Текст книги "Стеклянные цветы"
Автор книги: Мери Каммингс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
Глава пятнадцатая
Когда на следующий день после похода в «Локомотив» Бруни заметила, что Филипп не в настроении, то про себя хихикнула. Как он ни напускает на себя непрошибаемый вид, но ревнует, несомненно и бесспорно!
Но решила ничего не говорить и не портить отношения. Наоборот, заскочив к Рене, чтобы пригласить ее в ночной клуб, потихоньку спросила у Теда, перепихнулись они вчера или нет (ну что поделаешь, если она почти ничего из того, что было после выхода из «Локомотива», не помнит!)
Выяснилось, что нет. Если честно, у нее отлегло от сердца – не из-за Филиппа, из-за Рене. Конечно, та тоже неправа, что ни с того ни с сего ушла, но все равно, не хотелось ее обижать.
Выйдя из номера Рене, она решила тут же успокоить Филиппа:
– Зря дуешься. Ничего у меня с ним не было!
Он иронически приподнял бровь.
– Я его спросила, – честно объяснила Бруни.
Филипп безразлично пожал плечами.
– Ну что ты злишься – я же тебе говорю!
– Я не злюсь.
– Злишься, я вижу!
– Нет. Это все равно, что сердиться на корову за то, что у нее на попе хвост растет.
Сравнение Бруни не понравилось.
– Если уж о хвосте говорить, так ты, между прочим, первым за Рене, задрав хвост, поскакал! – напомнила она. – И меня одну бросил.
Филипп сердито засопел, всем своим видом показывая, что продолжать разговор не собирается.
Увы, эта история, которая выеденного яйца не стоила, имела далеко идущие последствия.
Прошел день, два… неделя – Филипп продолжал пребывать «не в настроении». У него снова появилась манера не отвечать на вопросы. Точнее, отвечать неопределенной иронической ухмылкой и пожатием плечами.
Объясняться с ним Бруни не хотела, надеялась, что он постепенно сам вернется в норму – не впервой, слава богу! Хотя, когда она после возвращения в Мюнхен постучалась к нему, сердце слегка екнуло: а ну как не впустит, скажет через дверь какую-нибудь гадость?! Но нет – открыл и даже принес два стакана, когда она помахала прихваченным с собой шейкером с мартини.
Но вне постели… если раньше их отношения можно было назвать дружески-официальными, то теперь первая часть этого определения почти сошла на нет.
Впрочем, Бруни было не до того, чтобы обращать внимание на настроения всяких зануд. До выставки оставалось не так уж много времени, а ей хотелось, помимо изготовления уже запланированных «экспонатов», освоить новую технику: византийскую мозаику, и, если получится, сделать в ней несколько вещиц.
В мастерской она торчала теперь с утра до вечера, еле хватало времени и сил перед ужином немного поплавать, а после ужина – прослушать автоответчик и ответить на срочные звонки.
Рождество подступило внезапно. Она даже слегка опешила, когда из автоответчика раздался голос отца: «Мелли, срочно сообщи мне, что ты собираешься дарить маме на праздник!»
Рождество было одним из тех праздников, которые, по мнению отца, требовали присутствия всей семьи и соблюдения всех традиций – от непременного капустного супа и домашней колбасы до подарков, разложенных под елкой. И вот с этими подарками в прошлом году произошел небольшой казус.
Мамаша обожала драконов. Это был ее талисман – так она, во всяком случае, говорила. Поэтому, увидев в каталоге шикарный кофейный сервиз с драконами, Бруни, ничтоже сумняшеся, заказала его в качестве рождественского подарка матери. Увы – отцу пришла в голову та же «светлая» идея.
Вроде бы ничего особенного, мамаша посмеялась над совпадением – но отец, с его привычкой к перфекционизму, был недоволен и в этом году решил, очевидно, принять меры, чтобы такое не повторилось. Что ж – хорошо, что позвонил. А то с этой выставкой и Рождество, и подарки совсем из головы вылетели…
Покупка рождественских подарков для Бруни всегда была делом серьезным. Так что на следующий день, вздохнув при мысли о мастерской, где только-только что-то начало получаться, она поехала по магазинам.
