Текст книги "Я буду любить тебя..."
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Глава XIX
В которой к нам присоединяются неожиданные попутчики
Ветер, дувший до сих пор неистовыми порывами, выровнялся и набрал еще большую силу. Но небу неслись тяжелые низкие тучи, сосны гнулись и скрипели, река торопливо несла свои воды прочь – казалось, сама земля стала беглянкой, спешащей во весь дух к океану. С дальней стороны перешейка доносился протяжный вой волков, в роще за церковью рычала пума. Лежащий перед нами город был темен и недвижим, как могила; из сада, по которому мы шли, нельзя было видеть огни в доме губернатора.
– Я понесу ваш узел, сударыня, – сказал кто-то позади нас. Это был голос пастора, сам он уже стоял рядом с нами.
Секунду помешкав, я со смехом ответил:
– Мы отправляемся не на увеселительную прогулку, дорогой Спэрроу. В гостиной сейчас тепло, топится камин. В такую ветреную ночь вашему преподобию лучше всего вернуться туда.
Однако, вместо того чтобы уйти, он забрал у мистрис Перси ее узел.
– Послушайте, преподобный сэр, мы больше не принадлежим к вашей пастве, – сказал я уже с некоторым раздражением. – Мы переселяемся в другой приход. Мы сердечно благодарим вас за гостеприимство и желаем спокойной ночи.
Говоря, я попытался отобрать у него узел, но он засунул его под мышку и, обогнав нас, отпер садовую калитку.
– Я, кажется, забыл вам сказать, – заметил он, – что достопочтенный мастер Бак уже оправился от малярии и завтра возвращается в город. Так что в его доме и церкви я больше не хозяин, и у меня нет ни прихода, ни паствы. И общем, я теперь человек вольный и могу делать что хочу. Вы позволите мне отправиться с вами, сударыня? В пути вам могут повстречаться драконы, а двое защитников уберегут от них принцессу лучше, чем один. Капитан Перси, вы возьмете меня к себе оруженосцем?
Он протянул мне свою огромную ручищу, и я, мгновение поколебавшись, пожал ее.
Мы вышли из сада и свернули в переулок.
– Стало быть, вы выбрали не лес, а реку? – тихо спросил он.
– Да, – отвечал я. – Думаю, из двух зол это меньшее.
– А где вы возьмете лодку?
– Моя лодка привязана к сваям заброшенной пристани.
– Но ведь у вас нет с собой ни провизии, ни воды.
– И то и другое в лодке. Я перенес туда все необходимое неделю назад.
Спэрроу рассмеялся, мистрис Перси удивленно вскрикнула. Переулок, которым мы шли, был параллелен улице, где стояла гостиница; в пятидесяти ярдах от гостиницы он круто сворачивал к реке. Мы двигались молча и осторожно, чтобы не привлечь внимания какого-нибудь запоздалого прохожего и не нарваться на городскую стражу. Окна в гостинице были темны, только одно, на верхнем этаже, слабо светилось. После поворота к реке по сторонам уже не было видно домов, они уступили место соснам и густым зарослям сумаха. Я взял жену за руку и ускорил шаг. В сотне ярдов от нас дорога упиралась в старую заброшенную пристань; дальше текла река, темная и неспокойная. Спэрроу тронул меня за локоть и прошептал:
– За нами кто-то идет.
Не замедляя шага, я повернул голову и посмотрел назад. Вдоль горизонта стояла сплошная высокая стена облаков, но над нами тучи быстро редели, и сквозь них уже пробивался свет пока еще невидимой луны. Позади тускло мерцала песчаная дорога – только она одна и была видна, да еще черные деревья и кустарники по ее краям. С минуту мы продолжали торопливо идти вперед. Потом сзади раздался высокий пронзительный звук, словно кто-то подул в маленький рожок. Мы со Спэрроу резко обернулись – и опять ничего не увидели. Все заслоняли деревья, доходившие до самого края трухлявого шаткого настила, но которому мы сейчас шли. Внезапно небо над нами очистилось и в просвете засияла луна, осветив облака, бурлящую реку и низкий, поросший лесом берег. Под нами на волнах качалась привязанная к сваям лодка. Спустившись к воде по провалившимся ступенькам, я прыгнул в нее и протянул руки к мистрис Перси. Спэрроу передал ее мне, и я усадил ее рядом с собою, потом обернулся, чтобы при надобности помочь спуститься ему самому – и прямо перед собою увидел милорда Карнэла.
