Текст книги "Я буду любить тебя..."

Автор книги: Мэри Джонстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

– Я не собираюсь ссылаться на неведение, – отвечал я.

– Вы взяли в жены не леди Джослин Ли, а горничную по имени Пэйшенс Уорс. Леди Джослин Ли, знатная лама, воспитанница его величества, не имела права выйти замуж без согласия короля, своего опекуна. Вы, капитан Перси, всего лишь простой дворянин, бедный искатель приключений, поселившийся в Виргинии, а лорд Карнэл… есть лорд Карнэл. Суд Высокой Комиссии в два счета расторгнет этот ваш фантастический брак.

– Но я им в этом помогать не стану, – сказал я. – Полно, сэр Джордж! Лучше скажите, как бы поступили вы сами, если бы женились на своей леди Темперанс подобным образом и тем самым вдруг нажили себе уйму врагов?

Как всегда чуждый притворства, он коротко рассмеялся.

– Это к делу не относится, Рэйф Перси, – сказал он, но думаю, вы догадываетесь, как бы поступил я.

– Я буду драться до последнего, – продолжал я. – Я женился на ней, зная ее имя, хотя и не зная ее звания. Но если бы даже я знал и ее звание, и то, что она находится под опекой короля, я все равно бы на ней женился, а она вышла бы за меня замуж. Она моя жена перед Богом и перед честными людьми. Сейчас на карту поставлена ее, а значит, и моя честь, и хотя смерть может закрыть мне рот, люди не заставят меня отступить.

– Надейтесь на милорда Бэкингема, – сказал Ирдли. – Говорят, король живет по поговорке: «с глаз долой – из сердца вон», а благодаря нынешнему увлечению Карнэла Бэкингем сейчас владеет полем сражения безраздельно. Без сомнения, он прилагает все силы, чтобы навсегда оттеснить соперника, первого с тех пор, как он сам занял при короле место Сомерсета. Столь же очевидно, что Бэкингему доставило бы величайшее удовольствие помешать Карнэлу заполучить предмет своей страсти. Мне нет нужды говорить вам, капитан Перси, что, если Компания прикажет, я буду обязан отправить вас и вашу жену в Англию. Когда вы прибудете в Лондон, обратитесь за помощью к милорду Бэкингему, и я очень надеюсь, что у него достанет влияния, чтобы выручить вас и леди, чьей красотой и смелостью мы все восхищаемся, из этой злополучной передряги.

– Спасибо вам, сэр, – сказал я.

– Как вам уже известно, – продолжал он, – я отправил Компании смиренное ходатайство, в коем просил милостиво освободить меня от неблагодарных обязанностей губернатора Виргинии. Здоровье мое пошатнулось, а кроме того, я в немилости у милорда Уорика. Его влияние на дела Компании растет день ото дня, и если я не уйду сам, он все равно добьется, чтобы меня отстранили. Если меня освободят от должности сразу и назначат на мое место одного из членов Совета колонии, я вернусь в Англию и займусь делами, которые там оставил. Тогда я уже буду частным лицом, и если в моих силах будет помочь вам, я с радостью это сделаю. Но сейчас, как вы сами понимаете…

– Я понимаю вас, сэр Джордж, и благодарю. Можно задать вам один вопрос?

– Какой?

– Скажите, получив распоряжения Компании, вы исполните их в точности?

– В точности, ибо я давал служебную присягу.

– Еще два слова, сэр, – продолжал я. – Когда вы прочтете письма Компании и узнаете, что повелел вам король, я больше не буду связан тем честным словом, которое дал вам в то утро, за церковью. По крайней мере, в этом отношении я буду свободен?

Губернатор нахмурился.

– Не усугубляйте свое и без того плачевное положение, капитан Перси, – сурово сказал он.

Я рассмеялся:

– Напротив, сэр Джордж, я собираюсь его улучшить. «Счастливое возвращение» уже бросило якорь – мне это видно из окна. Не смею долее злоупотреблять временем нашей чести.

