Текст книги "Королева сплетен выходит замуж"

Автор книги: Мэг Кэбот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Глава 15

О, стань возлюбленной моей -

И поспешим с тобой скорей

На золотистый бережок -

Ловить удачу на крючок.

Джон Донн (1572-1631), английский поэт.

– Это так неправильно, – говорю я, лежа голой на такой же голой груди Чаза.

– И поэтому оно так чертовски приятно? – отзывается он.

– Если ад и существует, – говорю я, – то мы непременно будем гореть в нем.

– По крайней мере, мы будем вместе, говорит он. – И я уверен, Элвис будет там. И Эйнштейн. Он был прелюбодеем, не так ли?

Я издаю стон и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на фреску, на которой изображен замок на холме. Это даже не хорошая фреска.

Но я не поворачиваю голову снова, потому что на другой стене висит фреска еще хуже, на ней изображен рыцарь на белом коне. Чаз остановился в "Рыцарском пристанище", в окна которого вставлены искусственные бриллианты и еще есть башня, чтобы номер выглядел как замок. Когда я поинтересовалась у него, какого черта он предпочел этот отель из всех отелей Энн-Арбора, он ответил:

–Лиззи, у меня в номере есть башня. Как ты можешь задавать мне такие вопросы?

– И Шекспир, – говорит сейчас Чаз. – Он был неверным. Так что по крайней мере в аду нам не будет скучно.

– Я не неверная, – Я не замужем. Я всего лишь помолвлена. И у нас перерыв.

– Ты уточняла все пункты перерыва? – спрашивает Чаз. – А они включают безудержный секс с лучшим другом твоего жениха?

– Перестань, – говорю я. – ты воспользовался мной, когда я была в ослабленном эмоциональном состоянии.

– Я? – Чаз начинает смеяться, моя голова подпрыгивает на его мускулах пресса вверх и вниз. – Ты совратила меня на дороге у дома твоих родителей. Я просто заехал высказать дань уважения, и вот вдруг твой язык у меня во рту, а твоя рука у меня в штанах. Я был так напуган, что почти позвонил в службу спасения, чтобы пожаловаться на сексуального маньяка на свободе.

– Серьезно, – говорю я. – Что мы будем делать теперь?

– У меня есть пара идей, – говорит Чаз, поднимая одеяло и смотря под него.

– Мы не можем позволить животной похоти мешать нашей дружбе, – говорю я.

– Я не хочу дружить с тобой, – говорит Чаз само собой разумеющим тоном. Я перестал хотеть дружить с тобой в канун Нового года. Помнишь? Но ты пошла и разрушила все помолвкой. Я, кстати, в это время спал.

Я откатилась от него и легла на спину, смотря в потолок, который был сделан из того отвратительного материала, который сверкал. Там был потолочный светильник, который был сделан под старину. Я бы не удивилась если бы там была камера слежения, которая записывала каждое наше движение за последние два часа. "Рыцарское пристанище" казался отелем именно такого типа.

Что делает это место идеальным для дешевого романа с бывшим парнем моей подруги и лучшим другом моего жениха.

– Ты даже не веришь в брак, – жалостно стону я в миниатюрную камеру. Если такая есть.

– Чтож, если я и верил, то, конечно, не женится бы на тебе, это точно, – говорит Чаз. – Ты бы спала с моим лучшим другом за моей спиной, пока я во Франции, а ты на похоронах своей бабушки. Ты бы была наихудшей женой.

Я наклоняюсь, чтобы ударить его, но он переворачивает меня на спину, прижав мои руки к простыне. Секундой позже, он смотрит мне глубоко в глаза.

– Лиззи, – говорит он, его взгляд был суровым. – Ты должна перестать корить себя за это. Ты и Люк были вместе долго. Ты не должна была говорить "да", когда он просил тебя выйти за него замуж. Я говорил тебе это в то утро в твоей квартире. Если бы ты послушала меня тогда, то смогла бы спасти каждого из нас от душевных мучений. Особенно меня. И себя.

Я уставилась на него.

– Ты думаешь, что я не знаю это? – требую я. – Но ты мог бы не разыгрывать из себя прекрасного принца тем утром. Ты мог бы просто сказать мне, что любишь меня.