С подарком мамаше удалось разобраться быстро. На этот раз Бруни решила обойтись без драконов и купила ей антикварный бронзовый подсвечник с купидонами.
Тяжелый. Поэтому тут же подозвала Филиппа, похвасталась:
– Во – правда уродство?! Мамаше подарю на Рождество. Отнеси быстренько в машину!
Он смерил ее взглядом, от которого у неподготовленного человека наверняка возникло бы желание огреть его чем-нибудь потяжелее, но послушно унес подсвечник и через пять минут вернулся с пустыми руками.
Покупки заняли весь день – помимо подарков родственникам и знакомым, не грех было и себя побаловать. Она долго облизывалась, разглядывая супермодный комбинезон из белого шелка с вышивкой: было ясно, что он просто создан для нее – как и то, что на Рождественскую вечеринку в доме у отца это надевать не стоит. У папаши в отношении женских нарядов вкус был, увы, весьма консервативный.
Комбинезон она все же купила – не смогла удержаться.
Что больше всего ее удивляло – это то, что Филипп к покупке рождественских подарков не проявил ни малейшего интереса. Она выбирала, сравнивала, советовалась с продавцами – он со скучающим видом стоял где-то сбоку.
Свое удивление Бруни «озвучила», когда они, чтобы перевести дух, зашли в кафе.
– А ты что – никому ничего на Рождество покупать не собираешься?!
– Нет.
– Почему?!
Он пожал плечами, словно не считая нужным отвечать на глупые вопросы. Но, по мнению Бруни, вопрос был вовсе не глупый и не праздный.
– У тебя же ребенок! Сколько ей уже?
– Два… с половиной.
– И ты что – не собираешься ей ничего на Рождество подарить?!
– Дам сестре денег, она что-нибудь купит, – неохотно объяснил Филипп.
– Нет, но ты же отец! – возмутилась Бруни. – А что она любит?
– В каком смысле? Ну… на качелях качаться…
– Игрушки она какие любит? Кукол, или там… роботов – хотя нет, она же девочка. Как ее зовут?
– Линни, – хмуро сказал он. Чуть подумал, вздохнул и встал. – Ладно, посиди тут – я скоро приду.
Вернувшись, он сообщил:
– Она любит всяких плюшевых зверюшек. Только не собак, их у нее уже две, и не тигра.
Через полчаса, перебрав десятка два мягких игрушек, Бруни представила на суд Филиппа самую симпатичную: ярко-желтого кенгуру с умильными глазами и с карманом на животе, куда можно было прятать всякие мелочи.
– Вот! Как тебе?
Он пожал плечами.
– Вроде ничего.
– Тогда я сейчас попрошу, чтобы завернули покрасивее, и еще в карман какой-нибудь маленький сюрприз положим.
– Спасибо, – кивнул Филипп, но особой благодарности на его лице Бруни не заметила. Казалось, не она ему, а он ей сделал одолжение тем, что позволил выбрать для его дочки подарок.
Из-за сильного снегопада вылет дважды откладывали, так что прибыли они в Бостон глубокой ночью. На лице у Стива, встречавшего их в аэропорту, было написано облегчение: ну наконец-то!
На этот раз Бруни была готова к маневру Филиппа, и когда он сказал:
– Ну все, встретимся восьмого… С праздником тебя, – она вежливо попросила:
– Дай мне, пожалуйста, свой номер телефона.
Он со вздохом остановился, достал из кармана первую попавшуюся бумажку – карточку таксопарка в Париже – и написал на обороте несколько цифр.
– Вот.
Протянул ей, подхватил чемодан и ушел.
Встреча Рождества прошла весьма нудно: традиционная молитва, красное вино, бесконечные тосты и, под конец – подарки, которые всем полагалось доставать из-под елки, тут же разворачивать и восхищаться.
Народу собралось человек двадцать. Что Бруни сразу отметила – это то, что фифочки Абигайль на вечеринке не было. Похоже, ее звезда закатилась.
