Текст книги "Я буду любить тебя..."
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Восхищенно бранясь и крякая, пираты остались на месте, одни стали спускать на воду шлюпки, другие принялись раздевать тело Рыжего Джила. Пэрдайс, Испанец, двое могильщиков и громила, которого я ранил в плечо, проворно зашагали следом за мной.
Когда я и эта пятерка подошли к потухающему костру, все сидевшие вокруг него тотчас вскочили на ноги.
– Спэрроу, – непринужденно начал я, – нам, как всегда, везет! Я встретил здесь компанию флибустьеров и открыл им, что я тот самый Керби, которого несправедливый свет называет гнуснейшим из неповешенных разбойников. Я также рассказал, как галеон, захваченный мною несколько месяцев тому назад, затонул вчера вместе со всей командой, так что в живых не осталось никого, кроме нас. Я убедил этих джентльменов избрать меня своим капитаном, и мы сейчас же садимся на корабль и отправляемся обратно в Вест-Индию, откуда нам и не следовало уходить. Не смотрите на меня так, Спэрроу, вам не о чем беспокоиться: вы остаетесь моим старшим помощником и правой рукой.
Тут я обернулся к пятерым разбойникам, составлявшим мой эскорт:
– Джентльмены, перед вами мой старший помощник, Джереми Спэрроу. Он сильно увлечен богословием, но это нисколько не умаляет его влечения к галеонам и прочим испанским судам. А это – Дикон Димон, он был у меня матросом. Вот этот джентльмен без шпаги – мой пленник, я захватил его на последнем из потопленных мною кораблей. Каким образом он, англичанин, очутился на испанском барке, я выяснить не успел. Дама также является моей пленницей.
– Право же, по справедливости это мы должны быть ее невольниками, ибо она берет в плен все мужские сердца, – молвил Пэрдайс, низко кланяясь моей несчастной пленнице.
Пока он произносил эти слова, в наружности пастора произошла разительная перемена. Его серьезное, суровое, прорезанное глубокими морщинами лицо разгладилось и помолодело само малое лет на десять, в глазах, которые совсем еще недавно были полны возвышенных слез, заплясали озорные чертики, строгие губы обмякли и растянулись в бесшабашной ухмылке. Голову в ореоле пышных седых волос он развязно склонил набок; теперь и лицо его, и поза, и весь облик излучали шельмовскую веселость, совершенно не поддающуюся описанию.
– Черт побери, капитан! – вскричал он. – Вам опять повезло! Вот помяните мое слово, скоро родится поговорка: «Удачлив, как Керби!» Подумать только, вы снова капитан, я снова ваш помощник, у нас снова есть корабль и мы снова будем
Просторы бороздить,
Испанцев крепко бить,
А ну, возьмемся дружно,
Чтоб всех их потопить!
– Тьфу, пропасть, не могу петь – такая сушь в глотке! Чтобы как следует ее промочить, мне, наверно, потребуется весь херес, который мы захватим на следующем галеоне!
Глава XXIII
В которой мы пишем на песке
День за днем ветер наполнял наши паруса и пел в снастях, и день за днем мы плыли по синим волнам к островам юга. Мир вокруг дышал сладкой истомой, казалось, он был слишком ленив и безучастен, чтобы замышлять дурное. Мы, заброшенные странной прихотью судьбы на пиратский корабль, держали наши жизни в наших руках и пребывали в такой близости от смерти, что в конце концов стали ее презирать. У нас не было времени размышлять, нужно было смеяться и смешить других, угрожать и бахвалиться, часто разлучать шпагу с ножнами, изображать полную беззаботность и всегда оставаться настороже: изо дня в день, каждую минуту. Корабль превратился в театральную сцену, и мы, актеры, были достойны самых бурных аплодисментов. О том, сколь хороша была наша игра, свидетельствовал тот факт, что, когда судно достигло Вест-Индии, я все еще был капитаном, пастор – моим помощником, а оказавшаяся на борту женщина не понесла ни малейшего урона – напротив, ее чтили, словно королеву. Самая просторная каюта была отдана ей, ют тоже стал ее владением – там она гуляла; мы воздавали ей фантастические почести, снимали перед нею шляпы, кланялись, потом церемонно пятились назад. Мы были ее личной охраной – гвардейцами королевы – я, и милорд Карнэл, и Спэрроу, и Дикон. Мы все стояли между нею и командой корабля.
