.

Когда пьеса закончилась, восторгам зрителей не было предела. Мои ладони болели от аплодисментов, а полуобнаженный, запачканный кровью антигерой пьесы воскрес как раз вовремя, чтобы выводить своих коллег на поклоны. Откровенно говоря, в самом конце во время чрезвычайно напряженного боя на мечах между Кориоланом и Авфидием я очень волновалась. Вспомнив о своей роли в срыве репетиции, я испугалась и в ходе боя решила, что если Кориолан выйдет из него невредимым, то я больше никогда не буду есть шоколад, парковать машину на двойной желтой полосе и нарушать моральные нормы. Я уткнулась носом в плечо Робина и лишь чуть-чуть подглядела в конце, а в финале, когда Финбар упал и умер, я вытирала слезы. Я ненавидела Авфидия. И позже, когда мы хлопали и кричали «Браво!», а Финбар внезапно взял за руку своего былого противника и вышел вместе с ним на поклон, боюсь, я засвистела.

– Джоан, – сказал Робин, – прекрати, все смотрят.

– О, к черту всех, – крикнула я. – Ура, ура! Он сделал это! Он сделал это… – Я подпрыгивала в кресле, и лепестки примулы летели во все стороны, – теперь они были окончательно мертвы, как и подобало моменту.

Внезапно я осознала, что Робин смотрит на меня со смешанным выражением удивления и неприязни. На мгновение я посмотрела на себя его глазами: обезумевшая женщина, которая переполнена эмоциями и разбрасывает по всему залу сморщенные лепестки. А поскольку я не могла придумать, как заставить его отвести взгляд, то показала язык. Бедняга моргнул, как будто я ударила его.

– Ура! Ура! Ура! – медленно и отчетливо произнесла я снова, глядя на него. Потом подпрыгнула в кресле еще несколько раз и, протянув руку, ущипнула Робина за нос. – И еще раз ура!

– Прекрати, – сказал он, убирая мою руку.

– Ладно, а ты прекрати так смотреть на меня. В чем дело? Ты разве не видел, как люди радуются? Я уверена, в Канаде твоему Лоуренсу кричали «ура!».

Он потер нос. И продолжал смотреть на меня. Все зрители уже направлялись к выходу, но мы оставались на местах.

– Ну? – спросила я и подпрыгнула еще один или два раза, как ребенок, которому сказали сидеть тихо.

– Я просто никогда не видел тебя такой… гм-м… э-э… гм-м…

– Такой… гм-м… какой?

Я посмотрела на него в упор и потянула за галстук-бабочку. По-моему, он покраснел, хотя мои глаза все еще были влажными от радости, а в зале стоял полумрак.

– Такой… гм-м… э-э… какой, Робин?

– Ну, э-э, – он боролся с собой, – такой оживленной.

«Разве в английском языке мало слов? – задумалась я на мгновение. – Я здесь надрываюсь от неописуемого восторга, а он только и может сказать, что я оживленная? Но как же сообщить ему правду?»

– О, Робин, Робин! – Я приложила ладони к его лицу и сжала ему щеки, пока он не стал похожим на эскиз Эпштейна.

Он резко отодвинулся, и я его понимаю, – щипок за нос и натянутый галстук-бабочка наверняка доставили ему сильный дискомфорт.

– Разве ты не понимаешь… Неужели сейчас не понял, что я люблю его?

Я собиралась добавить, что и Финбар любит меня, но посчитала это излишним.

И подобно тому как в вечер происшествия с creme de menthe моя бедная дорогая мамочка в прямом смысле слова отшатнулась от Финбара – тогда я впервые в жизни наблюдала это, – теперь я увидела, как человек по-настоящему спал с лица. Обычно беспристрастное лицо Робина Карстоуна внезапно стало похоже на сдувшийся воздушный шар.

– Это, – тихо произнес он из-под складок своего изменившегося лица, – очевидно.

Что бы вы обо мне ни думали из-за фраз типа «страшна как смерть» по отношению к женщинам, я – добрый человек.

– Мне кажется, нам сейчас стоило бы пойти и выпить что-нибудь, – сказала я, оглядывая практически пустой зал.

Вы даже не представляете, насколько я добрая.

На самом деле мне хотелось помчаться за кулисы, ворваться в гримерную Финбара, с восторгом броситься в его объятия и поблагодарить за игру единственным способом, который я могла придумать: старым как мир и по-прежнему приносящим самое большое удовольствие. Но бросить Робина в такой момент могла бы только жестокосердная женщина. В любом случае мы еще успеем наверстать свое у Джимбо.

– Пойдем же, – весело сказала я, помогая ему подняться, – выпьем, расслабимся здесь, а потом поедем на вечеринку. – И практически без помощи со стороны Робина я поволокла коллегу в буфет. – Держись, – приказала я, – мы побудем здесь до отъезда.

Он немного собрался с силами и достал бумажник.

– Нет, нет, – весело продолжила я, – за мой счет.

Звучно чмокнула Робина в щеку и подтолкнула к стулу.

«Я никогда ничего тебе не обещала, – говорила я про себя, пробираясь сквозь толпу, – вообще ничего. Это все твоя вина, плюс твой Лоуренс и твое воображение. И я не ощущаю ни капли вины, вовсе нет».

