Текст книги "От полюса до полюса"

Автор книги: Майкл Пэйлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Днепр перекрыт плотиной возле города Канев; озеро в две мили шириной здесь втискивается в один узкий шлюз с 14-метровым перепадом. Между сырыми и скользкими стенками царит отвратительный запах, и нам приходится терпеть его четверть часа, пока заполняется шлюз.

Но все это компенсируется воскресным обедом (тушеное мясо с картофельным пюре), ленивым чтением после него и капелькой шотландского виски, пока мы сидим наверху рубки, впитывая блистательный закат, сверкающий и меркнущий одновременно над низкими, поросшими лесом песчаными берегами. Я наконец понимаю, чего именно мне не хватало в Арктике, – нет, не ночной тьмы, но сопутствующих ей закатов и рассветов.

В 23:00 мы прибываем в Черкассы, прощупывая путь к заставленному контейнерами причалу острым и колючим лучом прожектора.

Наши водители следовали за нами из Новгорода. Не обошлось без печальных происшествий. Автомобиль «Волга» попал в дорожную аварию и пришел в полную негодность, а микроавтобус «Латвия» получил два прокола, причем один из них на полной скорости.

День 37: Из Черкасс до Одессы

Завтрак в черкасской гостинице «Днепр» оказывается странным. Нам подают слишком сладкий йогурт в стаканах, творог с сахаром и на выбор сухой как сухарь белый хлеб или сухой как сухарь черный хлеб с ломтиками сосисок. Кофе нет, но зато чай наливают из самовара.

Собираю свои вещи в дорогу уже в семнадцатый раз за время этого путешествия, и душу мою наполняет самое непривычное предчувствие. Я обычно этому не подвержен, однако на этот раз нечто предостерегает меня от путешествия автомобилем до Одессы. Два из трех наших автомобилей повреждены, причем один ремонту не подлежит, и я уже успел в достаточной мере насладиться несуразностями советской жизни, чтобы опасаться за безопасность третьей машины.

Наши проблемы, в конечном счете, имеют не столько механический, сколько навигационный характер. Где-то между Черкассами и Уманью мы полностью теряем правильный курс, запутавшись в неточных картах и дорогах, лишенных указателей, и плутаем по просторной равнине между полями пшеницы, поросшими сорняками. Наконец мы выбираемся на главное шоссе Киев – Одесса, узкое, но, к счастью, не загруженное. Мы переезжаем через быструю реку Буг, и в 12 милях к северу от Одессы встречаем первые виноградники, замеченные мной в Советском Союзе. Здесь люди смуглее, очень похожи на турок, и светлые волосы северян уступают место блестящим и черным прическам юга.

К 18:00, преодолев 300 миль, мы благополучно въезжаем в Одессу. С верхушки Потемкинской лестницы, находящейся в нескольких сотнях ярдов от отеля, я возношу хвалу Господу близ Черного моря.

День 38: Одесса

Мы устраиваемся в гостинице «Лондонская», расположенной на обсаженной деревьями эспланаде над портом. Она украшена тяжелым фасадом в стиле неоклассицизма, была построена в 1910 г., в 1948-м ее переименовали в отель «Одесса» в рамках политической борьбы с «космополитизмом». Но – спасибо гласности – на прошлой неделе ей вернули первозданное имя – The Londoner. Вестибюль достаточно аккуратно изображает лондонский клуб, темный и даже величественный – при колоннах, витражах в окнах, широкой и самоуверенной, полной своей значимости мраморной лестнице.

Столь же декоративен, но куда более потрепан санаторий «Куяльник», одно из самых знаменитых учреждений Одессы, куда люди со всего Советского Союза обращаются ради грязелечения. Грязь извлекают из соседней лагуны, некогда выходившей в открытое море и накопившей в себе минеральные осадки, которые считаются полезными при артритах и респираторных заболеваниях, смещении дисков позвоночника, тромбозах и заболеваниях печени, помогают укреплению нервной системы. Построенный в 1892 г. как ряд павильонов в стиле рококо, он так окончательно и не оправился от затопления в 1941 г., когда поблизости была взорвана плотина, чтобы остановить или хотя бы задержать наступление германских войск. Он оставался под водой до 1948 г.