Бруни была почти уверена, что немалую роль в этом сыграла Кристина – вот она-то как раз на вечеринке присутствовала. Конечно, ей вроде бы и положено – доверенная секретарша отца – но Бруни буквально нутром чуяла, что, помимо деловых отношений, Кристину связывает с отцом кое-что еще.
Главным предметом застольной беседы на вечеринке стала ее будущая выставка. А заодно и статья в журнале – оказывается, мамаша в августе купила десять номеров «Светской жизни» и разослала знакомым: пусть завидуют!
Не то чтобы Бруни это было неприятно. Но – непривычно. До сих пор ее работа со стеклом удостаивалась лишь коротких полуиронических вопросов матери: «Ну что, ты все еще возишься со своими стекляшками?» Но – о чудо! – хватило одной журнальной статьи, чтобы эти «стекляшки» стали предметом материнской гордости.
Филиппу она позвонила через два дня после Рождества – узнать, понравился ли его дочке кенгуру. А на самом деле просто соскучилась до чертиков.
Позвонила и… наткнулась на бесконечную череду длинных гудков. Еще раз позвонила на следующий день – снова длинные гудки.
Где же он шляется?! А может, специально дал неверный номер, чтобы отвязаться (она сама иногда делала так с особо назойливыми кавалерами)? И тут Бруни осенило: наверное, он тоже встречал Рождество в семейном кругу – то есть у сестры. И, вполне возможно, до сих пор пребывает там.
Проблема состояла в том, что телефон цветочного магазина, где работала его сестра, был записан в ежедневнике, который остался в Мюнхене. Конечно, и номер телефона, и все данные сестры Филиппа имелись у Кристины, но без разрешения отца она ничего не скажет – и просить бесполезно…
Всю рождественскую неделю папаша, как и полагается добропорядочному американцу, не работал. То есть не ездил в офис – вместо этого целыми днями торчал в кабинете, решая всякие неотложные вопросы. Бруни знала, что если он в самом деле хотел отдохнуть, то улетал в Орегон, на ранчо – вот там никаким «неотложным вопросам» места не было.
В кабинет она вошла через боковую дверь. Увидев ее, отец приглашающе махнул рукой и снова уставился в лежавшие на столе бумаги; лишь когда Бруни подошла и села, он оторвался от них и взглянул на нее сквозь очки.
– Папа, я хочу, чтобы ты пригласил на новогоднюю вечеринку Филиппа! – решила она сразу взять быка за рога.
– Пожалуйста, приглашай! – отец снова уткнулся в свои бумаги.
– Нет, лучше, если ты пригласишь!
Ну как ему объяснить, что если пригласит она, Филипп запросто может не придти – скажет, что занят, или просто откажется без объяснения причин!
– Так-так-та-ак! – отец поднял голову, снял очки и пристально взглянул на нее. – Нужно так понимать, что ты по-прежнему за ним бегаешь?
– Ничего я не бегаю! – возмутилась Бруни. – Просто…
– А он, как ты в свое время выразилась, «не выставляет тебя за дверь»? – не дал ей продолжить свою мысль отец.
– Н-ну да… Нет, ты не думай, у нас с ним хорошие отношения, дружеские…
– Дружеские?! – Сарказм, прозвучавший в этом слове, Бруни не понравился.
– Да, дружеские! – рассердилась она. – Конечно, мы с ним и ссоримся иногда, но… но ему есть до меня дело – вот это главное. Никому нет – а ему есть. И это не потому, что ты ему деньги за это платишь, а просто… вот он такой.
Вспомнилось вдруг ясно-ясно, как Филипп защищал ее от Катрин, а потом обнимал и утешал, и как он сказал: «Мы же друзья!»
– Что значит – никому до тебя нет дела?! Я что, мало для тебя делаю?
– Ты… да, ты делаешь. Только вот мы с тобой о серьезных вещах сейчас говорим – а ты все равно одним глазом в бумаги косишься. И для тебя эти бумаги важнее, чем я.
Папаша вроде бы даже слегка смутился (редкое зрелище!). Закрыл папку, отложил в сторону.