Я так и не узнал, за каким чертом его понесло в такую ночь на улицу, почему после попойки в гостинице он предпочел одинокую прогулку, где и когда он заметил нас и как долго за нами шел. Возможно, он не смог заснуть из-за распиравшего его торжества и, зная, что меня вот-вот возьмут под стражу, захотел присутствовать при аресте, чтобы еще больше меня уязвить. Наверное, тогда он и заметил нас и пошел следом, но о том, кто мы такие, он мог только догадываться, пока, дойдя до края пристани, не разглядел нас при свете луны. Мгновение он стоял как столб, затем поднес руку ко рту, и мы опять услыхали высокий пронзительный звук, похожий па пение рожка. Невдалеке показались огни факелов, по дороге к нам бежали люди, но кто именно, стража или слуги милорда, мы рассмотреть не успели, так как не стали мешкать с отплытием. Времени, чтобы отвязать лодку, уже не было, и я вынул из ножен нож, чтобы разрезать канат. Заметив это движение, Карнэл бросился вниз по ступенькам, торопя криками бегущих преследователей. Спэрроу сцепился с ним, сжал его в своих медвежьих объятиях, поднял и швырнул в лодку. Падая, милорд ударился головой о скамью и, скорчившись под нею, затих. Пастор вскочил в лодку вслед за ним, и я разрубил канат. Пристань уже ходила ходуном от топота ног, красные, клонящиеся назад огни факелов освещали доски настила и отражались в черной воде, но расстояние между нами и нашими преследователями увеличивалось с каждой секундой. Ветер и течение уносили нас все дальше, а других лодок, на которых можно было бы пуститься в погоню, у старой пристани не было.
Те, кто прибежал на зов Карнэла, стояли уже на самом краю причала; до меня донесся голос начальника стражи, приказывающий нам остановиться. Не дождавшись ответа, он выхватил пистолет и выстрелил, пробив пулей мою шляпу, затем схватил второй и выстрелил снова. Мистрис Перси, до сих пор сидевшая тихо, не причиняя мне ни малейших хлопот, вдруг шевельнулась. Только на рассвете я узнал, что вторая пуля оцарапала ей руку, так что рукав пропитался кровью.
– Нам надо поторапливаться, – заметил я со смешком. – Если вы, ваше преподобие, подержите румпель и присмотрите за этим господином, который благодаря вам стал нашим попутчиком, то я тем временем подниму парус.
Я сделал шаг к мачте, и тут лежащий на дне гик [97]97
Гик – вращающийся горизонтальный брус, упирающийся передним концом в мачту, по которому растягивается нижняя кромка паруса.
[Закрыть]вдруг поднялся сам собой. Медленно и величественно передо мною развернулся треугольный парус, посеребренный луной, – огромное белое крыло, которое сейчас понесет нас неведомо куда. Я застыл на месте, мистрис Перси судорожно глотнула воздух, Спэрроу издал возглас восхищения.
Все мы ошеломленно смотрели на белое полотнище, будто это было некое чудовищное крыло, наделенное жизнью.
– Паруса сами собой не подымаются! – воскликнул я, бросаясь к мачте. За нею, скорчившись, притаился человек: я узнал бы его и без лунного света. Бог свидетель, я так часто видел его в этой позе, когда мы, подстерегая зверя или врага, вместе сидели в засадах или, наоборот, прятались, затаив дыхание, боясь, как бы его звук нас не выдал. Да, странная у меня подобралась компания – священник, который прежде был актером, соперник, пытавшийся меня отравить, слуга, пытавшийся меня заколоть, и жена, которая была мне женой только по названию.
Дикон встал, откинул голову назад и прислонился спиной к мачте с той смесью покорности и вызова, которая была так хорошо мне знакома.