После всех трудностей нашего путешествия от самого Крайнего Севера я готов испытать любую сулящую утешение процедуру и потому следую за организаторами вверх по ступеням санатория. Впереди меня три женщины, одетые для пляжа и грызущие початки кукурузы. Внутри здания меня ведут по коридорам мимо ожидающих пациентов, через небольшой дворик с облупленными, сырыми и неровно оштукатуренными стенами. Сероводородный запах тухлого яйца становится все сильнее по мере приближения к лечебному залу, я уже начинаю жалеть о своем намерении.

Кровати, или, точнее, лечебные столы, выставлены в два ряда вдоль каждой стены на мощеном, омываемом водой полу. Мер приватности здесь не предусмотрено, и меня окружают джентльмены, находящиеся на различных стадиях интимной обработки их тел. Один из мужчин восстает всем измазанным нагим телом со своего ложа, производя впечатление только что выбравшегося из болота. Другому ставят грязевую клизму с помощью белого пластмассового шприца.

Пришло мое время, и сестрица, благородная, проникнутая материнским духом дама с розовыми ушными кольцами размером с корабельный спасательный круг, ведет меня в комнату для переодевания, из которой я выхожу уже в совершенно первозданном виде и обнаруживаю леди в белом халате, при рыжих волосах и розовых очках, выдавливающую из резиновой трубки слой мерзкой черной слизи на запятнанную бурую простыню. Она приглашает меня в самую середину. Первым делом меня удивляет, насколько тепла эта грязь, потом насколько приятно ее прикосновение к моему растертому телу и, наконец, какой покой приносит душе лежание завернутым в нее подобно boeuf еп croute – говяжьей вырезке в тесте. Все вокруг – мерзкий запах, обстановка коровьего стойла, хлюпанье дальних клизм – забывается, уступая место чисто тактильному удовольствию, которое приносит лежание в теплой грязи.

Излучая здоровье, самую малость припахивая морскими осадками, я прохожу по пляжу, с которого берется эта терапевтическая грязь. Грязь лучше всего накладывать только на то место, которое нуждается в ней, и поскольку большинство страждущих белокожи, берег являет собой загадочную черно-белую картину. Местный врач отправляется в море с намазанными грязью ногами, похожими на высокие черные сапоги.

– Я купаюсь, а потом не смываю ее пять дней, – поясняет она.

Обедаем мы вместе с местным историком. Из обсуждения относительно недавних событий следует, что солнечная приморская Одесса не избежала горестей, обрушившихся на западные регионы СССР. Румыны оккупировали Одессу во время войны, Гитлер обещал их вождю Антонеску большие участки побережья Черного моря. Для устрашения населения они сожгли 20 000 местных жителей в Арсенале, а еще 5000 повесили на деревьях вокруг города. Сегодня основной проблемой региона является сильное промышленное загрязнение.

Затем я отправляюсь на пляж Аркадия, один из самых знаменитых в Одессе, и обнаруживаю, что на нем абсолютно нет свободного места, и – как в водах Днепра в Киеве – здесь довольно людей, готовых любой ценой охладить свои телеса в жаркий день, не обращая внимания на возможную опасность для здоровья.

Мы обедаем в гостинице «Красная». Огромные дамы с обнаженной грудью поддерживают балкон с балюстрадой над входом, бледно-зеленый и белый фасад напоминает богато украшенный торт. Внутри похожий на сарай обеденный зал, неизбежные закуски и слабенький оркестр с толстой солисткой в золотом платье. Вполне возможно, что дни свои эта особа посвящает постановке грязевых клизм, но по вечерам она умерщвляет песни «Битлз».

Устраиваем вечеринку на балконе моего номера, чтобы отпраздновать успешное продвижение до Черного моря. Ложусь я поздно, а когда встаю, обнаруживаю на нижней простыне едва различимый черный осадок.