Я поклонился и вышел. Ирдли, все так же хмурясь, продолжал неподвижно смотреть на огонь.

Мир утопал в сиянии великолепного заката. На западе от горизонта до головокружительных высот громоздились массы темно-багровых и малиновых облаков, угрожающе нависших над темнеющей землей. На востоке облака были бледнее, и от восточных небесных бастионов к западным спешили гонимые ветром мелкие тучки, на востоке темные, на западе красные. Ветер крепчал, вода в реке, там, где ее не окрасил закат, казалась сине-зеленой.

– Ко всему прочему еще и буря, – пробормотал я.

Когда я проходил мимо гостиницы, до меня донесся взрыв самодовольного хохота, а затем множество голосин громко запели разухабистую застольную песню. Я понял, что милорд пьет и поит других, празднуя прибытие приказов, которые доставило «Счастливое возвращение». Дом священника был погружен во мрак. Войдя в гостиную, я высек огонь, зажег факелы и обнаружил, что я здесь не один. На полу, у погасшего камина, касаясь юбками холодной золы, сидела мистрис Перси. Сложенные руки она положила на низенький табурет и уронила на них голову. Мне было видно ее лицо – правильное, холодное и неподвижное, как у мраморной статуи. Несколько мгновений я стоял и смотрел на нее, но она так и не шелохнулась; тогда я сходил за дровами, разжег в камине огонь, и сумрачная зала вновь озарилась ярким светом.

– А где Ролф? – спросил я наконец.

– Он хотел остаться, но я не позволила, – ответила она. – Мне хотелось побыть одной.

Она встала, подошла к окну и прислонилась лбом к решетке, глядя на неспокойное небо и торопливо бегущие воды Джеймса.

– Что я наделала! Лучше бы мне оставаться одной! – промолвила она тихим, прерывающимся голосом. Она стояла ко мне спиной у тускло сереющего окна, и я знал, что она плачет, хотя из гордости старается скрыть это от меня. От жалости у меня защемило сердце, но мне нечем было ее утешить. Наконец она обернулась.

На столе стояли пирог и графин вина.

– Вы устали и взволнованы, – сказал я, – а между тем скоро вам могут понадобиться все ваши силы. Садитесь за стол, поешьте и попейте.

– Ибо завтра мы умрем, – добавила она и рассмеялась дрожащим смехом. Ее ресницы были влажны от слез, но гордость и мужество уже возвратились к ней в полной мере. Она выпила вино, которое я ей налил, и мы заговорили о разных второстепенных предметах: о сегодняшней игре в шары, об индейце Нантокуасе, о бурной ночи, которую предвещали тучи и все усиливающийся ветер. После ужина я позвал к жене ее служанку Анджелу, а сам вышел на темную улицу и зашагал к гостинице.

Глава XVIII
В которой мы уходим в ночь

Гостиница сверкала огнями. Когда я подошел ближе, оттуда донеслись пьяные выкрики, сопровождаемые дружной пистолетной пальбой. Милорд Карнэл с упоением предавался нашему дурацкому виргинскому обычаю попусту растрачивать на пьянках порох, который можно было с пользой применить против индейцев. Внезапно шум сделался еще громче, дверь гостиницы распахнулась, и оттуда гурьбой вылетели подавальщики и прочие слуги во главе с самим хозяином. Им вдогонку посыпались всякие бьющиеся предметы трактирной утвари и послышался громогласный смех.

