Текст книги "За городской стеной"

Автор книги: Мелвин Брэгг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Заказы на обед прекращали принимать в четверть девятого, и, чтобы не опоздать, он ехал очень быстро. Мысли о предстоящем разговоре с Дженис, о том, что она тут, рядом, о машине, которую нужно беречь, о том, чтобы поспеть в ресторан вовремя, полностью завладели его вниманием, и, на счастье, ему было не до разговоров.

Гостиница стояла на берегу озера Бессентуэйт. Она была не так велика, как прочие приозерные гостиницы, но было в ней спокойное достоинство, которое приходит только с возрастом и которое Эдвин сразу же отметил, решив, что это как раз «то, что надо». Она стояла в большом парке, и днем из окон открывался вид на озеро, которое находилось в нескольких шагах. По отделке и общему тону она была несколько старомодна; еда была незамысловата и обильна, автомат-проигрыватель отсутствовал, так же как и пианино: ничто не должно было отвлекать от главной цели, ради которой сюда приезжали, – хорошо поесть. Гостиница знавала лучшие времена, служила пристанищем большим компаниям седоусых рыболовов, и на стенах ее висели гравюры и всевозможные чучела, столь милые сердцу спортсмена. Мебель была дубовая, ковры – чуть потертые, персидские, пестрые; стены оклеены неброскими обоями теплых тонов. Хотя было ясно, что гостинице уже не видать былой знатной публики, сейчас она переживала пору доходного бабьего лета, которое – как надеялся владелец – могло обернуться для нее весной. Владелец сам ведал кухней, жена его следила за чистотой в номерах и общим порядком, брат стоял за стойкой в одном из двух баров. Летом гостиница сотрясалась под напором туристов, приезжавших сюда целыми автобусами, однако не только справлялась с ними, но и приветствовала эти набеги, ничуть от них не страдая. Зимой, как сейчас, она служила отрадой пожилым людям; заглядывала сюда, в порядке эксперимента, и молодежь или же случайные aficionados [4]4
  Поклонники (исп.).


[Закрыть]озерного царства, которые распинались в похвалах зимнему сезону, поскольку летний испорчен туристами.

Эдвин сумел войти в зал с уверенным видом и сразу же с удовольствием заметил, что, хотя Дженис отнюдь не разрядилась ради него в пух и прах, она, бесспорно, была самой привлекательной женщиной в зале. Все взгляды обратились к ней, и он исполнился гордости, оттого что был ее эскортом. Он и действительно эскортировал ее, проведя чуть ли не церемониальным маршем к столику, который, слава богу, оказался угловым, пододвинул ей стул, взял меню с таким видом, будто собирался изучать боевое задание.

Он хотел сказать ей, чтобы она заказала самое дорогое блюдо, какое только есть, но удержался. И был очень доволен скромностью ее выборе, свидетельствовавшей о хорошем вкусе.

Заказать бутылку вина или нет, было серьезной проблемой. Иметь на столе бутылку и потягивать вино было бы чудесно. Но как заказать, не выказав своего невежества, и как пить, не обнаружив непривычки к нему? Обедая здесь во второй раз, он напряженно слушал, стараясь уловить тон, каким заказывают вино, – интонацию-то он уловил, но произношение, конечно, подвело бы его. Ну и потом, вино полагается пробовать – тут уж вышла бы одна комедия. Он решил не заказывать.

– Если хочешь, можно взять вина, – сказал он.

– Нет, спасибо, – ответила Дженис, – оно только нагоняет на меня сон. А ты пей, если хочешь.

– Возьмите пива, сэр! – сказал официант, который считал себя вправе вмешаться в разговор по своему усмотрению. – Пиво пойдет куда лучше с тем, что вы заказали, – по правде говоря, я считаю, что все эти вина – одно баловство. Пиво – вот что должен пить нормальный англичанин.

– Ах, я с удовольствием выпью пива, – сказала Дженис. – Полпинты, пожалуйста.