День 40: От Одессы до Стамбула

Уже 12:48 на цифровых часах в главном пассажирском терминале Одесского порта. После дня отдыха вся команда снова в пути, мы отплываем в Стамбул. В данный момент мы пребываем в преисподней таможни и иммиграционной службы и ждем событий. Хозяева попытались осветить сухую бюрократическую пустошь, в которой мы находимся, бодрыми туристическими постерами на стене – зубастыми скалами, лыжными склонами, народными танцами и детками, резвящимися на пляже. Удовольствия и развлечения изображенных на плакатах мест совсем не по карману большинству советских людей, однако они представляют собой одну из наиболее симпатичных сторон народа этой страны, обладающего способностью при малейшей возможности устроить себе побег из окружающего мрака. Мы наблюдали очереди за бензином и пустые магазины, неопрятные города и деревни и жесткую физиономию привилегий, но были свидетелями и мгновенного восхищения загородными местами (как в поезде до Киева), видели полные народа пляжи, а еще сегодня утром отдыхающие попросили меня на Потемкинской лестнице снять их семейство. Советский Союз никогда не бывает таким, каким кажется. Мы ели в гостиницах черствый безвкусный хлеб, но здесь, в Одессе, обнаружили за углом магазинчик, в котором выпекают свежие багеты. Мы видели пакет с фруктами стоимостью в 20 процентов недельной зарплаты и… сады, стонущие под тяжестью урожая. Мы встречали обращенные к нам каменные лица, и вместе с тем нас нигде так крепко не обнимали.

Отпущенные таможней на волю, мы получаем последнюю возможность пообедать в СССР. Хорошая новость заключается в том, что в терминале есть ресторанчик под открытым небом, каковой мы старательно разыскивали последние две недели. Плохая же говорит, что он расположен на полуразрушенной бетонной террасе, которую как бы начали сносить, но не успели довести дело до конца. Снабжение стандартное, то есть скверное – закуски в двадцать четвертый раз, хрящеватый гамбургер, увенчанный жареным яйцом, и кофе из щербатых чашек с отбитыми ручками. Подобное испытание заставляет всей душой устремиться в Стамбул, однако нам предстоит тридцатишестичасовое путешествие, и, как ни верти, выходит, что еще целые сутки с половиной мы проведем на территории Советского Союза. Наш корабль «Юность» зарегистрирован в Одессе и построен в Болгарии. Ему тридцать лет, длина 280 футов, водоизмещение 1000 т. Корабль лишь недавно переделали из учебного под пассажирский, и он совершает паромные рейсы в Турцию каждые пять дней. Альтернативы нет.

Поздно вечером приходит время распрощаться с русскими водителями, переводчиками и устроителями, ставшими нашими друзьями. Они с великим мастерством руководили нашим продвижением через лабиринт официальной обструкции, и тем, что мы сумели отснять все, что намеревались, и путешествовали куда хотели и как хотели, наша команда обязана лично им. Володя кажется утомленным, и, хотя в прощальных взмахах рук ощущается облегчение, мне кажется, что в них присутствует и сожаление, не потому что мы уезжаем, но потому что мы так легко отделались. При всей усталости, порожденной пересечением Советского Союза, вид их лиц, пока «Юность» медленно отходит от причала, заставляет меня ощутить, какой я везучий.

Нос корабля разворачивается, указав на мгновение на 192 каменные ступеньки, получившие название Потемкинских после драматической сцены, отснятой на них Эйзенштейном в фильме «Броненосец «Потемкин»», величественно поднимающиеся от порта к обсаженной деревьями эспланаде. Лестница, ведущая в СССР. А затем мы отворачиваемся от этого теплого, не притязающего на величие города и медленно отходим от громадных причалов, мимо катеров на подводных крыльях, носящихся по гавани, мимо серых боевых крейсеров и громадного советского сухогруза. Пока корабль неторопливо идет на юго-запад вдоль низких, растворяющихся в дымке холмов Причерноморья, я предаюсь одному из великих наслаждений дальнего плавания – исследую новый для себя корабль. Кабины с общими удобствами тесны и неуютны. Главная палуба имеет вполне приятный вид, на набранной из досок палубе находится изрядное количество вместительных и отличных шезлонгов со скамеечками для ног. Над кормой корабля – некое подобие сляпанного на скорую руку навеса, собранного из выкрашенных бурой краской листов волнистой пластмассы. Внутри небольшой бар с дешевыми вращающимися стульями, крытыми красным нейлоном. В нем нет ничего действительно полезного, то есть пива и вина, только шампанское, водка и бренди по немыслимой цене в твердой валюте, однако, с точки зрения возгораемости, трудно представить себе нечто более опасное.

