Текст книги "Я буду любить тебя..."
Автор книги: Мэри Джонстон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)
– Это значит, – сказал я, – что вчера они восстали против нас и убили несколько сотен наших. Жители Джеймстауна были вовремя предупреждены, и сейчас город в безопасности. Рассказывай дальше.
– Я незаметно вернулся к мистрис Перси, – продолжил он, – и спешно увел ее подальше от такого опасного соседства. Мы нашли заросли кустарника и спрятались в них – и как раз вовремя, ибо с севера явился большой отряд отборных воинов: все как один высокие, выкрашенные черной краской, в причудливых головных уборах из перьев – свежие силы, готовые броситься в бой, каким бы ожесточенным он ни был. Они присоединились к этим чертям на берегу реки и немного погодя опять послышались стрельба и дикие вопли. В общем, мы прятались в кустах почти до вечера, не зная, что происходит, и не осмеливаясь выйти из нашего укрытия, чтобы это выяснить. Женщина из хижины, где мы ночевали, дала нам с собой хлеба и мяса, так что мы не голодали, но время тянулось очень медленно. А потом лес вокруг нас наполнился этими язычниками, отряд за
отрядом они шли со стороны реки вглубь леса, расползаясь в разных направлениях, как змеи. Они не увидели нас в густом кустарнике, возможно, благодаря горячим молитвам, которые я не переставал возносить. Наконец лес поглотил их всех и, казалось, очистился от их присутствия: нигде ни движения, ни звука. Мы выжидали долго, но на закате тихонько выбрались из кустов и пошли по лесу к реке, обошли небольшую кедровую рощу и наткнулись примерно на полсотни дикарей.
Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и поднял брови, как делал нередко.
– Дальше, дальше! – воскликнул я. – Ты ведь сказал, что она жива и невредима!
– Верно, – подтвердил он, – но не благодаря мне, хотя я и набросился на этих размалеванных дикарей. И как ты думаешь, Рэйф, кто их возглавлял? Кто вырвал нас из их обагренных кровью лап?
Меня осенило.
– Я знаю, кто это был. И он же привел вас сюда…
– Да, он отослал прочь демонов, у которых – вот не повезло! – такой же цвет кожи, как и у него, и сказал нам, что между нами и городом есть индейцы, которые не принадлежат к его племени. Если бы мы пошли дальше, то попали бы в их лапы. Но есть место, сказал он нам, куда не ходят ни индейцы, ни белые, мы могли переждать там до завтра, когда в лесу уже не будет краснокожих. Он провел нас в этот угрюмый лес, который уже был нам немного знаком. Да, и еще он сказал нам, что ты жив. Более он ничего не сказал; и когда мы углубились в этот лес и наступили сумерки, он исчез.
Он замолчал и просто стоял, глядя на меня с улыбкой на своем изборожденном складками лице. Я взял его руку в свои и поднес к губам.
– Я в таком долгу перед тобой, что вряд ли когда-нибудь сумею расплатиться, – сказал я. – Скажи мне, друг мой, где она?
– Недалеко отсюда, – отвечал он. – Мы с нею прошли до самой середины леса и, поскольку она так замерзла и устала и была так потрясена, я решился развести там костер. Ни один враг не напал на нас там, и мы ждали лишь наступления сумерек, чтобы отправиться обратно в город. Сейчас я только что подошел к ручью, чтобы определить, если удастся, насколько близко мы находимся от реки…
Он замолчал, показал рукой на длинный проход между рядами деревьев, затем, пробормотав: «Да благословит вас Бог», отошел и, пройдя немного вниз по течению ручья, остановился, прислонясь спиной к вековой сосне и неотрывно глядя на медленную глубокую воду.
Она приближалась ко мне. Я смотрел, как ее тоненькая фигурка отделяется от царящего между деревьев сумрака, и тьма, владевшая в последнее время моей душой, рассеялась.
Мне показалось, будто лес, только что такой угрюмый, наполнился солнцем и пением птиц; если бы вокруг вдруг расцвели красные розы, я бы не удивился. Она шла медленно и беззвучно, голова ее была наклонена, руки опущены – она не знала, что я рядом. Я не пошел ей навстречу – мне все еще хотелось, чтобы она первой подошла ко мне, но когда она подняла глаза и увидела меня, я упал на колени.
Мгновение она стояла недвижно, прижав руки к груди, затем, медленно и неслышно пройдя сквозь окутанный мглою лес, приблизилась ко мне и коснулась моего плеча.
– Ты пришел, чтобы отвести меня домой? – спросила она. – Я так долго плакала, молилась и ждала, но теперь настала весна, и лес зазеленел.