– А вам пинту, сэр? Хорошо. Поверьте, нигде в округе вы не получите такого великолепного пива, как у нас. Мистер Роулинсон прямо помешан на своем пиве. У нас есть мельхиоровые кружки, которые мы держим для собраний бизнесменов и тому подобных случаев, в них я вам и подам – уж если пить пиво, так только из мельхиора.

Эдвину все это очень понравилось.

После густого острого супа с индийскими пряностями им подали бараньи котлеты с овощами и картофелем и фирменный мусс.

– Ну как? – сказал официант Эдвину. – Может, еще себя побалуете? Внизу у нас осталось несколько порций – зря пропадут. Знаете, мусс, который делает наш повар, лучший из всех десертов, которые мне доводилось пробовать, за исключением разве самых шикарных ресторанов. Ну так как? Принести?

– Да, – ответил Эдвин, совсем освоившийся здесь. – Пожалуйста!

– А мадам? Принести вам, красавица?

– Спасибо, нет.

– Не смею настаивать. Дамам нужно следить за фигурой. Не то что нам, мужчинам, верно, сэр? Значит, так. Спешу за одной порцией мусса. Одна нога здесь, другая там.

Они болтали так свободно, что Эдвин даже позволил себе слегка откачнуться на стуле – мало того, сознавая, что действует в нарушение этикета, он нашел в себе достаточно уверенности, чтобы пренебречь этим.

Дженис долго сидела над кофе, но наконец настало время уходить. Эдвин дал официанту на чай пять шиллингов, и тот многозначительно подмигнул ему в ответ.

Место, где он сделает Дженис предложение, было выбрано с большой тщательностью, хотя и без мучений, сопровождавших поиски ресторана. Выбор его пал на небольшую проселочную дорогу, доходившую почти до самой кромки озера – она словно упиралась в озерную гладь; в отдалении же, прямо из черной воды, подымались черные горы, и несколько фонарей, похожих на огромных светляков, проглядывало сквозь чащу, покрывавшую горные склоны.

Стоило заглохнуть мотору, и в наступившей тишине к ним подкралась решающая минута. Он чувствовал, что каждое сказанное слово будет окончательным. Шелуха приготовлений отпала. Оставалась цель, и ее следовало назвать. Четко и ясно назвать. Никаких околичностей, это лишь умалит ее, никаких заходов издалека – это лишь обесценит слова.

Эдвин болезненно – как еще никогда в жизни – ощущал свою внешность. В ресторане он видел Дженис такой, какой – при удаче – будет видеть ее отныне всю жизнь. Хорошо одетая – для него; красивая – для него; весь разговор в течение всего вечера, каждое движение – для него. Он очень скоро убедился, что никто из присутствующих не может сравниться с ней в очаровании, и гордость за нее, вожделение к ней, сознание своего ничтожества рядом с ней – все это перемешалось с любовью, которую он всегда питал к ней, и спокойная преданность, распалившись, перешла в бурную страсть, из которой когда-то родилась. Но теперь, в машине, он видел ее волосы, осветленные белесым светом луны, всего в нескольких сантиметрах от своих ног – ее ноги, такие нежные и упругие, и лежащие на руле машины собственные руки показались ему большими и узловатыми; он ощущал мельчайшие капельки пота на своем бескровном лице и вспомнил его неровный овал, и даже собственные зубы стали казаться ему безобразными, не по рту крупными, так что челюсть словно выдвигалась вперед, как лопата.

– Дженис, – начал он, – ты уж выслушай меня до конца. – Он замолчал, не глядя на нее, но видя – по ее крошечному отражению в зеркале, – что она не смотрит на него. Так было легче. – Так вот, мое материальное положение тебе известно, мне нет нужды повторять…

– Это не важно, – сказала она ласково, не прерывая, скорее ставя знак препинания.