Роджер решил, что состояние туалета настолько скверно, что нам следует отснять его. И в тот момент, когда мы появляемся из уборной наружу со всем осветительным и прочим оборудованием, мимо проходит корабельный эконом, аккуратный лысый человек по имени Феликс, наделяя нас очень странным взором. К несчастью, съемку приходится повторить. И снова снаружи мы наталкиваемся на Феликса. На сей раз он положительно встревожен. Но… к обеду уборные уже начищены до блеска.

Феликс – та еще личность. Одетый в блистающие белизной белые брюки и куртку, он не только объявляет об обеде, но и физически направляет потенциальных клиентов в ресторан. И чем дольше ты медлишь, тем настойчивее становится его внимание. Являющихся самыми последними буквально выталкивают к столу.

День заканчивается на палубе: в руке виски с водой, над головой звезды, которым не мешают светить городские огни.

День 41: От Одессы до Стамбула

На палубе в 7:45. К ужасу моему, там оказывается Феликс в состоянии припадка. Полуобнаженный, вращая глазами, он судорожно машет руками перед собой. Не сразу я понимаю, что он делает утреннюю зарядку. Он улыбается в мою сторону, гротескно искривив рот, практически разрезавший его лицо пополам. К счастью, гримаса оказывается очередным упражнением.

Я начинаю сомневаться в том, подлинно ли мы находимся на советском корабле. По радиосети передают Питера Габриэла[14]14
  Английский музыкант. Начинал карьеру вокалистом, флейтистом и перкуссионистом британской группы «Генезис», затем с успехом занялся сольной карьерой.


[Закрыть], в меню завтрака значится овсянка. Среди пассажиров числится восемнадцатилетняя девушка из Илюш[15]15
  Курортный городок в Западном Йоркшире.


[Закрыть], путешествующая вместе с братом, который целый год учился в Москве. Они только что возвратились из поездки на сибирское озеро Байкал, глубочайшее в мире и до сих пор чудесным образом сохраняющее чистоту. Их описания красоты, чистоты и покоя, царящего в тех краях, полны соблазна для моих ушей.

На «Юности» пятьдесят четыре члена экипажа, на десять человек больше, чем пассажиров. Поведавший нам это первый помощник держится с подкупающей искренностью. Будь на то его воля, он не остался бы в СССР. Некогда он работал с норвежцами, и они спросили его о том, сколько он получает у себя на родине. «Сто тридцать долларов», – говорю. «В день?» – спрашивают. «Нет! В месяц». – Он сухо улыбается.

Я предполагаю, что на 130 долларов в Советском Союзе можно купить больше, чем в Норвегии. Он не попадается в давно известную ловушку:

– Предпочитаю дорогую Норвегию.

Начинаю любить «Юность». Жизнь на корабле имеет невинный, анархический характер. Это как в фильме месье Юло[16]16
  Месье Юло является персонажем, созданным и сыгранным французским комиком Жаком Тати (настоящее имя Яков Татищев) в нескольких фильмах.


[Закрыть]. Облаченный в одни плавки мужчина, называющий себя главным электриком корабля, натыкается на меня на главной лестнице. Он еще не просох после душа, однако стремится узнать, всем ли мы довольны. Я спрашиваю его о том, почему мы идем всего на восьми узлах. Он обдумывает вопрос, капли катятся по его телу:

– Собственно говоря, а кто здесь спешит?