Мы делали все, что могли, и оказалось, что можем мы очень многое. Когда я вспоминаю, какие песни распевал пастор и как он, сидя верхом на пушке, смешил до колик развалившихся на палубе пиратов, заставляя свой голос звучать то из трюма, то с кормы, то с верхушки мачты, то от золоченой русалки на носу, я не могу удержаться от смеха. Иногда для него расчищали место, и он играл перед пиратами, как когда-то перед публикой в партере театра. Они хохотали, плакали, восторженно ругались – все, кроме Испанца, который всегда был мрачен как туча, и Пэрдайса, который только улыбался, словно томный лорд, наблюдающий за представлением из боковой ложи. Длинными праздными днями, когда снасти гудели под ветром, будто огромная волынка, и в небе не виднелось ни облачка, а до галеонов все еще было далеко, пираты играли в кости и пили вино. Дикон играл вместе с ними и учил их ругательствам и проклятиям, которые были в ходу в наемных отрядах, воевавших в Нидерландах. Дневную выдачу вина членам команды я приказал ограничить, а когда они злились и хватались за ножи, я всем своим видом показывал, что мне на это наплевать. Для них это был своего род каприз, забава, которой они никак не могли натешиться: делать вид, будто они плавают под началом Керби. И чтобы не испортить потехи, пока она превосходила занимательностью любую другую, они продолжали повиноваться мне, как если бы я и в самом деле был этим свирепым морским волком.
Между тем время шло, хотя и еле-еле, и мы наконец достигли Багамских островов, рубежа обширных охотничьих угодий испанцев и флибустьеров, границы царства красоты, злодейства и страха. Мы не спеша плыли мимо островов, высматривая добычу.
Море было синим-синим и только по утрам и вечерам вспыхивало кроваво-красным, или разливало по своей тихой глади все золото Индий, или превращалось в безбрежный бледно-зеленый луг, расцвеченный там и сям аметистовыми бликами. Когда наступала ночь, оно как зеркало отражало большие и малые звезды, словно попадая в золотую сеть, раскинутую от горизонта до горизонта. Корабль взрезал эту сеть и оставлял за собой белый огненный след. Воздух благоухал, острова были несказанно прекрасны, покинутые и испанцами, и индейцами, покрытые густыми зарослями со множеством змей. Рифы, лагуны, сверкающие на солнце пляжи, зеленые веера пальм, пурпурные птицы, мириады цветов – мы словно хмелели от пестроты красок, ароматов, жары, от чудес этого фантастического мира. Иногда в хрустальных прибрежных водах мы проплывали над садами морских богов и, глядя вниз, видели под собою алые и лиловые цветы и колышущиеся тенистые леса, где вместо колибри сновали радужные рыбки. Однажды мы увидали затонувший корабль. Кто знает, сколько золота подарил он и без того несметно богатому океану и сколько мертвецов покоится под его разъеденными тлением палубами. От нашего судна бросались врассыпную разноцветные рыбешки, золотистые, испещренные алыми крапинками и полосами, серебристо-фиолетовые. Рядом, сопровождая нас, плыли дельфины, тунцы, проносились летучие рыбы. Порой с островов прилетали стайки маленьких птичек, а временами вода покрывалась пышными тускло-красными цветами – это были медузы, выглядевшие как цветы и жалившие как крапива. Если случалось налететь буре, то, побесновавшись и попугав, она скоро уносилась прочь, и море снова смеялось. А когда солнце садилось, на востоке всходила такая луна, что ее сияния хватило бы, чтобы осветить все до единого королевства эльфов и фей. Упоительная, полная неги красота царила здесь, безраздельно властвуя над морем и островами.