– Мне кажется, что я должен тебе напомнить, что во-первых, ты никогда не давала мне шанс ...Ты уже была обручена, когда я проснулся, и, во-вторых, я говорил, что люблю тебя, и ты приняла это за шутку и ушла.

Я застыла. Затем возмущенно говорю:

– Ты хочешь сказать, в спорт-баре? Но ты был такой противный! Я не думала, что ты всерьез сказал это.

Он выглядит, будто ему больно.

– Я обнажил свою душу, а ты подумала, что это противно. Мило

– Серьезно, – говорю я. – Ты был ужасен. Ты не мог же ожидать, что я всерьез восприму те слова...

– Я был смертельно ранен! – настаивает Чаз. – Женщина, которую я любил, и которая, как я думал, любит меня тоже, – не лги, но ты даже сказала, в ночь свадьбы Джилл Хиггинс, что мы перейдем на следующий уровень, – только что обручилась с другим.

– Теперь ты просто смешон, – говорю я. – Соглашаясь перейти на другой уровень и говорить, что я влюблена в тебя – две совершенно разные вещи.

–Если я и был противным, как ты говоришь, я имел на это право,– говорит Чаз. – Ты была похожа на сумасшедшую. Воображала себя помолвленной за парнем, который совершенно тебе не подходит.

– Ты ничего не имел против, когда мы с Люком начали встречаться прошлым летом, – возражаю я.

– Конечно, я не был против того, что ты спишь с ним,– говорит Чаз. – Я никогда бы не подумал, что ты захочешь за него замуж. Особенно, когда я убедился в том, что ты не влюблена в него.

Я все еще лежу под весом его тела и могу видеть только его.

– Я прошу прощения, – говорю я. – Но я, безусловно, любила его.

– Перед Великим Рождественским Инцидентом со Швейной машинкой, возможно, – говорит Чаз. – Но не после. Тебе просто потребовалось кое-какое время, чтобы понять это.

Я уставилась на него, пытаясь выяснить, является ли правдой то, что он говорит. Какая-то часть меня уверена, это не так.

Но другая часть меня в ужасе от того, что это оказалось правдой.

– Но ты наконец-то согласилась, что сейчас влюблена в меня, – говорит Чаз, дотягиваясь до меню. – Ну, и какое это имеет значение? Сейчас я хочу есть. Все эти измены вызвали в рыцаре чувство голода. Что мы закажем? Большие начос с говядиной? Или..ооо...бекон и картофель с чеддером и со сметаной. Какое хорошее меню предлагает это заведение...о, подожди. Кремовый сыр и индейка. Кто может отказаться?

– Я не могу сказать ему, – воскликнула я.

Чаз уставился на меня:

–О кремовом сыре и индейке?

– Нет, – говорю я, тыкая его через простыню. – И пожалуйста, слезь с меня, ты весишь тонну, – Чаз услужливо делает то, что я прошу. – Люк. Он никогда не должен об этом узнать.

Чаз опирается на локти.

– Я понимаю, почему, – говорит он, глядя на меня голубыми глазами. – Кто ест индейку с кремовым сыром? Это отвратительное сочетание.

– Нет, – говорю я, садясь. – О нас. Он никогда не должен узнать о нас.

Тон Чаза не меняется:

–Ты собираешься выйти замуж за Люка и обращаться со мной как с игрушкой? Как это мило с твоей стороны.

– Я... Я не знаю, что мне делать, – говорю я. – Ну, как... как я могу, он же любит меня.

Чаз берет меню:

–Лиззи. Давай просто сделаем заказ. Мы не будем обсуждать это до вечера. Они принимают заказы до 11.

Я жую нижнюю губу:

– Я.. – говорю, – Я... не хороша в этом. Все будет ужасно.

– О, я не знаю, – говорит Чаз с улыбкой, – По-моему, в прошлый раз ты сделала все отлично.

Я подняла одну из плоских, неудобных рыцарских подушек и стукнула его ею. Он, смеясь, то вытягивал ее у меня из рук, то боролся со мной, опрокидывая обратно на кровать.

Мы едва успели заказать себе начос до положенных одиннадцати часов.

– Где ты была прошлой ночью? – спрашивает Сара, когда я появляюсь дома на следующее утро.

