Текст книги "От полюса до полюса"

Автор книги: Майкл Пэйлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

СССР

День 24: Из Хельсинки в Таллин

В хельсинкском отеле «Гесперия» есть плавательный бассейн, и, хотя для того чтобы поплавать надо встать пораньше, я ощущаю потребность воспользоваться подобной роскошью. Ведь сегодня мы отправляемся в Советский Союз, где дела обстоят иначе.

Через полтора часа я на пристани. Утренний туман рассеялся, и день снова обещает быть жарким. В гавани полно корабликов, приходящих с окрестных островов Суомалинен. Некоторые подвозят товар на рынок картошку, морковку, лук, клубнику, вишню и сливу; рыбацкие лодки доставляют раков, морского лосося и балтийскую селедку, некоторые из паромов везут на работу жителей пригорода. В Эстонию нас доставит «Георг Отс», стройный и опрятный, зарегистрированный в России корабль, принадлежащий Балтийской судоходной компании.

Дав звучный гудок, «Георг Отс», названный в честь эстонского оперного певца, отваливает от финского берега ровно в 10:30. Медные купола и зеленые крыши домов исчезают вдали, пока корабль пробирается в лабиринте узких проливов между крохотными островами и песчаными отмелями, направляясь в Финский залив, на южном берегу которого в 50 милях отсюда находится Эстония. Ширина этого пролива невелика в географическом смысле, но огромна во многих других отношениях.

Ощущая себя экзотикой в местном масштабе, я разглядываю прочих пассажиров, пытаясь подобрать ключ к их национальности. Первый читает Daily Май, второй – Newsweek. К одной из переборок изящно прислонилась, обратив лицо к солнцу, потрясающая девица в черных очках и черно-белой шляпке колоколом. Прямо Одри Хепберн в «Завтраке у Тиффани», если бы не лайкровые велосипедные шорты. Без особого удивления узнаю, что она подвизается в индустрии моды. Она немка и едет на фестиваль в Риге, столице Латвии. Она объясняет, что в Советском Союзе это единственный праздник моды, на котором русским модельерам позволяется общаться с западными коллегами.

Многочисленные островки у южного побережья Финляндии

Мужчина с Daily Mail в руках – английский подданный. Его отец, эстонец и уроженец города Тарту, оставил родину в конце войны, стремясь избежать развязанных Сталиным чисток эстонских националистов. По его словам, в одну из ночей 1944 г. неизвестно куда увезли 60 000 человек из всех Балтийских государств.

– Вполне возможно, что мой дед оказался среди них или там был кто-то из моих родственников… я не хочу ни на что рассчитывать… но мне кажется… что меня ждет приключение…

Черепичные крыши и закоулки старого Таллина

Он смотрит на спокойное, гладкое море, и я в известном смысле понимаю его. Три недели, проведенные в пустынной и ничем невозмутимой Арктике, никак не помогли мне, убаюканному уютным материализмом скандинавов, приготовиться к тому, что ждет меня в стране, долго являвшейся объектом такого насилия.

В отделанном блестящим хромом баре «Георга Отса» можно купить пиво, водку и кофе. Кадры сработанных в Америке видеопрограмм MTV безмятежно плывут по экрану. Все вокруг меня кажутся какими-то механическими. Молодой эстонец Петер, отслуживший по призыву два года в Советской армии, теперь занимается обменом валюты и сидит возле симпатичного чемоданчика, купленного им в Сингапуре. Он учит меня здороваться по-эстонски.

Первый взгляд на Таллин, появившийся в час дня над низким зеленым берегом по правому борту, излишне волнует меня. По сути дела, я никогда не верил в существование Эстонии. Она всегда казалась мне сказкой, эта страна, расположенная на краю полуострова, вдающегося в Балтийское море. Однако политика гласности сделала существование или несуществование Эстонии критически важным вопросом, и, приближаясь к ее берегам, я ощущаю не только предвкушение скорого удовлетворения давнего любопытства, но и сопереживание ходу истории.

