Текст книги "Пятая пробирка"

Автор книги: Майкл Палмер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

ГЛАВА 2

Пока в государствах не будут царствовать философы, государствам не избавиться от зол, да и не станет [это) возможным для рода человеческого.

Платон, «Государство», кн. V

Послеполуденные часы были без сомнения лучшим временем для покупок в «Натуральных продуктах». До сегодняшнего дня Натали об этом даже не догадывалась. Со списком необходимых покупок для матери в одной руке и для себя в другой она неторопливо бродила между рядами прилавков, наслаждаясь отсутствием толчеи. Прошло три часа, как Клифф Ренфро выставил ее из приемного покоя больницы Метрополитен, и на данный момент времени у нее было больше, чем дел, которые надо сделать.

На завтра она планировала встречу со своим куратором и, если получится, с Дугом Беренджером, чтобы совместно обсудить сложившуюся ситуацию. Главное, что никто не пострадал. Если сравнить происшедшее с кровоостанавливающим зажимом, забытым в брюшной полости при операции, или неправильно назначенным лекарством, что привело к летальному исходу, или ампутацией по ошибке левой ноги вместо правой, то событие в приемном покое виделись сущим пустяком. Если она и оказалась в чем-то виновата (сама Натали в это не верила), то это было «преступление без жертвы». А как сказала Бев, Ренфро хотя и работал уже давно, все еще был молодым. Но, как бы там ни было, пока Натали и Клифф являлись врагами, и так будет до тех пор, пока у нее не появится шанс доказать ему, какой она преданный делу и заботливый врач. В худшем случае ей придется заканчивать свою стажировку в приемном покое какой-нибудь другой больницы. В идеальном же варианте через день-два, когда страсти утихнут, они с Клиффом смогут встретиться и все уладить, а пообещав не повторять таких действий впредь, она снова придет на работу в свою смену.

Продукты для себя Натали выбирала самые свежие и полезные. Сеть «Натуральных продуктов» славилась своими качественными товарами, и Натали предпочитала делать покупки именно в этих магазинах. От долгих и порой утомительных занятий медициной деться было некуда, но в душе она оставалась спортсменкой. Она тренировалась так часто и регулярно, как только могла, и иногда это случалось в совсем ранние или слишком поздние часы. Восстановленное ахиллово сухожилие держало ее достаточно далеко от некогда привычных результатов мирового уровня, но время шло, и Натали понимала, что недалек тот день, когда ее секунды – в своей возрастной группе – будут очень приличными, если не лучшими. Цель – вот что двигало ею. Всегда ставить перед собой цель и добиваться ее, и еще уделять внимание своему организму – таков был секрет успехов Натали Рейес в учебе и спорте.

Просматривая список, который мать продиктовала ей вчера по телефону, Натали поморщилась. Стейк, замороженные овощи для жарки, ореховый рулет, мороженое с вишневым вареньем, походная смесь [4]4
  Походная смесь – легкая высококалорийная закуска для походов, содержащая орехи, сухофрукты, цукаты, шоколадные лепешки и т.п.


[Закрыть], сосиски с булочками, цельное молоко, взбитые сливки, чипсы... Половину этих товаров в «Натуральных продуктах» вообще считали недостойными для употребления. Да, Эрмина Рейес настолько же пренебрежительно относилась к себе и к своему организму, насколько ревностно следила за собой ее дочь Натали. А еще ей нужно было контролировать то, что и как ест ее племянница Дженни, и поскольку готовила для нее Эрмина, к списку было добавлено немного брокколи, ямса, сыра и салата.

Последней строчкой Натали с неохотой записала: «Винстон – один блок», добавив про себя: «Если будет возможность». Часто она отказывалась покупать для матери сигареты, но дела это не меняло. У Эрмины была машина, и она, не колеблясь, оставляла Дженни на некоторое время дома одну. К тому же у Эрмины имелось множество знакомых, кому она могла позвонить и кто не отказал бы ей в маленькой услуге. Все знали, что Эрмина и сигареты неотделимы друг от друга. Эрмина ни за что не рассталась бы со своим любимым «Винстоном» до самой смерти, да и умерла бы, наверное, с сигаретой в руке.