– И не в этом ли платье ты была вчера? – язвит Роза

Их глаза вспыхивают секундой позже, когда видят Чаза входящим за мной в открытую дверь.

– Чаз! – вскрикивает мама, выглядя действительно обрадованной. – Какой сюрприз!

– Дайте мне слово, – Роза стреляет в меня взглядом, как голодная акула.– Когда ты приехал, Чаз? Не говори нам.....вчера ночью?

– Как хорошо, что ты пришел, – говорит мама, собираясь обнять Чаза. Встречаясь долго с Шери, он стал любимцем всей моей семьи. Ну хорошо, моих родителей. У моих сестер нету любимцев, за исключением, разве что, их детей.

– Как я мог не прийти, – говорит Чаз, когда моя мама отпускает его и мой папа выходит из своего кабинета, его очки для чтения взгромоздились на макушке, а газеты торчат в его руке, – ведь я был большим поклонником миссис Николс.

– Да, моя мать была кем-то вроде героя, – говорит папа, пожимая руку Чазу. – Рад тебя видеть.

Роза и Сара тем временем замечают царапины от щетины на моем лице, которые я не в состоянии была скрыть. Щетина Чаза начинает появляться примерно в 10 утра, и любой поцелуй приводит к последствиям. Чувствуя их шокированные взгляды на себе, я проверяю новые подношения – пирог от одной из соседок и цветочный венок от бабулиного дантиста – пока Чаз принимает предложенный мамой кофе и кусок кофейного пирога, который Хаффманы принесли ранее.

Как только они оказываются вне зоны слышимости, Роза делает два быстрых шага ко мне и шипит "Шшшшлюха" мне в ухо и щипает меня за зад перед тем как направиться в кухню и налить себе еще кружку кофе. Я взвизгнула – она щипается больнее всех.

Затем вошла Сара и прошептала:

– Я всегда думала, что он милый. Ну знаешь, не как обычно милый; высокий в конце концов. Хотя по мне он слишком волосатый. Но он же все еще в школе? И у него нет работы? Как же он собирается содержать тебя без работы? Ты хочешь, чтобы тебе пришлось содержать его? Я конечно феминистка до мозга костей, но не настолько. Посмотри, что стало с Розой.

Мои глаза все еще слезятся от щипка Розы. Мне приходится сесть, потому что я не в состоянии видеть мебель в гостиной, которую моя мама передвинула, чтобы освободить место для цветов, которые все приходили. Следующее, что я чувствую, это втиснутый мне в руки лист бумаги.

– Вот, – говорит детский голос.

– Что это? – спрашиваю я.

– Это моя газета, – когда мое сознание немного прояснилось, я увидела мою племянницу Мэгги передо мной. – Это будет стоить 10 центов.

Я роюсь в кармане, достаю деньги и протягиваю 10 центов Мэгги. Она уходит, даже не сказав спасибо.

Я опускаю взгляд на лист бумаги. Он напечатан 16-м шрифтом и выглядел как главная страница настоящей газеты. Ясно, что девочке кто-то помогал, так как она только в первом классе и лишь научилась писать и читать. Заголовок, напечатанный 26-м шрифтом, кричал "Бабушка Николс Умерла!!!!"

Ниже, есть статья, которая продолжает ужасно подробно описывать смерть бабули, с частью о том, как Элизабет Николс говорит, что это "очень печально".

– Теперь, Лиззи, – говорит мама, выходя из кухни с Чазом, держащим дымящуюся чашку кофе и тарелку с кофейным пирогом. – Я хотела тебе сказать, что мы выбрали тебя для чтения на дневной службе.

– Чтение? – смотрю я сквозь газету, – Ты про что?

– Всего лишь абзац из Библии, который подобрал Отец Джим, – продолжает мама, в то время как Роза выходит из комнаты и садится за пианино.– Я достану для тебя копию, чтобы ты потренировалась. Каждой из вас, девочки.

– Бабуля никогда не читала Библию, – говорю я. Никогда в жизни.

– Но похороны не могут пройти без чтения Библии, – говорит Сара.

– И это очень хорошие страницы из Библии, дорогая, – говорит мама. – Не волнуйся.

– Страницы из Библии со вкусом, – говорит Чаз и кладет свою тарелку кофейного пирога на стол. Когда мама посмотрела на него, он ухмыльнулся и отсалютировал ей кружкой кофе. – Великолепный кофе, миссис Николс!

