Текст книги "Стеклянные цветы"

Автор книги: Мери Каммингс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Глава семнадцатая

Рождественским подарком для него оказались запонки из гематита, прямоугольные, с узенькой полоской крохотных рубинов, пересекающей наискосок серую блестящую поверхность. И такая же булавка для галстука.

Наверное, Филипп сумел бы лучше оценить подарок, будь у него другое настроение, но сейчас вид этих элегантных, неброских и сделанных со вкусом вещиц вызвал у него лишь глухое раздражение: еще благодарить теперь придется…

– Спасибо. Очень красиво.

– Тебе правда понравилось?! – Амелия наклонила голову, вглядываясь ему в глаза.

– Да, – он сумел улыбнуться – не слишком весело, но достаточно, чтобы удовлетворить ее испытующий взор.

– А это для Линни! – достала она яркую коробочку с пышным бантом сверху. – Я сейчас бантик аккуратно сдвину, тебе покажу, а потом все обратно так же упакую, чтобы ей было интересно самой развязывать…

Машина стояла на полузанесенном снегом асфальтовом пятачке невдалеке от ворот поместья – Амелии не терпелось ознакомить его с содержимым сумочки. Пытаясь острыми ноготками сдвинуть бант, она весело рассказывала:

– …Увидела и чуть не обалдела! У меня в детстве точно такой был! Сразу подумала – куплю!

О чем именно шла речь, Филипп узнал через секунду, когда она наконец справилась с лентой. В коробочке лежал стеклянный шарик «со снегом».

Такие шарики – с домиками, с зайчиками и медвежатами, со статуей Свободы или с елочками – были неотъемлемой частью праздника, и перед Рождеством их продавали во всех магазинах. Но внутри этого действительно было нечто непривычное, а именно всадница.

Светловолосая, в синем платье с блестками, она рукой в белой перчатке держала поводья. Серый конь выгнул шею и приподнял ногу, словно собираясь шагнуть вперед.

– Правда, красиво?! – сказала Амелия и встряхнула шарик – внутри поднялась «снежная буря». – Вот! Он небьющийся, так что даже если Линни уронит, ничего страшного не будет!

Снежинки опустились, и стало видно, что конь по-прежнему шагает по снегу, а всадница все так же высоко несет голову, увенчанную крохотной золотой короной.

– Ну что? – улыбнулась Амелия. – Угодила?

– Спасибо! – Филипп притянул ее к себе и поцеловал в щеку. Отпустил, но баронесса придвинулась еще ближе и потерлась губами об его шею.

– Мурр!

От волос ее знакомо пахнуло розами – тело Филиппа, против его воли, отозвалось коротким толчком желания. Рассердившись на самого себя, он решительно повернул ключ зажигания.

– Ну, поехали?

– Ты, действительно, хочешь в ночной клуб? – прищурившись, поинтересовалась Амелия.

– А что?

– Ну-у… мы могли бы поехать в мотель и неплохо провести время там. – Пальцы ее игриво пробежались по его бедру.

– Нет, – вырвалось у Филиппа прежде, чем он сообразил облечь отказ в более вежливую форму. – Не надо… не сегодня!

– Да что с тобой?! – она настолько удивилась, что даже не обиделась.

– Поедем лучше в ночной клуб.

– С каких это пор тебя в ночной клуб тянет?!

Объяснять ничего не хотелось – да она ничего бы наверняка и не поняла.

На этом месте, рядом с ним, должна была сидеть Линнет. И говорить о подарке для Линни, и покупать этот самый подарок – тоже Линнет.

Линнет, а не эта – светловолосая, красивая и беззаботная…

Но сидела она. Улыбалась, зазывно поблескивала глазами, будто пыталась отвлечь его, заставить забыть о том, о чем он не хотел забывать.

Да, конечно, не ее вина, что у него так тяжело на душе, и надо быть последней свиньей, чтобы испортить настроение еще и ей. Но разговаривать с ней не хотелось и тем более не хотелось ехать с ней в какой-то мотель – казалось почему-то, что, поехав сейчас туда, он снова, в очередной раз предал бы Линнет.