С полчаса Натали неторопливо выбирала овощи и фрукты для себя. Летом всего было в изобилии, и она радовалась, что может доставить себе удовольствие, особенно сейчас, когда у нее неожиданно появилось несколько свободных часов.

«Да, мне нужно стараться быть более терпимой к людям типа Ренфро, – думала она, применяя пальпацию и перкуссию для выбора самой спелой дыни. – Первым делом с утра надо будет предпринять все возможные шаги, чтобы урегулировать конфликт с Клиффом».

В «Натуральных продуктах» сигареты, разумеется, не продавали, поэтому, загрузив восемь бумажных пакетов в багажник своей «субару», Натали пересекла улицу и зашла в супермаркет. Объяснить свое появление в доме у матери несколько ранее, чем ее там ждали, не представляло для Натали трудности. Времена, когда Эрмина знала распорядок ее дня и все мельчайшие подробности жизни, давно миновали, так что ничего серьезнее заданного вскользь вопроса: «Почему ты не в своем приемном покое?» – ждать не следовало. Впрочем, имелось немного шансов не застать Эрмину дома. Необходимость ухаживать за Дженни не давала той возможности надолго покидать дом, когда девочка была не в школе.

Дорчестер, быстро растущий на песчаной равнине поселок к югу от города, находился всего в нескольких милях по трассе № 203 от уютной квартиры Натали в Бруклине. Элегантные, тщательно ухоженные дома и участки в Дорчестере все еще встречались, но они уже стали островками в море бедности, иммигрантов, наркотиков и – слишком часто – насилия. Натали подъехала к тротуару, у которого стоял дом на две семьи, обшитый досками, с облупившейся серой краской, небольшим неопрятным газоном и покосившимся крыльцом. Этот дом Натали покинула вскоре после того, как мать переехала в него, но ее младшая сестра Элена, которой тогда было всего восемь, жила здесь до самого своего трагического конца.

Натали сомневалась, был ли в Дорчестере хоть кто-нибудь, кто не знал бы, что Эрмина Рейес держит ключ от дома под горшком с каким-то полузасохшим растением у самой двери. «Есть некоторая выгода в том, что у тебя нечего украсть», – любила повторять она.

Как всегда, как только Натали открыла дверь, ей в нос ударил стойкий запах табака.

–Санитарная инспекция, прячьте окурки! – крикнула она, затаскивая в холл сразу пять пакетов.

Квартира была, тоже как всегда, чистой и опрятной, включая старинную пепельницу, которую Эрмина после каждых двух-трех сигарет мыла, соблюдая некий ритуал.

–Мам?

Эрмина обычно сидела за кухонным столом с недопитой чашкой кофе, коробкой ванильных вафель, «Винстоном», пепельницей и книжкой кроссвордов – приложением к воскресной «Нью-Йорк тайме». Но сейчас все элементы картины были на месте, кроме хозяйки. Натали поставила пакеты с продуктами на пол и поспешила в комнату матери.

–Мам? – она снова позвала.

–Бабушка прилегла вздремнуть, – раздался голос Дженни.

Натали пошла в комнату племянницы – чистую, аккуратную и очень «девичью» – с кружевными занавесками и выкрашенными в розовый цвет стенами. Дженни, в шортах и спортивной майке, сидела в своем кресле-каталке с книжкой, установленной на специальной подставке, чтобы легче было переворачивать страницы. На полу, около кровати, лежали скрепы для голеностопных суставов, с которыми девочка могла ходить на костылях. Официальный диагноз Дженни гласил: «церебральный паралич средней тяжести». Элена, мать девочки, пила, курила и употребляла наркотики в течение всей беременности, и сейчас, когда Натали узнала, что такое синдром врожденного алкоголизма, этот диагноз занимал верхнюю строчку в списке возможных причин инвалидности Дженни.

–     Привет, малышка! – сказала Натали, целуя племянницу в лоб. – Что случилось?

