Текст книги "Я буду любить тебя..."

Автор книги: Мэри Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Глава XII
В которой я получаю предостережение и полагаюсь на Дикона

Незадолго до рассвета меня разбудил голос под окном.

– Капитан Перси! – крикнул он. – Губернатор просит вас немедля явиться к нему!

Я оделся и вышел, никого не побеспокоив. Торопливо пройдя по предрассветному холодку, я достиг площади почти сразу же вслед за стражником, который поднял меня с постели. Возле двери губернатора стояло несколько лошадей, оседланных и взнузданных, их поводья держали конюхи. И лошади, и люди были едва различимы в густом тумане. Я взбежал по лестнице в прихожую и постучал в дверь гостиной. Дверь распахнулась, я вошел и увидел мастера Пори, Ролфа, Уэста и других членов Совета колонии. Все они сгрудились вокруг большого стола в середине комнаты и возбужденно разговаривали. Губернатор был полуодет, Ролф и Уэст в сапогах и кольчугах. Между ними, держа шапку в руке и глядя то на одного, то на другого, стоял человек, запыхавшийся от быстрой скачки, в одежде, сплошь забрызганной болотной грязью и порванной колючками шиповника.

– Вы как раз вовремя, капитан Перси! – воскликнул губернатор. – Вчера вы сказали, что прочный мир с индейцами, которым кое-кто из нас бахвалился, это не более чем затишье перед бурей. И клянусь честью, похоже, вы оказались правы!

– А в чем дело? Что-нибудь стряслось? – спросил я, подходя к столу.

– Стряслось, да еще как! – ответил он. – Этот человек только что прискакал с плантаций, расположенных вверх по реке от Паспахега. Три дня назад этот дурак и задира из племени паспахегов, Нематтанау, которого наши прозвали Джек-Перо, заманил в лес торговца Моргана и там его убил. Вчера, желая показать, какой он храбрый, он подошел близко к дому Моргана, и слуги убитого пристрелили его. Потом они похоронили каналью и решили, что на этом все и кончится. Но три часа назад Чанко-христианин пришел к коменданту поселка и предупредил его, что паспахеги охвачены волнением и воины уже покрывают себя черной краской. Комендант тотчас послал гонца ко мне, и я решил, что самое лучшее – это отправить к ним вас с дюжиной человек, чтобы привести их в чувство. Нет, никакого боя, никакой драки быть не должно – я готов голову прозакладывать, что довольно будет одной демонстрации силы. Покажите им, что врасплох они нас не застанут, но речь ведите любезно. Чтобы они скорее успокоились, я посылаю с вами мастера Ролфа – его они послушают. Убедитесь, что черную краску они закрасили красной, дайте им бисеру, один или два ножа и возвращайтесь домой. Если что-то вам не понравится, разузнайте, где сейчас Опечанканоу, и я пошлю к нему посольство. Он нас любит и быстро прекратит любую смуту.

– Конечно, он нас любит, – сухо сказал я. – Как кот любит мышь, с которой играет. А теперь, сэр, раз мы должны отправиться немедля, я пойду за своим конем.

– Тогда встретимся на перешейке, – предложил Ролф.

Я кивнул и вышел. Уже светало. Когда я спускался по ступенькам, ко мне вдруг присоединился мастер Пори.

– Вчера я поздно лег, – сообщил он с важным видом и широко зевнул, – но теперь дело сделано, и я собираюсь опять пойти спать.

Я молча продолжал свои путь,

– Знаю, вы сейчас меня не жалуете, – продолжал он, глядя на меня искоса своими хитрыми веселыми глазками. – Вы считаете, что в то утро, за церковью, я был чересчур осторожен в выборе площадки для поединка и таким образом – увы! – задержал его, а там появился губернатор, и ваша дуэль окончилась ничем.

– Я считаю, что вы предупредили губернатора, – напрямик ответил я.

Он затрясся от хохота.

– Предупредил его? Еще бы! Разумеется, я его предупредил! Молодые глаза ни за что не углядели бы ни кротовой кочки, ни ведьмина кольца в траве, ни выступающего из земли корня, но с сединой, сын мой, к нам приходит мудрость. Как вы думаете, король отблагодарит меня?