– Если вы мне прикажете, сэр, я сейчас спрыгну и доберусь до берега вплавь, – сказал он наполовину брюзгливо, наполовину… не знаю как.
– До берега тебе не доплыть, – отвечал я, – и ты отлично знаешь, что я больше никогда ничего тебе не прикажу. Хочешь – оставайся здесь, хочешь – иди на корму.
Я вернулся на корму и взял у Спэрроу румпель. Лодка была уже на середине реки, ветер и течение мчали ее вперед, будто сухой осенний лист. Вскоре крики и огни факелов остались далеко позади, мы миновали темный город и безмолвный форт, «Счастливое возвращение», устало колыхавшееся на волнах, и мелкие суда, что стояли у нижней пристани. Впереди неясно вырисовывался огромный корпус «Санта-Тересы». Мы проплыли от нее так близко, что даже слышали, как свистит ветер в ее снастях. Наконец и она осталась позади, теперь перед нами расстилался пустынный простор реки, серебряный, когда светила луна, или чернильно-черный, когда ее закрывала одна из бесчисленных туч.
Моя жена запахнулась плотнее в плащ и, откинувшись на спинку кормовой скамьи, где она сидела рядом со мною, подняла взгляд на яростное сумрачное небо. Дикон сидел в стороне и помалкивал. Спэрроу наклонился над королевским фаворитом, лежавшим на дне лодки, и уложил его на скамью перед нами. Луна ясно осветила его распростертое тело; думаю, она никогда еще не изливала свой свет на человека более красивого и более порочного. Он лежал не двигаясь, пышно одетый, прекрасный, как Эндимион под взглядом Селены [98]98
Селена – греческая богиня Луны, позже была отождествлена с Артемидой, Эндимион – прекрасный возлюбленный Селены, которого она погрузила в вечный сон, чтобы тайно целовать его.
[Закрыть]. Воспитанница короля взглянула на него и отвела глаза.
– У него на лбу преогромная шишка от удара о скамью, – заметил пастор, – но для жизни это неопасно, и он еще долго будет позорить человеческий род. Надо думать, последователям Платона [99]99
Платон (427–347 до н. э.) – греческий философ.
[Закрыть], мнящим, что приятная наружность свидетельствует о красоте души, никогда не приходилось иметь дел с этим господином.
Предмет нашего разговора пошевелился и застонал. Спэрроу взял его руку и пощупал пульс.
– Пульс довольно слабый, – сказал он. – Будь удар чуть-чуть покрепче, и королю пришлось бы ждать своего любимца до судного дня. Нам бы от этого было только лучше, потому что с таким спутником хлопот не оберешься, но я все равно рад, что не убил его.
Я бросил пастору свою флягу:
– Здесь чистое бренди, яда нет. Дайте ему выпить.
Спэрроу влил в горло милорда спиртное и плеснул ему в лицо пригоршню воды. Карнэл сел и огляделся. Он еще не до конца пришел в себя и с недоумением смотрел на грозовые тучи, на парус, на бурлящую реку и темные фигуры, сидящие вокруг него.
– Никколо! – крикнул он резко.
– Его здесь нет, милорд, – ответил я.
При звуке моего голоса он вскочил на ноги.
– Я бы посоветовал вашей милости сидеть смирно, – заметил я. – Ветер очень сильный, а мы идем под парусом. Если вы будете так скакать, то перевернете лодку.
Он машинально опустился на скамью и поднял руку ко лбу. Я смотрел на него с любопытством и думал о том, какую странную штуку сыграла с ним судьба.
Наконец он перестал щупать свой лоб, медленно перевел дух и выпрямился.
– Кто из вас бросил меня в лодку? – спросил он.
– Эта честь выпала мне, – ответствовал пастор.
Королевскому фавориту нельзя было отказать ни в храбрости, ни в умении проигрывать. Сейчас он сделал самое лучшее, что только можно было сделать в его положении, – рассмеялся.
– Черт возьми, – вскричал он, – в жизни не видывал более забавной комедии! Скажите, капитан, какой у этой пьесы будет финал: смешной или кровавый? И предусмотрено ли в ней убийство?
