Текст книги "Я буду любить тебя..."
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Удар попал в цель. Ни для кого не была секретом история женитьбы покойного отца лорда Карнэла на горничной супруги французского посла.
В толпе раздались восхищенные возгласы. Карнэл выхватил свою шпагу, рука его тряслась. Мой клинок также был обнажен, но упирался острием в землю.
– Ты мне за это заплатишь, – выдавил из себя фаворит и вдруг безо всякого предупреждения сделал резкий выпад. Не будь он так ослеплен яростью, я был бы убит и длинный счет обид, которые нам предстояло нанести друг другу, оборвался бы в самом начале. Но я отклонился – и в следующее мгновение выбил шпагу из его руки. Она, крутясь, взлетела в воздух и шлепнулась к ногам губернатора.
– Вы можете ее поднять, милорд, – заметил я. – Видно, рука у вас так же крепка, как и устои вашей чести.
Карнэл глядел на меня с лютой ненавистью, в уголках его губ пузырилась пена. Теперь между нами стояли люди: губернатор, Фрэнсис Уэст [54]54
Уэст, Фрэнсис (1586–1633) – прибыл в Виргинию в 1608 г, в том же году был избран в Губернаторский Совет: в 1612–1617 гг. – комендант Джеймстауна. В 1619 г. был назначен депутатом первого законодательного собрания Виргинии – Палаты депутатов. В 1627–1629 гг. – заместитель губернатора Виргинии.
[Закрыть], мастер Пори, Хэймор, Уинн, а вокруг гудела взбудораженная толпа. Мой отвлекающий маневр удался на славу: всеобщее внимание больше не было приковано к мистрис Перси. Уэст схватил меня за руку и зашептал:
– Какая муха вас укусила, Рэйф Перси? Ведь если вы тронете хоть один волос на его голове, вы погибли!
Не слушая примирительных увещаний губернатора, фаворит нетерпеливо стряхнул с себя его руку.
– Вы будете со мною драться, сэр? – выкрикнул он срывающимся голосом. – Я вас вызываю!
– Но вы же знаете, милорд, теперь я могу не принять ваш вызов, – ответил я.
Он топнул ногой, вне себя от ярости и стыда. Нет, это не был стыд за тот бесчестный, предательский выпад; ему было стыдно из-за того, что его шпага валялась на земле, из-за того, что он мог прочесть в глазах стоящих рядом с ним мужчин (хотя они старались скрыть свои чувства), и из-за откровенного презрения, написанного на том единственном лице, которое что-то для него значило. Затем, явив ту волю, которой он только что хвастал, он овладел собой.
Его побагровевшее лицо вновь обрело свой обычный цвет, тело перестало дрожать, а губы растянулись в принужденной улыбке. В довершение всего он легко разыграл роль этакого прямого и честного солдата, который по чистой случайности впал в заблуждение.
– Ваше виргинское солнце совсем меня ослепило, сэр, – сказал он самым искренним тоном. – Честное слово, мне показалось, что вы уже встали в оборонительную позицию. Прошу вас извинить мою ошибку.
Я поклонился:
– Всегда к вашим услугам, милорд. Я живу в доме здешнего пастора, и посланцу вашей милости не составит труда меня найти. Сейчас мы как раз направляемся туда, поскольку нынче утром жена моя проехала много миль и очень устала. Засим, милорд, позвольте пожелать нам всего наилучшего.
Я еще раз поклонился ему, затем губернатору и подал руку мистрис Перси. Толпа расступилась, и мы прошли сквозь нее до самого конца плаца. Здесь, возле западного бастиона, был пригорок; мы взошли на него и, прежде чем спуститься к переулку, ведущему к дому пастора, остановились и, повинуясь некоему единому чувству, обернулись назад. Жизнь подобна одному из бесконечных итальянских коридоров, искусно расписанных фресками, а человек – это идущий по такому коридору странник. Едва он отрывает взгляд от одной картины, как вместо нее тотчас же возникает следующая. Потом одни затуманиваются в его памяти, других он не помнит вовсе, но есть и такие, что стоит лишь закрыть глаза, и он снова видит их как наяву, до мельчайшей черточки, до малейшего оттенка. Я закрываю глаза – и вижу яркий солнечный свет, синеву небес, блеск реки. На давным-давно сгинувших кораблях вновь белеют паруса, и «Санта Тереса», потопленная два года спустя алжирскими корсарами, вечно стоит на якоре там, на Джеймсе. На ее шкафуте и вантах [55]55
Ванты – снасти, раскрепляющие мачты и стеньги к обоим бортам судна; состоят из толстых смоленых тросов, между которыми вплетены более тонкие тросы, образующие веревочные лестницы.