Мама улыбается:

–Ну, спасибо, Чаз.

Я слишком несчастна, чтобы улыбаться:

–Мам, – говорю я. Эти похороны... не имеют ничего общего с тем, что делала бабуля. Мы должны устроить торжество ее жизни. Все должно представлять то, что она действительно любила.

– Например, что? – фыркнув, спрашивает мама. – Доктор Куин, женщина-врач и пиво?

– Да, – говорю я. Именно.

– Не говори глупостей, Лиззи, – говорит Роза. Она бросила взгляд на кухонную дверь, откуда мой папа не появлялся – видимо до сих пор был занят приготовлением себе кофе и пирога. Она понизила голос до шепота и прошипела: – Бабуля достаточно нас донимала, пока она была жива. Давайте не дадим ей донимать нас и после ее смерти.

Я расширяю глаза и поворачиваю голову, чтобы посмотреть на Чаза, который подавился немного кофе, который он глотнул.

– Итак, Чаз, – говорит папа, заходя в комнату вместе с Анджело, мужем Розы, который одет в черный костюм без галстука и черную рубашку, расстегнутую до груди. – Ты все еще в школе?

– Да, сэр, – говорит Чаз. – Мне осталось еще где-то 3 года курсовой работы и потом мне придется начать писать диссертацию и защитить ее. Потом, надеюсь, я смогу найти работу и начать учить.

– Да? – мама освобождает место на диване, чтобы папа сел рядом с ней. – И где ты надеешься найти место? Здесь, на среднем западе? Я знаю, как ты относишься к Россомахам (баскетбольная команда Мичигана – прим. пер.). Или на востоке?

– Не имеет значения, – говорит Чаз, пожимая плечами. – Главное, чтобы там была Лиззи

Мама не донесла кружку до губ, выглядя так, будто она не правильно расслышала то, что сказал Чаз. Роза прищурилась и взглянула на кольцо на моей левой руке, в то время как Анджело выглядел озадаченно. Сара закашлялась. Папа лишь приветливо улыбнулся и сказал: "Что ж, это хорошо," и доел остатки своего кофейного пирога.

– Я не понял, – говорит Анджело. – Я думал Лиззи помолвлена с тем парнем, Люком. Чаз, разве ты не встречался с ее подружкой-лесбиянкой?

– Кто такой Люк? – интересуется папа.

– О, дорогой, помнишь, – говорит мама. Мы разговаривали с ним по телефону. Это милый молодой человек, с который Лиззи встречалась во Франции.

– Я все еще с Люком, – говорю я быстро. Просто все сейчас... так сложно.

– Как всегда, – говорит Роза, вставая и забирая пустые тарелки Чаза и папы. – Жаль, что бабуля умерла. Ей бы это понравилось.

И я, немного с опозданием, понимаю, что Роза права. Мало того, что бабуле нравилось то, что происходит между мной и Чазом, она поощряла это. Она была единственной, кто призывал меня не обручаться. Она была той, кто всегда считал, что Чаз все время был моим парнем.

И то что он очень сексуален, если мне не изменяет память.

Бабуля была права.

Как сейчас выясняется, во многих вещах.

История Свадеб

Первые обручальные кольца носили только невесты, а не женихи. Это потому, что первые невесты считались имуществом своих мужей и один раз «окольцованными» (или захваченными в плен), они считались собственностью своих мужей. Кольцо, хотя до сих пор и носят на четвертом пальце левой руки, пальце как склонны считать связанном с сердцем – был символом принадлежания мужу. До тех пор пока не началась Вторая мировая война, что и стало причиной, популярности ношения обручального кольца как для мужчин, так и для женщин , а во время Корейской войны, это стало нормой.

Почему это произошло? Потому, что так женщины могли быть уверены, что их мужья, когда находятся вдали от дома, помнят, что они не свободны!

Совет, как избежать свадебных несчастий.

При отмене свадьбы, это необходимо, но не обязательно, отправляется формальное объявление. Проинформировать друзей и семьею устно, что ваши планы изменились нормально. Однако, если вы откладываете свадьбу, необходимо просто отправить карточку ,о переносе даты и места свадьбы. Если звонить всем гостям из вашего списка, чтобы сказать им, что ваша свадьба отменяется является слишком болезненным для вас, кто-то другой– например ваш дизайнер свадебного платья-может сделать это за вас. Это то, что мы сделаем для вас! Ну, что наши администраторы сделают для вас в в любом случае.