– Ну, я тебя слушаю.
– Да нет, я только хотела, чтобы ты пригласил Филиппа на вечеринку, – промямлила Бруни, подостыв и понимая, что замечание про бумаги было совершенно лишним: если хочешь что-то получить от человека, к нему стоит подлизнуться, а не тыкать его носом в его недостатки.
– Можно, я тогда тебя кое о чем спрошу?
Она пожала плечами: все равно же спросит – к чему эти заходы?!
– Ты собираешься за него замуж?!
– Что?! – Бруни аж подскочила.
– Я просто лелею надежду хоть раз, для разнообразия, узнать о твоем замужестве не постфактум, – съехидничал папаша.
– Ну почему же, когда я за Гюнтера выходила, я тебе сообщила заранее! – машинально огрызнулась она.
Замуж – за Филиппа?! Да нет, что за чушь! Отцу в этом случае явно изменила его обычная проницательность, которой он так гордится!
– О да – меньше чем за сутки, – напомнил он.
Гюнтер тогда ей плешь проел, что не предупредить отца – это неприлично, пришлось позвонить и сказать.
– Ты никогда моих советов не слушаешь, – кажется, папаша решил, что теперь его очередь говорить нелицеприятные истины, – но я все же скажу тебе кое-что – а уж твое дело, принять ли это к сведению…
Бруни вздохнула, сложила руки на коленях и приготовилась слушать нравоучения.
– …Конечно, Берк был бы для тебя неплохим вариантом. Боюсь, ты даже не в состоянии понять, насколько неплохим. Но он не из тех людей, которые комфортно чувствуют себя с рогами. Иными словами, он, в отличие от твоих предыдущих мужей, не станет терпеть твои измены…
– Да вовсе я не собираюсь выходить за Филиппа замуж, с чего ты взял?! – не выдержала она. – Я просто хочу, чтобы он пришел на вечеринку!
Пару секунд отец смотрел на нее, сердито поджав губы, потом кивнул:
– Хорошо, я скажу Кристине, чтобы она включила Берка в список приглашенных и позвонила ему. Тебя это устраивает?
– Да, папа.
– Но я прошу тебя не забывать, что на новогодней вечеринке ты будешь хозяйкой и не сможешь заниматься одним гостем в ущерб остальным.
– Да, папа, – покорно сказала Бруни.
Отец надел очки и потянулся к папке – это значило, что разговор окончен.
Глава шестнадцатая
«Тирли-линь – пинь – пинь – ти-ти-ти!».
Кенгуру понравился Линни чрезвычайно. Она всюду таскала его с собой, отказывалась без него ложиться спать. Даже когда Филипп повез ее в кондитерскую, кенгуру поехал с ними.
Хуже было другое. Амелия предупредила, что положила в карман кенгуру некий сюрприз. Не предполагал Филипп только, что сюрпризом окажется «музыкальная черепашка», и не мог понять, что это: результат недомыслия – или сознательный и утонченный садизм.
«Пир-линь – брям-брям – пи-пи – тирли-линь!»
Панцирь черепашки состоял из четырех разноцветных частей-клавиш. Стоило нажать на любую из них, как черепашка вызванивала простенькую мелодию. Если нажать на две клавиши сразу, черепашка играла одновременно две разные мелодии. Линни ухитрялась иногда давить сразу на четыре и с упоением слушала получившуюся какофонию.
Но чаще она нажимала на какую-нибудь одну. Примерно раз двадцать в час. За едой, за игрой, во дворе, на кухне, в кроватке, в коридоре и на лестнице. С семи утра и до девяти вечера, с перерывом на дневной сон.
Попытка отобрать у нее черепашку привела к такому отчаянному реву, что Филипп пожалел, что родился на свет. Пришлось вернуть. Линни схватила ее, прижала к груди, еще раз запоздало всхлипнула – и унесла в коридор, откуда тут же донеслось: «Брям-брям – ти-ти-ти – брям-брям-брям – у-уу!»