Он смотрел на меня без всякого страха, уперев одну руку в бок, а другой подкручивая усы.
– Не все из присутствующих убийцы, милорд, – ответил я. – В настоящее время вам не грозит никакая опасность, кроме той, что угрожает нам всем.
Он поглядел на тучи, облегающие небо все плотнее, громоздящиеся все выше, на гнущуюся под ветром мачту, на черные волны, временами перехлестывающие через борт, и тихо пробормотал:
– Хватит и этого.
Я кивком подозвал к себе Дикона и, передав ему румпель, подошел к мачте, чтобы взять риф [100]100
Риф – поперечный ряд продетых сквозь парус завязок, при помощи которых можно уменьшить его площадь. Взять риф – уменьшить площадь паруса (при сильном ветре).
[Закрыть]. Когда я возвратился на свое место, Карнэл заговорил опять:
– Куда мы плывем, капитан?
– Не знаю.
– Если вы в скором времени не уберете этот парус, мы все окажемся на дне реки.
– Есть места и похуже, – ответил я.
Он встал со своей скамьи и, осторожно ступая, перешел поближе к мистрис Перси.
– Неужто холод и буря милее вам, леди, чем тепло, надежный кров и любовь, которая оберегала бы вас от опасностей, а не ввергала бы в них? – шепотом проговорил он. – Разве не хотели бы вы сейчас сидеть не на этих грубых досках, а на бархатных подушках в капитанской каюте «Санта-Тересы»? Не хотели бы сменить этот мрак на ее яркие огни, этот холод на ее тепло, куда не проникало бы ненастье и где царила бы любовь?
Его наглость рассердила меня, – но вместе с тем и рассмешила.
Однако жена моя повела себя иначе – она отпрянула назад, пока не уперлась спиной в румпель. Наше бегство, топот погони, боль от раны, о которой она никому не сказала, ужас, испытанный ею, когда на мачте, словно по волшебству, сам собой развернулся парус, зрелище ненавистного ей человека, который только что лежал перед нею в лунном свете будто мертвец, ледяной холод, бурная ночь – неудивительно, что самообладание на время ей изменило. Я почувствовал, как ее рука коснулась моей.
– Капитан Перси, – прошептала она со всхлипом.
Я перегнулся через румпель и обратился к фавориту:
– Милорд, – сказал я, – учтивое обхождение с пленными – это одно, а развязность и дерзкие речи – нечто совсем другое. Корма этой лодки несколько перегружена, и ваша милость весьма меня обяжет, если перейдет на нос, где места более чем достаточно.
Его черные брови сдвинулись.
– А что, если я откажусь? – спросил он надменно.
– На этот случай, – отвечал я, – у меня есть веревка, к тому же мне на помощь придет джентльмен, который сегодня ночью один раз уже сгреб вас в охапку и поднял, как младенца, невзирая на все ваше сопротивление. Вместе мы свяжем вас по рукам и ногам и уложим на дно лодки. А если будете доставлять слишком много хлопот, то под боком всегда есть река. Послушайте, милорд, здесь вам не Уайтхолл. Мы люди отчаянные, находимся вне закона, королю больше не подчиняемся и его любимцев не боимся. Итак, как вы поедете: в путах или без них? Потому что либо так, либо эдак вам все равно придется поехать с нами.
Его лицо выразило ненависть и бешеную ярость. Потом он рассмеялся злым деланным смехом и, пожав плечами, отправился на нос, чтобы составить компанию Дикону.
Глава XX
В которой наше положение становится отчаянным
– Господь всемогущ и на суше и на море, – сказал священник. – Море – Божье, и мы – Божьи. Ничто не случится с нами без его воли.