«Лиззи Николс Дизайн»

Глава 16

Я возложил свои мечты тебе под ноги. Шагай аккуратно, ведь ты идешь по моим мечтам.

У.Б. Йейтс (1865-1939), ирландский поэт и драматург.

– Милая, где ты была? – спросила мама, как только мы с Чазом вошли в церковь, с опозданием. Это была подстроенная Чазом выходка, чтобы избавить меня от того, что он назвал дикостью – последний взгляд на усопшую, который был запланирован на час до начала похорон.

К сожалению, я обнаружила, что мама хватает меня за руку, гроб оставили открытым только для меня.

– Поспеши, – говорит она, быстро меня таща. – Они собираются закрывать его.

– О, ничего страшного, – говорю я, – Я в порядке.

– Нет, милая, – говорит мама. – Тебе как никому другому нужно успокоиться и увидеть бабулю в мире.

– Нет, – говорю я. – Не надо, Мам.

Но мама видимо мне не верит, потому что выдергивает меня из безопасности защищающих объятий Чаза и подталкивает к бабушкиному гробу, который стоит в заднем конце церкви, и ждет пока его доставят к месту упокоения. Крышка поднята, и бабуля, кажущаяся невозможно маленькой и хрупкой – и совсем не похожей на саму себя – лежит внутри. Я пристально смотрю на нее в страхе.

– Видишь? – говорит мама утешительным тоном, таща меня к нему. – Все в порядке. Над ней славно потрудились. Она выглядит, будто просто спит.

Бабушка не выглядела спящей. Она выглядела как восковая кукла. Во-первых, кто-то наложил на ее лицо слишком много румян. И во-вторых, они надели на нее синее платье с воротничком, который был очень высоким и кружевным – то, что она никогда бы в жизни не одела – и скрестили ее руки на груди над букетом цветов.

Как бы замечательно сюда подошла баночка пива.

– Можешь поцеловать её на прощание, если хочешь, – успокаивающе говорит мне мама.

Я не хочу никого оскорбить, но на самом деле, я бы скорее поцеловала ди-джея Типпикэта.

– Нет, – говорю я. – Не надо.

– Мэгги поцеловала ее, – говорит мама, выглядя немного оскорбленной.

Я стала искать мою племянницу, надеясь найти ее забившейся в угол церкви, покачивающейся и мягко говорящей себе, что все будет в порядке. Но она была около двери и пыталась заполнить пустую бутылку святой водой и говорила кузенам, что все хорошо и что она пьет ее все время.

– Э, – говорю я маме, – Все нормально. Правда.

Мне все равно, если моя шестилетняя племянница делала это до меня, и мне все равно, если это бабуля: ни в коем случае я не поцелую мертвое тело.

– Ну, – сказала мама, в то время как служитель, явно раздраженный тем, что так долго пришлось этого ждать, посчитал это намеком и опустил крышку гроба. – Думаю, уже поздно.

Но в некотором смысле, я понимаю, что это не так. И еще я понимаю, что мама права. А то, что Чаз потратил полчаса на безумное вождение вокруг города, настаивая на том, что мы не поедем в церковь, пока он не будет уверен, что гроб закрыт, было зря.

Потому что увидев бабулю в таком состоянии – эту пустую оболочку тела, эту статую в виде ее самой – я почувствовала облегчение. Это доказало мне, что сущность бабули, то, что делало ее...хорошей бабулей, по-настоящему ушло.

И когда распорядитель похорон закрывает крышку гроба, неожиданно чувство утраты покидает меня. По крайней мере, это уже не печаль. Потому что там не моя бабушка, под закрытой крышкой внутри. Я не знаю, где моя бабушка.

Но точно не здесь.

И это огромное облегчение. Где бы бабуля ни была сейчас, я знаю, она наконец-то свободна.

Вот, если б я могла сказать то же самое о себе...

– Идем, – сказала мама, взяв папу за руку и оттащив его от стенда с церковными бюллетенями, которые он усердно рассматривал все это время (у папы всегда была слабость к флаерам). – Девочки, – мама щелкнула пальцами в сторону Розы и Сары, которые пытались собрать своих отпрысков. – Пора.