[Закрыть]множество матросов, на корме – капитан с помощниками, над ними развевается английский флаг. Я вижу расстилающийся под нами луг и чуть поодаль – толпу. Все лица подняты, все взоры обращены к нам. Сановники колонии растерянно застыли вокруг человека в черно-алом наряде; одной рукой он вытирает рот, другой сжимает шпагу, подобранную с земли, но так и не вложенную в ножны. И еще я вижу нас двоих на зеленом пригорке: себя и женщину, которая вышла за меня замуж. Она стоит совсем близко, держит меня за руку, но я знаю: она так далека от меня, что нас объединяет только общий враг.
Мы повернулись и сошли но косогору к заросшей травой улочке и опустевшим домам. Когда толпа на берегу уже не могла нас видеть, она отпустила мою руку и перешла на другую сторону переулка. Так, в молчании, медленным шагом мы дошли до дома пастора.
Глава IX
В которой двое пьют из одного кубка
В дверях нас поджидал мастер Джереми Спэрроу, успевший уже освободиться от своих помятых доспехов. Он радушно улыбался и держал в руках букет.
– Когда выяснилось, что к нам пожаловали не испанцы, а всего-навсего этот королевский любимчик, я незаметно ушел, чтобы приготовить дом к вашему приходу, – весело сказал он. – Примите эти розы, сударыня, и не будьте к ним так жестоки, как к тем, которые я подарил вам в прошлый раз.
Она с улыбкой взяла букет, и мы вошли в дом. Спэрроу показал нам наши апартаменты – три просторные, чисто прибранные комнаты, скудно обставленные, но светлые и уютные. Повсюду были расставлены глиняные горшки со свежими цветами, на столе стояло блюдо, полное больших спелых груш, а в раскрытые окна веял прохладный ветерок, пропитанный ароматом сосен.
– Вот ваши владения, – объявил пастор. – Сам я поселился на втором этаже, в комнате мастера Бака. Ах, как мне хочется, чтобы этот славный человек поскорее выздоровел, вернулся в свой дом и, наконец, освободил меня от бремени всей этой роскоши. Я создан для жизни пустынника и мне негоже жить в таких королевских хоромах.
Эта искренняя вера в то, что довольство и благополучие противны его природе, и стремление сменить их на келью анахорета представляли собой весьма поучительное зрелище. Впрочем, не менее возвышенными были и его очевидная гордость за свое жилище, глубокое удовлетворение, с которым он показал мне ухоженный тенистый сад, и сердечный восторг, с коим он выставил на стол угощение: огромный пирог и графин вина.
– У меня сегодня пост, – сказал он. – Я положил себе не есть и не пить, покуда не зайдет солнце. Плоть – это могучий великан, исполненный гордыни и желания хорошо пожить, и дух должен постоянно бдить, пользуйся всякой возможностью, чтобы смирять и укрощать своего противника. Тетушка Аллен все еще стоит, разинув рот, в толпе у форта, ваш слуга и служанка вашей супруги еще не прибыли, но если вам что-нибудь понадобится, то я в комнате наверху и весь к вашим услугам. А сейчас мистрис Перси наверняка хочется отдохнуть после долгого путешествия верхом.
Он вышел, и мы остались одни. Она стояла напротив меня у окна, от которого не отходила с тех пор, как мы вошли в комнату. На щеках ее все еще рдел яркий румянец, глаза сверкали, а в руках она по-прежнему держала охапку роз, которые преподнес ей Спэрроу. Я подошел к столу.
– Погодите! – промолвила она, и я снова повернулся к ней.
– Вы ни о чем меня не спрашиваете? – проговорила она.
Я покачал головой:
– Нет, сударыня.
– Я сбежала от своего опекуна, а им был сам король! – вскричала она.
Я поклонился, ничего не сказав, хотя видел, что она ждет моих вопросов.
Наконец она заговорила сама – гордо и вместе с тем жалобно:
– Если вы согласитесь меня выслушать… то я расскажу, как вышло, что я… что я причинила вам такое зло!
– Я слушаю вас, сударыня, – ответил я.
Она стояла спиной к свету, прямо держа голову и прижимая к груди букет роз, и глядела на меня своими темными глазами.