Над светло-коричневыми стенами города поднимаются шпили, башни и башенки средневекового города, однако пристани создают унылое впечатление. В подчеркнутом контрасте оживленной космополитической гавани, оставленной нами три часа назад, у причалов в Таллине нас встречают только облезлые угольщики и сухогрузы, отчаянно нуждающиеся в покраске. На кормовых флагах обязательные серп и молот. Иммиграционные формуляры скопированы на слабом ксероксе, и, заняв место в долгой очереди на регистрацию, я возвращаюсь, чтобы в последний раз отснять «Георга Отса». Ко мне немедленно подъезжает машина, из которой выходит солдат, подозрительно изучающий меня взглядом.

Я уже пытался изучить начатки русского языка, однако никак не предполагал, что первая попытка диалога произойдет в подобной ситуации.

– Я из Лондона, делаю телепрограмму, – выпаливаю я.

Едва ли он понял хотя бы слово, ибо выражение его лица не меняется. Солдатик возвращается в автомобиль, который с пренебрежительным фырканьем отъезжает.

Ощущение того, что я нахожусь под наблюдением, не оставляет меня и когда я выхожу из отеля на свою первую прогулку. На улице много солдат и полицейских. Солдаты – тощие и сухощавые призывники, среди них встречаются и смуглые представители далеких азиатских республик. Они кажутся растерянными по сравнению с полицейскими, столь же тощими и сухощавыми, вполне целеустремленно патрулирующими улицы группами по пять-шесть человек с дубинками в руках. Я ощущаю себя окруженным со всех сторон. Ко мне подходят мальчишки, предлагая обменять мои доллары по необыкновенно щедрому курсу. Так происходит, потому что рубль сделался практически бесполезным. Когда я только что попытался купить некоторое количество, кассир посмотрела на меня как на сумасшедшего. Она спросила меня о том, сколько я намереваюсь пробыть в Советском Союзе.

– Около трех недель, – ответил я.

Она указала на английскую пятифунтовую банкноту:

– Этого будет довольно.

Рядом с отелем находится небольшой и уютный бар, но едва мы открываем дверь, навстречу нам поднимается пара вышибал, и уже во второй раз за день я чувствую, что должен объяснить свои намерения.

– Мы просто хотим выпить пива…

Головы неприветливо качаются:

– Только водка или шампанское. – Естественно, лишь за твердую валюту.

Вечером я посещаю кабаре в одном из туристических отелей. Туристы в основном из России, некоторые из них явились целыми семьями. Между тем представление включает полный фронтальный стриптиз и гибкий эротический танец, испорченный, однако, тем, что в самом конце партнер уронил танцовщицу.

День 25: Из Таллина в Ленинград

Я завтракаю, отменный свежий хлеб с медом идет под «Эту маленькую птичку» Мэриэнн Фейсфул, а потом выхожу в город. Газеты полны новостей; вчера в Москве президент Буш потребовал известной независимости для Прибалтийских государств в обмен на предоставление СССР статуса «наибольшего благоприятствования» в торговле.

Поперек улицы, ведущей вверх, к замку Тоомпеа, лежат огромные гранитные и бетонные блоки, доставленные сюда по приказу местных властей после недавних военных репрессий в Литве. Настоящее здесь напряжено, однако прошлое, нашедшее свое воплощение в большом и прекрасно сохранившемся Старом городе, кажется безмятежным и утешительным. Ни одно современное или дисгармоничное здание не нарушает общего строя выстроившихся вдоль мощенных камнем длинных улиц купеческих домов и зданий гильдий. В центре его находится площадь Раекойя, широкое и симпатичное пространство, с одной стороны ограниченное построенной в XIV в. импозантной Ратушей. Флюгер на башне носит название «Вана Тоомас» (Старый Том) и украшает ее с 1530 г.

Бесхитростная красота Старого города заставляет Колина Таброна заметить, что, пожалуй, стремление социалистического государства сохранить вытесненное им прошлое нигде не нашло более красноречивого выражения.

