Текст книги "Измененный"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Глава 24

Через час я, к моему изумлению, рассказал ей довольно много. И об электронном письме с анекдотом, и о книге с Амазона, о том, что полиция утверждает, будто Дэвид Уорнер погиб, тогда как я своими собственными глазами видел его живым. К тому времени мы уже сидели на полу, привалившись к подобию дивана, и она заявила, что я могу, если пожелаю, называть ее Кэсс. В свое оправдание должен сказать, что снова пытался звонить и на домашний телефон, и на сотовый Стеф дважды. Время шло к полуночи, и мне казалось, что мир колеблется на весах. Полночь – самый подходящий повод, чтобы вернуться домой; примерно в это же время я вернулся с несостоявшейся встречи с Уорнером. Полночь может наступить неожиданно, если проморгаешь вечер. Однако стоит задержаться дольше это времени, и тебе либо придется запастись весомым и убедительным оправданием, либо… я не смог закончить мысль. Либо так, либо уйдешь по запутанным и опасным дорожкам.

– Да, все это очень странно, – сказала Кассандра, немного обдумав все, что я рассказал. Она снова подлила нам вина, и уже не в первый раз. – Таинственно и хитроумно, можешь так и записать себе.

– Да.

– Но чего я не понимаю, так это почему твоя жена так на тебя разозлилась. Ну, эта книжка с неприличными фотографиями, даже если бы ты ее заказал… Разве это такое уж преступление? У меня сложилось впечатление, что твоя жена не святоша и не сладкая дурочка, с чего бы ей так кипятиться?

Не знаю, было ли виновато красное вино после пива или что-то другое… Но я сунул руку в карман и вытащил флешку.

– Вчера вечером, – сказал я, – когда я пришел домой, она хотела забрать из моего ноутбука фотографии, сделанные на вечеринке у друзей. И вместо них нашла это.

Я собирался просто описать картинки в каких-нибудь нейтральных словах. Но Кэсс выхватила у меня флешку, встала, подошла к столу и сунула накопитель в ноутбук, не успел я опомниться.

– Подожди, – начал я, пытаясь подняться с пола. Однако пока я вставал, первая фотография уже появилась на экране.

– Плохой снимок окна в ночи, – прокомментировала Кассандра. – Да, я понимаю, почему это… Ага, а, теперь ясно. Поняла. Тра-ла-ла.

Когда появилась четвертая фотография – первая, на которой Каррен оказывается раздетой до пояса, – я уже стоял рядом с Кассандрой.

– Я это не фотографировал, – сказал я, преодолевая смущение. – Но на них стоит дата, тот вечер, когда меня не было дома.

– Где ты был?

– Гонялся за Уорнером, хотя его помощница уверяет, что понятия об этом не имеет.

Появилась следующая фотография.

– Кто эта красотка?

– Ее зовут Каррен. Мы вместе работаем.

Следующая фотография, лицом к зрителю и в фокусе. Я чувствовал себя крайне неловко оттого, что стою рядом с молодой женщиной и вместе с ней рассматриваю фотографии другой женщины, снимающей с себя одежду.

– И как это оказалось в твоем компьютере?

– Понятия не имею.

– Это из-за них ты встречался с Кевином?

– Я не рассказывал ему о фотографиях, лишь предположил, что у кого-то имеется удаленный доступ к моему компьютеру.

– И что он ответил?

– Что такое возможно. Хотя он склоняется к мысли, что у кого-то был непосредственный доступ.

– А эта женщина знает, что стала звездой?

– Нет.

– Ты ей не рассказал?

– Мне казалось, надо подождать, пока я сам не выясню, откуда именно эти фотографии взялись в моем ноутбуке, – проговорил я, понимая, насколько сомнительно такое оправдание.

– Гм, – пробормотала она, а потом придвинулась ближе к экрану. – А вот это любопытно.

– Что?

Ее пальцы несколько секунд бегали по клавиатуре, вызывая к жизни маленькие полупрозрачные окошки, которые всплывали и исчезали так быстро, что я не успевал рассмотреть.

– Ты не возражаешь?

– Против чего?