Но люди, и мы среди прочих, являлись сюда для и хоты, а не для того, чтобы собирать цветы. Изо дня и день мы высматривали, не покажется ли где испанский парус – неподалеку пролегал путь золотых и серебряных караванов, и от них могли отбиться одинокая каравелла, галеас или галеон. Наконец в прозрачной зеленой бухте безымянного островка, куда мы зашли за водой, нам попались два карака [112]112
Карак – вооруженный торговый корабль больших размеров.
[Закрыть], пришедшие туда с той же целью, с грузом дорогих тканей и драгоценностей. Еще через неделю в проливе между двумя островками, похожими на окрашенные солнцем облака, нам повстречался огромный галеон. Мы бились с ним с восхода до полудня, продырявили ядрами его корпус, подавили пушки, затем взяли его на абордаж и обнаружили в трюмах много золота и серебра. Когда битва окончилась и сокровища были перегружены на наш корабль, мы четверо встали плечом к плечу на палубе медленно уходящего под воду галеона, загораживая собой толпу пленных: мужчин, которые храбро сражались, бледных священников и дрожащих женщин. Те, к кому мы стояли лицом, пребывали в отличном расположении духа: у них было и золото для азартных игр, и богатые одежды, и пленники, над которыми можно было покуражиться. Но когда я приказал испанцам спустить на воду шлюпки и плыть к одному из ближайших островов, захватив с собой священников и женщин, настроение команды тут же изменилось. Мы пережили ту бурю, хотя я до сих пор не понимаю, как это нам удалось. Я действовал так, как действовал бы на моем месте Керби: орал на экипаж, точно на свору непослушных собак, обращал острие шпаги то туда, то сюда, грозя прикончить любого, кто сунется, в общем вел себя так, будто мне сам черт не брат и я убежден в полной своей неуязвимости. Милорд стоял рядом со мною, угрожающе размахивая абордажной саблей, а Дикон, вторя мне, сыпал ругательствами и как дубинкой размахивал своей длинной шпагой. Но спас положение преподобный Спэрроу. В конце концов разбойников одолел смех, и Пэрдайс, выступив вперед, побожился, что такой капитан и такой помощник стоят того, чтобы ради них оставить в живых тысячу испанцев. Чтобы сделать приятное Керби, продолжал он, команда па сей раз изменит своему старинному правилу и отпустит пленных, хотя нельзя не признать, что это очень странно: ведь Керби имеет обыкновение запирать всех пленников в трюме, а затем поджигать их корабль. По окончании этой речи Испанец вскипел и прыгнул на меня как рысь. Пэрдайс подставил ему ножку, и он растянулся на палубе. Пираты опять загоготали, и когда он попытался броситься на меня еще раз, удержали его силой.
Стоя на палубе тонущего галеона, я смотрел, как лодки, переполненные испуганными людьми, устремляются в сторону острова. Чуть позже, когда я вернулся к себе на полуют, абордажные крючья отцепили, и между кораблями стала быстро шириться синяя полоса воды, я взглянул на пиратов, толпящихся внизу, на шкафуте, и вдруг ясно понял, что конец нашего представления уже близок. Я не мог знать, сколько дней, недель, часов пройдет, прежде чем огни в театре погаснут, быть может, они догорят до следующего боя, но затем короткая трагикомедия придет к развязке.
Я отвернулся и, сойдя с полуюта, повстречал у подножия трапа Спэрроу.
– Я бранил этих разбойников, пока у меня волосы не стали дыбом, – уныло сказал он. – Господи, прости мне мое прегрешение! Мне пришлось согнуть в кружок три железных полупики, чтобы показать этим нечестивцам, что с ними будет, если они станут слишком сильно меня искушать. А еще я спел им все скабрезные и кровожадные песни, какие только знал, когда еще был нераскаявшимся грешником. Я переходил от роли головореза к роли шута, пока у этих каналий не отвисли челюсти. Боюсь, я навсегда погубил свою душу, но могу поручиться – сегодня у нас мятежа не будет. Хотя, может быть, он разразится завтра.