И, как по волшебству, появляется Отец Джим с мальчиками, несущими свечи, и мы садимся на свои места позади гроба, который поставили на место упокоения перед другими людьми, и почти всех я узнаю...кроме Шери, чей взгляд прикован ко мне, пока Чаз ведет меня по проходу. Она стоит со своими родителями, и когда я ее увидела, мне стало стыдно, ведь мне на самом деле надо было проверить телефон, который злобно вибрировал весь день, и не сомневаюсь, что это были эсэмэски от Шери, сообщающие, что она приезжает.

Ну, теперь я знаю это. И она знает, что я знаю. И она знает кое-что еще, судя по выражению на ее лице...она знает, что у меня царапины от щетины – и более того – она знает, что это сделал ее бывший парень.

Если честно, то я не могу думать об этом прямо сейчас. Я смотрю в другую сторону от нее, мои щеки горят – и не из-за царапин от щетины – и проскальзываю с Чазом на передний ряд вместе с моей семьей. Отец Джим становится перед алтарем, и месса начинается.

Вскоре становится очевидным, что именно то, чего я боялась, случилось: это не похороны моей бабушки. Это похороны какой-то женщины с таким же именем как у моей бабушки.

Но это могла быть любая другая женщина с таким же именем. Потому что Отец Джим не знал мою бабушку. Он не знает, что она ненавидела томаты и горчицу. Он не знает, что она любила сериалы и группу AC-DC. Он ничего не знает о бабуле. Ее все равно, о чем бы он ни говорил. Она даже никогда в церковь не ходила (не считая кануна Рождества, чтобы увидеть своих внуков и правнуков, играющих в пьесе о Рождестве Христовом, и даже тогда у нее в руке была фляга, пока мама не увидит и не заберет ее. И тогда она просила, чтобы после ей купили пиво).

Я не говорю, что служба плохая. Она хорошая. Красивые цветы и солнце, светящее сквозь витражные окна в церкви очень милы. Отец Джим производит впечатление человека искреннего и с хорошим чувством юмора.

Только все это не о бабуле. Этот, отрывок из Евангелия от Луки, который только что, стоя, прочитала Сара? Ничего общего с бабулей. Вообще. Эта замечательная песня, которую только что исполнил хор? Это не то, что понравилось бы бабуле.

Но все это не тревожило Розу. Я думаю, ее это радовало.

И ничего не говорило о человеке, чью жизнь мы будто бы собрались здесь праздновать. В гробу как будто бы восковая фигура. Это не бабуля. Бабуля, как Элвис, на самом деле покинула здание задолго до этого.

И это хорошо для бабули. Но это не способ увековечить память о ней. Только не это.

Однако посмотрев на лица окружающей меня семьи, я увидела, что все они довольны происходящим. А почему бы и нет? Возможно, это первое семейное событие, которое бабуля как-нибудь не разрушила. Конечно, она была не самым легким человеком...я это слишком хорошо знаю. Какой веселой она могла быть – как много раз она появлялась в моей школе, заявляя, что я срочно нужна дома, а сама вела меня посреди дня в кино, потому что была премьера какого-то блокбастера, и она хотела посмотреть его до того, как кто-нибудь это сделает и расскажет ей конец? – также она могла быть огромной занозой в заднице. Уж я знаю. Я единственная, кто достаточно за ней прибирал.

Я уже слышала, как мама с папой говорили о том, как превратить бабулину спальню в игровую для внуков. И я отлично их понимала.

Все еще. Только кажется, что кто-то мог сказать что-нибудь личное…

Чья-то рука легла на обе мои руки, которые я судорожно сжимала, я подняла взгляд и увидела Чаза, улыбающегося мне с сочувствием, как если бы он читал мои мысли. На нем был костюм – тот самый костюм, в котором он был в тот день около его дома, когда мое сердце так сильно отреагировало, стоило мне увидеть его. Он оставил свою бейсболку в комнате отеля. Он никогда не будет таким же красивым, как Люк – по крайней мере, не в том общепринятом смысле, в котором остальная часть общества привыкла думать о мужской красоте. У него нет длинных ресниц Люка, его глаза не темные и не сонливые.