Я взял ее руки и уткнулся в них лицом.
– Я думал, что ты умерла, – сказал я. – Я думал, ты ушла в лучший мир и оставила меня одного на этом свете. Я никогда не смогу рассказать тебе, как я тебя люблю.
– Мне не надо ничего рассказывать, – ответила она. – Я рада, что настолько забыла о женской гордости, что решилась поехать в Виргинию, чтобы там продать себя; рада, что мужчины смеялись надо мною и оскорбляли меня на том лугу в Джеймстауне, потому что иначе ты, быть может, не обратил бы на меня внимания; всем сердцем рада, что ты купил меня, заплатив горсткой табака. Всем сердцем, всей душой я люблю тебя, мой рыцарь, мой возлюбленный, мой господин и муж… – Голос ее прервался, и я почувствовал, что она дрожит. – Но твои слезы на моих руках – их я не люблю, – тихо промолвила она. – Я много блуждала по лесу и устала. Прошу тебя, встань, обними меня и отведи домой.
Я встал, и она прильнула к моей груди, как усталая птичка, вернувшаяся к своему гнезду. Я наклонил голову и поцеловал ее лоб, веки с голубыми прожилками, безупречно очерченные губы.
– Я люблю тебя, – повторил я. – Эта песнь стара, но прекрасна. Посмотри: я ношу твои цвета, леди.
Ее рука дотронулась до ленты на моем рукаве, потом коснулась моих губ.
– Песнь стара, но прекрасна – проговорила она. – Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Голова моя покоится на твоей груди, но знай: сердце мое лежит у твоих ног.
Лес с привидениями наполнился радостью, глубоким покоем, молчаливой благодарностью, и на сердце у нас с Джослин была весна – не пышная и буйная, как в мае, а прекрасная, скромная и нежная, как проснувшийся для новой жизни мир за сосновой рощей.
Наши губы снова встретились, а потом, обнимая ее за плечи, я повел ее к огромной сосне, под которой стоял пастор. Услышав наши шаги, он повернулся и посмотрел на нас с тихой и нежной улыбкой, хотя в глазах его стояли слезы.
«Вечером водворяется плач, а наутро радость» [140]140
Псалтирь. Псалом 29:6.
[Закрыть], – произнес он. – Я благодарю Господа за вас двоих.
– Прошлым летом на зеленом лугу мы встали перед тобой на колени и ты благословил нас, Джереми, – ответил я. – Благослови же нас и теперь, настоящий друг и пастырь Божий.
Он возложил руки на наши склоненные головы и благословил нас, а потом мы втроем двинулись по мрачному лесу вдоль лениво текущего ручья к широкой сверкающей реке. Еще до того, как мы достигли ее, сосны уступили место другим деревьям, населенный призраками лес остался позади, и мы вступили в волшебный мир распускающихся цветов и листьев.
Голубое небо у нас над головами смеялось, лучи вечернего солнца прочертили золотые полосы под нашими ногами. Когда мы подошли к реке, она серебрилась в солнечном свете, и тихой музыкой журчала в тростнике.
Я вспомнил про лодку, которую я привязал утром к явору где-то между нашим нынешним местонахождением и городом, и теперь нам надо было дойти до этого дерева по берегу реки. Хотя мы шли по вражеской территории, по пути мы не встретили ни одного врага. Нас окружали тишь и покой; это было похоже на чудный сон, от которого не страшно проснуться.
Пока мы шли, я тихим голосом – ибо мы не знали, безопасно ли говорить громко, – рассказал им о резне, которую учинили индейцы, и о смерти Дикона. Моя жена содрогнулась и заплакала, а пастор несколько раз глубоко вздохнул, и руки его сжались в кулаки. Затем, когда она спросила меня, я рассказал, как попал в ловушку в полуразвалившейся хижине у перешейка, и поведал обо всем, что произошло потом. Когда я окончил свой рассказ, она прижалась ко мне, спрятав лицо у меня на груди. Я поцеловал ее и успокоил, и немного спустя мы дошли до явора, склонившегося над прозрачною водою и лодки, которую я к нему привязал. Закат был уже близко, и весь западный край неба был окрашен в розовый цвет.
Ветер стих, и река была похожа на цветное стекло между двумя темными каймами леса. Над нашими головами небо еще было голубым, а на юге громоздились облака, похожие на колонны, высокие и золотистые. Воздух был тепл и мягок как шелк; кругом не было слышно ни звука, кроме журчания воды под килем и плеска весел. Пастор греб, а я праздно сидел подле моей любимой. Он сам так хотел, а я хоть и протестовал, но не слишком рьяно.