Покупаю экземпляр Tallinn City Paper. Газета выходит на английском языке; выглядит качественно и легко доступна. Она напирает на политику, надеясь, что переговоры с Москвой позволят сократить находящийся в стране 180-тысячный контингент советских войск; морские продукты: «В нашей приморской стране лучшая рыба уходит в Ленинград, Москву… но не в Эстонию»; и национальные различия: «Эстонцы жалуются на то, что здешние русские норовисты, необразованны и не потрудились изучить культуру страны, в которую переселились. Русские жалуются на то, что эстонцы холодны, высокомерны и скучны».

Возвращаемся на площадь Раекойя, где группа под названием «Братья Йохансон» развлекает небольшую толпу. Яков Йохансон утверждает, что «…поет для эстонцев… самый лучший способ использования родного языка… громко петь о том, что мы эстонцы». Он видит сходство ситуации с Ирландией, чьи песни они также исполняют, и проводит параллель между оккупацией Россией Эстонии и британской – Северной Ирландии.

Следуя рекомендации Tallinn City Paper, последнюю трапезу в Таллине мы совершаем в ресторане, неотразимо именуемом «…самым лучшим среди существующих на просторах Советской империи». Имя сему чуду – «Махараджа», и превосходное индийское карри в городском доме XIV в. завершает собой комплекс наших впечатлений об этом необычном городе.

Я охотно задержался бы здесь еще на день или два, однако нас ждет другой полюс, и, спустившись на юг от Полярного круга к южным берегам Финского залива, мы понимаем, что пора снова повернуть на восток, на 30-й меридиан, который приведет нас из России в Африку. С этой целью мы собираемся под барельефом Ленина, доминирующим на стене таллинского вокзала, чтобы начать путешествие к городу, которому он дал свое имя.

На каждом вагоне поезда изображена эмблема в виде венка, переплетенного со знаменами, на которых на языке одной из пятнадцати республик написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»; под венком скрещены молоток и гаечный ключ. Сама идея оставляет далеко позади British Rail с ее призрачной ласточкой. Цена выдержит любую конкуренцию. Плата за поездку, эквивалентную пути из Лондона в Ньюкасл, составляет 8 рублей 40 копеек – примерно 35 пенсов. В поезде жарко, движется он медленно. Люди услужливы и дружелюбны, в отличие от осажденного со всех сторон владельца буфета. У него две проблемы. Во-первых, ему нечем торговать, а во-вторых, надо объяснить это англичанину, пытающемуся опробовать на нем собственное сомнительное владение русской разговорной речью.

Исаакиевский собор

– Есть у вас чай?

– Нет…

– Есть у вас кофе?

– Нет…

– А что у вас есть?

Ответ его обретает более причудливую форму, чем простое «нет» и потому непостижим для меня; дело заканчивается тем, что я беру вишневую воду и кусок пирога.

Мы пересекаем границу между Эстонией и Россией в Нарве, переезжая из самой маленькой среди советских республик (27 тыс. кв. миль) в самую большую (11 млн кв. миль). Еще два часа – и мы в Ленинграде. Жаркая и душная ночь встречает нас на 30-м меридиане – впервые после того, как мы оставили богатые рыбой угодья Баренцева моря.

День 26: Ленинград

Гостиница «Охтинская» открыта всего только два месяца. Высокое и ничем не примечательное, современное и более всего похожее на кирпич ее здание находится в двадцати минутах езды от центра города. Мой номер помимо превосходного вида на Неву располагает ковром во весь пол, биде, горячей водой и массивным пульсирующим холодильником «Снежинка-304». Ночью пришлось отключить холодильник от сети, после того как мне приснился танк, пытающийся проехать сквозь стену.

Гостиница «Охтинская»

Огромная группа итальянских туристов то и дело с шумом вваливается в вестибюль и таким же образом оставляет его. Однако кроме них и нас никого не видно, гостиница кажется пустой.

Наши русские хозяева устроили нам обзорную экскурсию по городу. Мостовые здесь в жутком состоянии, кругом ямы и трещины, а многочисленные трамвайные линии нередко полностью разлучаются с поверхностью мостовой. И рельсы торчат из нее словно кости из трупа.