Поэтому Филипп просто сказал:

– Ну или не в ночной клуб – в бар какой-нибудь можно…

– Хорошо, – ответила Амелия чуть раздраженно. – Будет ответвление на Личфорд – сверни, там есть одно неплохое местечко.

«Местечко» оказалось действительно неплохое – не слишком шумное и без гремящей в уши рок-музыки. Вместо этого там играли кантри.

Пела женщина – не первой молодости, но с выразительным голосом и, судя по тому, как ей аплодировали, любимая публикой. Голос ее Филипп оценил с порога – от этого хрипловатого тембра внутри у него что-то сжалось и по спине пробежали мурашки.

В баре собралось человек семьдесят – скорее всего, завсегдатаев, одетых в основном в джинсы и ковбойки. Амелия в ее золотом платье и белой пелерине на их фоне смотрелась яркой экзотической птицей, когда она вошла, кто-то даже присвистнул.

Она прошествовала к столику у стены, за которым пили пиво двое парней, кончиками пальцев потеребила одного по плечу:

– Мальчики, уступите место! А я с вами за это потом потанцую!

Второй парень хотел что-то сказать, но первый пнул его ногой, пробормотал: «Да-да, конечно!» – оба взяли стаканы и поплелись к стойке.

Баронесса грациозно опустилась на сидение.

– Закажи мне джин. И учти: белое вино здесь, конечно, есть, но я тебе его пить не советую! Гадость жуткая!

Подошла официантка, Филипп сделал заказ. Себе, памятуя предупреждение Амелии, взял бренди.

Певица начала новую песню, что-то про несчастную любовь. Он прикрыл глаза, расслабляясь, уплывая на волне этих звуков…

– Фили-ипп, – по тыльной стороне запястья побарабанили острые ноготки. – Я все хотела спросить, почему ты так странно ведешь себя в последнее время? Неужели до сих пор не можешь забыть ту историю в Париже?

– Да при чем тут это… – не открывая глаз, отозвался он.

– Но я же вижу! Ты с тех самых пор мрачный ходишь. Ну поверь ты, наконец, что у меня с Тедом ничего не было! Даже Рене на меня не обиделась, поняла, что это просто недоразумение вышло.

Пришлось все-таки открыть глаза.

– Рене, по-моему, тебе все прощает, что бы ты ни делала. Но мне смотреть, как ты чуть ли не в открытую ее мужика охмуряешь, было действительно неприятно.

– Да никого я не охмуряла! – вспылила Амелия. – Мы с ним просто танцевали! Ты что, считаешь, что если я с этими ребятами сейчас пойду потанцую, – кивнула она в сторону стойки, – то получится, что я тоже кого-то охмуряю?!

– Слушай, ну ты же знаешь, о чем я говорю! Ведь если бы Тед там, в «Локомотиве», предложил тебе поехать с ним в отель – ты бы прекрасным образом поехала, и на Рене тебе было бы совершенно наплевать! Другое дело, что он никогда бы так не сделал, потому что он ее любит.

Певица закончила очередную песню, раскланялась с публикой и ушла в боковую дверь. Музыканты заиграли бойкую танцевальную мелодию.

– Филипп, ну что ты, в самом деле! – с примирительным смешком сказала баронесса. – Я в тот день так набралась, что вообще ничего не помню.

– За тобой кавалеры идут! – перебил Филипп. Двое парней, бывшие владельцы столика, двигались в их сторону.

Амелия оглянулась, наморщила носик в быстрой недовольной гримаске. Но когда они подошли, с улыбкой встала и направилась к свободному пятачку перед эстрадой, над которым крутился, разбрасывая во все стороны яркие блики, зеркальный шар.

Парни, чуть не сшибая стулья, устремились за ней. Филипп махнул официантке и, когда она подошла, спросил, нет ли у них мороженого.

– А как же! – заулыбалась та. – Хотите фирменное, называется «Солнышко» – с цукатами и апельсиновым сиропом?

– Две порции.

Если Амелия откажется, то вторую он съест сам. Хотя наверняка не откажется, глаза у нее завидущие.

Пока же она танцевала, сначала с одним парнем, потом с другим – а потом с обоими вместе, поворачиваясь лицом то к одному, то к другому. Золотые волосы, золотое платье, зажигательная улыбка – тут она была в своей стихии…

Филипп вздохнул с облегчением: кажется, неприятный разговор закончен. Лучше было его и не начинать, тем более – бесполезно, все равно, что объяснять глухому, что такое музыка.