Говоря, он бесстрашно смотрел в черный зев огромной волны, чей пенный гребень навис над нами, грозя погибелью. Волна разбилась, лодка уцелела. Взлетая на гребень очередной катящейся гряды, мы смотрели на север, на юг, на запад, на восток и везде видели одно и то же: тяжкие свинцовые валы, беспрестанно вздымающиеся, беспрестанно разбивающиеся, серое небо, клочья серого тумана и непроницаемую мглу, скрывающую горизонт. В какой части залива мы находимся и куда нас несет – в открытое море или к смертоносным прибрежным рифам, – этого мы не знали. Зато знали, что обе наши мачты смыты за борт, что нам надо безостановочно вычерпывать воду, чтобы не пойти ко дну, что сила ветра, казалось, уже достигшая всех мыслимых пределов, продолжает нарастать, а волны, швыряющие нас то вверх, то вниз, становятся все выше и выше.
Когда на рассвете мы вышли из реки в залив, парус был еще поднят. Час спустя, проплыв мыс Утешения, мы убрали его, но едва мы успели это сделать, как мачта рухнула в море. С тех пор прошло уже много часов.
Ничто так не объединяет людей, как общая опасность. Нам было недосуг делать различие между другом и врагом, все как один сражались против стихии, стремящейся нас поглотить. Каждый усердно вычерпывал воду, каждый, скорчившись, окоченелыми руками цеплялся за планшир [101]101
Планшир – брус, проходящий по верхнему краю бортов шлюпки или поверх фальшборта у больших судов.
[Закрыть]и скамейки, когда перед лодкой, грозя ее накрыть, вставал новый чудовищный вал. Мы все были в одинаковом положении, все одинаково трудились и одинаково страдали, с той только разницей, что Спэрроу и я взяли на себя заботу о мистрис Перси, не прося помощи у остальных.
Воспитанница короля сносила все без единой жалобы. Она продрогла, страх и непрестанное напряжение измучили ее, она была ранена. Смерть поминутно заносила над нею свою руку, но она бестрепетно глядела ей в лицо, и на устах ее играла улыбка. Если бы, сломленные усталостью, мы вдруг решили сдаться и покориться судьбе, ее взгляд заставил бы нас оставить эту мысль и продолжать борьбу до последнего дыхания. Она сидела между Спэрроу и мною, и мы, как могли, старались защитить ее от заливающих лодку волн и пронизывающего ветра. Когда рассвело, я заметил кровь на ее рукаве; я разрезал ткань, промыл рану вином и перевязал.
В награду мне хотелось прижаться губами к ее лилейно-белой, с голубыми прожилками руке, но я этого не сделал. Когда неделю назад я сложил в лодке запас пищи и воды и спрятал ее у заброшенного причала, я думал, что, если в конце концов моя жена захочет бежать, мы с нею попытаемся достичь залива и, пройдя между мысами, поплывем на север. В штормовом ноябрьском море в открытой лодке у нас был, пожалуй, один шанс из ста добраться до Манхэттена и голландцев [102]102
В описываемую эпоху на территории нынешнего г. Нью-Йорка находилась голландская колония Новый Амстердам, основанная в 1620 г.
[Закрыть], которые могли дать нам приют, а могли и отказать. Жена моя в самом деле решилась бежать, и мы были в заливе, но наш единственный шанс был утрачен. Этот бесконечный, тускло-серый, холодный обволакивающий туман станет нашим погребальным покровом, а море – нашей могилой.
День миновал, наступила ночь, а мы по-прежнему сражались с морем, и ветер по-прежнему гнал нас неведомо куда. Ночь прошла, снова наступило утро, а мы все еще были живы. Теперь жена моя лежала у моих ног, положив голову на узел, прихваченный из дома пастора. Слишком ослабевшая, чтобы говорить, измученная холодом, болью и страхом, она молча ждала смерти, которая одна только могла принести ей тепло и новую жизнь, но рыцарский дух горел в ее глазах все так же, и когда я наклонялся к ней и смачивал ее губы вином из фляги, она улыбалась. В конце концов она впала в забытье и начала бредить, лепеча что-то о цветах и летних днях. Глядя на нее, я чувствовал, как холодная стальная рука медленно сжимает мне сердце. По щекам пастора текли слезы. А тот, кто омрачил ее юную жизнь и обрек на все это, глядел на нее безотрывно, и лицо его было мертвенно-бледно.