Нас везут в цыганский ресторан. Оба водителя отдыхают, их место за баранкой занял Володя, один из наших здешних устроителей. Он всегда выглядит недовольным, но сегодня, когда машина хаотически мечется в разные стороны, он явно не испытывает вообще никакого удовлетворения. Потянувшись к указателю поворота, чтобы объехать выбоину, он случайно включает дворник Однако за отсутствием резины в оправе металлический коготь принимается с жутким скрежетом водить по и без того треснувшему ветровому стеклу. Почти все, что связано с автомобилями, является объектом головной боли для Володи и его команды. Хроническая нехватка бензина приводит к тому, что нашим водителям приходится заправляться в три часа утра, а в результате дефицита ветровых стекол каждая вторая машина ездит с трещинами в них. В ресторане нам подают закуски – hors d’oeuvre из ломтиков помидора, огурца, пикулей, консервированной ветчины и свинины на листьях салата, яйца вкрутую под майонезом, рыбный паштет и икру Водка и вино присутствуют в изобилии, и, потому что вино грубовато, а пива не дождешься, мы предпочитаем водку.

День 27: Ленинград

Здание Адмиралтейства. Вид с Невы

С Лениным на Финляндском вокзале

Сегодня меня водит по городу Саша – Александр Годков. Он профессионально изображает Ленина, и тот факт, что он может безнаказанно передвигаться по городу в образе отца русской революции без того, чтобы его немедленно не потащили в ближайшее отделение КГБ, свидетельствует о смягчении режима. Он отвозит меня на Финляндский вокзал, куда послужившая ему образцом персона дважды прибыла в 1917 г., – в первый раз благодаря любезному разрешению немцев, немало способствовавших укреплению позиций коммунизма ради победы в войне; во второй раз – загримированным под кочегара. Паровоз, на котором он приехал, хранится в прозрачном кожухе из оргстекла, достаточно поцарапанного и неухоженного… Возле вокзала у подножия монумента, запечатлевшего великого человека – в бронзе и в полный рост, лежит одинокая засохшая роза.

На трамвае в Ленинграде, нынешнем Санкт-Петербурге

Еду на трамвае по Ленинграду. Трамвай ведет крепкая белокурая леди в цветастом платье из набивного прозрачного ситца. Билеты покупаются книжечками и по одному компостируются на пружинном пробойнике, укрепленном на стенке трамвая; нужно вставить билет в прорезь и хлопнуть по рукоятке. Пара крепких мужчин на противоположном сиденье следит за тем, как я управляюсь с нехитрым устройством, и снисходительно улыбаются. Саша вступает с ними в беседу. Они уроженцы Армении и, услышав английскую речь, стремятся пожать мне руку в знак благодарности и памяти о том, как армяне и англичане сотрудничали после землетрясения 1988 г. Широкие улыбки, крепкие рукопожатия – и на следующей остановке они сходят. Мы доезжаем до Дворцовой площади, широкого пространства, окруженного классическими и барочными фасадами, уверенно относящими Ленинград к числу европейских городов. Находящуюся посреди площади Александровскую колонну проектировал француз Монферран, хотя посвящена она была победе в 1812 г. над французами. Согласно заказу царя она должна была оказаться выше колонны на Вандомской площади в Париже и колонны Траяна в Риме. Она весит 610 т и высечена из единственной гранитной глыбы.

В нескольких минутах ходьбы от площади находится конная статуя Петра Великого. Увенчанный венком, Петр сидит на вздыбленном бронзовом коне, на обращенном к Неве бронзовом пьедестале, так, словно вот-вот поскачет вперед. Изваяние так и дышит могучей, но обузданной силой, и ленинградцы настолько любят его, что возле Медного всадника всегда фотографируются молодожены. Вспоминаю статую Ленина на Финляндском вокзале с засохшей розой. Очевидно, что старина Петр при всем своем деспотизме пользуется куда более сильной симпатией горожан. Построенный им город может возвратиться к своему основателю. На недавнем опросе 52 процента голосовавших отдали свои голоса за возвращение городу прежнего названия – Санкт-Петербург.