– Моя мать умерла, когда я родилась, отец – когда я была еще ребенком. Моим опекуном стал король. Пока королева была жива, я жила с ней; думаю, она меня любила. И король тоже был ко мне добр – он часто просил меня спеть, рассказывал о ведовстве, о Священном Писании и о том, что бунт против короля есть бунт против Бога [56]56
Ведовство и божественное происхождение королевской власти – излюбленные темы Иакова I. Он даже писал по ним трактаты.
[Закрыть]. Когда мне было шестнадцать лет, он просватал меня за одного шотландского лорда. Я того джентльмена ни разу не видела, а значит, и не любила. И я попросила короля взять деньги, причитавшиеся ему за устройство моего брака, и оставить мне мою свободу. Он в ту пору был ко мне милостив – и шотландский лорд женился на другой, а я с легким сердцем танцевала на его свадьбе. Время шло, и король по-прежнему был мне добрым господином. Но вот в один черный день при дворе появился милорд Карнэл, и вскоре король стал смотреть на него чаще, чем на милорда Бэкингема. А через несколько месяцев он уже исполнял все, чего бы этот человек ни захотел. Чтобы доставить новому любимцу удовольствие, он позабыл свою прежнюю доброту и даже пренебрег законом. Я была его родственницей и еще не достигла совершеннолетия, когда он объявил мне, что отдаст мою руку тому, кому пожелает. Он желал отдать ее лорду Карнэлу.
Она вдруг умолкла, отвернула от меня лицо и устремила взгляд на косые лучи солнца, падавшие в окно. До сих пор она говорила спокойно, и голос ее, и манера держаться были исполнены какого-то гордого терпения. Но сейчас она стояла и молчала, а я не прерывал молчания, и очень скоро от воспоминаний о перенесенных обидах щеки ее опять залились густым румянцем, а в глазах разгорелся гнев. Внезапно она со страстью воскликнула:
– Что ж, король есть король! Что значит воля подданной против его воли? Что значит сердце женщины против его каприза? Ему и дела не было до того, что рука моя стыла и немела, когда к ней прикасался тот, кому он хотел ее отдать. Что с того, что я не желала этого брака? Ведь воля девушки – ничто! Ее надо просто сломить… Кроме короля у меня не было в жизни опоры. Я была одинока, и я всего лишь женщина, молодая и неискушенная. О, как жестоко они принуждали меня, как изводили… Я была вне себя от гнева! Заступиться за меня было некому. Никто не захотел помочь мне в беде, показать какой-нибудь иной путь спасения, нежели тот, что выбрала я. Всем сердцем, всеми силами своей души я НЕНА-ВИЖУ этого человека, которого привез нынче королевский корабль! Вы знаете, что я сделала, чтобы избавиться от него, избавиться от них всех. Я бежала из Англии в платье своей служанки, назвавшись ее именем. Под этой личиной я приехала в Виргинию. Я позволила выставить себя на продажу на том лугу за церковью, позволила разглядывать себя, оценивать, словно и впрямь была товаром, за который себя выдавала. Единственного человека, который отнесся ко мне с уважением, я бессовестно обманула. Я позволила ему дать мне свое имя и теперь за этим именем укрываюсь. Я втянула его в свою распрю. Я… о, вы имеете полное право меня презирать. Но вы не сможете презирать меня больше, чем я презираю себя сама!
Я стоял, опираясь рукой на стол и пристально разглядывая тени дикого винограда на полу. Все, что она сказала, было правдой, но я мысленно видел фигуру в черно-алом, красивое смуглое лицо… Я тоже ненавидел милорда Карнэла.
– Я не презираю вас, сударыня, – сказал я наконец. – Того, что совершилось две недели назад на лугу за церковью, уже не изменить. Не будем больше говорить об этом. Все, что я имею, принадлежит вам, хотя кроме шпаги и моего имени у меня есть немного. Первая всегда к услугам моей жены – это разумеется само собой; что до второго, то я горжусь тем, что сохранил его незапятнанным. Теперь оно также и в ваших руках. И я знаю: мне нечего за него бояться.
Говоря, я смотрел в сад за окном, но сейчас взглянул на нее и увидел, что она вся дрожит и шатается, будто вот-вот упадет. Я бросился к ней.
– Розы… – проговорила она, – они такие тяжелые. Ах, как я устала… и комната… плывет.
Я успел подхватить ее и осторожно уложил на пол. На столе стояла вода, и я плеснул немного ей в лицо, смочил губы. Потом кинулся к двери, чтобы позвать на помощь какую-нибудь женщину, и столкнулся с Диконом.