–     Сегодня у учителей какое-то собрание, поэтому занятия в школе отменили, – обворожительной улыбкой и кожей цвета кофе со сливками Дженни очень напоминала свою мать. – Бабушка сидела, решала свои кроссворды, а потом решила прилечь.

–     Если я тебя когда-нибудь увижу с сигаретой...

–     Постой, постой! Я сама догадаюсь. Ты мне все губы пообрываешь!

–     Что ж, ты правильно догадалась. Что читаешь?

–     «Грозовой перевал» Эмили Бронте. Ты читала эту книжку?

–     Давно. По-моему, она мне нравилась, но вот подробностей уже не помню. А тебе не сложно следить, как время и место действия постоянно скачут?

–     Совсем нет. Это же интересно! Я так хотела бы когда-нибудь съездить посмотреть на мавров, если они там еще живут.

–     Конечно, живут! Мы обязательно съездим, я тебе обещаю, – Натали отвернулась, чтобы бедная девочка не увидела печаль в ее глазах. – Дженни, ты всех вокруг делаешь немножко лучше, даже меня.

–     И что это должно означать?

–     Так, ничего особенного... Ты не хочешь помочь мне разбудить бабушку?

–     Нет, спасибо! Я лучше еще немного почитаю. Мне не нравится, как Хитклиф обращается с людьми.

–     Ну, если я правильно помню, когда он был молодым, люди с ним тоже не очень хорошо обошлись.

–     Это как порочный круг?

–     Точно. Ты уверена, что тебе всего десять лет?

–     Уже почти одиннадцать!

Эрмина в своем цветастом домашнем платье дремала на кровати. Рядом на столике в блюдце еще дымилась дотлевшая до фильтра сигарета. Хотя любимым местом Эрмины была кухня, в последние месяцы Натали все чаще находила ее либо в спальне, либо на диване в гостиной. Сигареты делали свое дело: мать быстро утомлялась, и ей не хватало воздуха. «Скоро придется везде возить с собой тележку с кислородным баллоном...»

–     Эй! – сказала Натали, осторожно тряся мать за плечо.

Эрмина потерла глаза и приподнялась на локте.

–     Я ждала тебя позже, – пробормотала она сонным голосом.

Неестественно глубокий сон матери обеспокоил Натали, особенно когда та попыталась зажечь еще дымившуюся сигарету. В пятьдесят четыре года эта женщина, еще недавно полная жизни и очарования, быстро старела, ее кожа становилась суше и тоньше чуть ли не с каждой выкуренной сигаретой. Мать была гораздо темнее, чем старшая дочь, поскольку отец Натали все-таки был белым. Но, в отличие от увядающей кожи, большие карие глаза Эр– мины оставались такими же веселыми, умными и притягательными. И очень похожими на глаза самой Натали.

–     Мам, ты бы не курила здесь, – сказала Натали, помогая матери встать и пройти в кухню.

–     Так я почти и не курю!

–     Я вижу.

–     Ты становишься некрасивой, когда ехидничаешь!

Эрмина была уроженкой Островов Зеленого Мыса.

Родители привезли ее в Штаты, когда ей было столько же лет, сколько сейчас Дженни. Но до сих пор у нее сохранился явный португальский акцент. В девятнадцать она окончила среднюю школу, получила диплом помощницы медсестры и собиралась учиться медицине дальше. Именно в это время она в первый раз стала матерью-одиночкой.

–     Дженни выглядит неплохо.

–     Да, с ней все в порядке.

–     Я рада!

Последовала короткая стесненная пауза. Для Эрмины Дженни продолжала быть Эленой. Неважно, сколько раз дочь номер два проходила безуспешную реабилитацию, неважно, что говорила полиция про скорость, с какой она врезалась в дорожное ограждение, – Эрмина всегда считала ее жертвой внешних обстоятельств. Дочь номер один, сбежавшая из дома в пятнадцать лет, являла собой совсем другую историю. Эрмина Рейес, кроме всего прочего, обладала хорошей памятью, и потому в этом доме любимым ребенком была и навсегда осталась Элена. Ни пакеты с продуктами, ни ежемесячные чеки, ни кубки и медали, ни гарвардский диплом, ни грядущий медицинский – ничто не могло перевесить боль, однажды причиненную Натали своей матери.