Дворцовая площадь

Медный всадник – памятник Петру I на Сенатской площади

Вечером мы обедаем в грузинском ресторане. Расположенный в каком-то боковом переулке, он обладает потрясающим авангардистским интерьером, на мой взгляд, задуманным как воспроизведение центральной камеры египетской пирамиды. Все очень вкусно. Грузинские мясные шарики-фрикадельки и свежевыпеченный хлеб под названием лаваш. Фрейзер заказал настоящее французское шампанское, чтобы отпраздновать день рождения сына Джека. Единственная проблема заключается в том, что обратно нас снова должен везти Володя. И пока мы дергаемся взад и вбок на обратном пути, я спрашиваю Володю о том, где он проходил обязательную военную службу.

– В танковых войсках, – отвечает он, и день заканчивается общим хохотом.

День 28: Ленинград

Я сажусь на катер прямо перед гостиницей и еду вверх по течению к монастырю Александра Невского[9]9
  Свято-Троицкая Александро-Невская лавра, мужской православный монастырь в Санкт-Петербурге (статус лавры с 1797 г.) – Примеч. ред.


[Закрыть]. Этот великий русский герой разбил шведов на Неве в 1240 г. Монастырь, третий по величине в России, был построен в его честь Петром Великим в 1710 г. Сегодня здесь многолюдно, что свидетельствует о том, что религия процветает вопреки семи десятилетиям официального атеизма. За воротами в рядок выстроились инвалиды. Их доставляют сюда просить милостыню, потому что государственной пенсии не хватает на жизнь.

Внутри главной части храма, под куполами и колоннами, украшенными эпическими, ярко расцвеченными библейскими сценами, расхаживают священники, словно бы подобранные благодаря их сходству с пророками. Они ведут службу, размахивают кадилами; к одному тянется очередь кающихся, которые целуют иконы, дожидаются нескольких слов утешения, получают благословение и отходят. Не могу оторваться от одной сценки. Молодая женщина в платке настойчиво и тихо говорит что-то священнику, ему приходится склониться к ней и внимательно вслушиваться. Он что-то спрашивает у нее, она молчит, некоторое время просто глядит вперед, а потом неторопливо кивает. Мгновение полной искренности посреди людного, занятого своим делом храма. Она вытирает слезы и склоняет голову. Священник возлагает ткань на ее голову и делает крестное знамение. Она целует иконы, крестится и уходит. Когда она проходит мимо меня, на лице ее лежит печать неутешной печали.

В приделе готовятся к совершению первого сегодня крещения. Во времена жесткой антирелигиозной политики крещения не приветствовались и их проводили тайно, но теперь положение изменилось. Каждый день совершаются по два обряда, а по субботам и воскресеньям – по четыре. Я устраиваюсь среди родственников принесенных сегодня в храм младенцев. Все кроме меня одеты в самое лучшее. Импозантный, харизматичный священник то и дело извлекает из-под одежд небольшую расческу и поправляет густые черные волосы.

Вопреки постоянному звуковому барьеру покашливаний и детского писка он произносит долгое вступительное слово, прежде чем перейти к обходу собравшихся и помазанию их по лбу, основанию шеи и ушам знаком креста. Пока он приближается, я замечаю, что мужчины вокруг начинают закатывать брючины. Скрючившийся за моей спиной Найджел настоятельным шепотом советует:

– Лучше закатай брюки. Все вокруг делают это.

Представить себе не могу, чтобы священник мог заметить меня, втиснувшегося в нишу в стене. Но я ошибаюсь. Он не только замечает меня, но даже останавливает службу, разглядывая мои колени с долей подозрительности.

– Ваше вероисповедание?

Англиканская церковь явно прозвучит здесь не к месту, поэтому я обращаюсь к обтекаемой формулировке:

– Я верю в Бога.

Помазующая кисточка замирает в воздухе. Он поворачивается к своему помощнику. Они переговариваются. Потом он снова смотрит на меня. Верующие вокруг с удивлением следят за ходом событий.