– Вполне возможно, – отвечал я. – Пойдемте ко мне, подкрепимся. Я ничего не ел со вчерашнего дня.
– Сначала я хочу поговорить с Диконом, – сказал он и направился к носовому кубрику, а я вошел в капитанскую каюту. Здесь я нашел мистрис Перси: она стояла на коленях у скамьи под кормовым окном, положив голову на вытянутые руки, и распущенные темные волосы окутывали ее словно плащ. Когда я позвал ее, она не ответила. Охваченный внезапным страхом, я наклонился и коснулся ее стиснутых пальцев. Она вздрогнула всем телом и медленно подняла ко мне белое, без кровинки, лицо.
– Вы вернулись? – прошептала она. – Я думала, что вы никогда не вернетесь… что они вас убили. Я молилась, перед тем как покончить с собой.
Я взял ее судорожно сжатые руки и с усилием разъединил их, чтобы привести ее в чувство. Она была так бледна, так холодна и говорила так странно!
– Упаси меня Бог умереть теперь, сударыня! – молвил я. – Вот когда я не смогу более служить вам, тогда мне станет все равно, как скоро я умру.
Она продолжала глядеть на меня широко раскрытыми невидящими глазами.
– Пушки! – вскрикнула она вдруг, вырвав свои руки из моих и зажав ими уши. – Пушки! Как они гремят… Крики – слышите? И топот, и опять пушки, опять!
Я налил вина, заставил ее выпить, потом сел рядом и начал ласково повторять снова и снова, что и грохот пушек, и крики, и топот ей только чудятся, и что все это уже миновало. Она лишь всхлипывала без слез, но наконец успокоилась, встала с колен и позволила мне довести себя до своей каюты. Здесь, потупив взор, она тихо поблагодарила меня все еще дрожащими губами и исчезла за дверью. Ее ужас и волнение удивили меня – ведь она редко обнаруживала свои чувства, но в конце концов я рассудил, что при нынешних обстоятельствах это не так уж и удивительно.
Мы плыли все дальше – сначала на юг, к Кубе, потом на север, обратно к Багамским островам и проливам Флориды, везде высматривая испанские корабли с их золотым грузом. Театральные огни все еще горели, иногда ярко, иногда так тускло, что, казалось, еще немного – и они погаснут. Мы, актеры, с неослабевающим усердием играли свои роли в этом безумном спектакле, однако мы знали, что, несмотря на все наши усилия, на нас стремительно и неотвратимо надвигается тьма.
Если бы это было возможно, мы сбежали бы с корабля, чтобы попытать счастья в испанских водах, в открытой лодке, захватив немного пищи и воды. Но пираты зорко следили за нами. Они называли меня Керби и капитан и для потехи исполняли мои команды с нарочитой покорностью, весело смеясь и подобострастно снимая передо мною шляпы, но я все равно оставался их пленником, как и те, кого я привел с собою на корабль.
Однажды на нашем пути попался небольшой остров, похожий формой на ущербную луну. Нам как раз надо было пополнить запас воды и, осторожно пройдя между рогами этого полумесяца, мы бросили якорь в феерической бухте, с синей и прозрачной как хрусталь водой. На островке стоял невысокий холм, весь, от подножия до вершины, розовый от буйного цветения, так что под огромным шатром из цветущих деревьев нельзя было разглядеть ни одного пятна зелени. Чуть поодаль тянулся небольшой серебристый пляж, усыпанный прелестными ракушками. До нас доносились шум водопада и ленивый шепот прибоя, благоухание цветов и плодов, и неодолимое желание высадиться на эту землю охватило нас. Шесть человек остались на борту, а все остальные отправились на берег. Одни пираты покатили пустые бочонки туда, где шумел водопад, другие углубились в лес, чтобы вернуться оттуда с грузом сочных душистых плодов, подстреленных кроликов, игуан и прочей дичи; третьи рассеялись по пляжу, рассчитывая отыскать черепашьи яйца, а если повезет, то и самих черепах. Они смеялись, пели, громко бранились, пока остров не наполнился веселыми звуками их голосов. Словно расшалившиеся дети, они перекликались друг с другом, с раскричавшимися птицами, с эхом, звеневшим в цветущем лесу на холме.