– Для меня важно. Это лежит на мне. Так вот, все, что я хочу сказать по этому поводу: мне нужно уезжать отсюда. Мне подвернулась возможность открыть свое маленькое дело в Уайтхэйвене, и я решил этой возможностью воспользоваться. Пока что это всего лишь старый гараж, но накладные расходы невелики, и, как мне кажется, я могу рассчитывать, что часть прежних клиентов перейдет ко мне, так что будет по крайней мере, с чем начинать. Электросварщиков не так уж много – во всяком случае, их не хватает, а научиться этому делу не так-то просто. Мне бы только зацепиться, а уж там я своего добьюсь. По крайней мере хочу попытаться.

– Но это же чудесно, Эдвин. Конечно, ты всего добьешься. «Эдвин Кэсс – Электросварка!» Ты и жить там будешь?

– Да. Мне придется поселиться над гаражом. Помощник мне пока не по карману, поэтому даже несложные работы будут отнимать у меня порядочно времени. На втором этаже есть несколько комнат – сейчас это просто мусорная свалка, но я приведу две-три комнаты в божеский вид, чтобы там можно было жить. Конечно, времени у меня будет мало, на развлечения хватать не будет, собственно, и не почитаешь даже, но это меня не пугает: я люблю доходить до всего своим умом – может, и не оглупею.

– Ну конечно же.

– Мне очень жаль будет покинуть мой коттедж. Я много труда в него вложил и хотел бы и дальше жить в нем… он меня устраивает. Но так уж получается. И еще я думал, что мы… мы с тобой… могли бы… мне казалось, что, если когда-нибудь у нас что получится, тебе было бы удобно жить рядом с отцом и матерью. И я к ним расположен.

На этот раз он ждал какого-нибудь замечания, но такового не последовало.

– Значит, я переезжаю, – с усилием продолжал он. – И я хотел бы, чтобы ты вышла за меня. Мне уже не придется так часто видеться с тобой, когда я уеду… да и вообще… ты сама знаешь мои чувства. Я долго ждал. Это, конечно, ничего не значит… кроме того, что… это доказывает, что я никогда… что никто другой… я ничего так в жизни не хочу, как жениться на тебе. Если бы рассказать тебе, сколько я о тебе думаю, ты б не поверила. Для тебя одной я старался. Все что у меня было, – это мысль о тебе. Больше ничего.

– Ты не должен так говорить. Ты и без этого…

– Без чего? Нет. Не будем об этом. Я б не мог. Ничего бы я не добился. Это ты, Дженис, заставила меня тянуться наверх, к другой жизни. Ведь где мое место по рождению? Среди ничтожеств. Останься я с ними – чего бы я стоил?

В душу Дженис начал закрадываться страх. Что будет, если она скажет «нет»?

– Я тебя последний раз спрашиваю, Дженис.

– Не говори так, Эдвин.

– Почему? Это ведь правда.

– У тебя это звучит, как угроза. Я даже немного боюсь тебя.

– Меня?

– Да!

– Но это невозможно. Как ты можешь бояться меня, Дженис? – Эдвин сознавал, что она просто пытается уйти от ответа, но был так удивлен, что осекся.

– Оглядись по сторонам, – сказала Дженис, воспользовавшись паузой. – Ты же почти никого, кроме меня, и не видишь. Почему ты так уверен…

– Уверен.

Дженис подумала, как хорошо, если бы пошел снег – чтобы черное озеро покрылось обрывками кружев, горы надели мягкие белые шапки и охваченный морозом искрящийся снежный покров хрустнул бы, если ткнуть его указательным пальцем. Хоть бы стихийные силы вмешались в этот разговор.

– Ну вот, – сказал Эдвин. – Я тебе признался. Да для тебя это давно не новость. – Он так стиснул зубы, что у него заболела кожа на скулах. – Что ж ты на это скажешь?

У Дженис застрял комок в горле, и она не смела продохнуть. Страх перед Эдвином напал на нее совершенно неожиданно. Его топорное, повернутое к ней в профиль лицо отливало нездоровой желтизной. По телу у нее побежали мурашки.