Но, как выяснилось, баронесса разговор законченным не считала.

Музыка продолжала играть, а она, оставив у эстрады своих кавалеров, уже шла к столику. Села и с места в карьер выпалила:

– Так ты что, считаешь, если кто-то кого-то любит – он уже и на сторону поглядеть не может? Иногда, просто для разнообразия, для развлечения!

– Я считаю, что нет.

– И ты сам что – ни разу жене не изменял? Я имею в виду… – она запнулась, – до того, как ко мне в Мюнхен приехал?!

Вообще-то это было не ее дело, но Филипп подумал, что проще ответить, чем отмалчиваться и терпеть нудное канюченье «Ну чего ты-ы!».

– Пока она была здорова – нет, конечно. А потом – да, бывало. С проститутками.

– Ты меня потому никогда в губы не целуешь?

Чисто женский, нелогичный – ну при чем тут одно к другому? – вопрос.

– Слушай, хватит, а? Я не хочу больше на эту тему разговаривать!

– Но это же глупость! – не услышав (или не захотев услышать) его слова, сказала Амелия удивленно, будто объясняла неразумному ребенку нечто очевидное. – Вот я, например, тебя люблю. И если я даже с кем-то перепихнусь, какое это имеет значение?! Люблю-то я все равно тебя!

Филипп был готов ко всему, но не к этим, походя брошенным словам.

– Ты… – начал он. – Ну что ты говоришь, зачем?!

– Что люблю тебя. И что тут такого?

За ее спиной он с облегчением увидел приближающуюся официантку – хоть минута передышки. А что сказать потом?

Название «фирменного» десерта объяснялось просто: поверх полушария мороженого был налит ярко-оранжевый сироп, который стекал во все стороны потеками-лучиками. Выставив на стол вазочки, официантка пожелала приятного аппетита и отошла к соседнему столику.

– Ты… я тебе мороженое взял.

– Спасибо. – Амелия уже набрала полную ложку, отправила в рот. Он тоже зачерпнул, проглотил.

Певица вернулась на эстраду, запела трогательную ирландскую балладу – как назло, опять о несчастной любви.

Филипп понимал, что сделать вид, будто ничего не произошло, не удастся, придется что-то ответить. Но не сейчас, не здесь, не в толпе… Встретился с Амелией глазами и не выдержал:

– Слушай, давай уедем отсюда!

– Куда?

– Я отвезу тебя домой и поеду к себе. Честное слово, мне на сегодня уже этого веселья хватит. – Не дожидаясь ответа, поднялся. – Поехали!

Первые несколько миль они ехали молча – он, как мог, оттягивал неизбежный разговор, Амелия тоже не подавала голоса. Наконец, свернув на шоссе, ведущее к поместью Трента, Филипп съехал на обочину и затормозил.

Сказал, не глядя в ее сторону:

– Зря ты это сказала…

– Почему? – она не стала делать вид, будто не понимает, о чем он.

– Неужели ты сама не понимаешь, что это осложнит наши отношения?

– Но я…

– Ты очень хорошая… красивая. И ты мне, в общем-то, нравишься. Но я не люблю тебя. Я Линнет любил – очень сильно. И мне теперь нечем любить, ничего не осталось – пусто внутри. Не нужно это тебе, ни к чему… я ведь тебе ничем ответить не могу. Так что не надо. Я в апреле уеду, а ты найдешь себе… хорошего какого-нибудь человека…

Филипп знал, что говорит не то и не так, но что он еще мог сказать? Что теперь он будет чувствовать себя окончательным мерзавцем, потому что одно дело – спать с ней, когда для них обоих это лишь развлечение, и совсем другое – знать, что она влюблена в него, а он с ней только потому, что ему нужны деньги и хорошая работа, обещанная Трентом.

– Так ты что, вообще один всю жизнь собираешься оставаться?

– Не знаю. Рано или поздно жениться, наверное, придется – когда девочка растет, лучше, чтобы рядом была какая-то женщина…

– А я в качестве жены тебе, конечно, не подойду?

Филиппу показалось, что в голосе Амелии прозвучали насмешливые нотки.