– Вне всякого сомнения, – заверил его я. – И если вас такая цена устраивает, то Бог в помощь.

К этому времени мы уже прошли половину улицы и дошли до гостиницы. В не закрытом ставнем окне над нами все еще горел свет. Внезапно он погас. В окне появился человек, посмотрел на нас и тут же отпрянул; потом наружу высунулась костлявая рука и тихо затворила ставень. Я узнал и эту руку, и лицо – они принадлежали тому самому господину, которому вчера на кладбище я дал хорошего пинка.

– Итальянский доктор, – проговорил мастер Пори.

Тон, которым он произнес эти слова, показался мне странным. Я взглянул на него, но по его толстому лицу и лукавым глазкам было невозможно что-либо прочесть.

– Итальянский доктор, – повторил он. – Если б на месте капитана Перси был мой друг, я бы посоветовал ему остерегаться итальянского доктора.

– Этот ваш друг наверняка был бы благодарен вам за предупреждение, – отвечал я.

Мы прошли еще немного.

– И еще я предупредил бы этого моего чисто гипотетического друга, что вчера вечером итальянец и его хозяин о чем-то совещались.

– Вчера вечером?

– Да, вчера вечером. Я зашел к милорду, чтобы выпить вина, и таким образом прервал их конфиденциальную беседу. Во хмелю его милость был довольно болтлив, и кое о чем мне намекнул… – Тут мастер Пори по своему обыкновению разразился беззвучным смехом. – Не знаю, зачем я вам все это говорю, капитан Перси. Ведь вы и сами знаете, я на другой стороне, причем полностью и бесповоротно. Ну да ничего, сейчас я просто рассказываю вам то, что рассказал бы, будь я на вашей стороне. Надеюсь, что в этом нет вреда и я не предаю интересы милорда Карнэла, то бишь мои собственные, а? Как вы думаете?

Я не ответил. Я знал, что он не имеет ни малейшего понятия о чести, но зато в достатке наделен тем, что мастер Уильям Шекспир назвал «молоком сердечных чувств» [77]77
  У. Шекспир. «Макбет», акт I, сцена 5. (Пер. Б. Пастернака.)


[Закрыть].

– Его милость начинает беспокоиться, – продолжил он, помолчав. – Корабль, прибывший вчера, привез последние придворные новости. Все идет точно по пословице: с глаз долой, из сердца вон. А Бэкингем времени зря не теряет, знай кует железо, пока горячо. Говорят, он пользуется португальской водой, чтобы улучшить цвет лица, спит в маске, пропитанной особыми снадобьями, как это делали Валуа [78]78
  Валуа – династия французских королей, правившая в 1328–1589 гг.


[Закрыть], и от всего этого стал еще красивее, чем был. По три раза в неделю он меняет фасон своего платья, что пришлось очень по душе его величеству. Более того, если прежде принц Уэльский [79]79
  Принц Уэльский – титул, носимый наследниками английского престола с 1301 г.


[Закрыть]его терпеть не мог, то теперь Бэкингем стал его задушевным другом. Поэтому неудивительно, что милорд Карнэл хотел бы побыстрее возвратиться в Уайтхолл [80]80
  Уайтхолл – дворец английских королей, главная королевская резиденция в Лондоне. Уничтожен пожаром в 1697 г.


[Закрыть].

– Так пусть едет, – сказал я. – Корабль, что привез его, все еще здесь.

– Да, его корабль все еще здесь, – согласился мастер Пори. – Пройдет еще несколько недель, и к нам вновь прибудет «Счастливое возвращение» и привезет распоряжения Компании. Скажите, капитан Перси, у вас есть какие-либо сомнения относительно их содержания?

– Никаких.

– Тогда его милости нужно просто запастись терпением и дождаться прибытия «Счастливого возвращения». Наверняка он так и поступит.

– Наверняка, – ответил я.

К этому времени мы уже подошли к двери дома мастера Пори.

– Желаю вам удачи в переговорах с паспахегами! – сказал он, громко зевнув. – А я пойду спать. Кстати, вам когда-нибудь снятся сны, капитан Перси!? Мне нет – у меня слишком чистая совесть. Но если бы мне снились сны, то нынче это непременно был бы сон про итальянского доктора.