Но мое сердце все равно совершает мертвую петлю, когда я вижу его.

Я покойница. Я знаю это точно. Я так надежно и глубоко вляпалась.

И самое худшее из всего, не считая проблемы, которую, я знаю, я навлекаю на людей, о которых забочусь – Шери и конечно же Люке – это то, что меня это даже не волнует.

Вдруг Роза толкает меня, говоря:

– Твоя очередь.

Я понимаю, что это время для меня, чтобы занять место за кафедрой рядом с алтарем. Моя рука выскальзывает из руки Чаза, и я встаю, а он шепчет мне:

– Вперед, чемпион.

Тогда я иду к кафедре, листок бумаги с напечатанными словами, выбранными для меня отцом Джимом и мамой, чтобы я их прочла – Евангелие от Иоанна – смялся в моих немного потных руках. Я взбираюсь на кафедру и возякаюсь с микрофоном, пока он не устанавливается на нужный уровень, и затем смотрю на море лиц передо мной.

Вау. Я и не думала, что у бабушки столько друзей.

Потом я поняла, что у нее их не было. Это друзья моих родителей. Я вижу доктора и миссис Дэннис, Шэри и ее родителей, и даже на задних рядах Пенбейкеров, родителей Кати. Я вижу своего детского дантиста, и, что очень смущает, моего гинеколога. Мило.

Я замечаю, что не вижу одного лица – лица моего жениха.

Но это нормально. Потому что мы расстались.

И я сплю с его лучшим другом.

– Хм, – говорю я. Мой голос раздается удивительно громко по всей церкви. Я разворачиваю бумажку, которую дала мне мама. "Чтение из Святого Евангелия от Иоанна." Что мой гинеколог здесь делает? Я понимаю, что она и гинеколог мамы А может быть, и Розы и Сары, а, может, и всех, кого я знаю. Но знала ли она бабулю? Была ли она гинекологом и бабули? Ходила ли вообще бабуля к гинекологу? Это совершенно странно. Я никогда не думала о влагалище бабушки. Я не хочу думать о влагалище бабушки. Не здесь, не на ее похоронах. В церкви. Пока я читаю из Библии.

– Иисус сказал своим ученикам...

Ого, мой голос звучал громко. Почему я читаю о Иисусе? Меньше всего бабушка заботилась о Иисусе. Я имею в виду, если в этом мире есть какой-нибудь суд, тогда она с Иисусом, но также есть возможность, что она с Дьяволом, в Аду, как сказал Чаз. То есть, если ад существует. И если туда попал Элвис, то есть я не говорю, что он обязательно туда попал, то в Аду куда более интересно, нежели в Раю. Не так скучно, по крайней мере. Я надеюсь, бабуля скорее попала в Ад.

– Не заставляйте ваши сердца утруждаться.

Я бы предпочла быть в аду. Конечно, если Элвис там. И Шекспир. И Эйнштейн. И бабуля. И Чаз.

–Знаете что?

О, Боже. Все на меня смотрят. Мама выглядит так, будто у нее закупоривание сосудов. Ей не следовало просить меня читать. Она должна была догадаться, что произойдёт.

–Мое сердце в затруднении.– Говорю я, кладя листок с отпечатанным на нем Евангелием. – Оно в затруднении, потому что я не думаю, что это то, что моя бабушка хотела услышать на своих похоронах. Не поймите меня не правильно, думаю, что это всё довольно мило. – Я уверенно посмотрела на отца Джима, который выглядел довольно встревоженным (так же я отметила, что молодые священники, кажется, восхищены таким необычным поворотом событий – кроссовки, одетые под их сутанами казались осквернением святого.)

– Просто мне не кажется, что все, что было сказано, говорит что-то на самом деле значимое о моей бабушке. Поэтому я взяла на себя ответственность по подготовке отдельной речи, которую я сделала сегодня утром. – Я вытащила другой листок из черного винтажного жакета, на нем были написаны слова песни. – Это слова песни, которой моя бабушка по-настоящему восхищалась. Не беспокойтесь – я не собираюсь ее петь. – Я отметила, что мои сестры заметно расслабились. – Но мне кажется, что очень важно поминать тех, кого мы потеряли вещами, которые ушедшие действительно любили... И я знаю что-то, что бабуле действительно нравилось. Так что, Бабуль... Это для тебя. Где бы ты ни была.