– Нет, – коротко ответил он и потянулся к ключу зажигания.

Его пальцы наткнулись на теплую живую преграду.

– Ты считаешь, что я не смогла бы стать хорошей матерью для Линни?

– А как ты сама считаешь?!

Впервые за время разговора он повернулся и взглянул на Амелию в упор. Она сидела лицом к нему; глаза терялись в тени, и в слабом свете видна была лишь усмешка, странная, немного кривая. И почему-то именно эта усмешка, как ничто другое, вывела его из себя.

– Сама ты как считаешь?! – повторил он, зная, что потом пожалеет о сказанном, но сейчас это лишь усилило его злость. – Вот ты скажи, если бы у тебя был ребенок, хотела бы ты, чтобы рядом с ним жил человек, от которого каждый вечер несет вермутом?! Человек, для которого напиться до такого состояния, что он ничего не помнит и не соображает – обычное дело, который может по пьяни или просто под настроение переспать с кем попало?! Для своего ребенка ты бы хотела такого… папу?!

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Филипп отвернулся и рванул машину с места.

Снег сыпал крупными хлопьями. Дорога впереди была совсем белой – казалось, машина плывет в сплошном белом мареве.

Порой Филипп осторожно поглядывал вправо. Амелия сидела, уставившись прямо перед собой, напряженная, с сердито сжатыми губами.

Злости больше не осталось. Точнее, если и осталась, то на самого себя.

Какого черта нужно было говорить ей все это? Даже если это правда, то зачем?! Тем более в Новый год. Она ему – подарок, а он ей…

Тем более после ее слов. Особенно после ее слов!

Он снова покосился вправо. Амелия упорно смотрела в ветровое стекло.

Сумасбродная, взбалмошная и инфантильная, с нелогичными, чисто женскими вопросами… Не пройдет и двух недель, как она снова нетерпеливо и весело забарабанит в его дверь. И он откроет…

До дома Трента они доехали быстро.

Филипп затормозил у крыльца и, когда Амелия, не сказав ни слова, потянулась к двери, придержал ее за укутанное мехом плечо.

– Погоди! – На секунду прикрыл глаза, вздохнул. – Я тебе сейчас липшего наговорил – прости, пожалуйста!

Она взглянула на его руку, потом в лицо.

Он ожидал любой резкости, даже удара – но не внезапного смеха. Настолько внезапного, что в первый момент он показался издевательским.

– Филипп, миленький, не парься! – она легонько похлопала его по руке. – Я тогда, в баре, это просто так сказала – сама не знаю, зачем! – Глаза ее весело блестели, и улыбка выглядела вполне искренней. – А потом разговор уж больно в интересную сторону свернул. И было любопытно узнать, что ты обо мне думаешь, особенно после… ладно, неважно! – Сделала короткий пренебрежительный жест. – Так что ты на меня тоже не сердись.

– Ну, значит… друзья? – спросил он, постарался, как мог, улыбнуться.

– Друзья, – кивнула она. – И не дуйся на меня!

Он вытерпел прощальный поцелуй в щеку – с холодным носом, влажными губами и запахом духов. Амелия вылезла из машины, пошла наверх по заснеженным ступенькам. У двери обернулась, махнула рукой – и вдруг, сквозь продолжавшие падать снежные хлопья, показалась Филиппу странно, разительно похожей на гордую всадницу из подаренного ею шарика.

Глава восемнадцатая

Непонятно почему, но все выбранные Амелией игрушки Линни принимала на «ура». Что кенгуру, что (чтоб ее!) черепашку – что теперь шарик со всадницей. Он сразу вошел в число самых что ни на есть «драгоценностей».

Этому способствовала и Эдна, которая поставила шарик на каминную полку и разрешала девочке играть с ним лишь в качестве награды за примерное поведение.

Когда Филипп посмел возразить, Эдна безапелляционно заявила: «Зато она теперь без споров пьет морковный сок!».

Игра с шариком превратилась в целый ритуал. Перед ней полагалось тщательно помыть руки, и лишь потом шарик торжественно вручался девочке, каждый раз с одним и тем же наказом: «Смотри не разбей!». Как подозревал Филипп, Эдна не случайно подгадывала один из «сеансов» шарика к семи часам вечера-то есть к просмотру своего любимого телесериала.