Пройдя мимо негодующего хозяина и прислуги, и остановился на пороге гостиницы, обозревая царящий гам пьяный разгул. В воздухе висел густой табачно-пороховой дым, через него с трудом пробивался желтый свет множества факелов. Пролитое на длинный общий стол вино тонкими струйками цедилось на пол, где уже натекла большая красная лужа. Под столом, все еще сжимая в руке пустую кружку, лежал убеленный сединами депутат Палаты от одного из дальних поселков. Из гостей милорда Карнэла он первым упился до бесчувствия; остальные, судя по всему, готовились вскоре к нему присоединиться. Молодой Хэймор, стоя одной ногой на скамейке, а другой – на столе, увлеченно наяривал на скрипке какой-то быстрый залихватский мотив. Мастер Пори, впавший в плаксивость, тянул жалостную песню, а в перерывах между куплетами тщательно вытирал выступающие на глазах слезы. Мастер Эдвин Шарплес, видимо, вообразил, что он в суде, и то громогласно, то невнятным шепотом высказывался по некоему воображаемому делу. На кого бы я ни посмотрел, всяк был пьян: и Писэбл Шервуд, и Джайлс Аллен, и Петтиплэйс Клоз. Капитан Джон Мартин сидел, вытянув ноги, и попеременно требовал то новую кружку вина, каковую он тотчас осушал залпом, то свои пистолеты, каковые, получив их от слуг милорда уже заряженными, он тут же разряжал в потолок. От сильного ветра двери хлопали, оконные стекла дребезжали, пламя факелов клонилось вбок. Музыка становилась все неистовей, выстрелы все чаще, хмельные речи все громче и бессвязнее.

Милорд выглядел менее пьяным, чем его гости, возможно, он просто меньше выпил, но его веселью также не было границ. Щеки его раскраснелись, глаза горели злобной радостью; время от времени он смеялся каким-то своим мыслям. Он не мог видеть меня сквозь серое облако дыма или же видел смутно, как одного из многих любопытных, толпящихся в дверях и глазеющих на пирушку. Дрожащей рукой он медленно поднял свой серебряный кубок и возгласил:

– Пейте, собаки! Пейте за «Санта-Тересу»! Пейте за завтрашнюю ночь, когда гордая леди будет в моих объятиях, а мой враг – в моей власти!

Выпитое вино лишило разума не только его, но и всех остальных. В тот час они и думать забыли о чести. Бесстыдно хохоча, они подняли вслед за ним свои кружки, стараясь не слишком расплескать их содержимое. В это мгновение камень, метко брошенный кем-то, стоящим у меня за спиной, выбил серебряный кубок из рук фаворита. Кубок со звоном упал на пол, а красное вино из него выплеснулось на Карнэла. Мастер Пори залился пьяным смехом и заорал:

– Похоже, сия чаша вас миновала!

Камень швырнул Джереми Спэрроу. Обернувшись, я на мгновение увидел его могучую фигуру и гневное лицо под шапкой седеющих волос; затем он протиснулся через толпу обомлевших слуг и пропал в темноте.

Милорд тупо уставился на свои залитые вином руки, потом на упавший бокал и валяющийся рядом камень.

– Фальшивые кости, – проговорил он заплетающимся языком. – Иначе я бы не проиграл! Ну ничего, я выпью за все это завтра вечером, когда палуба не будет ходить под ногами, как этот чертов пол, а из моря не будут вылетать камни. Еще вина, Джайлс! Выпьем за лорда верховного адмирала, джентльмены! За милорда Бэкингема! Чтоб он поскорее отправился в ад и, оглядываясь оттуда на Уайтхолл, увидел меня на груди короля. Наш король – прекрасный король, джентльмены! Он подарил мне вот этот рубин. А знаете, что я получил от него в прошлом году? Я…

Тут я повернулся и вышел вон. Я не мог навязать поединок пьяному.

Пройдя десять ярдов, я неожиданно обнаружил рядом с собой Нантокуаса. Как он ко мне приблизился: я не видел и не слышал.

– Я ходил в лес, на охоту, – он говорил по-английски медленно и мелодично, так научил его Ролф. – Я знал, где живет пума; нынче я устроил у логова западню и поймал ее. Сейчас она в доме моего брата, в клетке. Когда я ее приручу, я подарю ее прекрасной леди.

Ответа он не ждал, и я ничего не ответил. Бывают минуты, когда общество индейца – лучшее общество на свете.