– Я не могу выйти за тебя, Эдвин. Никогда не смогу выйти за тебя.

– Ты собираешься за этого парня? – выкрикнул он.

– За Ричарда?

– За Ричарда. Я ведь слышал вас тогда – все слышал. И когда ты отказала ему, я чуть не захлебнулся от радости. Я еще подумал: вот кто ей пара и, если она за него не хочет, значит, у меня есть шанс. Но это все-таки он, да?

– Нет!

– Кто же тогда? Последний месяц ты от него не вылезала! А ты хоть раз задумывалась, каково мне было на это смотреть? Ну-ка, скажи, задумывалась?

– Нет. Не задумывалась.

– Так я и знал. Ладно, я тебе делаю предложение в последний раз, Дженис. Перестать думать о тебе я не могу, может, никогда не смогу, но я могу попытаться устроить свою жизнь без тебя.

– Ты прекрасно проживешь без меня, Эдвин, все равно я б не дала тебе счастья.

– Почем ты знаешь?

– Не дала бы. Да и все равно не могу я.

Они молчали. Отопление было выключено, и в машине стало прохладно, потом и вовсе холодно. Эдвин не шевелился. Дженис боялась, что любое ее движение может привести к тому, что он потеряет контроль над собой. Он сидел, не касаясь ее, такой большой рядом с ней; можно было ожидать чего угодно.

Сюда не доносились звуки проезжающих по шоссе машин. Никаких признаков жизни на озере.

Вдруг Эдвин уронил голову на руль.

– Не знаю, как мне жить без тебя, Дженис. Не знаю!

Она увидела, что он плачет, беззвучно – и протянула руку, чтобы погладить его по голове. Он повернулся, схватил ее за плечи, стал целовать. Она не могла шелохнуться, так крепко ухватил он ее, но вся сжалась от отвращения. Почувствовав это, Эдвин еще крепче прильнул к ее губам, схватил ее за грудь и стиснул с такой силой, что она вскрикнула бы от боли, если б могла.

Он откачнулся от нее, и она решила при первом удобном случае открыть дверцу и бежать.

– Ты ничего не имеешь мне сказать?

– Нет.

– После того, что я… что я позволил себе… так тебя лапать?

– Нет.

Он наклонился к ней, и она непроизвольно отстранилась, не в силах скрыть омерзения. Эдвин выпрямился.

– Вот, значит, как ты относишься ко мне?

– Как?

– Я видел твое лицо.

– Ты пугаешь меня, Эдвин. Это не от меня зависит.

– И от меня не зависит, что у меня такое лицо! Понимаешь ты это? Не зависит!

Она кивнула. Не ощущая больше страха. Только усталость. Она обошлась с ним нечестно… Но так ли, сяк ли – все равно было бы нечестно.

– И сколько бы я ни ждал, что бы ни делал – для тебя никакой разницы, да, Дженис?

– Да! – Голос ее звучал еле слышно, как издалека. – Никакой!

Он включил мотор. Руки у него дрожали, мотор тут же заглох. Наконец он рывками вывел машину на дорогу и помчался вперед с убийственной скоростью. Дженис сидела, забившись в угол, даже не расправив платье. Эдвин брал повороты так, что визжали шины, не выключал фар, и на небольшом прямом отрезке дороги заехал за разграничительную линию, в то время как стрелка спидометра подбиралась к цифре 90. Он упорно молчал. Молчал, свернув на узкую дорогу, ведущую к коттеджам, молчал, проезжая мимо них и резко затормозив возле ричардовского коттеджа. Молчал, пока не утих последний звук мотора.