– Наконец-то я доставил сюда эту окаянную клячу, сэр, – начал он. – Ну, скажу я вам… – Тут он оторвал взгляд от моего лица и осекся.
– Не стой как истукан! – скомандовал я. – Иди и приведи первую женщину, какую увидишь.
– Она мертва? – чуть слышно пролепетал он. – Вы ее убили?
– Я ее убил?! Да что ты мелешь, дурак! – заорал я. – Ты что, никогда не видел женского обморока?
– У нее вид, как у покойницы, – пробормотал он. – Я думал…
– Он думал! – вскричал я. – Больно много думаешь! Поди вон и позови кого-нибудь на помощь!
– Тут Анджела, – буркнул он, и не подумав сдвинуться с места.
В комнату быстро и неслышно скользнула черная служанка моей жены, тихая, кроткая женщина с большими коровьими глазами. Когда я увидел, как она опустилась на колени возле своей неподвижно лежащей хозяйки, приподняла ей голову, начала расстегивать корсаж, и ее темное лицо стало таким же нежным, как у любой английской матери, склонившейся над своим ребенком, когда я увидел, как жена моя со слабым стоном прильнула к ее груди, я вполне успокоился.
– Идем! – сказал я и вместе с Диконом вышел из комнаты и закрыл за собою дверь.
Милорд Карнэл был не из тех, кто откладывает дела в долгий ящик. Уже через час ко мне прибыл его картель [57]57
Картель – письменный вызов на дуэль.
[Закрыть], доставленный самим секретарем Совета колонии.
Я снял это послание с копчика рапиры достойного мастера Пори и прочел:
«Сэр! Где и в котором часу завтра вы предпочли бы умереть? И каким оружием мне вас убить?»
– Не сомневаюсь, капитан Перси поверит, что лишь с величайшею неохотой я согласился участвовать в деле, направленном против джентльмена и офицера, столь уважаемого в колонии, – произнес мастер Пори, приложив руку к сердцу. – Когда я скажу, что некогда в Париже сражался на дуэли вместе с покойным лордом Карнэлом (нас тогда было трое против троих) и что во время моего последнего пребывания при дворе граф Уорик соблаговолил представить меня нынешнему лорду, капитан Перси, несомненно, поймет, что я никак не мог отказаться, когда последний попросил меня оказать ему услугу.
– Бескорыстие мастера Пори всем известно, – сказал я без тени улыбки. – Если он всегда принимает сторону сильного, то, разумеется, лишь потому, что у него есть на то веские причины. Он весьма меня обяжет, если передаст тому, кто его послал, что самым приятным часом для кончины я всегда почитал рассвет, а самым подходящим местом, по моему мнению, является поле за церковью, поскольку оттуда рукой подать до кладбища. Я слыхал, что его милость хорошо владеет шпагой, но и я слыву неплохим фехтовальщиком. Впрочем, если он предпочитает драться на пистолетах или кинжалах я, не против.
– Думаю, мы остановимся на шпагах, – ответил мастер Пори.
Я поклонился.
– Вы будете с другом? – поинтересовался он.
– Надеюсь, – ответил я, – хотя тот, кто согласится стать моим секундантом, подвергнет себя немалой опасности.
– Вы оба намерены биться насмерть, не так ли?
– Насколько я знаю, да.
– Тогда неплохо бы пригласить доктора Бохуна. Выжившему могут понадобиться его услуги.
– Приглашайте, если угодно, – ответил я, – хотя мой слуга Дикон прекрасно справляется с перевязкой моих царапин.
Мастер Пори прикусил губу, чтобы не рассмеяться, но не смог погасить веселые искорки в глазах.
– Я вижу, вы уверены в победе, – заметил он. – Как ни странно, его милость тоже. Ну вот, с формальностями как будто покончено, не так ли? Вы деретесь завтра на рассвете, за церковью, на рапирах?
– Совершенно верно.
Он поспешно засунул свою шпагу в ножны.
– Ну все, с этим делом мы развязались, по крайней мере на сегодня! Как говорится в Писании: «Довольно для каждого дня своей заботы». Ах, черт, как мне жарко! И в горле совсем пересохло… Слушайте, капитан Перси, на войне вы разграбили немало городов, пограбьте-ка для меня винный погребок пастора и принесите сюда его херес. А когда будем причащаться в следующий раз, угощать буду я.