Оставив позади берег, мы вошли в фарватер Джеймса, чтобы на всякий случай быть вне досягаемости индейских стрел. Выплыли мы и из тени леса, и теперь вокруг нас лежали лишь спокойные блестящие воды могучей реки.
Когда на ее середине лодка наконец повернула на запад, мы увидели далеко вверх по течению крыши Джеймстауна, темнеющие на фоне розового неба.
– Смотрите, вон корабль, отплывающий в Англию, – сказал пастор.
Мы посмотрели туда, куда смотрел он, и увидели большой корабль, плывущий вниз по реке в сторону океана. На нем были подняты все паруса; последние лучи заходящего солнца отражались в окнах его кормовой надстройки, превратив их в огненный полумесяц.
Корабль шел медленно, ибо ветер дул еле-еле. Медленно, но верно он уплывал от новой земли к старой, вниз по величественной реке к заливу и безбрежному океану и похоронам в океане одного из тех, кто на нем плыл. Со своими жемчужно-белыми парусами и огненной полосой под ними он походил на все уменьшающееся в размерах облако; еще немного – и оно растворится в сумрачной дали.
– Это «Джордж», – сказал я.
У жены моей перехватило дыхание.
– Да, любовь моя, – продолжил я, – на нем уплывает тот, кого он ждал. Этот человек ушел из нашей жизни навсегда.
Она тихо вскрикнула и повернулась ко мне, дрожа, с полураскрытыми губами и невысказанным вопросом в глазах.
– Мы больше не будем говорить о нем, – сказал я. – Не будем упоминать его имени, как будто он умер. Мне надо поговорить с тобой о другом, милая моя придворная дама, выдававшая себя за служанку, милая воспитанница короля, на которую его величество гневался столько долгих месяцев. Тебя огорчило бы, если б мы в конце концов все-таки вернулись домой?
– Домой? – повторила она. – В Уэйнок? Нет меня бы это не огорчило.
– Не в Уэйнок – в Англию, – сказал я. – «Джордж» отплыл, но три дня назад в гавань вошла «Надежда». Думаю, когда на ней вновь поднимут паруса, нам надо будет отправиться на ней.
Она посмотрела на меня, и лицо ее побелело.
– А как поплывешь ты? – прошептала она. – В цепях?
Я взял ее стиснутые руки в свои, разжал их и обвил ими свою шею.
– Да, – отвечал я, – я поплыву в цепях, таких цепях, которые мне совершенно не хочется разбивать. Любовь моя, я думаю, наше лето будет ясным и солнечным. Послушай, какие новости привезла «Надежда».
Пока я рассказывал ей о новых распоряжениях, которые Виргинская компания прислала губернатору, и о письме Бэкингема ко мне, пастор перестал грести, чтобы лучше слышать. Когда же я кончил говорить, он снова взялся за весла и погреб с такой неустанной силой, что лодка стремительно понеслась по гладкой как стекло воде к городу, который уже не казался далеким.
– Я не нахожу слов, чтобы выразить, как я рад за вас, Рэйф и Джослин, – сказал он с улыбкой, сделавшей его лицо прекрасным.
Свет, льющийся на нас с румяного западного края неба, окрасил щеки бывшей воспитанницы короля розовым, легкий ветерок поднял темные волосы с ее лба. Ее голова лежала на моей груди, я держал ее за руку; нам обоим не хотелось говорить: мы были слишком счастливы. На ее пальце поблескивало обручальное кольцо, которое было всего лишь звеном, оторванным от золотой цепи, подаренной мне принцем Морисом. Когда Джослин увидела, что мой взгляд устремлен на него, она подняла руку к губам и поцеловала грубое колечко.
Закат окрашивал облака и воду розовым и багряным, а выше, на бледном небе, сияла вечерняя звезда. Похожий на облачко корабль, которым мы любовались, растаял в окутанном сумерками далеке; мы его больше не видели. Вокруг нас между черных берегов широкою лентой тянулся Джеймс, отражая и розово-багряный запад, и серебряную звезду, и огни «Надежды», стоящей на якоре между нами и городом. Моряки на ее борту пели, и их песня о море доносилась до нас, красивая, как песня о любви. Никто не окликнул нас, когда мы проплывали мимо корабля и входили в гавань. Пение моряков более не долетало до нас, но песнь в наших сердцах не умолкала. Не все на свете тленно: пока жива душа, жива и любовь; песнь любви может быть то веселой, то грустной, но она не умрет никогда.