Прежде чем выйти на рыночную площадь, нам надо было пересечь узкий проулок, спускающийся к реке. Ночь была очень темная, хотя в разрывах между мчащимися по небу облаками все еще блестели звезды. Мы с Нантокуасом быстро шли вперед, мои каблуки гулко и резко стучали по мерзлой земле, он же двигался беззвучно, как тень. Переходя проулок, он вдруг протянул руку и вытащил из тьмы тщедушного человечка в черном.

В центре площади была поставлена огромная жаровня; сложенные в ней смолистые дрова ярко горели. Ночная стража должна была поддерживать этот огонь от наступления темноты до рассвета. Когда мы подошли к жаровне, в нее только что подбросили сухих сосновых поленьев, и красное пламя полыхало вовсю. Нантокуас, крепко сжимая запястья пленника своей железной рукой, тащил его в освещенный круг.

– А! Ученый доктор, кажется, опять ищет целебные травы? – осведомился я.

Он что-то затараторил, гримасничая и тщетно пытаясь освободить руки.

– Выпусти его, – сказал я индейцу, – но не позволяй ему подойти к тебе слишком близко. Итак, почтенный доктор, позвольте узнать, отчего в эту ненастную ночь, когда в гостинице пылает камин и рекой течет вино, вы надумали прятаться здесь, в холоде и мраке?

Он глядел на меня подернутыми дымкой глазами и улыбался блеклой улыбкой, в которой таилось больше угрозы, чем в оскале пумы.

– Я действительно поджидал вас, благородный сэр, – проговорил он тонким, убаюкивающим голосом, – однако делал это для вашего же блага. Я хотел остеречь вас, сэр.

Он стоял, подобострастно согнувшись и держа шляпу в руке.

– Да, остеречь, – продолжал он молоть свой вздор. – Может быть, кое-кто нанес мне обиду, и я стал его врагом. Может быть, я оставил службу у этого человека и теперь желаю ему отомстить. Я могу открыть вам один секрет, сэр. – Он понизил голос и огляделся вокруг, как будто опасаясь быть подслушанным. – Позвольте кое-что шепнуть вам на ухо, сэр.

Я отшатнулся.

– Ни с места! – крикнул я. – Не то будешь собирать целебные травы в аду!

– В аду? – отозвался он. – Такого места нет. Я не стану говорить о своем секрете вслух.

– Никколо-отравитель! Никколо-Черная смерть! Я еще приду за твоей душой, которую ты мне продал! Ад есть!

Этот громовой голос раздался из-под самых наших ног. Издав нечто среднее между стоном и визгом, итальянец отскочил назад и налетел спиной на раскаленную жаровню. Обжегшись, он испустил истошный вопль и, судорожно взмахнув руками, со всех ног кинулся прочь, в темноту. Дробный стук его шагов был ясно слышен, пока он не скрылся в гостинице, унеся с собой свои страхи и нечистую совесть.

– Стало быть, священники умеют изображать не только призраков, но и самого черта? – спросил я, когда Спэрроу, стоявший по другую сторону костра, подошел к нам. – Я мог бы поклясться, что этот голос исходит из недр земли. Какой удивительный дар!

– Обыкновенный трюк, – возразил он с громоподобным смехом. – Это умение не раз мне помогало. Здесь, в Виргинии, этого не знают, но до того, как услышать глас Божий, призвавший меня спасать бедные неразумные души, я был актером. Помню, однажды я играл призрак отца Гамлета в пьесе Уильяма Шекспира, и тогда, уж будьте уверены, мой голос шел из самых глубин подвала! Я нагнал такого страху на актеров и зрителей, что они решили, что имеют дело с колдовством, а у Бербеджа [96]96
  Бербедж, Ричард (ок. 1567–1619) – английский актер. Друг У. Шекспира, который для Бербеджа написал роли Гамлета, Отелло, Макбета и др.


[Закрыть]в самом деле затряслись коленки! Однако сейчас я хочу сказать о другом. Бросив тот камень, я потихоньку приблизился к дому губернатора и заглянул в окно. Губернатор уже получил письма Компании, и теперь он и все члены Совета, за исключением этого греховодника Пори, сидят и барабанят пальцами по столу.