–     Ладно, помоги-ка мне с этим, – сказала Эрмина, беря в руки карандаш и книжку с кроссвордами. – Очень нервный, семь букв?

–     Понятия не имею. Я никогда не нервничаю. Мам, это очень хорошо, что ты так заботишься о Дженни, но постарайся хотя бы не курить, когда она дома. Пассивное курение так же опасно, как и активное, когда речь идет...

–     Что с тобой происходит? Ты очень напряжена.

Многие, включая Натали и ее младшую сестру, считали

необыкновенную проницательность и интуицию Эрмины колдовством.

–     Со мной все в порядке, – ответила Натали, перекладывая пакеты с покупками. – Просто устала и все.

–     А тот доктор, с которым ты встречалась? У вас ничего не получилось?

–     Мы с Риком остались друзьями.

–     Дай сообразить. Он хотел серьезных отношений, но ты не любила его?

Колдовство.

–     Я же собираюсь в ординатуру, на личную жизнь совсем не остается времени.

–     А Терри, с которым ты приходила на обед? Он был очень милым и симпатичным.

–     К тому же он веселый и поэтому очень мне нравится. Кроме дружбы он от меня ничего не требует. Да у нас никогда и речи не заходило о каких-то обязательствах или... э... другом уровне отношений. Мам, поверь: почти все мои подруги, кто замужем, большую часть времени сожалеют об этом! Девяносто процентов своей энергии они тратят на выяснение отношений. В наши дни любовь – штука временная, а брак неестествен; все это – работа рекламщиков с Мэдисон-авеню и телевизионных продюсеров.

–     Я знаю, что ты давно перестала меня слушать, но вот что я тебе скажу. Тебе нужно приоткрыть эту свою раковину и впустить любовь, иначе ты станешь очень несчастной женщиной.

Впустить любовь. Натали удержалась от того, чтобы ответить сразу или, того хуже, рассмеяться. С двумя детьми, рожденными от разных отцов, давно пропавших, Эрмину Рейес вряд ли можно было считать олицетворением верности. В ее случае, по мнению Натали, физическая красота обернулась смертельным врагом. Но ее стойкие романтические чувства, вера в мужчин и неослабевающая любовь к жизни были такими же необъяснимыми, как неспособность отказаться от «Винстона».

–     Сейчас у меня нет времени быть несчастной.

–     Ты уверена, что все в порядке?

–     Абсолютно. Почему ты об этом спрашиваешь?

–     Не знаю. Однажды, когда я смотрела твои забеги, я заметила, что если перед стартом ты выглядишь как-то не так, то бежишь плохо и проигрываешь. Сейчас с тобой происходит нечто похожее.

–     Да нет же, мам! Поверь, все в порядке.

В этот момент зазвонил мобильник. Натали посмотрела на дисплей – номер высветился незнакомый.

–     Алло!

–     Натали Рейес?

–Да.

–     Это декан Голденберг.

Натали сжала в руке трубку и вышла в холл, чтобы мать не слышала разговор.

–     Слушаю вас.

–     Натали, у вас найдется время подъехать в мой офис, чтобы обсудить утренний инцидент в больнице Метрополитен?

–     Я смогу быть у вас через двадцать-двадцать пять минут.

–     Отлично. Позвоните моей секретарше за десять минут до того, как появитесь.

–     Хорошо!

Голденберг подождал, пока Натали возьмет карандаш, и продиктовал номер телефона. Во время их короткого разговора Натали безуспешно пыталась уловить что-нибудь в голосе декана и сейчас с трудом подавила желание выведать у него хоть какие-нибудь подробности столь срочного вызова. За годы их знакомства доктор Сэм Голденберг не раз говорил Натали о том, что болел за нее на соревнованиях и доволен ее успехами в учебе. Как бы ни сложилась ситуация, они смогут разобраться, Натали была уверена в этом.

–     Неприятности? – спросила мать, когда Натали вернулась на кухню.