– А теперь пойди и скажи ему то, что ты сказала мне, – с расстановкой выговорил он. – Приучайся говорить с людьми прямо, Дженис. Я уеду отсюда – и он уедет. С одной только разницей: я тебя не забуду, Дженис, пока у меня не отшибет память. – Он говорил, словно гвозди забивал в доски, предназначенные для того, чтобы отгородиться от нее. – Если тебе что будет надо – приходи, если смогу дать, ты это получишь. А теперь прощай!

Она кивнула и вылезла из машины. Ричард вышел на крыльцо, и оба они смотрели, как Эдвин задним ходом проехал по грунтовой дороге, развернулся и выехал на шоссе.

Ричард подошел к ней.

– Он уезжает отсюда, – сказала Дженис без всякого вступления. – Он сделал мне предложение, и я ему отказала. Вам тоже нужно уехать.

– У вас вид… хотите чего-нибудь выпить? – Подойдя к ней вплотную, Ричард заметил, что лицо ее бледно и словно окаменело, а сама она дрожит от холода. – Заходите… или, если хотите, я провожу вас домой. Вы что-то плохо выглядите.

Она наклонила голову и пошла к его коттеджу. Войдя, уселась на кушетку поближе к камину, поджав под себя ноги. Ричард принес ей чашку кофе и виски.

Затем он сел, выжидательно глядя на нее. Она попеременно отхлебывала то кофе, то виски.

– Я хотела, чтобы он сделал со мной что хочет, – сказала она отрывисто, негромко. – Понимаете? Знаю, что никогда не смогла бы полюбить его… и все же хотела. – Она замолчала. Ричард ничего не ответил, не в силах разделить ее смятенных чувств. Она начала всхлипывать, негромко, неназойливо. – Я сама не знаю, чего хочу, что ненавижу. Не знаю, что смогу найти в любви. Не выходит у меня это… Я хотела, чтобы он меня… Как Пол.

Столь натянутым было молчание, наступившее между ними, что Ричард не решался отвести от нее глаза.

– Я выйду за вас замуж, – сказала она тем же тоном, по-прежнему глядя в огонь. – Если вы хотите на мне жениться – я согласна.

Ричард промолчал. Тогда Дженис встала – словно расталкивая волны путаных мыслей, которые подступали со всех сторон, грозя сомкнуться над ней. Она пошла к дверям. Ричарду не хотелось говорить, но он сознавал, что нужно отважиться и сказать ей хоть что-то, заставить ее вернуться к жизни.

– Подумайте как следует. Сейчас не время об этом говорить. Я доставлю вас домой.

– Не надо.

– Это не будет…

– Не надо! – Она в первый раз подняла на него глаза. – Если бы Эдвин вот сейчас снова попросил меня выйти за него, я, пожалуй, согласилась бы. Только люблю я вас. Так и знайте.

Глава 18

Зимний день смазал все краски, и все вокруг стало серым, плоским и неподвижным. Свинцово-серое, нависшее небо было затянуто такими плотными тучами, что они, казалось, не перемещались, а стояли недвижимо, как горы. Серые дороги струились между облетевшими живыми изгородями и полями, утратившими все краски. Конусообразную вершину Нокмиртона еще не заволокло, но, опустись тучи чуть ниже, и она тоже пропала бы из виду. Все казалось одинаковым в этом сером освещении, все вокруг посерело, фургоны выглядели серыми, синевато-серый цвет домиков и крыш словно сгустился, и, куда ни взгляни, отовсюду веяло неживым холодом, заставлявшим каждого путника плотнее закутываться, а каждое семечко, каждую луковицу зарываться поглубже, чтобы спрятаться от морозов, которые в скором времени неотвратимо скуют землю.

В такое время казалось, будто изменения никогда не коснутся этой части Англии. Появлялся ли на ее дорогах автомобиль, всадник или пеший охотник, оставлял ли в поднебесье след пролетающий над ней самолет или современные суда медленно продвигались вверх по течению ее рек к озерам, ничто не могло изменить сложившегося здесь уклада. Словно прошедшие века так плотно наложили на эту местность свой отпечаток, что ее уже ничто не могло изменить, она ничего больше не могла воспринять нового и от этого хмурилась.