Линни сидела на ковре и трясла его, снова и снова с восторгом наблюдая, как оседают белые хлопья и королева (так девочка называла всадницу) появляется из-за снежного покрова; рассматривала шарик с разных сторон, ухитрилась даже разглядеть золотые перстни на руке у королевы и синенькие камешки в ее короне.

Что ж – в отличие от черепашки, королева, по крайней мере, молчала.

Зато сама Линни теперь каждый вечер, когда укладывалась спать, требовала, чтобы Филипп рассказал ей что-нибудь «про королеву». Не дожидаясь, пока он придумает, спрашивала сама:

– Папа, а куда она едет?

– Не знаю, наверное, домой, – послушно отвечал Филипп.

– А где она живет?

– В замке.

– А что такое замок?

– Это такой большой каменный дом. У него высокий забор с зубчиками.

– А зачем он с… с зубками?!

– Для красоты, наверное.

Ну как еще объяснить ребенку, которому недавно исполнилось два с половиной года, что такое «замок»?

Слава богу, хватало пяти-шести вопросов, чтобы Линни начинала задремывать. Тут полагалось перевернуть ее на животик, проверить, чтобы одеяло было подоткнуто и нигде не дуло, выслушать последнее сонное: «Папа, а он кусается?», сказать: «Нет, он добрый» (лишь потом сообразив, что речь идет о замке) – и можно было идти вниз.

Следующим вечером следовала новая серия вопросов:

– А у королевы дома есть собачка?

– Нет.

– А кошечка есть?

– Нет.

– Папа, а ты мне привезешь котенка?

– Да, если будешь себя хорошо вести.

Наутро Филипп получил нагоняй от Эдны, которая заявила, что не стоит обещать ребенку то, чего потом не дашь. А против кошки она будет возражать категорически: от кошек одни хлопоты, антисанитария и котята.

Заскрежетав зубами, он мысленно пообещал себе, что как только поселится вместе с Линни, непременно купит ей котенка. Или щенка.

За оставшуюся до его отъезда в Мюнхен неделю девочке так и не наскучила любимая тема. В последний вечер Филипп снова услышал привычное:

– Папа, про королеву!

– Ну, и что же тебе рассказать? – терпеливо спросил он.

– А у нее в зам…ке, – с запинкой выговорила Линни непривычное слово, – есть игрушки?

– Есть.

– Какие?

– У нее есть кенгуру и автомобильчик, – Филипп надеялся, что от монотонного перечисления дочка быстрее задремлет, – и черепашка…

– Как у меня?

– Да, как у тебя. И… – он пошарил взглядом вокруг – что бы еще сказать?! – и тигр, и собачка плюшевая. И еще у нее есть, – внезапно осенило его, – еще у нее есть стеклянные цветы!

– Какие цветы? – полусонная уже Линни широко раскрыла глаза.

– Стеклянные, очень красивые. Закрой глазки, а я тебе расскажу.

Девочка с готовностью зажмурилась.

– Они стеклянные и такие хрупкие, что их нужно брать очень осторожно, чтобы они не разбились, – начал Филипп. – У королевы их много, самых разных – есть и красные, и синие с желтыми сердцевинками, и белые, и розовые. Они стоят в каждой комнате в больших вазах, и вьются по стене, как вьюнки у нас на крыльце, и тихонько позванивают, будто маленькие колокольчики…

То, что стеклянные цветы позванивают, он выдумал сам, для большей «сказочности». Впрочем, в этом не было нужды – Линни уже спала и ничего не слышала.

В кожаных джинсах и в свитере, с рюкзачком у ног, Амелия выглядела как студентка – разительный контраст с той дивой в вечернем платье, которую Филипп лицезрел прошлый раз. Нашел он ее, как обычно, в баре. Она сидела за стойкой и перехихикивалась с каким-то парнем, игриво хлопая его по руке всякий раз, когда тот пытался глотнуть из ее бокала.