–     Ничего серьезного, просто проблема с расписанием занятий. Мне надо бежать. Извини, мам.

–     Да ладно уж.

–     Я скоро приеду навестить вас.

–     Будем ждать. Береги себя!

–     И ты, мам, тоже. Дженни, я скоро приеду!

–     Я люблю тебя, тетя Нат!

–     И я тебя люблю, малышка!

–     Паникер! – воскликнула вдруг Эрмина.

–     Что?!

–     Очень нервный, семь букв. Паникер!

Молодые годы Натали Рейес были описаны во многих печатных изданиях. Ее бурные похождения на улицах Бостона продолжались почти год, пока сотрудникам агентства с символическим названием «Мост через бурные воды» [5]5
  Bridge over troubled wasters – название популярной во второй половине XX века песни, особенно часто звучавшей в исполнении дуэта Simon&Garfunkel.


[Закрыть]не удалось убедить ее и женский колледж в Ньюхаузе, что вместе они, возможно, составят неплохой альянс. Потребовалось несколько месяцев, чтобы шаткое перемирие с учителями и администрацией позволило Натали обнаружить у себя способности к бегу и к учебе. Через три с половиной года она поступила в Гарвард.

После окончания колледжа, кроме тренировок и соревнований, Натали работала в лаборатории доктора Дуга Беренджера – ее персонального болельщика и патриота беговых дорожек Гарварда. К моменту той злосчастной травмы на предолимпийских стартах Натали уже была соавтором полудюжины исследовательских работ, выполненных кардиохирургом и его группой. Она закончила курсы, необходимые для поступления в медицинский колледж. Рано или поздно, она все равно нашла бы свое место в медицине, но случайная травма ахиллова сухожилия, нанесенная бежавшей сзади соперницей, значительно ускорила ход событий.

Во время учебы Натали деканом в колледже был доктор Сэм Голденберг. Человек мягкий, увлеченный своим делом, блестящий эндокринолог, он считал, что поступить в медицинское учебное заведение – дело более серьезное и ответственное, чем самообучение в нем.

Как просил Голденберг, Натали позвонила ему в офис за десять минут до своего прихода. Сейчас она сидела в приемной и пыталась сформулировать фразы, из которых бы следовало, что в результате ее самовольных действий никто не пострадал, но она понимает, что вопрос можно было решить другим, более правильным путем. И теперь она хочет одного: урегулировать конфликт с доктором Ренфро и снова взяться за работу.

Через пару минут в приемную вышел Голденберг, без обычной теплоты пожал Натали руку, поблагодарил за то, что она так быстро откликнулась на его приглашение, и сопроводил в свой кабинет. Вокруг стола для совещаний стояли с мрачными и встревоженными лицами ее ближайшие коллеги: Дуг Беренджер, Терри Миллвуд, а также Вероника Келли, которая зачастую проявляла в отношении важных, самоуверенных профессоров большую нетерпимость, чем сама Натали.

Внезапный холодок, пробежавший по спине Натали, не имел никакого отношения к температуре в кабинете. Оба хирурга официально поздоровались с ней за руку. Вероника, с которой Натали довелось путешествовать на Гавайи и один раз даже в Европу, напряженно улыбнулась и кивнула. В свое время они вдвоем часто гуляли по Бостону – настолько часто, насколько могли себе позволить занятые студентки медицинского колледжа, а приятелю Вероники, биржевому брокеру, приходилось иногда даже поднимать настроение Натали, когда оно опускалось ниже уровня «нет-нет, у меня все в порядке».

Голденберг пригласил всех сесть и занял место во главе стола. Надежды Натали очаровать декана и восстановить отношения с Клиффом Ренфро начали таять.

–     Мисс Рейес, – начал Голденберг, – я хотел бы, чтобы вы прочитали докладные, написанные доктором Клиффом Ренфро и миссис Беверли Ричардсон, медсестрой, присутствующей при инциденте сегодня утром. Затем я хотел бы узнать, есть ли у вас существенные возражения по поводу изложенного.