Дженис, катившая перед собой коляску, давно уже прошла место, до которого обычно доходила, гуляя после обеда с Паулой. Верх коляски был поднят, чтобы защитить ребенка от ветра, и ей начало казаться, что мимо оголенных кустов живой изгороди, покачиваясь на высоких колесах, проезжает какой-то таинственный черный ящик. Дженис захватила с собой шарф, замотала им шею и шла теперь, уткнув в него подбородок, чтобы не простудить горло на леденящем ветру. Ветер был несильный, но пронизывал насквозь, так что кровь отхлынула от ее лица, и она совсем побледнела.

Она прошла кучку коттеджей, теснящихся вокруг почтовой конторы, и свернула на дорогу, которая вела к домику, где жила мать Эдвина. Но шла она, едва замечая, куда идет. Все мысли ее были заняты событиями прошлого вечера.

Почему она так испугалась Эдвина, почему ее так встревожили слова, сказанные им напоследок? Не понимала она и того, почему вдруг согласилась выйти замуж за Ричарда или почему позднее, уже лежа в постели, горько плакала, стараясь слезами облегчить душу и не дать себе снова впасть в нерешительность, которой больше не могла выносить.

Выходить замуж, не выходить – в любом случае она, по-видимому, что-то теряла: в одном – свободу, в другом – спутника жизни. Она хотела любви, но предпочла бы обойтись без физической близости; была не прочь соединить свою жизнь с кем-нибудь вроде Ричарда, но предпочла бы жить одна. Она пришла в восторг при мысли, что он уедет, и обрадовалась, поняв, что он останется; впала в уныние, решив, что зря швыряется его любовью, вновь впала в уныние, решив, что зря обольщается насчет его любви; настроилась помечтать о будущем с ним и тут же затосковала по будущему без него. Ей было приятно, что его не раздражают ее настроения, и было приятно, что некоторые из них наводят на него скуку; ей нравилась упорная работа его мысли и нравилось пренебрежение, с каким он отзывался об этой работе. При встрече с ним ее тело то распалялось, то коченело; то ей хотелось бежать к нему навстречу, то она думала, что никогда больше не захочет видеть его. Вверить себя ему – таково было ее желание, не вверять себя никому – честолюбивая цель; по крайней мере в прошлом такая цель у нее была. Она катила черную коляску по серой дороге, от холода у нее покраснела кожа на щиколотках. Снег в воздухе. Острые камешки под тонкими шинами.

Она посмотрела по сторонам и увидела, что зашла бог знает куда. Паула тихонько покряхтывала, не плакала – Дженис подумала, что она и вообще-то редко плачет, заглянула в коляску и снова отметила отсутствие у дочери всякого сходства как с собой, так и с Полом, словно девочка не захотела быть похожей ни на одного из них.

Серый цвет сгущался, нагоняя сумерки, и она повернула назад. В тот момент, когда она поравнялась с коттеджем, где жила мать Эдвина, старуха подошла к калитке, придерживая желтыми от никотина пальцами свалявшееся драное меховое пальто, накинутое прямо поверх комбинации; клочья волос выбивались из крепко закрученных мелких бигуди, незаправленные металлические стерженьки, болтаясь, путались в жидких сухих прядях. Она видела Дженис, когда та проходила мимо, и теперь поджидала ее.

Дженис хорошо знала миссис Кэсс, но до сих пор не свыклась с ее лицом и избегала смотреть на нее. И нисколько не стыдилась этого. Ей всегда казалось, что миссис Кэсс щеголяет своим уродством, добивается от вас сочувствия, спекулируя на отвращении, которое внушает.

– Твой, что ли? – Кивок в сторону коляски.

– Да.