Честно говоря, Филипп немного опасался, как они встретятся после оставившего неприятный осадок «послесловия» к новогодней вечеринке. Хотя расстались они тогда вроде бы вполне нормально, но не сочтет ли Амелия, поразмыслив, себя все же обиженной и не начнет ли по этому поводу очередную «войнушку»? Да еще телефон свой за всеми этими разговорами он забыл ей дать…

Он подошел и скромно пристроился сбоку стойки. Баронесса тут же встрепенулась, соскочила с табуретки и подлетела к нему.

– Привет! Ты чего так долго?

С некоторым удивлением он обнаружил, что соскучился по ней. После занудной физиономии Эдны и ее попреков задорная улыбка Амелии подействовала на него как глоток свежего воздуха.

– Привет!

– Ну, пойдем в самолет уже?! Сейчас ка-ак залягу – и до самого Мюнхена без просыпу! – сообщила баронесса.

Намерение свое она выполнила в точности. Благо самолет был полупустой, расположилась на трех сидениях, собрав в кучу все имевшиеся там подушки, и не проснулась даже на обед.

Мюнхен встретил их дождем, холодным и неприятным. За то время, что они спускались по трапу и шли к автобусу, волосы Филиппа промокли насквозь. Одно утешение – машина ждала их на крытой стоянке, так что больше мокнуть не пришлось. Пока он загружал в багажник чемоданы, Амелия стояла рядом и ухмылялась во весь рот, едва захлопнул крышку – протянула руку и потребовала:

– Дай ключи!

Филипп взглянул на нее с легким удивлением.

В ответ она, радостно заверещав: «Дай ключи – дай ключи, дай-дай-дай ключи-ии!», сплясала какое-то подобие индейского боевого танца, развернулась к нему спиной, громко хлопнула себя по обтянутому кожей заду, снова повернулась лицом, показала язык – и лишь потом соизволила объяснить смысл сей пантомимы:

– Имею право – имею право – имею право! Ты что, забыл – январь же уже! Давай сюда ключи!

Ах, да, в самом деле – в январе истек срок приговора, согласно которому баронессе фон Вальрехт запрещалось управлять любым транспортным средством. Чуть поколебавшись, Филипп вынул ключи из кармана и протянул ей. Амелия величественно повела рукой.

– А ты можешь сесть сзади!

Водила она не то чтобы очень и недостаточно притормаживала на поворотах. Но – дело ее. И машина тоже ее.

В первый вечер после возвращения Филипп долго не ложился спать. Сам себя убеждал, что Амелия не придет, что она все же обиделась за тот неловкий и неприятный для них обоих разговор в новогоднюю ночь. Не придет – и слава богу, это именно то, чего он хотел: покончить с двусмысленным положением. Между ними деловые отношения – и только…

И все же невольно прислушивался.

Шагов он не услышал, сразу – веселый перестук, кажется, Амелия выстукивала какую-то мелодию. Едва открыл, как она влетела – в своем любимом «суперсексуальном» черном пеньюаре, смеющаяся, с шейкером в руке; бросилась ему на шею, потерлась носом о подбородок.

– Я по тебе жутко соскучилась! – Тут же беззастенчиво уточнила: – У меня там, небось, уже все паутиной заросло!

То, что Амелия сама захотела вести машину из аэропорта, было скорее «демонстрацией возможностей». Уже на следующий день, отправляясь в мастерскую к Рею, она привычно уселась на пассажирское сидение.

Да, в общем-то, она особо никуда и не выезжала – все ее мысли и действия были посвящены теперь приближающейся выставке. С утра, наспех позавтракав, она спускалась в мастерскую и оставалась там до позднего вечера; если и ехала куда-то, то либо заказывать стекло, каркасы и всякие аксессуары вроде серебряных нитей, золотых шариков и зеркал причудливой формы, либо получать заказанное.

В начале февраля по всему дому запахло древесиной – в холле первого этажа выстроился штабель разнокалиберных ящиков. В мастерской Амелия их ставить не захотела – там, по ее словам, было «не повернуться», поэтому упаковывала будущие экспонаты прямо в холле. Заворачивала в мягкую бумагу, укладывала на ложе из пенопластовой крошки и писала на боку ящика номер. Филиппу было доверено заколачивать ящики и переносить их в угол, выстраивая там новый штабель, уже «готовой продукции».

Про день всех влюбленных Амелия вспомнила в последний момент. Точнее, про вечеринку у Иви, на которую была приглашена.