Его пунцовая физиономия и блестящие глазки исчезли за дверью. Я быстро зашагал дальше, к дому пастора. Свет утра был еще слаб, и дом с садом окутывала пелена тумана. Внутри все спали. По мокрым серым тропинкам я добрался до конюшни и разбудил Дикона.

– Быстро оседлай мне Черного Ламораля, – приказал я ему. – Среди паспахегов началось волнение, и мы с мастером Ролфом едем, чтобы уладить дело.

– А я с вами? – спросил он.

Я покачал головой:

– У нас уже есть двенадцать человек. Больше не надо.

Он занялся конем, а я вошел в дом. В прихожей негритянка Анджела посыпала пол свежесрезанным тростником, и я спросил ее, проснулась ли уже ее хозяйка.

На своей смеси английского с испанским она тихо ответила, что нет. Я прошел в свою комнату и вооружился, потом взбежал по лестнице на второй этаж, где в удобных покоях, среди роскоши, которую так презирала его душа, обитал мастер Джереми Спэрроу. Однако в спальне его не оказалось. У основания лестницы меня уже поджидала тетушка Аллен.

– Пастор ушел час назад, сэр, – объявила она. – В Арчерз-Хоуп кто-то помирает от лихорадки, вот и прислали лодку за его преподобием. До обеда ему не воротиться.

Я торопливо прошел мимо нее и вбежал в конюшню. Черный Ламораль был уже оседлан. Дикон подержал мне стремя.

– Удачи вам, сэр! Покажите этому сброду! Жаль, что я не еду с вами.

Он сказал это хмуро и с легкой завистью. Я знал, что он любит риск не меньше моего, и внезапное воспоминание о былых опасностях, пережитых вместе, принесло нам ощущение такой близости друг к другу, какого ни он, ни я не испытывали уже много дней.

– Я не беру тебя с собою, – объяснил я, – потому что ты нужен мне здесь. Мастера Спэрроу вызвали к умирающему, и его не будет еще несколько часов. Что до меня, то один Бог знает, как долго мне придется задержаться. До моего возвращения охраняй дом и сад. Ты знаешь, что я имею в виду. Не позволяй никому докучать твоей хозяйке.

– Конечно, сэр.

– И вот еще что. Вчера я обещал отвести ее в лес на той стороне перешейка. Так вот, когда она проснется, скажи ей от моего имени, что мне жаль лишать ее удовольствия, но теперь она не сможет погулять в лесу, даже если бы я сопровождал ее сам.

– Но ведь паспахегов тут нет, – буркнул Дикон.

– Кроме паспахегов у меня есть и другие враги, – резко ответил я. – Делай, что я велю, и избавь меня от своих замечаний, Скажи ей, что у меня есть веские причины просить ее не выходить из дома до моего возвращения. Как бы то ни было, она ни в коем случае не должна покидать пределов сада.

Я подобрал поводья, и Дикон отошел в сторону. Проехав несколько шагов по мокрой от росы траве, я повернулся в седле и сказал:

– Я полагаюсь на тебя, Дикон.

Его загорелое лицо залилось краской. Он поднял руку и, как в старые времена, отдал мне честь.

– Я так и понял, мой капитан, – ответил он, и я уехал успокоенный.

Глава XIII
В которой «Санта-Тереса» перемещается вниз по течению

Через час мы с Ролфом подъехали к блокгаузу [81]81
  Блокгауз – отдельное деревянно-земляное или каменное оборонительное сооружение, рассчитанное на круговую оборону и используемое в качестве опорного пункта.


[Закрыть], построенному в лесу на полпути между плантациями белых жителей поселка Паспахег и индейской деревней. Гарнизон там оказался порядочный, лазутчики уже были высланы, и никто не придавал особого значения тому, что деревня паспахегов бурлит и воины раскрасили себя черной краской.

В блокгаузе был и Чанко-христианин. Я подозвал его, и по мере того как мы слушали его рассказ, тревога наша возрастала.