Провалилась и попытка забрать игрушку ночью, пока девочка спит. С раннего утра, прямо в пижамке, Линни принялась бегать по дому, заглядывая под все шкафы – и наконец снова разразилась рыданиями. Филипп продержался минут пятнадцать, после чего «нашел» черепашку под лестницей.
Эдна, очевидно из чувства противоречия, приняла сторону Линни, заявив:
– Хватит издеваться над ребенком! С самого начала не надо было эту штуку привозить, а теперь уж терпи! И вообще, она вся в тебя! Когда тебе два года было, ты тоже всех своим барабаном доставал!
– Что еще за барабан?! – удивился Филипп.
– Жестяной. Красный с золотом, до сих пор помню. Ты в него с утра до вечера барабанил – удивляюсь, как тебя тогда никто не пристукнул!
Он не помнил никакого барабана. Наверняка просто так сказала, чтобы повоспитывать!
Его не раз подмывало бросить все и уехать в Бостон. Но поступить так было бы малодушием: ведь он решил эти две недели провести у Эдны, чтобы узнать, как нужно кормить Линни и как ее положено укладывать спать, какие мультфильмы она любит, чего боится… Короче – чтобы учиться быть отцом.
До сих пор он считал Линни покладистой девочкой – но, как выяснилось, она могла быть очень упрямой. Не любила зеленый горошек, зато помидоры утаскивала прямо из кулька – поэтому их надо было, принеся из магазина, сразу обдавать горячей водой. Не хотела мыться, если на бортике ванны не стояли два разноцветных утенка. И засыпала не сразу – звала, просила попить или заявляла, что под кроватью скребется медведь…
Да еще Эдна… Вот когда она вовсю развернулась с попреками! Хорошо хоть при ребенке затыкалась – не хотела подрывать «авторитет отца».
Так что, когда позвонила секретарша Трента и пригласила его на вечеринку, Филипп обрадовался возможности немного отдохнуть и от Эдны, и от бесконечного «Тирли-линь – пинь – пинь-ти-ти-ти!»
Вечеринка была организована с присущим Тренту размахом.
На въезде в поместье стояли два «Санта Клауса» в красных костюмах. Подъехав, Филипп назвал свою фамилию и получил золоченую карточку с номером столика, за которым ему предстояло сидеть.
Деревья вдоль подъездной аллеи были густо увиты гирляндами цветных лампочек, а на лужайке перед входом в дом стояла «рождественская композиция» – упряжка северных оленей раза в полтора больше настоящих. Олени мотали головами, их шкуры искрились голубыми огоньками, а глаза и носы вспыхивали красным.
Едва он остановился, к машине подскочил паренек-парковщик, наряженный гномом, сказал: «Вам сюда, сэ-эр!» и указал на ведущую ко входу красно-желтую ковровую дорожку, похожую на обрывок штанов гигантского Арлекина.
Амелию Филипп увидел сразу, едва вошел в холл. В тот же миг и она заметила его и понеслась к нему с таким сияющим видом, словно он ее любимый родственник.
– Приветик! – протянула руку, будто для поцелуя.
– Здравствуй. – Руку он пожал, целовать не стал.
На ней было золотое платье – длинное, облегающее от подмышек до щиколоток и оставляющее открытыми плечи; на шее – ожерелье из блестящих висюлек, похожее на сосновую ветку с золотой хвоей. Филипп и прежде обращал внимание, что она не обвешивает себя сверх меры украшениями, серьги же вообще никогда не носит.
– А я все гадала, удастся Кристине до тебя добраться, придешь ты или нет! Ты по телефону не отвечал.
– Эти дни я у сестры был, в Спрингфилде.
– Дай потом номер! Я по тебе здорово соскучилась, – Амелия хихикнула. – Даже поругаться не с кем было! Манри, как я рада вас видеть! – она сорвалась с места и устремилась к вошедшей в холл новой паре гостей.
Вокруг мелькали веселые незнакомые лица. Это Филиппа вполне устраивало – болтать «ни о чем» не хотелось, выслушивать от кого-нибудь запоздалые соболезнования по поводу Линнет тем более.