Мы сели на крылечке, поставив между собою вместительный кувшин вина, и мастер Пори пил, пил и пил еще.
– Кстати, каков нынче урожай табака? – спросил он. – Мартин говорил мне, что качеством он много хуже, чем в прошлые года, а сэр Джордж уверяет, что качество отменное.
– Табак получился ничем не хуже испанского, – ответил я. – Можете так и доложить милорду Уорику, когда будете писать ему в следующий раз.
Мастер Пори рассмеялся. Конечно, принципов у него не водилось, он был сущий флюгер и к тому же заодно с кликой лорда Уорика в руководстве Компании, но грешник он был веселый и на редкость приятный в общении. Путешественник, ученый, изрядный философ, еще более изрядный острослов и первейший приятель и собутыльник для любого нищего с баклажкой эля (правда, лишь до тех пор, пока сосуд не пустел) – мы смотрели косо на многие его деяния, но его общество доставляло нам истинное удовольствие. Если в качестве платы за свои услуги он и отбирал у какого-нибудь бедного фермера половину урожая, то на прощание охотно бросал ему шестипенсовик на выпивку. И если арендаторам земель, пожалованных ему по должности, приходилось забрасывать свои табачные поля, чтобы развозить мастера Пори на лодке в его бесчисленных экспедициях к верховьям рек и речушек Виргинии, то он по крайней мере облегчал их труд, рассказывая им уморительные истории и распевая застольные песни, выученные в тысяче таверн.
– Что урожай! После завтрашнего дня можно будет отписать и про более интересные новости, – сказал он многозначительно. – Знаете, капитан Перси, вы очень смелый человек!
И он скосил на меня свои маленькие, озорно поблескивающие глазки. Я курил трубку и молчал.
– С недавних пор король в нем души не чает, – продолжал меж тем он. – То и дело берет его под руку, перебирает его пальцы, гладит щеку, Бэкингем все это видит, да сделать ничего не может: только кусает губы, и лицо у него делается мрачнее тучи. Так что имейте в виду, Рэйф Перси, завтрашний ваш противник – чародей, такой же могучий, как тот, которого ваш родич Хотспер [58]58
Хотспер (hot spur – горячая шпора) – прозвище сэра Генри Перси (1364–1403), данное ему за пылкий нрав и воинственность. В 1403 г. Хотспер и его отец, граф Нортумберленд, возглавили восстание против короля Генриха IV. В битве при Шрусбери (1403) мятежники были разгромлены, а Хотспер убит.
[Закрыть]встретил в лице Глендауэра [59]59
Глендауэр, Оуэн (ок. 1359 – ок. 1416) – крупнейший из уэльских феодалов; после воцарения Генриха IV поднял восстание за восстановление независимости Уэльса. Сражаясь против короля Англии, Глендауэр объединился с Хотспером и другими английскими феодалами-мятежниками. В хронике У. Шекспира «Генрих IV» (ч. 1), где выведены и Хотспер, и Глендауэр, последний уверяет Хотспера, что он великий чародей, умеющий вызывать духов, повелевать чертом и т. д.
[Закрыть]. Вот увидите, его чары перенесут вас из Джеймстауна прямиком в Тауэр [60]60
Тауэр – замок-крепость в Лондоне, до 1820 г. главная государственная тюрьма.
[Закрыть], потом и на эшафот для публичного повешения, потрошения и четвертования [61]61
Повешение, потрошение и четвертование – особо жестокая казнь, к которой в Англии приговаривали за государственную измену. Осужденного сначала вешали, затем живого вынимали из петли, вспарывали ему живот, вытаскивали внутренности и жгли их. Затем несчастного четвертовали.
[Закрыть]. Задеть королевского фаворита – это, знаете ли, еще хуже, чем задеть короля. То, что вы вознамерились совершить, есть оскорбление величества, сиречь государственная измена.
Мастер Пори зажег свою трубку, выдохнул большое облако дыма и вдруг громко расхохотался:
– А впрочем, почем знать, может статься, милорд Бэкингем как-нибудь выручит вас из беды. Ей-богу, завтра нам предстоит редкое зрелище: Перси, дерущийся не щадя сил, чтобы оказать услугу Вильерсу [62]62
Вильерс – родовое имя герцога Бэкингема.
[Закрыть]! Эврика! Есть кое-что новое под солнцем, что бы там не говорил Екклезиаст [63]63
Книга Екклезиаста, или Проповедника (Екклезиаст – проповедник по-гречески), – одна из книг Библии, часть Ветхого Завета, написанная от лица «Екклезиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме». Одно из наиболее известных изречений Екклезиаста: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, – и нет ничего нового под солнцем» (Еккл. 1:9).