На песке в тени могучего дерева, стоящего на опушке, я расстелил кусок полотна, и королевская воспитанница cела на него, похожая в лучах заходящего солнца на фею этого сказочного островка. К этому времени мы остались на пляже одни. Охотники за черепашьими яйцами, ведомые Диконом, уже перебрались на другой конец сверкающего песчаного полумесяца, из чащи слышался громкий смех сборщиков фруктов и неслась разудалая песня, которую пел мастер Джереми Спэрроу. В числе прочих в лес за фруктами ушел и милорд Карнэл.
Отойдя немного вглубь от опушки, я крикнул Спэрроу, чтобы он не забирался слишком далеко. Когда я воротился к тенистому дереву и расстеленному под ним полотну, жена моя, держа в руке остроконечную раковину, писала что-то на песке. Моего приближения она не видела и не слышала; я тихо встал у нее за спиной и стал смотреть, что она пишет. Это было мое имя. Она написала его три раза, медленно и тщательно выводя буквы. Потом, почувствовав, что я стою рядом, бросила на меня быстрый взгляд, улыбнулась, стерла мое имя и написала подряд имена Спэрроу, Дикона и короля, а затем пояснила:
– Это чтобы не позабыть грамоту.
Я опустился на песок у ее ног, и какое-то время мы сидели молча. Солнечные лучи, проходящие сквозь переплетение цветущих ветвей, разбросали по ее платью и волосам яркие золотые блестки. Ее щеки покрывал румянец, нежно-розовый, как осеняющие нас цветы, глаза были темны и глубоки, как царящий в лесу сумрак. Смех и песня звучали теперь едва слышно, солнце на западе близилось к горизонту, и по морю разливался его чудный, безмятежный свет.
– В прошлом году мы устроили при дворе представление на сюжет из «Одиссеи», – промолвила она, прервав наконец наше долгое молчание. – Действие происходило на острове Калипсо [113]113
Калипсо – в греческой мифологии дочь титана Атланта, владелица острова Огигии. Калипсо была влюблена в Одиссея и держала его у себя в плену семь лет.
[Закрыть]. Роль Калипсо играла я. Остров был сбит из досок, застланных зеленым бархатом, и на нем был маленький пригорок, сплошь покрытый розами из розового шелка. Внизу было нарисованное синее море, а наверху – нарисованное синее небо. Мои нимфы танцевали вокруг украшенного розами пригорка, а я сидела на настоящем камне у нарисованного моря и вела беседу с Одиссеем – милордом Бэкингемом, одетым в золоченые доспехи. То был утомительный солнечный день, странный и фантастический, но все же не такой странный и фантастический, как этот.
Она замолчала и снова принялась чертить на песке. Я глядел, как движется ее тонкая белая рука. «Как долго еще это продлится?» – написала она.
– Не знаю. Думаю, недолго.
Она написала: «Если в конце у нас останется время и вы увидите, что другого пути нет, вы убьете меня?»
Я взял у нее ракушку и написал под ее вопросом свой ответ.
Между тем стоящий за нами лес умолк, и в нем наступила та глухая мертвая тишина, что отделяет звуки дня от звуков ночи. Солнце опустилось еще ниже, и вода сделалась такой же розовой, как цветы над нашими головами.
– Если бы вы могли сейчас все изменить, вы сделали бы это? – спросил я. – Вернулись бы назад в Англию, где вы были бы в безопасности?