Удивленная таким быстрым развитием событий, Натали прочитала обе докладные. Не считая двух-трех незначительных расхождений, содержание документов совпадало, и факты были изложены точно. Бев Ричардсон постаралась объяснить душевное состояние Натали в описываемый момент, однако ее разговор с Клиффом передала почти дословно. На бумаге все выглядело сухо и недвусмысленно. Натали ощутила прилив страха, и в голове вдруг всплыло семибуквенное слово из книжки с кроссвордами матери.

–Факты изложены подробно и весьма точно, – с трудом произнесла Натали. – Но я думаю, что здесь не указан мотив моих действий.

–Нат, – сказал Беренджер, – уверяю вас: мы понимаем, что в ваших мотивах не было злого умысла.

Сидевший рядом с Беренджером Миллвуд кивнул в знак согласия.

–Я буду рада признать ошибочность своих действий и извиниться перед доктором Ренфро.

–Боюсь, все не так просто, мисс Рейес, – сказал Голденберг. – Доктор Шмидт, который, как вы знаете, является заведующим хирургическим отделением, настаивает на вашем исключении из медицинского колледжа.

Слова, словно кинжал, вонзились в грудь Натали.

–Не может быть! У меня всегда были хорошие оценки, и, насколько я знаю, практику в клинике я прошла успешно.

–Видите ли, – ответил Голденберг, – к вашей работе с пациентами действительно не было никаких замечаний, однако имелись жалобы, что вы неуважительно относитесь к руководству, проявляете нетерпимость в отношениях с ординаторами и даже однокурсниками, а ваша самоуверенность, как предположил один из преподавателей, может стать источником серьезных проблем в будущем.

–Этого просто не может быть! – снова повторила Натали. – Единственный инцидент с однокурсником, насколько я помню, заключался в том, что я отказалась работать с ним в паре, потому что он имел обыкновение разбрасывать части трупов по анатомичке!

–Простите, декан, что вмешиваюсь, – подала голос Вероника, – но я считаю, что должна поддержать в данном вопросе Натали. Когда доктор Миллвуд позвонил мне и объяснил, что случилось, я попросила его узнать, можно ли мне присутствовать. Я благодарна вам за разрешение. Студент, о котором говорит Натали, вел себя абсолютно недопустимо и заслужил такое отношение. Натали и я были подругами с первых дней учебы, и я хочу, чтобы вы знали, как любят и уважают ее все студенты и студентки, а также то, как иногда сложно бывает общаться с доктором Ренфро. У меня самой произошло с ним несколько стычек во время практики в хирургии.

–     Но на вас мне не поступало докладных, – возразил Голденберг.

–     Да, – смущенно ответила Вероника, – не поступало.

–     Благодарю вас, мисс Келли.

–     Нат, – сказал Миллвуд, – ты не задумалась о том, какие неприятности могут произойти из-за того, что ты вернула пациента, которого уже выписал старший ординатор, не посоветовавшись с ним?

Натали покачала головой.

–     Да, сейчас я понимаю, что действовала неправильно, но в тот момент думала только о пациенте, бедном пьянице, которого, как я полагала, вышвырнули из больницы, не обследовав.

Миллвуд повернулся к Голденбергу, взглянул на декана и Беренджер. Натали смотрела, как решается ее судьба, и едва сдерживалась, чтобы не вскочить и не сказать: «Черт с вами, я ухожу!» Вероника, похоже, почувствовала ее состояние и успокаивающе подняла руку. Наконец Голденберг кивнул, приняв решение, и повернулся к Нагали.