Он прошелся по обвешанным гирляндами комнатам, полюбовался на огромную елку, украшенную гранеными хрустальными колокольчиками и шарами; попросил в баре белое вино и вышел с бокалом на балкон. Отсюда просматривалась подъездная дорожка и голубые олени перед входом. Было тихо, как бывает лишь зимой, когда свежевыпавший снег словно поглощает звуки. Лишь порой снизу слышался приглушенный шелест шин, хлопок двери машины и повторяющиеся «Сюда, сэр!» или «Прошу вас, мэм!».
Амелия выскользнула на балкон, веселая и разрумянившаяся, тоже с бокалом в руке.
– Ах, вот ты где! Ты за каким столом сидишь – за восьмым?! А я за первым, с папой. После ужина ты должен со мной потанцевать!
– Ты же знаешь…
– Ты что, забыл – хозяйке дома отказывать не положено!
– Иди в дом, простудишься! Ты же сверху вся голая!
– Снизу тоже! – беззастенчиво хихикнула она. – Под это платье белье не полагается надевать, только чулки на подвязках. Вот пообещаешь, что потанцуешь – сразу уйду!
– Потанцую.
– Три раза!
– Ладно, три, вымогательница! – рассмеялся Филипп.
– То-то же! – хихикнула она, убегая.
Следующий раз Амелия объявилась в конце ужина. Филипп как раз думал, не взять ли к кофе кусочек орехового безе, когда она побарабанила его пальцами по плечу.
– Тук-тук! Ну ты что – еще не кончил?! Мы же танцевать собирались!
Не просить же прилюдно хозяйку дома, чтобы она пошла прогуляться и дала ему спокойно допить кофе! Поэтому он сделал последний глоток и встал.
– Ладно, пойдем.
Баронесса тут же ухватила его под руку.
– Только учти – весь вечер я с тобой танцевать не смогу! – сообщила она уже в бальном зале. Филипп проглотил вертевшийся на языке ответ: что вообще-то никто ее об этом и не просил.
Фейерверк был великолепный: переливающиеся огненные струи, разноцветные вспышки, похожие на диковинные астры, и под конец – золотой дракон с развевающейся алой гривой. Увидев его, высыпавшие на балкон гости вначале онемели и лишь затем разразились восторженными криками.
Филипп представил себе, как визжала бы от счастья Линни, если бы увидела такое зрелище. И Линнет… Искра боли внезапно кольнула сердце, пробежала по спине мурашками, так что он невольно вцепился пальцами в холодные чугунные перила балкона. Вспомнилась последняя новогодняя вечеринка, на которой они были вместе: в полночь вдали загрохотало, кто-то крикнул: «Фейерверк!» – и все выбежали на крыльцо. Чтобы Линнет было лучше видно, он поднял ее и посадил себе на плечо. Она смотрела в расцветающее яркими вспышками небо, смеялась и то и дело спрашивала: «Тебе видно? А тебе не тяжело?».
Смеялась… смотрела… держала за руку… – все в прошедшем времени. Больше ее не будет никогда. Никогда…
В соседней с бальным залом комнате Филипп обнаружил небольшой бар. Присел у стойки, попросил рюмку арманьяка, потом – кофе и снова арманьяк.
Ароматная янтарная жидкость пощипывала язык и не то чтобы пьянила, а просто постепенно возникло ощущение, что нет ни прошлого, ни будущего, только этот бар, деревянная полированная стойка, легкий запах сигаретного дыма – маленький островок реальности в пустоте.
Из «безвременья» его бесцеремонно вырвала возникшая перед носом баронесса:
– Правда, шикарный фейерверк получился?! Пошли потанцуем еще!
Обещанные три танца она уже получила, поэтому он смог с чистой совестью сказать:
– Не хочу.
– Ты что – пьяный?!
Филипп покачал головой. Он не был пьян – во всяком случае не настолько, чтобы не смог вести машину. Вопрос только, куда вести? В Спрингфилд, чтобы с утра пораньше выслушивать очередные попреки Эдны, что он полночи топал и не давал спать? Или, может, домой, в Бостон?