Она взяла горсть песка и медленно пропустила его между пальцами.
– Вы же знаете, что нет, – ответила она. – Не вернулась бы, даже если б знала, что конец наступит уже сегодня. Вот только… только… – Она вдруг отвернулась от меня и обратила взор к далекой линии горизонта. Я больше не видел ее лица, а только сумрак волос и вздымающуюся грудь.
– Быть может, моя кровь будет на ваших руках, – прошептала она, – зато ваша падет на мою душу.
И, отвернув лицо еще дальше, она закрыла глаза рукой. Я встал и наклонился над ней так низко, что мог бы прикоснуться губами к ее поникшей голове.
– Джослин, – произнес я.
В это мгновение возле нас упала ветка с желтыми плодами, и из леса, неся ворох ярких причудливых цветов, нм шел лорд Карнэл.
– Я возвратился, чтобы положить эти плоды к вашим ногам, сударыня, – объяснил он, пристально глядя на нас своими черными глазами. – Примите их как дар одного осадного пленника другой бедной пленнице. – С этими словами он бросил свои цветы ей на колени. – Сплетите себе из них венок, леди. Ведь они так хороши, что почти достойны вас.
Она тронула лепестки равнодушными пальцами, сказала, что цветы и впрямь красивы, потом встала, и они посыпались на песок.
– Я ношу только те цветы, которые собрал для меня мой муж, милорд, – сказала она.
Голос ее звучал устало и жалобно, глаза туманила пелена непролитых слез. Его она ненавидела; меня не любила, однако была вынуждена обращаться ко мне за помощью на каждом шагу; к тому же она уже много недель находилась на краю гибели, и все это время с непоколебимой твердостью смотрела в зияющую перед нею бездну.
– Милорд, – сказал я, – вы знаете, в каком направлении мастер Спэрроу повел матросов. Не могли бы вы вернуться и позвать их обратно? Солнце уже заходит, скоро совсем стемнеет.
Он перевел взгляд с нее на меня, брови его сдвинулись, губы плотно сжались. Нагнувшись, он подобрал упавшие цветы и начал неторопливо разрывать их в клочья, пока все розовые лепестки не рассыпались по песку.
– Мне надоели ваши просьбы, которые есть не что иное, как подслащенные приказы, – процедил он. – Коли вам неймется, идите за своими матросами сами. Мы здесь один на один, и я отсюда не сдвинусь. Я сделаю то, что повелел мне король: останусь с несчастной дамой, которую вы низвели до положения пленницы и игрушки пиратской шайки.
– У вас, милорд Карнэл, нет шпаги, – ответил я, – и потому вы можете лгать безнаказанно.
– Но в вашей власти вернуть мне ее! – вскричал он с плохо скрытым нетерпением.
– Я вовсе не рвусь помогать своим врагам, милорд. И не лишу мастера Спэрроу вашей шпаги.
Прежде чем я понял, что он хочет сделать, он шагнул ко мне и ударил меня по лицу.
– Ну как, это прибавит вам рвения? – проговорил он сквозь зубы.
Я схватил его за запястье, и несколько мгновений мы стояли так, побелев от ярости и тяжело дыша. Но в конце концов я отбросил его руку и отступил.
– Я не стану драться со своим пленником, – сказал я. – Пока названная вами дама остается на пиратском корабле вместе с вельможей, который более меня повинен в том, что она там очутилась, я не буду подвергать свою жизнь ненужному риску.
Я повернулся к мистрис Перси и, подав ей руку, повел ее к шлюпкам. Пираты, ушедшие в лес, уже возвращались, я слышал, как они продираются сквозь заросли, и собиратели черепашьих яиц тоже спешили назад, вырисовываясь черными силуэтами на фоне багрового неба. Мы покинули волшебную бухту еще до наступления темноты, а когда взошла луна, островок уже выглядел всего лишь далеким серебристым парусом на краю сверкающего звездами небосвода.