Между тем чугунное небо понемногу просветлялось, пока не сделалось светло-серым, как кожа покойника. Ветер ослабел, однако волны по-прежнему вздымались как горы. Мы то балансировали на головокружительной высоте, подобно чайкам, которые, крича, носились теперь рядом с лодкой – и тогда над нами и вокруг нас было одно только небо, то проваливались в глубокие пропасти со стенами из темно-зеленого стекла. Неожиданно ветер стих, поменял направление и вновь задул с прежней силой, словно отдохнувший великан.
Вдруг Дикон вздрогнул, приложил ладонь к уху, потом рывком вскочил на ноги.
– Там буруны! – закричал он хриплым голосом.
Мы тоже прислушались. Он был прав! Едва слышный угрожающий гул сменился отдаленным ревом, и этот рев приближался, становился все громче.
– Это песчаные острова напротив мыса Чарльз, сэр! – крикнул Дикон.
Я кивнул. Мы оба знали, что слова здесь не нужны.
Небо все светлело, и вскоре на том месте, где должно было находиться солнце, проступило тускло-желтое пятно. Туман рассеялся, обнажив угрюмый простор океана, и прямо перед собою мы увидели два крошечных острова, две горстки песка; по одну их сторону бушевало открытое море, по другую виднелась полоса более спокойной воды, огороженная солеными болотами и песчаными отмелями. На островках росли редкая жесткая трава и несколько чахлых деревьев, простирающих ветви в сторону берега, прочь от океана. Больше там не было ничего. Над островами, болотами и отмелями кружили мириады крупных белых чаек, и от их пронзительных, странных криков, заглушаемых грохотом волн, море, небо и жалкие клочки суши казались еще сумрачнее и печальнее.
На обращенный к океану, усыпанный ракушками берег ближайшего островка стремительно набегали длинные валы прибоя, а между ним и нами таилась мель, о которую с ревом разбивались громадные буруны. Ветер гнал нас прямо на нее. Один миг смертельной опасности и мель крепко схватила лодку, чтобы держать ее, пока волны будут вышибать из нас дух. Лодка накренилась, и весь корпус ее, от носа до кормы, задрожал. Волны одна за другой словно тараном били в ее борт, окатывая нас брызгами и пеной, но дерево пока выдерживало натиск, и мы все еще оставались живы. Сколько времени еще протянет наше суденышко, мы не знали, но знали, что недолго. Крен оказался не очень велик, и мы могли осторожно передвигаться с места на место. На борту были веревки и топор. Орудуя им, я разломал скамейки и вместе с Диконом связал из них небольшой плот. Когда он был готов, я взял жену на руки, уложил на него и привязал веревкой. Она улыбнулась мне как ребенок и закрыла глаза.
– Я собирала в лесу первоцветы и очень устала, – сказала она. – Я немного посплю здесь на солнышке, а потом сплету вам венок.
Время шло, а скрипящие вздрагивающие доски все держались. Ветер приутих, небо из серого стало голубым, и на нем ярко засияло солнце. Вскоре волны сделались чуть ниже, их удары – слабее. Перед нами забрезжила надежда. Для хороших пловцов расстояние от отмели до острова было сущим пустяком, и если лодка продержится до той поры, когда волнение на море уляжется, мы сможем добраться до берега вплавь. Что мы будем делать на этой бесплодной, необитаемой кучке песка, где нет ни пищи, ни пресной воды, – об этом у нас не было времени задуматься. Мы помышляли лишь об одном – вновь оказаться на твердой земле.
Прошел час. Море понемногу успокаивалось. Миновал еще час – и вдруг особенно мощная волна с яростью ударила нас в борт.
– Пробоина! – закричал пастор.
– Вижу, – отозвался я, – теперь лодку разобьет в щепки.
Спэрроу встал.
– Я не моряк, – сказал он, – но когда попадаю в воду, плаваю не хуже рыбы. Бывало, что я сетовал на Господа за то, что меня, скромного, небогатого умом проповедника, он наделил силой и наружностью какого-нибудь героя древних времен, а бывало, что благодарил его за дарованную мне силу. Сейчас я благодарю его! Капитан Перси, если вы доверите мне свою жену, я благополучно доставлю ее к берегу.