– А Ролф тоже там? – спросил я.

– Да. Когда я подошел, он как раз говорил, думаю, защищал вас, хотя слов я не слышал. Все слушали и отрицательно качали головами.

– Утром мы узнаем их решение, – сказал я. – А сейчас честным людям лучше всего быть дома, в постелях, тем более что погода все больше портится. Доброй ночи тебе, Нантокуас. Когда ты закончишь укрощение своей пумы?

– Сейчас конец осени, – ответил индеец. – Когда настанет месяц цветения, пума будет покорно лежать у ног прекрасной леди.

– Месяц цветения! – воскликнул я. – До месяца цветения еще далеко. До тех пор мне самому надо укротить немало пум. Знаете, мастер Спэрроу, в такую шальную ночь в голову лезут всякие шальные мысли. Послушаешь, как свистит ветер и шумит река, поглядишь на эти летящие по небу тучи, и невольно подумаешь: а доживем ли мы до месяца цветения?

Тут я замолчал и мысленно посмеялся над своей слабостью, потом сказал:

– Вообще-то солдату нечасто приходят мысли о смерти. Идите спать, ваше преподобие. Еще раз доброй ночи, Нантокуас, и желаю тебе благополучно укротить твою пуму!

Я долго ходил взад и вперед по просторной гостиной пастора, временами останавливаясь у окна и глядя на сгущающиеся тучи и клонящиеся под ветром деревья. Иногда я разговаривал с женой – она сидела, сложив руки на коленях и откинув голову на спинку стула, который я поставил для нее перед камином. Лицо ее было бледно и недвижно, большие темные глаза широко раскрыты. Мы ждали, сами не зная чего, просто свет в доме губернатора все не гас, а покуда он горел, мы не могли лечь спать.

Время шло. В трубе завыл ветер, и я подбросил в топку дров. Теперь уже весь город был объят тьмою, только вдалеке, в доме губернатора, точно злая звезда, блестел негаснущий свет.

Ветер дул порывами, и во время затишья в комнате становилось так тихо, что звук моих шагов, стук уголька, выпавшего из камина, шелест сухих вьюнков за окном поражали слух, словно удары грома.

Внезапно жена моя настороженно подалась вперед.

– За дверью кто-то стоит, – сказала она.

Кто-то навалился снаружи на дверь, щеколда приподнялась. Войдя в дом, я закрыл дверь на засовы.

– Кто там? – спросил я, подойдя к ней ближе.

– Это я, Дикон, сэр, – послышался приглушенный голос. – Ради вашей жены впустите меня и позвольте с вами поговорить.

Я открыл дверь, и он переступил порог. Я не видел его с той самой ночи, когда он попытался меня убить, но слышал, что он живет во владениях капитана Джона Мартина, известного своим буйным нравом и всегдашней готовностью давать приют преступникам и несостоятельным должникам.

– Какое у тебя ко мне дело, любезный? – холодно осведомился я.

Он стоял потупившись и мял в руках свою шапку. Входя, он бросил короткий взгляд на мистрис Перси, но не на меня, а когда заговорил, в его голосе зазвучала прежняя бравада.

– Я у вас больше не служу, – сказал он и с вызовом вскинул голову, – но надеюсь, один христианин вправе предупредить другого. Здесь вот-вот будет начальник городской стражи с дюжиной своих людей.

– Откуда ты это знаешь?

– Я стоял в тени губернаторского дома, когда пастор попытался подслушать, о чем у них речь, да не сумел. Когда он ушел, я подтянулся, залез на карниз и ножом просверлил в ставне дырку, через которую все было слышно. Губернатор и члены Совета сидели за столом, на котором лежали письма Компании. Я слышал, как их зачитывали. Прошение сэра Джорджа Ирдли об отставке с поста губернатора Виргинии удовлетворено, но он должен оставаться в этой должности до прибытия нового губернатора, сэра Фрэнсиса Уайетта.