Вечеринки эти Филипп не любил. Не нравилась ему ни царившая там истерически-веселая обстановка, ни чересчур громкая музыка. Ни то, что для баронессы естественным продолжением «программы вечера» зачастую становилось посещение одной из спален наверху – естественно, в компании какого-то мужчины.

Вот и от этой вечеринки он не ждал ничего нового и ничего хорошего. Удивило лишь то, что перед выездом, уже возле машины, Амелия вдруг сказала:

– Поменяй галстук!

– Что?

– Твой галстук к моему платью не подходит. У тебя есть с бордовыми полосками – вот его и надень.

Он вернулся в спальню и сменил галстук; не торопясь, вывязал перед зеркалом узел, хотя прекрасно знал, что Амелия в гараже от нетерпения уже пристукивает носком туфли.

Лишь после приезда к Иви, да и то не сразу, Филипп понял, в чем была закавыка: на сей раз баронесса фон Вальрехт пришла на вечеринку не одна. Она пришла с кавалером – с ним, с Филиппом Берком, самочинно и не спросясь возведя его в этот статус.

Поначалу все шло как обычно. Он занял привычное место в углу; Амелия поболтала с Иви, покрутилась среди гостей, улыбаясь, кивая и отвечая на приветствия; потом, с бокалом в руке, вновь подошла к Иви…

Филипп рассеянно оглядывал затянутый бледно-розовыми шелковыми драпировками и увешанный гирляндами из алых роз зал – все вместе очень напоминало огромную бонбоньерку. Порой он находил глазами Амелию и присматривался: не появится ли в ее руках «косячок». Правда, в последнее время госпожа баронесса редко себе позволяла подобные выходки, но чем черт не шутит…

Не прошло и четверти часа, как она подлетела к нему и выпалила:

– Это правда, что ты прошлый раз из-за меня чуть не подрался?

– Ну… – сказал Филипп, мысленно проклиная длинный язык хозяйки дома.

– Иви сказала, что еще секунда – и вы бы с этим техасцем сцепились!

– Иви может говорить все, что угодно.

– Нет, ну правда?! – расплылась до ушей Амелия.

– А ты что – не помнишь?

– Не-ет! – проблеяла она тоненьким радостным голосом. – Расскажи!

– А ну тебя! Филиппу стало смешно, такое простодушное детское любопытство было написано на ее лице. – Не расскажу!

– Ха! – Баронесса скорчила рожицу, быстро показала ему язык и опять упорхнула к Иви.

Самого разговора он не слышал, но, судя по тому, как оживленно болтали подружки и как они порой поглядывали на него, вся эта история была пересказана Амелии с подробностями. И, похоже, привела ее в полный восторг.

Во всяком случае, когда она снова прибежала к нему, иначе чем восторженным вид ее трудно было назвать.

– Пошли танцевать!

– Не хочу, ты что, не знаешь?!

– Пошли-пошли! И поедим сначала, и коктейльчика еще попьем!

– Я, между прочим, за рулем.

– Ну Фили-ипп, – наморщила носик баронесса, – ну я же знаю, что на самом деле ты хороший, а вовсе не зануда противная! Не будь букой! – обняла его за шею, потерлась носом об щеку.

– Перестань! – он дернулся в сторону. – Ты что делаешь?!

– Ну и что?! – хихикнула Амелия.

Обычно подобных фамильярностей она себе не позволяла, но тут расшалилась не на шутку: схватила его под руку и попыталась увлечь за собой. Сопротивлялся Филипп лишь пару секунд, после чего понял, как они сейчас по-идиотски выглядят. Если бы они были одни, то он бы, конечно, отбился, а тут… В самом деле – не бороться же с ней прилюдно!

Поэтому он проследовал вслед за баронессой к фуршетному столу и набрал себе на тарелку шашлычков из гусиной печенки и канапе в виде сердечек нежно-розового цвета – как выяснилось, вполне вкусных, несмотря на их непотребный вид.

Амелия ела с аппетитом молодого зверька; капризным тоном потребовала, чтобы он принес ей «Манхеттен», и, хихикая, со словами «Чужое вкуснее!» утащила у него с тарелки шашлычок. Филипп стерпел и это, и любопытные взгляды окружающих, лишь когда она вновь заявила:

– А сейчас мы все-таки пойдем танцевать! – он не выдержал:

– Слушай, ну ты же знаешь, я не люблю танцевать!