И дальше я начинаю читать по бумажке:

– В кармане – проездной в один конец.*

(* здесь и далее слова из песни AC-DC – Highway to hell)

Я рискнула поднять кроткий взгляд вверх. Я отметила, что собравшаяся паства уставилась на меня, причём большинство с раскрытыми ртами. В частности моя мама, она была ошеломлена. Отец, однако, улыбался. И его улыбка становилась шире с каждым моим сказанным словом.

– Никто меня не остановит... Я еду по шоссе в ад!

Теперь еще больше улыбок присоединились к папиной. Анджело тоже улыбался. И Чак, даже Сара, казалось, немного ухмылялась.

Но и это уже слишком много.

За исключением Чаза. Он заметно усмехается. И показывает мне большие пальцы.

Я улыбаюсь ему.

– Спасибо, – скромно говорю я прихожанам. И спускаюсь с кафедры.

– У тебя была весьма интересная речь, – сказала мой бывший гинеколог, доктор Ли, через час, когда мы все вернулись в дом моих родителей для закуски после похорон.

– Спасибо, – говорю я. У меня в руках пластиковая тарелка, на которую я сгромоздила такой количество разных печений, которые только смогла найти. Спасибо всем приглашенным гостям и соседям, которые не поскупились в количестве принесенных хлебо-булочных изделий в последние несколько дней, благодаря им печенья получилось достаточно много.

Я ни с кем не поделюсь этим печеньем. Я съем их все сама.

– Эта песня "The Kinks"? – спрашивает доктор Ли.

– AC/DC, – говорю я.

– О, ну конечно, – говорит доктор Ли, – как глупо с моей стороны.

Она отдрейфовывает и Чаз незамедлительно занимает ее место. Он держит тарелку, на которой лежат две разные самосы, корейское барбекю, куриный сатей и холодная кунжутная вермишель. Могу с уверенностью сказать, что он подошел к столу, когда студенты моего отца раскладывали принесенную ими еду.

– Как дела? – хочет он знать.

– Превосходно, – говорю я, – Моему гинекологу понравилось.

– Уже двоим, – говорит он.

– Двоим?

– Мне понравилось,– говорит он, глотая куриное сатей.

– Ну, – говорю я. – Верно. Папе тоже понравилась. И Чаку и Анджело. И Саре, я думаю.

– Итак, пятерым, – говорит Чаз. – Из двухсот. Не плохо.

– И как ты думаешь, можем ли мы свалить отсюда?

– Я только что хотел задать тебе такой же вопрос.

– Дай мне еще пятнадцать минут,– говорю я, – У мамы еще не было шанса устроить мне головомойку.

– Хорошо. Для чего мы вообще тут торчим?

– Чтобы она почувствовала себя лучше?

– Ты действительно хорошая дочь, – говорит Чаз. – Я говорил, как ты сексуально смотришься в этой юбке?

– Где-то раз двадцать.

– Ты сексуально смотришься в этой юбке.

– Двадцать один.

– Без всего ты выглядишь еще сексуальнее. А знаешь, в чем ты еще выглядишь сексуально? В тех крошечных полотенцах из отеля "Рыцарское Пристанище".

– Дай мне десять минут, – говорю я.

– Пойду, проверю, не заблокировал ли кто арендованную машину, – говорит он и оставляет свою пластиковую тарелку.

Не прошло и десяти секунд, как он ушел, а Сара и Роза уже загнали меня в угол у пианино, на котором мы все втроем учились играть (кстати, никто из нас так и не преуспел в игре.).

– Ладно, – говорит Роза. – Какие у тебя дела с бывшим Шери? И не пытайся отрицать, что-то происходит. Вы пахнете шампунем из дешевого мотеля.

– Он не сводит с тебя глаз,– это было самое большое участие Сары в разговоре.

– Не знаю, – говорю им,– Слушайте, у меня нет на это времени. Мне надо получить головомойку от мамы.

– У мамы мигрень,– говорит Роза. – Она в своей комнате с холодной повязкой на голове. Ты уже ее убила. Так что просто сдайся. Что ты собираешься делать с этим парнем – Люком? Он, кажется, лучший друг Чаза?