– Ну-ка поглядим. – Она вышла за калитку и заглянула в коляску, взявшись за края обеими руками, так что пальто распахнулось и из комбинации, голубой, выперло наружу ее тело. – Не похожа на тебя. Хотя в таком возрасте они никогда ни на кого не похожи. Я так думаю, что в больницах могут запросто чужого подсунуть… Я сколько раз говорила Эдвину: слишком ты хорош для меня – он, знаешь, какой у меня всегда был щепетильный: взялся разносить газеты и отдавал мне половину заработка, а я и не просила; разносил газеты по утрам, а по выходным еще и молоко; на ферме работал, бутылки мыл. Откуда ты у меня такой хороший, говорила я, тебя, наверное, мне в больнице подсунули.

Они были совсем одни на дороге. Со стороны могло показаться, что молоденькая женщина зашла навестить мать, а старая любуется ребенком своего сына.

На миссис Кэсс напала игривость.

– Костюм себе купил, – сказала она. – Со мной не посоветовался; он и не сказал бы мне ничего, если б я сама не почуяла и не выудила из него. Знаю, знаю, зачем он купил, все понимаю. Мог и не говорить.

Она отошла от коляски и теперь стояла в калитке, снова стянув спереди пальто, вращая слезящимися на ветру глазами в отвисших, воспаленных веках.

– Заходи, чаем угощу.

– Нет, спасибо, миссис Кэсс. Мне пора идти. Мы уже и так опаздываем к кормлению.

– Так покорми ее здесь. Что? Ты ее грудью не кормишь?

– Нет.

– Я Эдвина с первого дня не стала кормить. Чего ради грудь портить? И ничего, обошлось. А сколько ахов было, возмущения. Но я сразу решила – не буду и не буду. Ты тоже, а?

– Вероятно… да.

– Ну ладно. Заходи! Заходи! Не думай, не во дворец тебя зову – этот чертов Эдвин дает мне столько, что и половую щетку не купишь. А сам гребет деньги лопатой, прохвост несчастный! Да, вот так я его называю – прохвост! Все мужчины прохвосты. Ты от них подальше держись. Заходи же!

– Да мне, миссис Кэсс, пора домой. Правда.

– Не хочешь, значит, а?

– Не могу.

– С чего это ты вдруг так заторопилась, черт бы тебя побрал, а? Нос дерешь? Может, мой дом и не хорош для некоторых, но для меня это мой дом, чтоб ты знала. А Эдвин уж позаботился, чтобы я жила у черта на куличках, – я все его штучки знаю, ублюдок он этакий! За тридевять земель запятил родную мать – а я компанию люблю. К веселой жизни привыкла.

– Но, миссис Кэсс, я, право… мне нужно домой.

– Сколько раз я говорила Эдвину, что он дурак, что связался с тобой. Мы для тебянедостаточно хороши, верно ведь? А я вот не понимаю – как у тебя наглости хватает со мной разговаривать, когда у тебя ребенок, неизвестно с кем прижитый. Прикидываешься, будто просто прогуливаешься без дела. Но я-то знаю, что тебе надо. Такие, как ты, без мужчины не могут.

– Я пошла.

– Правильно, беги отсюда! Бегите, мисс Воображала! Надеюсь, что тебе не удастся подцепить моего Эдвина, чтоб вас обоих черт взял, очень надеюсь! Он сегодня вечером приедет сюда. Я скажу ему, что видела тебя, что ты только и ищешь, кто бы тебя… Всякому видно. Уличная девка, вот ты кто! Дрянь! Дрянь!

Дженис покатила коляску дальше и вдруг, устыдившись, что отказалась принять приглашение миссис Кэсс, хотя стыдиться тут было, собственно, нечего, повернулась и закричала:

– Да замолчите вы! Еще спасибо скажите, что Эдвин вообще вам что-то дает. Каждому встречному вы на него плачетесь. Постеснялись бы так о нем говорить. Не стоите вы такого сына.