Компания сейчас в опале. Сэра Эдвина Сэндза король отправил в Тауэр, а могущество милорда Уорика растет с каждым днем. Король готов в любой момент уничтожить Компанию, и ее начальники не могут позволить себе противиться его воле. Поэтому губернатору велено не позднее шести часов по прочтении письма взять вас под стражу и держать в строгом заключении вплоть до отплытия «Санта-Тересы», а потом вас надлежит отослать на ней в Англию, заковав в цепи. Вашу жену также приказано отослать в Англию, но она поедет с почетом, и к ней должны быть приставлены женщины для услуг. По прибытии в Лондон вы будете отправлены в Тауэр, а леди – в Уайтхолл. Суд Высокой комиссии займется вашим делом немедля. Граф Саутгемптон пишет, что, исполняя настоятельную просьбу сэра Джорджа Ирдли, он сделает для вас все возможное, однако, если вы будете упорствовать, вас уже ничто не спасет.

– Когда сюда явится начальник стражи?

– Скоро. Губернатор как раз послал за ним, когда я спрыгнул с окна. Мастер Ролф защищал вас со всем пылом и даже хотел оставить заседание Совета, чтобы тотчас пойти к вам, но губернатор, божась, что не позволит должностным лицам Компании предавать ее доверие, заставил его остаться. Ну а я не должностное лицо Компании и могу пересказывать ее приказы кому захочу. Человек, над которым нет хозяина, может говорить свободно. Вот так. Я рассказал вам все, что знаю.

И прежде, чем я успел что-либо сказать, он вышел и захлопнул за собою дверь.

Я обернулся к жене.

Она стояла в середине комнаты, выпрямившись, прижав одну руку к груди, а вторую, опущенную, сжав в кулак. Сейчас она выглядела так же, как в Уэйноке, в самый первый вечер.

– Сударыня, – негромко позвал я ее.

Она повернулась ко мне.

– Неужто вы думали, – проговорила она ровным голосом, – неужто вы думали, что я соглашусь ступить на этот корабль… на этот корабль, что стоит сейчас на реке? Один корабль привез меня сюда для постыдного дела, но другой не увезет для дел еще более постыдных.

Она отняла руку от груди, и в ней блеснул маленький кинжал, который я дал ей в тот первый вечер. Она положила его на стол и накрыла рукой.

– Выбор за вами, сэр.

Я подошел к двери и выглянул наружу.

– Шальная сегодня выдалась ночь, – сказал я. – Я предлагаю вам такую же шальную затею. Свяжите в узел самую теплую свою одежду и завернитесь в плащ. Вы возьмете с собой Анджелу?

– Нет, – ответила она. – Я не хочу, чтобы на моей совести была еще и ее жизнь.

Она убрала руку с кинжала, и по ее побледневшим щекам покатились слезы.

– Вы делаете это, чтобы защитить мою честь, сэр, – промолвила она. – Я знаю, что прошу вас пойти на смерть.

Я не мог смотреть, как она плачет, и потому ответил нарочито резко:

– Я ведь вам уже говорил, что ваша честь – это моя честь. Неужто вы думаете, что завтра ночью я смог бы спокойно заснуть в трюме «Санта-Тересы», зная, что в это время моя жена ужинает с лордом Карнэлом?

Я пересек комнату, чтобы взять с полки пистолеты. Когда я проходил мимо нее, она схватила мою руку обеими руками и, наклонившись, прижалась к ней губами.

– Вы были ко мне очень добры, – прошептала она. – Прошу вас, не считайте меня неблагодарной.

Пять минут спустя она вышла из своей спальни в плаще с поднятым капюшоном, держа в руке узелок с одеждой. Я потушил факелы и отворил дверь. Переступив порог мы, повинуясь единому чувству, остановились и оглянулись назад, на теплую, освещенную камином комнату. Потом я тихо затворил дверь, и мы вышли в ночь.