Наиболее странной становится встреча с очаровательной Любой, хозяйкой бара. Я обнаружил, что на носу нашего корабля устроен плавательный бассейн шести футов длиной и пяти шириной, а на самом деле большой контейнер, изнутри застеленный удерживающим воду брезентом. Глубокий и мелкий концы бассейна то и дело меняются местами с каждым креном судна. Размеров его едва хватает для того, чтобы вместить взрослого человека, поэтому, заметив спускающуюся ко мне аккуратную фигурку Любы, я принимаю вид безразличного британца на отдыхе, которого ничто не способно удивить – даже купание в наполненном водой упаковочном ящике вместе с русской барменшей. Однако Люба решила развлечься: плеснув в меня водой, она говорит, что имя ее означает по-русски «Атоге… любовь».

Бултыхаясь в налитом в ящик фрагменте Черного моря, мы с Любой заводим разговор о школах, детях и о том, как мы скучаем без наших родных.

Турция

День 42: Стамбул

Проспав часов десять, просыпаюсь с ощущением, что машины – если таковое возможно – замедлили ход. Отодвинув занавеску, вижу, что мы всего в нескольких сотнях метров от суши. Расставшись с Черным морем, мы находимся уже на половине Босфора, извилистого 18-мильного пролива, ведущего в Мраморное море, далее в Эгейское, а потом и Средиземное. На палубе Роджер обдумывает перспективы двухнедельного отпуска, после которого он готов догнать нас в Египте.

Все стало совсем другим по сравнению с недавно оставленной нами страной. На зеленых берегах стоят кипарисы и минареты, строятся дома, многие из которых увенчаны спутниковыми тарелками. Цепочки частных машин пробираются по тесным прибрежным дорогам, между жилыми домами с балконами с одной стороны и белыми корпусами яхт – с другой.

Крепость Румели Хисари

Первый мост через Босфор

Здесь «Юность» выглядит такой, какой и должна быть – неухоженной, набитой людьми бедной родственницей, неким недоразумением посреди процветающей капиталистической неофилии. Она похожа на сам Советский Союз – неэффективный, скверно оборудованный, но полный характера. Не могу дождаться, пока нога моя ступит на эту землю, однако понимаю, что мне будет не хватать мисс Любы, Феликса и мокрого старшего электрика.

Мы неторопливо движемся мимо 540-летней оттоманской крепости Румели Хисари, все взволнованы. Девушка из Илкли сегодня узнает результат, с которым сдала свой экзамен второго уровня сложности, учитывающийся при поступлении в университет. Двум афганцам, ехавшим через Россию, чтобы завести свое дело на западе, придется впервые столкнуться с коммерческой реальностью. Первому помощнику предстоит с тоской созерцать блеск капитализма, прежде чем вновь повести свой корабль в разваливающуюся на части страну. Один только Феликс невозмутимо крутит из стороны в сторону головой, расшатывая позвонки и словно пытаясь повернуть голову на все 360 градусов.

Вход во дворец Топкапы

Изящный пролет первого в истории моста, соединившего два континента, взмывает над нами, когда впереди появляется несравненный небесный профиль Стамбула. Этот город, стоящий на мысах и изгибающийся вдоль бухты Золотой Рог, предлагает нам одну из величайших городских панорам мира. Хотя в ней присутствуют и современные здания, общее впечатление изящества и гармонии создается мечетями, скоплением куполов и окружающих их минаретов, вонзающихся в небо, словно оборонительные ракеты, и красотой улегшегося на холме дворца Топкапы, уводящей глаз к крепостным стенам старого города и кишащим в гавани переполненным паромам.

Скрытный, задумчивый, обращенный в себя лик СССР сменяется здесь криками, волнами, проклятиями, шумом, гамом и общей спешкой.

Мы швартуемся в 9:10 к пристани, похоже, принадлежащей весьма властного вида черно-белому коту, окруженному пушистым гаремом и принюхивающемуся к сходящим на берег пассажирам.