Александро-Невская лавра

– Я был крещен! – добавляю я на всякий случай.

Новая консультация. Священник сурово смотрит на меня, уже с признаками легкой тревоги.

– Вы собрались переменить вероисповедание? – спрашивает он.

В данный момент жизнь моя достаточно сложна и без того, чтобы отягощать ее переходом в Русскую православную церковь, поэтому я вежливо отказываюсь.

Священник переходит к купели. К тому времени уже приготовили первого ребенка. Крупные руки священника высоко поднимают голенькую девчушку, так что сцена на мгновение начинает напоминать одну из картин, написанных на библейский сюжет избиения младенцев. Потом новоявленную Татьяну (он объявляет имя) погружают с головкой в купель, и не один, а три раза. Троекратное погружение заставляет Татьяну ошеломленно умолкнуть, и, прежде чем она успевает прийти в себя, второй священник мажет ей маслом глаза, нос, уши и подбородок и вешает крестик на ее шейку.

Вскоре весь придел заполняется писком младенцев и воркованием родителей. Звучат чтения, распевы, а когда я ухожу, идет процессия со свечами.

На землях монастыря находится Тихвинское кладбище, часть которого отведена под Некрополь мастеров искусств. Качество потрясающее. За десять минут я успеваю нанести визит Достоевскому, Римскому-Корсакову, Мусоргскому, Бородину и Чайковскому. Печально видеть памятник Чайковскому. Бюст великого человека, утопающий в клумбе бегоний и обрамленный по сторонам двумя музицирующими ангелами, похож на произведение, взятое из барахолки старьевщика.

Затем мы посещаем два совершенно не похожих друг на друга объекта общественного питания. Во-первых, рынок, на котором можно продавать выращенные на своем участке продукты. Он похож на любой крытый рынок, хотя уровень гигиены здесь невысок, особенно за мясными прилавками, где продавцам приходится постоянно отгонять мух от выставленных свиных голов. Впрочем, все настроены здесь деловито и приветливо… один из мужчин превосходно имитирует птичьи голоса, и, когда Фрейзер поднимает микрофон, чтобы записать общую атмосферу, просторный зал вдруг наполняется птичьей песней. По словам нашей переводчицы Ирины, средний русский не может позволить себе покупать здесь продукты. Даже ее родители, люди не бедные по местным стандартам, могут бывать здесь всего два-три раза в месяц. Пакет с семью грушами обошелся мне в 15 рублей. Средняя зарплата в Ленинграде равна 70 рублям в неделю.

На противоположной стороне улицы государственный продовольственный магазин. Здесь чисто, светло, соблюдены гигиенические меры, но продуктов немного. Продавщицы в накрахмаленных колпачках и белых халатах стоят за грудами маргарина и нераспроданными банками сардин. По невероятной иронии, он носит название «Гастрономия». Пробую купить бутылку подлинной русской водки. Бутылки выглядят как-то необычно, и я спрашиваю, водка ли это. Да, это водка, однако в Советском Союзе сейчас нехватка стеклотары, и водку разливают в бутылки из-под детского апельсинового сока. Однако оказывается, что водку я все равно купить не могу, поскольку торговля ограничена, а у меня нет талонов. Я прошу вина, однако на полках его нет, поскольку антиалкогольные реформы Горбачева привели к огромному спаду производства.