– Тридцать воинов! – воскликнул я, когда он кончил. – И они раскрасились не только черной краской, но и желтой, а щеки выкрасили в красный цвет: стало бить, намерены сражаться насмерть. А сейчас перед походом они танцуют танец войны! Чтобы умиротворить это осиное гнездо, надо отправляться немедля. Господа защитники блокгауза, в нашем отряде всего двенадцать человек, и, вполне возможно, паспахеги заставят нас отступить. В этом случае мы будем драться здесь. Поэтому смотрите в оба и будьте готовы выслать людей нам на подмогу. Пошли, ребята!

– Постойте, капитан Перси, – остановил меня Ролф. – Скажи, Чанко, а где император?

– Пять дней назад он был с жрецами в Уттамуссаке, – ответил индеец. – Вчера, когда солнце стояло высоко в небе, он был в хижине вождя племени чикахомини. Он все еще пирует там. Чикахомини и паухатаны зарыли топор войны.

– Жаль, – заметил я, – пока они снимали скальпы друг с друга, я мог меньше беспокоиться за свой собственный.

– На мой взгляд, лучше всего сразу ехать к Опечанканоу, – сказал Ролф.

– Поскольку до него всего три мили, я согласен, – ответил я.

Мы оставили прогалину, на которой был построен блокгауз, и углубились в лес. В девственных виргинских лесах деревья стоят довольно далеко друг от друга и только сверху сплетены вместе вездесущими лианами. Подлеска было немного, и мы могли двигаться быстро, Ролф и я ехали впереди. К этому времени лучи солнца уже проникали сквозь древесные кроны, и туман на глазах рассеивался. Лес вокруг нас и над нами и под копытами наших лошадей, ступавших по подстилке из палых листьев, был желт, как золото, и красен, как кровь.

– Послушай, Ролф, – сказал я, прервав наше долгое молчание, – ты веришь тому, что индейцы рассказывают об Опечанканоу?

– О чем ты? О том, что он не был родным братом Паухатана, а только его побратимом?

– Нет, о другом. О том, что много-много лет назад он пришел в Виргинию из какой-то далекой земли на юго-западе?

– Не знаю, – задумчиво ответил он. – Он и похож и не похож на тех, кем управляет. Его глаза говорят о недюжинном уме, а черты лица благороднее, чем у здешних индейцев…

– Зато сердце чернее, – сказал я. – Он странный и очень хитрый дикарь.

– Согласен: странный и хитрый, – ответил Ролф. – Хотя, в отличие от тебя, я не верю, что его расположение к нам – всего лишь маска.

– Верь или не верь, но это так. Это темное, холодное, неподвижное лицо – маска. Изумление при виде лошадей, кольчуг, мушкетов и голубого бисера – тоже маска. Я уверен, что в один прекрасный день он ее сбросит. А вот и деревня.

До разговора с Чанко-христианином мы собирались в деревню паспахегов, а не чикахомини, а, выехав из блокгауза, скакали довольно быстро. Тем не менее оказалось, что нас уже ждут – на окраине деревни мы были с обычными дикарскими церемониями встречены вождем и главными воинами племени. Оставалось только вспомнить наш давний вывод о том, что новости индейцам передают речные рыбы и быстрокрылые птицы.

Встреча была устроена по всем правилам: нам поднесли дары, состоящие из оленины, рыбы, лепешек из каштановой муки, тыквенных бутылей с хмельным индейским пивом, заставили полюбоваться на дикарскую пляску, исполненную дюжиной молодых воинов, и оглушили невообразимым адским шумом. Затем, по нашей просьбе, нас отвели в деревню, к хижине, стоящей в ее центре. Вокруг хижины толпились воины самого Опечанканоу из Уттамуссака, Орапакса и Веровокомоко, отобранные императором за силу и хитрость, а на траве под кроваво-красным камедным деревом сидели императорские жены, накрашенные, покрытые татуировкой, в длинных ожерельях из жемчуга и медных бусин. За женами толпились женщины и дети чикахомини, а вокруг высокой стеной стоял багряный лес.