– Ты что сказала? – Калитка открылась, пальто распахнулось, миссис Кэсс зашаркала по дороге и остановилась в нескольких шагах от Дженис. – А ну-ка повтори! Ну! Ну! Попробуй только повтори, что ты сказала! Повтори! Дрянь такая!

– Извините, миссис Кэсс, я погорячилась.

– Дрянь! Извините! – Она плюнула на дорогу. – Вот что мне твои извинения.

– Я пошла. Прощайте!

– Прощайте! – Дженис двинулась вперед. – Прощайте… прощайте… Прощайте! – паясничала старуха, так что слово в конце концов начало жалить как змея. – Прощайте… прощайте… прощайте… Тоже мне царица Савская! Шлюха ты! Думаешь, никто тебя тут не достоин. Как же! Правильно, беги! Беги! Беги! Чтоб тебе шею сломать! Ха-ха-ха!

Коляска подпрыгивала на своих высоких тонких колесах, шарф развевался у Дженис за спиной. Она не остановилась, не посмотрела назад, даже добежав до места, где начинался крутой подъем, не замедлила шаг, пока не стали подкашиваться ноги и не перехватило дыхание. Она заглянула в коляску посмотреть, как там Паула, поняла, что испугалась за своего ребенка, отстегнула фартук коляски, вынула девочку и прижала к себе. Паула, которая до сих пор не плакала, теперь расхныкалась.

Дженис пошла, катя одной рукой коляску и держа на другой ребенка, и, хотя она боялась, как бы руку не свела судорога – уж очень тяжела была ноша, – решила, что ни за что не положит девочку обратно в коляску. Заметно стемнело, и, когда Дженис выходила на шоссе, из-за поворота вдруг вывернулся грузовик, ослепив ее ярким светом фар. Она метнулась в сторону, оступилась и чуть не съехала в неглубокий кювет. Паула, лежавшая на руке, давила, как огромная опухоль, как увесистый булыжник, но Дженис не могла заставить себя положить ее. Последние полмили, от почтовой конторы до трактира, она шла в полной темноте. Еще несколько машин промчалось мимо нее, и каждый раз она пугалась, что ее задавят. Одна проскочила совсем рядом и зацепила за ступицу колеса, так что коляска вырвалась из руки Дженис. Она решила срезать путь и свернула на дорогу, по которой гоняли скот и которая соединялась тропинкой с грунтовой дорогой, пролегавшей мимо их коттеджей. Она уже шла по этой дороге, когда ее обогнал Эдвин в своем фургончике, и, подходя к дому, увидела, что он стоит и ждет ее.

– Что-нибудь с Паулой?

– Нет. – К этому времени Паула так вдавилась ей в руку, что, казалось, теперь ее можно было только вырвать с мясом.

– У тебя вид плохой.

– Я гуляла и зашла слишком далеко… в сторону поместья… и там встретила… Я так устала. Мне нужно скорее домой. Совсем Паулу голодом заморила.

– Ты видела мою мать?

– Да, да, видела.

– Она что-нибудь говорила?

– Ничего особенного… Мне нужно домой, Эдвин, пусти, пожалуйста.

Он отступил в сторону. Когда она уже взялась за ручку двери, он крикнул ей вдогонку:

– Не беспокойся, я ей скажу пару ласковых. И насчет меня не беспокойся. Я уезжаю.

У нее не было ни сил, ни желания ответить на вторую часть его сообщения, в котором слились и мольба, и надежда – не передумала ли она, – и даже угроза.

Войдя в кухню, она передала Паулу матери, а затем заявила, что хочет сама покормить ее. Уиф и Эгнис притихли, видя ее бледность, обеспокоенные тем, что она все время озирается и вздрагивает, хотя все вокруг было тихо и мирно.

– Ричард не заходил? – спросила она.

– Нет.

– Но он тут? Не уехал?

– Конечно, тут. Куда ему деться? Конечно, тут!

Паула уснула, не высосав и половины своего рожка, и Дженис качала ее на руках, пока не уснула сама.