Я поднял голову, оторвав взгляд от лежащей на плоту мистрис Перси, и посмотрел сначала на море, все еще бурное, потом – на могучую фигуру священника. Когда мы сооружали этот утлый плот, ни один пловец не смог бы противостоять неистовству волн; теперь же шансы на спасение были у всех, а у пастора, самого сильного человека, которого я когда-либо знал, таких шансов было вдвое больше. Я отвязал жену от плота и передал ее в его руки. Минуту спустя лодка развалилась на куски.
Мы со Спэрроу плыли бок о бок. Обхватив королевскую воспитанницу одной рукой, он легко преодолевал громадные волны. Я мог благодарить Всевышнего за его необычайную силу и ввериться ей со спокойной душой. Остальные трое: Дикон, милорд и я – тоже были хорошими пловцами и не отставали, хотя буруны били и швыряли нас немилосердно. Каждая побежденная волна подносила нас все ближе и ближе к берегу, и скоро мы почувствовали под ногами дно. Справившись после недолгой борьбы с беснующимся прибоем, мы выбрались наконец из воды на сушу, но сушей был крохотный необитаемый островок, горсточка ракушек и песка в пустынном океане. Здесь не было ни пищи, ни воды, и по меньшей мере девять миль отделяли нас от материка. У нас оставалась наша промокшая одежда, милорд и я сохранили свои шпаги, еще у меня был нож, и у Дикона, наверное, тоже; кроме того, в моем кошельке имелись огниво и трутница. Больше у нас не было ничего.
Спэрроу, державший мою жену на руках, опустил ее на гальку, пал на колени и поднял свое грубо высеченное лицо к небесам. Я тоже встал на колени и, положив руку на ее сердце, вознес Богу свою собственную молитву. Милорд не преклонил ни колен, ни головы; он стоял и смотрел на ее застывшее, бескровное лицо. Дикон, напротив, отвернулся и быстро зашагал к песчаному пригорку, с которого можно было обозреть весь остров.
Через две минуты он вернулся.
– На той стороне полно выброшенного на берег дерева и сухих водорослей, – сообщил он, – по крайней мере, нам не придется мерзнуть.
Мы разложили большой костер, и вскоре дрова затрещали, огонь загудел, разливая вокруг свет и долгожданное тепло. От этого животворного дыхания губы и щеки мистрис Перси понемногу порозовели, сердце под моей рукой забилось сильнее. Потом она повернулась на бок, со вздохом положила голову на согнутую руку и, убаюканная благословенным теплом, заснула, словно малое дитя. Нам, мужчинам, было не до сна; мы сидели вокруг огня, глядя, как солнце заходит за черную полосу земли на горизонте, ясно видную в просветлевшем воздухе. Вот оно окрасило волны кроваво-красным, послало длинный луч вверх, и маленькое, с ладонь, белое облачко, единственное на синем небе, зажглось багрянцем. Бесчисленные морские птицы, пронзительно крича, перелетали от островов к соленым болотам и обратно к островам. Болота были еще зелеными: расположенные полумесяцем изумрудные пятна самых фантастических очертаний, отделенные друг от друга розовыми лентами чистой вода. Между болотами и материком лежал пролив шириною в девять миль. Мы повернули головы, посмотрели в сторону океана и не увидели там ничего, кроме пустынных волн в белых барашках пены.
– Мы высаживались здесь, когда ходили сражаться с французами у Порт-Ройяла и Санта-Крус, – сказал я. – До нас тогда дошел слух, что бермудские пираты будто бы зарыли на этом острове золото, и мы с Аргаллом обшарили здесь каждый квадратный фут.
– И не нашли пресной воды?
– Не нашли.
Отсветы заката на небе и море померкли, и все окутала тьма. С ее приходом птичий гомон умолк, и нас обступила мертвящая тишина. Шум прибоя был не в счет: он доходил до слуха, но не до сознания. Все небо сплошь усеяли звезды; каждое мгновение одна из них падала, оставляя за собою белый огненный след, тающий во мраке беззвучно, будто снежные хлопья. Ветра не было. Немного погодя из моря поднялась луна и озарила песчаный островок своим бледным светом. Тут и там среди дюн кверху тянулись голые змеистые ветви низкорослых деревьев, словно черные скрюченные пальцы, торчащие из белесой, мертвой земли. Успокоившийся океан спал под луной, равнодушно забыв о пяти человеческих жизнях, выброшенных им на эту пядь песка.