Циновка, закрывавшая вход в хижину, приподнялась, и нам навстречу с приветственным жестом вышел молодой индеец. Это был Нантокуас, брат леди Ребекки и единственный индеец (не считая, конечно, его покойной сестры), который всегда был мне по душе. Разумеется, он был дикарь, но он был храбр, благороден, учтив и правдив, как настоящий христианский рыцарь.

Ролф спрыгнул с коня и, подойдя к молодому вождю, обнял его. Нантокуас часто и подолгу гостил у сестры и ее мужа в те счастливые дни в их доме в Варине, когда они еще не отправились в свое злополучное путешествие в Англию, из которого ей не суждено было вернуться. Ролф любил его и в память о жене, и потому, что его нельзя было не полюбить.

– А я думал, что ты в Орапаксе, Нантокуас! – воскликнул он.

– Я был там, брат мой, – ответил индеец приятным низким голосом, так похожим на голос его сестры. – Но Опечанканоу пожелал отправиться в Уттамуссак, к нашему святилищу и могилам прежних верховных вождей. Я теперь командую многими его воинами, и мне пришлось пойти с ним. Сейчас Опечанканоу в этой хижине. Он просит моего брата и капитана Перси войти.

Нантокуас приподнял циновку и вошел вслед за нами. Мы прошли по традиционному извилистому проходу, приподняв еще с полдюжины висящих циновок, и наконец добрались до центрального помещения, где нас ожидал человек, которого мы искали.

Он сидел у небольшого очага, где горел красный огонь, почти не освещавший комнату, погруженную в полумрак. Отблески пламени падали то на перья, воткнутые в завязанную узлом прядь волос, оставленную на его бритой голове, то на нож и томагавк, засунутые за сплетенный из ковыля пояс, то на плащ из меха выдры, свисающий с его плеча и закрывающим колени. Никто не знал, сколько ему лет. Говорили, что он старше Паухатана, а Паухатан, когда умер, был уже очень стар. Однако Опечанканоу выглядел как мужчина в расцвете лет: тело у него было сильное, кожа гладкая, глаза молодо блестели. Когда он поднялся, чтобы приветствовать нас, и Нантокуас встал рядом с ним, могло показаться, что он старше своего племянника самое большее на двадцать лет.

Дело, по которому мы приехали, не терпело отлагательств. Мы едва дождались конца длинной речи императора, после чего Ролф коротко изложил суть нашей жалобы на паспахегов. Индеец выслушал нас; затем голосом, который всегда вызывал в моем воображении картину некоего холодного, неподвижного, бездонного озера, чернеющего под нависшими скалами, сказал:

– Мои братья могут ехать спокойно. Паспахеги смыли с себя черную краску. Если мои братья поедут в их деревню, то найдут там трубку мира.

Мы с Ролфом переглянулись.

– Я послал к паспахегам гонцов, – продолжал император, – и поведал им о моей любви к белым людям и о тех добрых чувствах, которые белые люди питают к индейцам. Я сказал им, что Нематтанау был убийца, и его смерть была справедливым воздаянием. Теперь они удовлетворены. Их деревня так же спокойна, как этот зверь у моих ног.

И он указал на ручную пуму, которая лежала подле его мокасин. Это сравнение показалось мне зловещим.

Невольно Ролф и я посмотрели на Нантокуаса.

– Это правда, – подтвердил он, – я только что воротился из деревни паспахегов. Я сам передал им слова Опечанканоу.

– Что ж, раз дело уже улажено, мы можем ехать домой, – сказал я, вставая. – Разумеется, мы могли утихомирить паспахегов одной рукой и к тому же преподать им урок, который они нескоро бы забыли, но по доброте душевной и желая избежать лишних хлопот, мы предпочли обратиться к Опечанканоу. Губернатор благодарит его за оказанную помощь.

Лицо Опечанканоу озарилось улыбкой, но только па мгновение.

– Разве Опечанканоу не любит белых людей? – промолвил он. – Когда-нибудь он сделает для них еще больше.