День 29: Ленинград

Сегодня мне предоставлена редкая честь, которой я вовсе не добивался. Мне позволено произвести полуденный выстрел с кровли одного из бастионов Петропавловской крепости. Традиции этой 250 лет, она была рождена в годы, когда лишь пушечный выстрел мог стать средством ежедневной проверки точного времени. К обычаю до сих пор относятся с крайней серьезностью. И сегодня все зависит от моей способности – точно в 12 часов дня произвести выстрел из 152-мм гаубицы производства 1941 г. и дальнобойностью в восемь миль. По вполне очевидным причинам никакие тренировки невозможны, поэтому пожилой артиллерийский офицер подготавливает меня к делу, заранее объясняя возможные сложности; заканчивает он тем, что протягивает мне наушники. По мере приближения значительного мгновения начинает собираться толпа русских туристов. Мне еще не приходилось в такой мере ощущать себя человеком приговоренным. Расчет поправляет наушники, офицер приказывает всем, кроме меня, отойти подальше, а я остаюсь, глядя вдоль ствола гаубицы на блестящие башни и купола прекрасного города. Я думаю о том, что в городе проживает более 5 млн человек и о том, что грохот будет большой. Но вот офицер опускает руку, и, сам не осознавая того, я тяну за веревку, и пушка выстреливает. Город разлетается в мелкие дребезги, а я из трепещущего желе превращаюсь в артиллериста, мечтающего только о том, чтобы повторить выстрел.

Петропавловская крепость

День проходит столь же занимательным образом. Я провожу его в обществе Эдуарда Берсудского, в небольшой мастерской создающего вещи, которые он называет «кинематическими скульптурами». Эти сложные машины, созданные в стиле Хита Робинсона, поворачиваются, вертятся, крутятся и жужжат, давая часовые представления.

Одна из них называется «Великая идея»: деревянный Карл Маркс в набедренной повязке крутит старомодную рукоятку, приводящую в движение груду зубчатых колес и блоков, пружин, рычагов и маховиков. Еще одна конструкция, несколько непривлекательно именуемая «Осенняя прогулка в эпоху перестройки», заставляет раскрываться чемодан, из которого появляется костяная рука скелета, пара автоматически шагающих армейских сапог, самоиграющий аккордеон, укомплектованный сортирной цепочкой и встающей вертикально ракетой, с громким хлопком и очень неторопливо извергающей крошечный шар. Эдвард усматривает в своих машинах скорее символ порядка, чем наоборот. Он стремится доказать, что все мы находимся во власти круга жизни и смерти, рая и ада. Все движется, но остается на месте.

Индусы называют этот круг сансарой. Он зовет его «советским абсурдом».

Наконец мы пьем чай в его уютной заставленной кухоньке позади мастерской. На скатерти изображена карта мира, однако Эдуард никогда не бывал за границей. Он – еврей, один из «невыездных». Сейчас он впервые собирается за границу, демонстрировать свои произведения на фестивале в Глазго, но паспорт его, как и прежде, содержит графу, определяющую еврейскую национальность. Комнату согревают лучи солнца, и я на мгновение ощущаю себя дома воскресным днем, когда время замедляет свое течение, приходят люди и разговор журчит наподобие машин Эдуарда. Сам Эдуард и его помощники кажутся мне очень симпатичными. Родственные души, надо полагать. Он много смеется, как и все русские, по его словам.

День 30: Из Ленинграда в Новгород

В последний раз просыпаюсь на тринадцатом этаже с видом на Ленинград. Мне будет не хватать умиротворяющего присутствия широкой реки, ее мощеной набережной, по которой я бегу ранним утром, мимо ловящих рыбу мальчишек, мимо мужчин, прогуливающих собак, и спорящих о чем-то влюбленных. В один из прошедших вечеров я нашел здесь дом своей мечты – Свердловская набережная, дом 40. Наверное, построен еще в XVIII столетии – золотом веке Петербурга, – элегантный классический трехэтажный фасад, над которым простираются гнутые полумесяцы, завершающиеся элегантными павильонами. Подход к дому прегражден тяжелой цепью, пропущенной сквозь пасти пятнадцати каменных львов[10]10
  Пэлин имеет в виду усадьбу Кушелева-Безбородко. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Заброшенная реликвия прежних времен, аристократического прошлого города, ныне почти затерявшаяся среди фабрик, складов и пролетарских домов.