– Что ты пьешь? Дай лизнуть! – она выхватила у него из-под руки рюмку с арманьяком, глотнула и скривилась. – Б-рр! Нет, вермут лучше. Слушай, а кенгуру твоей дочке понравился?
– Да, – сам того не желая, усмехнулся Филипп, – она его всюду с собой таскает. А твоя черепашка (зорко взглянул в глаза – не промелькнет ли там скрытое ехидство?)… твоя черепашка ее просто очаровала!
– Правда? – По лицу баронессы расплылась неподдельная широкая улыбка.
Он надеялся, что она вот-вот отстанет, упорхнет куда-нибудь по своим делам. Но Амелия вместо этого присела на соседний табурет.
– Чего ты такой квелый?
– Я не квелый. Просто помолчать хочется.
– Слушай, а может, махнем куда-нибудь?!
– Че-его?! Куда еще?
– Здесь все уже скоро расходиться начнут, а я даже толком не потанцевала. Можно в какой-нибудь ночной клуб поехать!
Филипп скривился, показывая, что даже обсуждать эту бредовую идею не собирается. Но сам подумал – а может, действительно, несколько часов пересидеть в ночном клубе или в каком-нибудь баре? Пока туда-сюда – как раз получится, что в Спрингфилд он попадет к завтраку.
Только, разумеется, одному, без Амелии. До восьмого он выходной, пусть ищет себе чичисбея в другом месте (словечко-то какое поганенькое незнамо откуда выплыло: чичисбей…)
Он решительно кивнул собственным мыслям – и тут обнаружил, что табурет напротив пуст. Убежала… ну и хорошо, не придется нудно спорить и объяснять, почему он не хочет с ней никуда ехать.
– Двойной эспрессо, пожалуйста, – попросил он бармена.
– И?.. – выразительно взглянул тот на опустевшую рюмку.
– Нет, спасибо. Может, у вас найдется стакан холодного молока?
Бармен без малейшего удивления кивнул:
– Да, сэр, сейчас я узнаю.
Подошел к прикрепленной на стенке коробочке переговорника, неразборчиво произнес несколько слов. Не прошло и трех минут, как официант в темно-красном смокинге принес на подносе высокий запотевший стакан.
Несколько глотков ледяного молока очистили голову от хмельного ступора так, как не удалось бы никакому кофе. Филипп пожалел, что не попросил сразу два стакана.
Ладно, хорошего понемножку! Теперь можно двигаться…
Амелия появилась из-за угла, будто специально дожидалась этого момента; поверх платья на ней была пелерина из белоснежного меха. Подошла и покрутилась, будто манекенщица.
– Красиво, правда? Это мне папа на Рождество подарил. Ну, пошли?!
– Куда?
– В ночной клуб! Да, вот возьми. – Выпростала из-под пелерины руку – в ней была пластиковая сумочка, голубая с белыми снежинками. – Это тебе.
– Когда это я тебе сказал, что поеду с тобой в ночной клуб? – перебил он.
– Филипп?! – глаза ее от удивления, казалось, стали еще больше. – Ты что, совсем пьяный, не помнишь ничего? Мы с тобой здесь сидели, я тебе сказала: «Поехали в ночной клуб!» – ты немного подумал, кивнул, и я пошла одеваться!
За последние месяцы Филипп научился более-менее различать, когда Амелия блефует, а когда говорит правду. Сейчас на вранье было не похоже.
– Я и папе уже сказала, что с тобой еду! – обиженно добавила она. – И… это тебе подарок к Рождеству! – потрясла сумочкой со снежинками. – Чего ты?!
Конечно, можно сказать ей, что он никуда не поедет, а Тренту, если спросит, объяснить, что они с Амелией друг друга просто не поняли. Но объясняться будет очень неприятно. Да еще этот чертов подарок…
– Да нет, ничего. Ладно, поехали! – Взял у нее из руки сумочку, выдавил из себя улыбку. – Спасибо.
– Сейчас, в машине посмотришь! – просияла баронесса. – И для твоей девочки там тоже кое-что есть!