День 43: Стамбул

Формальности таможенной и иммиграционной служб здесь совершаются быстро и доброжелательно. Наша новая устроительница Севима организует все и всех. Когда носильщики начинают возражать против съемки, потому что они-де одеты не в самые лучшие комбинезоны, она моментально разрешает проблему: «Ах, эти сложности… в странах третьего мира всегда возникают подобного рода проблемы…»

Такие обыкновенные вещи как кафе у самой воды, свежий апельсиновый сок и даже транспортные пробки кажутся мне теперь новыми и удивительными. Юноша из Илкли, возвращающийся после проведенного в России года, покачивает головой, не веря своим глазам.

Просыпаюсь от вопля муэдзина, в записи призывающего правоверных к молитве. Уже 5:30 утра. Завтракаю апельсиновым соком, овсяной кашей и медом, каковых не видел аж целых три недели, прошедших после отправления из Хельсинки. Фрейзеру приснился кошмар: ему пришлось во сне подключать к записи все минареты Стамбула.

В городе очень шумно – во многом из-за широкомасштабного строительства. Почти завершено сооружение дублера знаменитого своей загруженностью Галатского моста через Золотой Рог. Последний пролет его шестиполосной мостовой вот-вот ляжет на место, а пока под прямым углом торчит вверх. Севима рассказывает, что реконструкция идет с такой скоростью, что ее муж, получивший предписание в месячный срок очистить помещение, однажды в понедельник отправился на работу и не обнаружил своей конторы.

Не все довольны темпом перемен. Одним из таких является Альтемур Килич, турецкий писатель, дипломат и друг президента Тургута Озала. Он помнит еще тот Стамбул, каким город был тридцать лет назад – населенным 750 000 человек, в том числе иностранными общинами – греческой, еврейской и так называемой левантийской, объединявшей итальянцев, англичан и французов, проживших в Турции всю свою жизнь. Он сам учился в английской стамбульской высшей школе для мальчиков, которые звали своего наставника мистера Пича словом Баба (Отец). Учителя регулярно секли Альтемура. Теперь население города выросло до 8 млн человек, и настоящих стамбулиотов, как он называет уроженцев Стамбула, сыскать непросто.

Выходя из его элегантного, ничуть не претенциозного дома на карабкающейся в гору улочке Эмиргана, я вполне мог считать себя находящимся на юге Франции: солнце играет на голубых волнах Босфора, люди пьют вино или кофе под сенью кленов и мимоз, невозможно встроиться в проезжающую непрерывную колонну автомобилей.

Мечеть Ая-София (в прошлом византийский храм Св. Софии)

Возле Галатского моста, вблизи старых рынков пряностей, темп жизни Стамбула достигает наивысшей степени. Постоянно загружаются и разгружаются паромы, регулярно и усердно поставляющие продукты уличным торговцам. Неведомо откуда возникают рыбацкие лодки, зажигают свои жаровни и, отчаянно раскачиваясь на поднятых паромами волнах, продают свою добычу в жареном виде. Здесь можно целую неделю обедать на улице, ни разу дважды не взяв одного и того же блюда. Помимо рыбы, которую подают в ароматных сандвичах горячего свежеиспеченного хлеба с помидорами и луком, здесь предлагают кебабы, крендели с солью, каштаны, блины с фаршированными мидиями, отварные кукурузные початки, сочные ломти дыни и столько сладкого чая, сколько душе угодно.

Дома, в Англии, сегодня первый день футбольного сезона, а в моем отеле новый канал ВВС World Service Television показывает пятый эпизод «Вокруг света за 80 дней».

День 44: Стамбул

Сегодня спозаранок вся команда на ногах, чтобы заснять восход с верхушки 600-летней Галатской башни, в которой генуэзские христиане в мае 1453 г. сдали власть над городом мусульманам-оттоманам, ознаменовав тем самым ключевой момент в европейской истории. За завтраком в отеле «Пера-палас» я получаю первое известие о похожем перевороте в современной истории. Обладатели коротковолновых приемников услышали в передаче из СССР, что Горбачев низвергнут группой заговорщиков. Никаких других подробностей неизвестно. И я вспоминаю всех своих новых друзей – Ирину, Володю, Эдуарда и Сашу, имитатора Ленина, – и понимаю, что, если новость действительно верна, их положение может сделаться только еще хуже. Сколь ни эгоистична причина, мы можем только радоваться своему чрезвычайному везению. Случись такое три дня назад, наша «Юность» могла бы так и не уйти из Одессы, и мы застряли бы на берегу. Но если бы это произошло на три недели раньше, нас никогда не пустили бы в Советский Союз.