Мы вышли из хижины, сели на коней и покинули темнолицего императора и деревню с ее раскрашенными жителями, желтыми от ягод зарослями тутовника и кроваво-красными камедными деревьями. Нантокуас дошел с нами, шагая рядом с конем Ролфа и время от времени рассказывая нам своим мелодичным глубоким голосом ту или иную лесную новость. В блокгаузе мы получили подтверждение слов императора. От паспахегов уже приходило посольство с дарами, и была выкурена трубка мира. Лазутчики тоже сообщили, что все воинственные приготовления в деревне прекращены. В ней опять воцарилось спокойствие под стать туманной, мглистой, убаюкивающей погоде последних дней.

Опасность как будто миновала, однако у нас не было уверенности, что здесь не кроется какая-то хитрость. Мы с Ролфом посовещались и в конце концов решили, что он, всегда бывший нашим представителем на переговорах с индейцами в силу особых с ними отношений, останется в блокгаузе с половиной отряда, а я поеду с донесением к губернатору. Я попрощался с ним и с Нантокуасом и, поскакав обратно в Джеймстаун, достиг города на несколько часов раньше, чем меня там ждали.

Я въехал в ворота палисада вскоре после полудня, и еще час ушел у меня на доклад губернатору. Когда он наконец отпустил меня, я поспешил к дому пастора. Проезжая мимо гостиницы, я взглянул вверх, на окно, из которого на рассвете на меня смотрел итальянский доктор. В этот раз на меня никто не смотрел, окно было наглухо закрыто ставнями, а у двери против обыкновения не торчали французские прохвосты, состоявшие на жалованье у лорда Карнэла. Проехав еще несколько ярдов, я неожиданно встретился с его милостью лицом к лицу – он как раз выходил из переулка, спускающегося к реке. Увидев меня, он заметно вздрогнул и поднес руку ко рту. Я слегка кивнул ему и проехал мимо. Неподалеку от дома, у ворот кладбища, мне повстречался мастер Джереми Спэрроу.

– Рад вас видеть, – воскликнул он. – Ну как, индейцы успокоились?

– Пока что да. А как ваш больной?

– Хорошо, – серьезно сказал он, – два часа назад я закрыл ему глаза.

– Стало быть, он умер, – промолвил я. – Что ж, теперь у него есть одно преимущество перед живыми: он избавлен от всех бед и забот. А что, вас опять к кому-нибудь вызвали? Вы так быстро шагаете прочь от дома.

– По правде говоря, – ответил он, – я только что узнал о волнении среди язычников и очень встревожился. Вам, конечно, виднее, но, по моему разумению, вам не следовало разрешать вашей жене идти сегодня на прогулку в лес. Вот я и решил перейти перешеек, чтобы от греха подальше отвести ее домой.

– Идти на прогулку в лес? – медленно повторил я. – Так она сейчас в лесу? С кем?

– С Диконом и Анджелой, – ответил он. – По словам тетушки Аллен, они ушли через час после восхода солнца. Я думал, что вы…

– Нет, – перебил его я, – напротив, я велел передать ей, чтобы она не выходила из сада. Ей грозит опасность не только от индейцев.

Я был вне себя от гнева, но кроме гнева мною владел еще и страх.

– Я сейчас же поеду и отвезу ее домой, – сказал я.

Говоря это, я случайно посмотрел в сторону форта и судов, стоящих на якоре под его стенами. Что-то в этой картине было не так. Я посмотрел еще раз и понял – не хватает одного корабля, такого знакомого и ненавистного.

– Где «Санта-Тереса»? – спросил я, и страх еще сильнее сжал мое сердце.

– Нынче утром она отплыла вниз по реке. Я видел ее недавно, когда возвращался из Арчерз-Хоуп. Она стоит на якоре в середине реки, там, где в Джеймс впадает большой ручей. Но почему она покинула свою обычную стоянку?

Мы переглянулись, и в глазах другого каждый прочел ту мысль, которую сам не осмеливался высказать вслух,

– Вы можете взять гнедую кобылу, – сказал я с нарочитой легкостью, потому что на сердце мне словно навалился тяжелый камень, – и мы поедем в лес. Я думаю, что там все в порядке. Наверняка она надевает сейчас вепок из вьюнков или играет с белками, или спит на куче красных листьев, положив голову на колени Анджелы.

– Наверняка, – ответил он. – Не теряйте времени. Я оседлаю кобылу и догоню вас через две минуты.