Мы подбросили в костер новую порцию дров и высохших водорослей, и пламя взметнулось и загудело, прорвав тягостную тишину. Дикон сходил на тот берег острова, что был обращен к материку, и нашел там несколько устриц. Мы испекли их и съели, но у нас не было ни воды, ни вина, чтобы их запить.
– По крайней мере здесь можно не опасаться нападения врагов, – заметил милорд. – Этой ночью мы все можем спокойно улечься спать, а сон, черт возьми, это как раз то, что нам сейчас нужно!
На сей раз он говорил искренне, без всякой задней мысли.
– Я покараулю полночи, если вы возьмете на себя другую половину, – сказал я, обращаясь к священнику.
Он кивнул:
– Я буду бодрствовать до полуночи.
Однако полночь давно уже миновала, когда он поднял меня с моего места у ног мистрис Перси.
– Я должен был сменить вас намного раньше, – укорил я его.
Он улыбнулся. Свет луны, поднявшейся высоко на небосклоне, смягчил его резкие черты, и я подумал, что никогда еще не видел лица, в котором было бы столько нежности, надежды и терпеливой силы.
– Я был наедине с Богом, – сказал он просто. – Это звездное небо, огромный океан и крошечные ракушки под моею ладонью – как чудны дела Твои, Господи! Поистине: «Что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» [103]103
Спэрроу приводит строки из Псалтири, из знаменитого 8-го псалма: «Когда я взираю на небеса Твои, дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?»
[Закрыть]Однако даже малая птица не упадет на землю без воли Твоей [104]104
Намек на слова Иисуса Христа, обращенные к его ученикам: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. У вас же и волосы на голове все сочтены. Не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц» (Евангелие от Матфея, 10: 29–31).
[Закрыть]!
Я подошел к костру, сел, а он прилег на песок возле меня.
– Мастер Спэрроу, – спросил я, – вы когда-нибудь страдали от жажды?
– Нет, – ответил он.
Мы говорили очень тихо, чтобы не разбудить ее. Дикон и милорд Карнэл, лежавшие по другую сторону костра, спали как убитые.
– А вот мне пришлось, – продолжал я. – Однажды летом я целый день пролежал на поле боя, тяжело раненный и придавленный своим убитым конем. И знаете, я смог бы забыть и ужас того покинутого поля, и душившую меня тяжесть, и боль от раны, но только не жажду.
– Вы полагаете, у нас нет надежды?
– А на что нам надеяться?
Спэрроу не ответил. Немного погодя он повернул голову, посмотрел на сонную женщину, освещенную розовыми отблесками костра. Потом его взгляд встретился с моим.
– Если другого пути не будет, я избавлю ее от мучений, – сказал я.
Он понурил голову, и какое-то время мы сидели молча, глядя в землю и слушая тихий рокот прибоя и треск дров в костре.
– Я люблю ее, – не выдержал я наконец. – Господи, помоги мне!
Спэрроу приложил палец к губам: жена моя шевельнулась и открыла глаза. Я встал подле нее на колени и спросил, как она себя чувствует и не нужно ли ей чего.
– Мне тепло, – удивленно промолвила она.
– Вы уже не в лодке, – сказал я. – Вы теперь в безопасности, на берегу. Вы спали у костра, который мы разожгли.
Ее лицо озарила счастливая улыбка, и отяжелевшие веки вновь опустились.
– Я так устала, – проговорила она сонным голосом, – что посплю еще немножко. Вы не могли бы принести мне воды, капитан Перси? Мне очень хочется пить.
Мгновение помедлив, я мягко сказал:
– Я схожу за ней, сударыня.
Ответа я не услышал: она уже спала. Мы со Спэрроу тоже замолчали. Он лег на бок, лицом к океану, а я сел, уронив голову на руки, и думал, думал, думал, но не находил выхода.