Дом Кушелева-Безбородко. Свердловская наб., 40

На автобусной станции в Ленинграде я вижу небольшую доску объявлений, предлагающих разнообразные услуги и вещи – на продажу, потерянные и найденные. Интересы ленинградцев во многом похожи на наши собственные: «массаж спины, мануальная терапия», «клуб ротвейлеров»…

В автобусе удобно. Есть даже кондиционер, но, когда я попытался отрегулировать его, вентилятор упал мне на ладонь, и мне приходится обойтись открытым окном – как, впрочем, и всем остальным, давно открывшим их. Проезжаем мимо дорожного указателя: «М20. Киев 1120 километров». Киев тоже находится на интересующем нас меридиане, однако сейчас нас ждет Новгород, расположенный в 117 милях от Ленинграда по главной дороге в Москву. Одним из вечных оснований претензий Новгорода на славу является братская связь с Уотфордом, и я должен способствовать подкреплению этой дружбы, а потому везу в Новгород подарок из Уотфорда.

На единственной полосе уходящей на юг дороги больше всего шумных и пыхтящих дымом грузовиков, вокруг простираются широкие поля, чередующиеся с березками, тополями и небольшими деревушками, в которых попадаются и ярко окрашенные домики, окруженные полями и клумбами подсолнухов. Мы уже месяц продвигаемся на юг, и я рассчитывал, что вот-вот окажемся в средиземно-морском климате, но пока пребываем на широте Шетландских островов.

Погода континентальная, жарко и влажно, безветренно и душно. Скверное дорожное полотно в сочетании с миазмами выхлопных газов грузовиков стараются загодя обеспечить неприятные впечатления от Новгорода. Я как раз начинаю писать в своем дневнике, что вокруг, насколько видит око, сплошная грязь, когда вдали появляется чудесный мираж Над черной ширмой кровель и дымовых труб встают четыре сверкающих купола, один из которых золотой, а остальные серебряные. Я впервые вижу исторический центр, сердце Новгорода, окруженное и стиснутое безудержно расползшейся промышленной застройкой, – алмаз в куче мусора.

Новобрачные возле Эрмитажа

Мы останавливаемся в гостинице городского партийного комитета, внешне напоминающей полицейский участок в жилом районе Эссекса 1970-х гг. Мне предоставлен весьма просторный номер со свежеотполированной мебелью. Он складывается из прихожей, приемной, в которой находится полный посуды буфет, небольшой гостиной с телевизором и сервантом, спальни и ванной с двумя туалетами. Однако в санблоке нет мыла и насчитывается всего дюжина листков туалетной бумаги, которая, по моему подозрению, таковой не является, но скорее представляет собой листки из блокнота. В вестибюле гостиницы лежат подшивки «Правды» и «Известий», двух партийно-советских газет. Обе они очень тощие – всего восемь покрытых мелким шрифтом страниц. Нам рассказывают, что за пять лет перестройки тираж «Правды» сократился с 10 до 3 млн экземпляров.

Местный фотограф увозит меня и Бэзила из города на широкую пойму реки Волхов. Окружающая нас равнина усыпана церквами, и вновь меня посещает удивление. Хотелось бы все-таки понять, какая именно причина заставляет атеистическое государство поддерживать их существование. Мне кажется, что причина коренится в других памятниках, рассыпанных по этим влажным полям, – военных мемориалах. Война столь жутким катком прокатилась по этому русскому краю, что восстановление церквей и памятники в виде танков и самолетов сделались делом национальной гордости и самоотречения, свидетельствуя о том, что в душе и духе Россия непобедима.

День 31: Новгород

Просыпаюсь под звук механических косилок Не одной и не двух, а целого эскадрона, выпущенного на травку возле отеля и теперь продвигающегося свободным боевым строем. Утром я знакомлюсь с Эдуардом Раненко, кинорежиссером и производителем водки. Мы встречаемся в «Корреспондент-фильм-центре», находящемся в длинном и невысоком беленом здании, вытянувшемся вдоль тенистой улицы. Высокий и худощавый, он держится с осанкой гвардейца. Длинные серебристо-седые волосы откинуты с высокого, куполом, лба, на лице усы. Харизматический облик человека, для которого люди будут стараться. Чем еще как не харизмой можно объяснить тот факт, что следом за ним мы лезем в окруженный сараями, дорогой и стройплощадкой прудик, чтобы отснять фильм из жизни раков?