– На вечеринке у папы ты прекрасным образом танцевал! – напомнила баронесса. – И сегодня, между прочим, день всех влюбленных, – пустила она в ход «убийственный» аргумент, – а ты мне настроение хочешь испортить!

Сердиться на нее сил не было, почему-то все ее выходки сегодня не злили, а забавляли.

С танцами она отвязалась от него довольно быстро – потанцевала разок и умчалась прыгать под музыку одна. Филипп вздохнул с облегчением: ну все, кажется, прошел бзик. Но не тут-то было! Амелия, правда, плясала без устали то с какими-то кавалерами, то сама по себе, но каждые минут десять подбегала к нему, клала лапку на плечо.

– Ну как ты тут – еще не скучаешь?!

Ухмылялась на его «ничуть» и снова неслась танцевать.

Наконец прибежала окончательно – веселая, разгоряченная, схватила за руку.

– Пошли мороженое есть! И кофе-гляссе хочу! Хочу – хочу – хочу!

Одно хорошо – за всем этим ей было не до того, чтобы, по своему обыкновению, вливать в себя стакан за стаканом джин вперемешку с вермутом. Так что к концу вечеринки Амелия вполне устойчиво держалась на ногах и глаза были ясные. Правда, в машине на обратном пути она, казалось, ненадолго впала в полудрему, но потом вдруг вскинулась и нетерпеливо полезла в бардачок – нашла какую-то бумажку и, положив ее на приборную панель, принялась сосредоточенно чиркать по ней карандашом.

Притормозив у светофора, Филипп из любопытства подглядел. Нарисовано там было нечто вроде розы на длинном стебле и написано «стебель бронзовый, стекло – лунный камень»…

В Париж они собирались выехать за четыре дня до выставки. Большая часть экспонатов была к этому времени уже отправлена, и Амелия судорожно доделывала, просиживая в мастерской по шестнадцать часов в сутки, то, что они собирались привезти с собой. Ходила нервная, порой требовала, чтобы он распаковывал уже заколоченные ящики, вынимала что-то из содержимого и клала взамен что-то другое – не иначе как предвыставочный мандраж начался.

Утром в день отъезда Филипп проснулся от грохота. Спросонья не понял, что случилось, и лишь через несколько секунд сообразил, что это колотят в дверь. Вскочил, открыл – Амелия влетела в комнату, взъерошенная, в криво застегнутом халате.

– Представляешь – этот подлец ее бросил! – выкрикнула она со слезами в голосе.

– Кто бросил? Кого?

– Рене! Этот ее… Теди!

– Тед?! – Филипп вспомнил худого долговязого парня, с которым они как-то ночью пили коньяк в номере «Хилтона». Когда Тед между делом упомянул о своей подруге, в его голосе звучала такая нежность…

– Я же тебе говорю! – сердито подтвердила Амелия.

– А что случилось? Они что, поссорились?

– Если бы! – Она плюхнулась в кресло, стукнула кулаком по подлокотнику. – Просто взял и уехал – сказал, что она слишком богатая для него, и что он не хочет чувствовать себя альфонсом. Представляешь?! О том, что она чувствует, он ни на минуточку не подумал! Все они такие! Я ей пыталась сказать, что не надо переживать – бросил, сволочь, и черт с ним. А она еще за него заступается, говорит, что он не сволочь! Да кто же он после этого?!

Ему нечасто приходилось видеть Амелию такой расстроенной, чуть ли не плачущей.

– Гад какой? Нет, ты подумай, какой гад! – несколько раз повторила она. Взглянула на него сердито – вспомнила, наверное, что перед ней один из «них», то есть мужчин. – Скажи, вот ты бы бросил любимую женщину только потому, что она тебя богаче?

– Я… нет, наверное, – начал Филипп. – Но бывают разные обстоятельства…

– Да какие там обстоятельства?! Сволочь он, сволочь, и все! – Сердито засопела и встала. – Ладно. Я иду собираться. Ты тоже не копайся – позавтракаем и сразу надо ехать!

Дошла до двери и вдруг обернулась.