[Закрыть].
Мастер Пори выпустил еще одно облачко дыма. К этому времени он уже осушил кувшин, щеки его покраснели, глаза увлажнились, и его все чаще разбирал смех.
– А где леди Джослин Ли? – спросил он. – Смогу ли я, перед тем как откланяться, поцеловать ее руку?
Я поглядел на него и холодно ответил:
– В этом доме есть только одна леди – мистрис Перси. Она устала и отдыхает после долгой дороги. Мы только нынче утром приехали из Уэйнока.
Мастер Пори затрясся от смеха.
– Отлично, Рэйф Перси, отлично, вы уже лезете на рожон! – воскликнул он. – Все в один голос твердили, что именно так вы и поступите! Да только какой вам от этого прок, приятель? Ведь все уже известно! Час назад губернатор в присутствии всего Совета колонии зачитал письмо короля. Она – леди Джослин Ли и находится под опекой короля; ее рука и земли предназначены лорду Карнэлу.
– Все это в прошлом, – ответил я. – Теперь она моя жена.
– Вот помяните мое слово: Суд Высокой комиссии [64]64
Высокая комиссия – специальный орган, выполнявший в англиканской церкви примерно те же функции, которые в католических странах выполняла инквизиция.
[Закрыть]будет с вами не согласен.
Моя шпага лежала у меня на коленях, и я провел рукой по ее потертым ножнам.
– Вот кто со мною согласен, – сказал я. – И еще Тот, кто смотрит на нас с небес. – С этими словами я приподнял шляпу.
– Господь Бог и моя верная шпага! – вскричал мастер Пори. – Что ж, упование, конечно, самое что ни на есть рыцарское, да только в наше время куда надежнее уповать на золото и милость короля. Примите-ка лучше мой совет, приятель, склонитесь перед бурей, и покуда она не минует, ведите себя смирно. Поклянитесь, что вы знать не знали, что она не та, за кого себя выдавала. О, будьте покойны, чтоб не нанести урона даме, суд, конечно, признает, что в некотором роде между вами все-таки был заключен брак, но в нем отыщут столько юридических изъянов, что хватило бы для расторжения тысячи таких браков! Да, самое лучшее тут – это развод! Да и прецедент под рукой имеется, к тому же весьма недавний. Все мы помним, как одну прекрасную даму развели с мужем, человеком достойным и храбрым, чтобы сделать приятное королевскому фавориту [65]65
Речь идет о Роберте Карре, графе Сомерсете (ок. 1590–1645), фаворите Иакова I с 1607 по 1615 г. Он хотел жениться на жене графа Эссекса (в девичестве – леди Фрэнсис Хауэрд). Благодаря нажиму, оказанному Иаковом I, Фрэнсис Хауэрд получила развод и в 1613 г. вышла замуж за графа Сомерсета.
[Закрыть]. Правда, Фрэнсис Хауэрд желала выйти замуж за того фаворита, в то время, как ваша красавица…
– Я просил бы вас не связывать имя моей жены с именем этой прелюбодейки! – резко перебил его я.
Он вздрогнул, потом торопливо выпалил:
– Ну полно, полно, я вовсе не хотел вас оскорбить! У меня и в мыслях не было их сравнивать: у сравнений слишком сильный запах. Все при дворе знают, что леди Джослин Ли неприступна, как Бритомарта [66]66
Бритомарта – богатырская дева, одна из героинь поэмы Э. Спенсера (1552–1599) «Королева фей».
[Закрыть], и холодна, как Диана [67]67
Диана – в римской мифологии богиня Луны. С 5 в. до н. э. отождествляется с греческой Артемидой, богиней-покровительницей Луны, охоты и целомудрия, которая выпросила у своего отца Зевса позволение не выходить замуж.
[Закрыть].
Я встал и принялся шагать взад-вперед по небольшой лужайке перед дверью.
– Мастер Пори, – начал я наконец, остановившись перед ним, – если, не нарушая данного слова, вы сможете сообщить мне, что говорилось сегодня на Совете и какое он принял решение, то считайте меня своим должником. А платить долги я не забываю.
Некоторое время он молча разглядывал кружево на своей манжете; потом его маленькие, хитрые, веселые глазки взглянули на меня.