– Тройную порцию виски и апельсиновый сок, – заказала я у барной стойки. – И побыстрее.

Я подумала, что Робину, возможно, понадобится поддержка, а поскольку я не собиралась прибегать к искусственному дыханию, спиртное показалось мне неплохим выходом. Знаю, знаю, это было не очень оригинально, но в тот момент из-за нервного потрясения ничего другого придумать я не могла.

Между тем поверженный Робин сидел не шелохнувшись. Я вложила бокал в безжизненную руку. Неужели мне всю жизнь суждено играть для мужчин роль миссис Бахус?

– Спасибо, – сдавленно произнес он и одним глотком опустошил бокал.

И неужели они всегда будут помогать мне в этом?

– Если хочешь, ты можешь поехать домой, – сказала я, – спасибо, что пришел.

– О нет, – ответил он, поднимаясь, – я намерен доставить тебя в сохранности, как меня и просили.

И Робин отправился за следующей порцией спиртного.

Я небольшими глотками пила из своего бокала и думала о том, что жизнь уже никогда не будет прежней. Какое же это замечательное чувство – любовь!

Так или иначе, нам нужно было провести время.

– А как тебе Виргилия? – спросила я.

– Кто?

– Его жена в пьесе.

– Очень удобно, – сказал он, поглаживая бокал. И мрачно добавил: – Иметь жену.

– Красивая, как считаешь?

– О да, – ответил он. – Жены, они красивые.

– И имею в виду пьесу, Виргилию…

– Что? Ах эта… Слишком толстая.

– А как тебе момент, когда он взял за руку Волумнию?

– Кого?

Разговаривать так было ненамного лучше, чем беседовать с пустым стулом.

– Волумнию, его мать.

– Правда? – спросил Робин. – Она была там?

Я обращалась к пустому стулу.

Он водил пальцем по краю стола, словно напряженно размышляющий Архимед.

– Знаешь, когда он сказал… – я не очень хорошо помнила этот момент, – что-то о том, что он поклялся отдать… Что это не следует называть отречением. Какой это был красивый момент!

– Пора идти, – сказал Робин, поднимаясь. Он немного покачнулся, но потом выпрямился. И мы пошли.

Я чувствовала радость и волнение одновременно, словно мне предстояло очнуться ото сна или пережить нечто подобное, – как будто я была одной из поэтических героинь-бутонов, готовых превратиться в цветок.

Ночь была необычайно теплая, и мы шли по мосту в сторону Стрэнда, не обращая внимания на проезжающие такси. Вода казалась черной и гладкой, лишь изредка по ней пробегала серебристая рябь. Облака закрывали только часть неба, и видно было, как луна подсвечивала размытые границы тумана. Я нисколечко не озябла, была полна энергии и не возражала против того, чтобы идти пешком всю дорогу до дома Джимбо, вот только это заняло бы слишком много времени. А мне больше всего на свете хотелось оказаться рядом с Финбаром.

Когда мы почти перешли мост, Робин, все это время хранивший полное молчание, заявил ни с того ни с сего:

– Ты как маленькая острая игла в моем боку. Всегда.

– Мне жаль, – смиренно произнесла я.

– Жаль! – закричал он. – Ради Бога, женщина! Именно сегодня ты решила сообщить мне, что любишь его!

Крик привлек внимание проходившей мимо пары, и они заторопились прочь, как пара испуганных мышей. Я прокричала им вслед извинения.

– Робин, – сказала я, – думаю, нам следует взять такси.

– Ты думаешь, – возмутился он, – думаешь… Твоя беда в том, что ты не думаешь. И никогда не думала. Ты и твое нелепое поведение! Посмотри, куда это тебя привело. И меня. Боже мой, я даже уехал в Канаду из-за тебя. Посмотри, что со мной стало!

К счастью, недалеко оказалось такси. Я остановила его.

– Садись, – сказала я, – ты пьян. Давай садись.

– Нет.

– Робин. – В моем голосе звучало предостережение.

– Нет.

Я открыла дверцу и втолкнула его внутрь, он вполне аккуратно сложился в углу сиденья.

– Куда едем, дорогой? – спросил шофер.

– Веди себя хорошо, – сказала я Робину. – Где адрес?

– Я тебе не скажу, – захихикал он.

Я ткнула его пальцем в живот. Он закрыл глаза и покачал головой.

– Слишком поздно, – злорадствовал он, пока я рылась в кармане его брюк. – Убери свои руки, оставь мое тело в покое, оно больше тебе не принадлежит.

Я была в ярости и пылала от смущения, потому что шофер развернулся и с удивлением смотрел на нас.

– Обычно бывает наоборот, – заметил он холодно. – Ты собираешься ехать или намерена тискать его всю ночь? Мне все равно, потому что счетчик включен…

Наконец я нашла карточку и со всем достоинством, которое смогла собрать, – а его осталось не так много, – зачитала адрес.

– Робин, – сказала я, – как только мы доберемся туда, ты отправишься домой.

– Нет, – возразил он, – я намерен остаться. Меня пригласили. Вот так-то.

У двери квартиры я попросила:

– Хорошо, только веди себя более сдержанно, ладно?

– Зачем? – хмыкнул он, прислонившись к звонку, который звонил, не переставая. – Я ведь не еврей, ты же знаешь…