–     Мисс Рейес, многие преподаватели, включая двух присутствующих здесь, дали письменное заверение, что у вас отличные перспективы стать хорошим врачом. Я ценю также усилия, предпринятые вашей подругой мисс Келли, для того чтобы присутствовать здесь сегодня, равно как и то, что она сказала. Я знаю и о том, что ваша кандидатура серьезно рассматривалась для приема в почетное медицинское общество «Альфа Омега Альфа», но могу вас разочаровать: этого не произойдет. Вы – человек необычный, у вас много хороших качеств, однако в вашем характере есть черта – можете назвать ее твердостью или самонадеянностью, – которая совершенно не способствует тому, чтобы стать таким врачом, которого мы хотели бы выпустить из своего заведения. Учитывая мнение ваших сторонников, находящихся здесь, я решил, что исключение из колледжа было бы более серьезным наказанием, чем ваш проступок, но не намного. С сегодняшнего дня вы отстраняетесь от учебы на четыре месяца. Если дальнейших инцидентов не последует, вы выпуститесь со следующим после вас курсом. Для пересмотра данного решения нет других возможностей, кроме обращения в суд в установленном законом порядке. У вас есть вопросы?

– Что с моей ординатурой?

– Нат, мы поговорим об этом позже, – сказал Беренджер. – Но могу сказать, что твое место в хирургической программе Уайт мемориал будет отдано другому.

– Господи! А как с моей работой в вашей лаборатории?

Прежде чем ответить, Беренджер взглянул на Голденберга и, получив молчаливое согласие, ответил:

– Ты можешь продолжать работать у меня и даже присутствовать на заседаниях и конференциях по своему выбору.

– Это решение никого из нас не обрадовало, – добавил Голденберг.

– Мне оно кажется слишком суровым, – спокойно ответила Натали. В этот момент она, скорее, ощущала гнев, нежели была расстроена.

– Возможно, возможно. Но вы сами дали повод, мисс Рейес.

– Скажите, декан Голденберг, сидели бы мы здесь, если бы после результатов сканирования, которое я велела сделать тому бедняге, обнаружился тромб, сдавливающий его мозг?

Сидевший напротив Терри округлил глаза и вздохнул.

Сэм Голденберг был, похоже, готов к такому вопросу. Он переложил несколько бумаг на столе перед собой, потом поднял голову и посмотрел на Натали.

–     Поскольку частью рассмотренного нами инцидента являлось ваше несогласие с клиническим заключением доктора Ренфро, считаю необходимым напомнить, что никакого тромба не оказалось. Результат компьютерной томографии, на которую вы поставили свою медицинскую карьеру, оказался нормальным, мисс Рейес. Совершенно нормальным.

* * *

Десять долгих секунд, пока финальный пассаж скрипичной сонаты Бетховена плыл по концертному залу «Королева Элизабет», стояла абсолютная тишина. Потом аудитория взорвалась, потопив эхо последней ноты в криках восторга и аплодисментах.

–     Браво!

–     Брависсимо!

–     Wunderbar [6]6
  Wunderbar (нем.) – Прекрасно, чудесно.


[Закрыть]!

Семнадцатилетняя красавица, прижимая скрипку Страдивари, как новорожденного, улыбаясь, смотрела на зрителей. Она выглядела совсем крошечной на громадной сцене, но те, кто разбирался в музыке, а таких в зале было большинство, знали: перед ними великий музыкант. Аккомпаниатор скрипачки поклонился и ушел за кулисы, чтобы не мешать ей купаться в лучах заслуженного успеха. Все чувствовали: такие моменты в жизни бывают нечасто.

Стоящий в середине десятого ряда мужчина, немного похожий на индейца, в великолепном смокинге, продолжая аплодировать, повернулся к своему спутиику.

–     Ну как?

–     Я очень горд за нее и за нас, – ответил высокий мужчина, одетый столь же элегантно – Ведь шрам на ее груди едва зарубцевался, а она уже вон что творит...

–     Великолепно, просто великолепно! Не думаю, что мне когда-либо доводилось слышать «Весеннюю» сонату, исполненную с таким чувством и так виртуозно.

У Хранителей было принято на публике никогда не обращаться друг к другу по имени, и даже на своих собраниях они использовали лишь греческие псевдонимы.

Овация продолжалась, и юное дарование, которому, возможно, суждено было покорить в будущем весь мир, снова и снова выходило на поклон.

–Эти розы, которые она держит в руках, – от нас, – сказал Индеец.

–Очень мило.

–Согласен, благодарю вас. Знаете ли, просто удивительно, как важно правильно выбрать тело, которому требуются новое сердце и легкие!