– Ну что ж, – ответил он – пожалуй, я могу удовлетворить ваше любопытство. Король требует, чтобы означенную леди немедленно воротили в Англию на том же самом корабле, который так нас сегодня переполошил. Ее надлежит отправить в сопровождении двух служанок и под опекой другого знатного пассажира, сиречь милорда Карнэла. Его величество не может себе представить, чтобы леди Джослин Ли и в Виргинии продолжала свой безрассудный маскарад. Он почитает невозможным, что она до такой степени забыла свой род, звание и долг, чтобы броситься в объятия какого-нибудь мелкого плантатора или разорившегося искателя приключений, у которого оказалось сто двадцать фунтов дрянного табаку для покупки жены. Если же она все-таки совершила этот безумный поступок, то ее все равно надлежит отослать в Англию, где ее окружат самой нежной заботой, поскольку очевидно, что она пала жертвой колдовства. Тем же кораблем надлежит также отправить и человека, который на ней женился, предварительно заковав его в цепи.
Если он поклянется, что не знал о ее знатном происхождении и высоком положении при дворе и если он не станет чинить препятствий расторжению этого брака, то его с почетом отошлют обратно в Виргинию, дав ему денег на приобретение другой жены. Если же окажется, что согрешил он не по неведению, а с открытыми глазами и к тому же не дает согласия на развод, то ему придется иметь дело с королем и Судом Высокой комиссии, не говоря уже о королевском фаворите. Такова вкратце суть дела.
– А почему послали именно лорда Карнэла?
– Вероятно, потому, что он этого хотел. Лорд Карнэл умеет настоять на своем, а король исполняет все прихоти тех, к кому он привязан. Лорд верховный адмирал, то бишь милорд Бэкингем, наверняка всячески способствовал отъезду соперника, предоставил ему самый лучший королевский корабль и пожелал попутного ветра – вплоть до самого ада.
– Я знал, что она не та, за кого себя выдавала, – сказал я. – И я не дам согласия на развод.
– В таком случае вы, я надеюсь, меня простите, если впредь я буду избегать вашего общества, во всяком случае на людях? – без малейшего смущения осведомился он. – На вас чумные пятна, капитан Перси, и хотя ваши друзья желают вам всяческих благ, им волей-неволей придется сидеть по домам и жечь перед своими дверьми можжевельник, чтобы не подхватить от вас заразу.
– Я вас прощу, – ответил я, – если вы мне скажете, что намерен делать наш губернатор.
– Как раз в этом и состоит загвоздка. Джордж Ирдли – самый упрямый человек из всех, кого я знаю. Когда он впервые сюда явился, у него за душой не было ничего, кроме немалых личных достоинств и рыцарского звания, которое король пожаловал ему за заслуги. И вот поди ж ты – теперь его почитают здесь чуть ли не оракулом! Слово сэра Джорджа – закон! И все из-за того позволения резать друг другу глотки на собственный манер, которое он привез вам в прошлом году. Ох уж эта мне парочка непогрешимых – сэр Джордж и сэр Эдвин! Уж лучше бы сразу объявили их святыми, и дело с концом. Так вот, на сегодняшнем заседании Совета наш сэр Джордж встает и, предварив свою речь славным крепким ругательством, говорит примерно следующее: «Повеления короля всегда передавались нам через посредство Компании. Компания повинуется королю, а мы тут повинуемся Компании. При всем моем уважении, нынешнее требование его величества противоречит всем процедурным нормам. Пусть Компания через своего казначея прикажет нам отослать капитана Перси на родину в цепях, дабы он ответил за это странное преступление – женитьбу, пусть Компания прикажет нам отправить тем же кораблем даму, которая теперь наверняка стала его законной женой, и тогда мы обязаны будем подчиниться. Покуда Компания не отдаст нам такого приказа, мы делать ничего не будем, потому что не можем». И все до единого мои коллеги – члены Совета – ответствовали: «Полностью с вами согласен, сэр Джордж» (а я промолчал, поскольку был занят заточкой перьев). Итог этих прений таков – через два дня «Счастливое возвращение» отплывает, везя королю наше смиренное послание, суть коего сводится к тому, что хоть мы и склоняемся перед малейшим желанием его величества, словно древесный лист перед дуновением зефира, но в данном случае наши руки связаны. Ибо, согласно хартии, милостиво дарованной нам его величеством, мы должны испрашивать разрешение на всякое официальное действие у благородной Виргинской компании, само существование коей зиждется на неукоснительном соблюдении вышеозначенной хартии. Посему, если его величеству будет благоугодно передать нам свое повеление как обычно, сиречь через вышеупомянутую Компанию… и далее в том же духе. Разумеется, никто в Совете и вообще в Джеймстауне даже не подозревает о дуэли, которая состоится завтра на рассвете за церковью. – Он выбил пепел из своей трубки и встал, с трудом оторвав свое тучное тело от ступеньки крыльца. – Так что вам предоставлена отсрочка, Рэйф Перси, и вы можете ею воспользоваться, если только завтра утром не убьете вашего противника или не будете убиты сами. В последнем случае проблема разрешится сама собой; если же случится первое, то наилучшим выходом как для вас, так, по-видимому, и для Компании будет ваш добровольный уход из этой бренной жизни, причем желательно побыстрее. Уж лучше могила на перекрестке дорог и деревянный кол, вбитый в мертвое сердце [68]68
В Англии самоубийц хоронили на перекрестках, вбив им в сердце деревянный кол.