Тень этого великого события осеняет собой весь день, придавая каждому нашему поступку некий аромат нереальности. Часть фантастичности присутствует рядом с нами, особенно в номере 411 отеля «Пера-палас», том самом, в котором Агата Кристи написала свое «Убийство в «Восточном экспрессе»». Номер небольшой и тесный, и в наши дни здесь многого не напишешь, поскольку под окном провели восьмиполосную автостраду. После смерти Агаты Кристи в 1976 г. студия Warner Brothers собиралась снять фильм о тайне одиннадцати потерянных дней в ее жизни. Некая американка и медиум Тамара Рэнд сообщила, что в трансе видела отель в Стамбуле и в номере 411 этого отеля Агату Кристи, прячущую ключ от своего дневника под половицами. Седьмого марта 1979 г. комнату обследовали и нашли ржавый ключ. Президент владеющей отелем компании, почувствовав интерес со стороны Warner Brothers, переоценил степень заинтересованности этой компании и отправил ключ в сейф, потребовав за него 2 млн долларов плюс 15 процентов дохода от проката фильма. Там ключ и остается по сию пору. Возраст его был подтвержден, а поскольку Агата Кристи не слишком афишировала свои путешествия, маловероятно, чтобы медиум могла узнать о «Пера-паласе» перед тем как увидела его в трансе.

Все это делает номер 411 несколько жутковатым, и я рад оставить его и выйти на шумную и оживленную улицу Пера – главную, длиной в милю, артерию Стамбула. Наилучшим образом познакомиться с ней можно, прокатившись в одном из почтенных красных с белыми сливками трамвайчиках, ходящих по всей ее длине. Должен признаться, что невольно затаил дыхание, обратив внимание на номер маршрута, в который мы сели – 411.

За шесть фунтов покупаю себе панаму у пожилого, владеющего французским языком турка в лавочке возле трамвайной остановки. Не имею склонности к шляпам, однако с учетом того, что с каждым часом становится все жарче и жарче, это необходимо.

Вид на Стамбул с мечети Сулеймана

Климат, история и географическое положение сделали Стамбул квинтэссенцией торгового города. Здесь встречаются Россия и Средиземноморье, Европа и Азия, и прогулка по бесконечным аркадам старого крытого рынка позволяет в полной мере ощутить весь его размах и разнообразие; нет лучшего места, чтобы постичь торговлю в ее исходной, чистейшей форме, чем площадь перед мечетью Баязида II и впечатляющим исламским арочным входом в Стамбульский университет. Здесь свершается необычайный танец коммерции. Здесь постоянно собираются, разделяются и перетекают друг в друга группы. Глаза пристально обращены к каждому ходу. Эти тайные торговые люди действуют на самой грани закона, покупая и продавая в духе, пусть не в валюте, этого великого торгового города. Здесь можно встретить азербайджанцев, иранцев, поляков, румын, украинцев и афганцев. Большинство их пользуется черными пластиковыми пакетами. Я вижу, как за доллары продают сигареты «Мальборо», пластмассовые детские железные дороги, дешевые восточноевропейские кроссовки, анорак, какие-то металлические украшения.

К концу этого жаркого трудного дня услуги настоящей турецкой бани, или хаммама, кажутся особенно соблазнительными.