[Закрыть], чем рука палача на сердце живом [69]69
Намек на казнь путем повешения, потрошения и четвертования.
[Закрыть].
– Постойте, – прервал я его, – скажите, а милорд Карнэл знает о решении губернатора?
– Да, и оно привело его в ярость. Он бушевал, бранился, угрожал и в конце концов здорово разозлил губернатора. Похоже, он собирался отплыть завтра же, увозя с собою сбежавшую от него даму. Без этой дамы он ехать отказывается и, стало быть, останется в Виргинии до тех пор, пока не добьется своего. Черт меня дери, то-то радости будет у Бэкингема, если Карнэлу придется торчать здесь до второго пришествия! Его милость отлично понимает, чем рискует, и настроение у него самое прескверное. Правда, я постарался его успокоить. «Милорд, – сказал я ему, – вам нужно только потерпеть, и притом недолго, всего лишь несколько недель, покуда корабль, посылаемый губернатором в Лондон, не вернется. И тогда уже все будет так, как вы хотите. А до тех пор вы, возможно, найдете жизнь в нашей глуши сносной и даже приятной, хотя здесь вы и далеки от хорошего общества, которое одно только и скрашивает наше земное существование. Вы сможете каждодневно лицезреть даму, которая должна будет стать вашей женой, а для такого пылкого, не отступающего перед препятствиями влюбленного, как ваша милость, это уже само по себе немало. Коли вы убьете своего соперника, то сможете насладиться видом его могилы, если же он убьет вас, то вам станет совершенно безразлично, когда отплывет «Санта Тереса». Кроме того, здешнему краю присущи многие прелести, способные доставить удовольствие философическому, созерцательному уму, коим несомненно обладает тот, кого сам король почтил своим вниманием. На брегах этих хрустальных потоков и в этих благоухающих лесах, милорд, человек избавляется от ненужных расходов, зависти, презрения, житейской суеты и томления духа».
Старый греховодник громогласно захохотал и долго не мог остановиться. Наконец он ушел, все еще весело смеясь, а я, которому было совсем не до веселья, медленно вошел в дом. В ярде от двери, в тени дикого винограда, густо обвившего ближайшее окно, стояла женщина, которая навлекла на меня эту участь.
– Я думал, вы у себя в комнате, – сказал я резко, нарушив повисшее между нами мертвое молчание.
– Я подошла к окну, – ответила она, – и слышала ваш разговор. – Она говорила сухими губами, запинаясь. Лицо ее было бело как мел, но в глазах горел странный огонь, и она не дрожала.
– Нынче утром вы сказали, что все ваше достояние – имя и шпага – к моим услугам. Вы можете забрать их обратно, сэр. Я отказываюсь от вашей помощи. Клянитесь, в чем хотите, говорите им, что пожелаете, примиритесь с королем, пока еще не поздно. Я не хочу, чтобы ваша кровь пала на мою душу.
На столе еще оставалось вино. Я наполнил один из кубков и протянул его ей.
– Пейте! – сказал я.
– Вы были со мной так терпеливы, так учтивы, спасибо вам за все! Знайте, я не забуду этого, когда… И не думайте, что я стану вас винить…
Я поднял кубок к ее устам.
– Пейте! – повторил я.
Она чуть пригубила красное вино. Я взял у нее кубок и поднес к своим губам.
– Мы пьем из одного кубка, – промолвил я и осушил его до дна. – Мне наскучили разговоры о шпагах, королях и их дворах. Давайте выйдем в сад и полюбуемся на пчел пастора.