Хаммам Кагалоглу, великолепный эмпорий чистоты, в этом году празднует трехсотлетие пребывания в деле, причем за это время здесь мылись король Эдуард VII, кайзер Вильгельм, Флоренс Найтингейл и Тони Кертис[17]17
  Флоренс Найтингейл (1820–1910) – британская сестра милосердия, прославившаяся своим участием в Крымской войне (1853–1856). Тони Кертис (1925–2010, наст, имя Бернард Шварц) – знаменитый американский киноактер. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Я могу выбирать между «баней самообслуживания» (самый дешевый вариант), «баней с банщиком», «массажем a la Turk – после этой энергичной восстанавливающей силы процедуры вы почувствуете себя на годы моложе» и, наконец, «султанской процедурой», скромно обещающей «полное новое рождение». Возродиться за 120 000 турецких лир, то есть примерно за 17 фунтов, – дело, стоящее затрат. Оплатив процедуру, я получаю полотенце в красную и белую клетку. Мне показывают крохотную раздевалку. За стеклом я вижу целую группу массажистов – длинные висячие усы, заросшие волосами грудные клетки, пухлые животы, редкие татуировки. В данный момент из раздевалки выходят турок-отец и турок-сын, а один из этих «разбойников» с ободряющей мягкостью и хорошим настроением ведет к парилке маленького мальчика, на взгляд всего восьми– или девятилетнего.

Турецкий массаж

Парилка (харарет) расположена с одной стороны огромной центральной палаты, стены и пол которой крыты серебристо-серым мрамором, а купол поддерживают элегантные колонны и арки. Пока я успеваю основательно пропотеть под действием идущего снизу, из-под пола, тепла, разговариваю с коллегой по бане, итальянцем. Он приехал в Стамбул из Болоньи, целым унес ноги из Югославии, находящейся в состоянии гражданской войны, а только что освободившуюся Румынию посчитал темным и опасным местом. Бензин там достать невозможно. Как-то раз он купил там канистру, оказавшуюся наполненной водой.

Теперь приходит моя очередь ложиться на широкий мраморный массажный блок. Меня растирают, растягивают, на меня даже садятся, а потом поднимают за руки и намыливают с головы до ног, наконец массажист спрашивает «Хорошо?» тоном, не допускающим возражения. На руке его – зловещего вида черная перчатка размером с бейсбольную ловушку. Никогда еще меня так здорово не обдирали. Грязные катышки кожи слезают с меня как ошметки со школьного ластика. Как мог я оказаться настолько грязным и не подозревать об этом?

В открытом дворике позади хаммама устроен небольшой бар. Усевшись там с бокалом ракии и чашкой винограда, я наслаждаюсь послевкусием бани и концом длинного дня. Большего удовлетворения испытывать невозможно.

Последняя новость дня гласит, что порт Таллин, в который мы входили три недели назад, перекрыт блокадой.

День 45: Из Стамбула в Сельчук

Встаем в 6:00, чтобы попасть на вокзал Сиркечи и купить железнодорожный билет на Измир. Фрейзер с каждым днем становится все более и более похожим на Кассандру. В утренних новостях он услышал, что в Стамбуле убили британского бизнесмена, и путешественникам из Великобритании советуют проявлять осторожность. К сожалению, никто не сказал нам, чего надо остерегаться.

В вестибюле этого вокзала, расположенного на самом краю Европы, от перрона которого отходил «Восточный экспресс», находится барельеф, изображающий Кемаля Ататюрка, основателя современной Турции. Его присутствие в этой стране столь же повсеместно, как и Ленина в Советском Союзе. Однако в отличие от Ленина его широко почитают и уважают даже по прошествии пятидесяти лет после смерти.

Мы покидаем Стамбул в 9:00 на пароме «Бандирма», который тратит четыре с половиной часа на переправу до одноименного города на севере полуострова Малая Азия. На борту почти тысяча пассажиров – сложная смесь турецких студентов и бизнесменов с ноутбуками с мусульманками под вуалями и иностранцами с мешками и рюкзаками. Бары и кафе уже открыты, и разносчики с напитками и сандвичами пробираются сквозь толпу.

Севима презрительно поглядывает на некоторых пассажиров. Турки остаются кочевниками, спешит она нам напомнить, они нигде не пускали корней, они пользуются вещами, ломают их и отбрасывают прочь. Завожу разговор с турецким актером, направляющимся на юг, чтобы сыграть в нескольких гастрольных спектаклях. Он грустит по 1960-м гг., когда было много хороших писателей. Я спрашиваю его о том, есть ли в Турции свой национальный театр.