В следующий миг первая фотография всплыла на экране. Пара ударов по клавишам, и та увеличилась в размерах, сначала заполнив весь экран, затем увеличившись еще в два раза. Кэсс проехалась пальцем по сенсорному планшету, чтобы переместиться в нижний правый угол изображения, откинулась назад, наклонив голову, и прищурилась.

– Ага! – сказала она. – Я действительно такая умная, как все говорят.

Она закрыла окно и открыла другое, явно наугад выбрав картинку из папки. Три четверти изображения Каррен подверглись той же процедуре.

– Вот, опять. Видишь?

– Что?

Она нажала несколько клавиш, и изображение возникло в другом разрешении. Кассандра обвела курсором дату и время, напечатанные в углу.

– Посмотри на края этих цифр.

Я присмотрелся внимательнее.

– Ничего не вижу.

– Они не настоящие.

– Не настоящие?

– Цифры даты и времени, которые используются в цифровых камерах, весьма специфичны. Эти не такие. Края слишком острые, вокруг нет свечения. Камеры у разных производителей, конечно, разные, но я сомневаюсь, что это как-то влияет на вид цифр. Давай-ка проверим кое-что еще.

Очередная комбинация клавиш, и рядом с фотографией возникло узкое вытянутое окно, заполненное строчками обычного текста. Кассандра вела по строкам пальцем, бормоча что-то про себя.

– Есть.

– Что это такое?

– EXIF-информация к этой фотографии. Сейчас посмотрим другую. – Она открыла предыдущее изображение, и в боковом окне появились те же строки. – Браво! Нет предела моему совершенству!

– Я не понимаю, что ты мне показываешь.

– E-X–I-F, – повторила она по буквам, словно какому-то безграмотному болвану. – Это такой формат. Способ сохранить метаданные об изображении внутри самого файла. Когда делается снимок цифровой фотокамерой, то некоторая информация сохраняется в форматах jpeg или tiff, где ее легко увидеть. Обычно там фиксируется диафрагма, выдержка, фокусное расстояние, светочувствительность, а некоторые добавляют сюда же геопозиционирование. – Она нацелила тонкий палец в верхнюю часть окна с информацией. – Ну и, разумеется, здесь же фиксируются время и дата, когда сделан снимок.

Я посмотрел на дату у нее под пальцем. Затем на цифры в углу самой фотографии.

Они отличались.

– Погоди! – сказал я. – Судя по цифрам на фотографии, она сделана вечером двенадцатого, во вторник. А в информации EXIF стоит одиннадцатое. Это был понедельник.

– Вот об этом я и толкую.

– Но погоди… погоди минутку, – сказал я, начиная понимать. – Вечером в понедельник я был со Стефани в ресторане. Весь вечер. С самых сумерек. Значит, если фотографии сделаны в понедельник, они никак не могут быть сделаны мною, и она должна об этом узнать.

Кассандра вскинула руку.

– Не надо так волноваться. Формат EXIF в настройках камеры все равно что старая добрая наклейка с датой и временем. Если кто-нибудь настроит камеру на неверную дату, то и EXIF выдаст неверную информацию.

– Но я правильно выставляю дату и время.

– Не сомневаюсь. Только ты не сможешь это доказать. Ты ведь мог изменить настройки, прежде чем фотографировать, а потом вернуть обратно, преследуя какие-то личные цели. Эти цифры на самом деле не могут служить доказательством, когда именно сделаны фотографии.

– Но все равно это подозрительно; ведь будь с ними все в порядке, даты бы совпадали. Верно?

– Да. Кто-то подделал дату и время на фотографиях, чтобы привязать их к определенному моменту. Который…

Она вдруг резко замолкла, открыв рот. Хлопнула себя по лбу.

– Ну конечно!

– Что?

Казалось, ей неловко из-за собственной несообразительности.

– Какое слово постоянно попадается тебе на глаза? «Изменен»?

– Они изменили дату, это я понимаю, но…

– Нет, нет, не то. Не только это, дружище. Изменен не какой-то один элемент, даже не несколько. Это настоящий мод!

– Какой еще, к черту, мод?

– Вспомни. Я увлекаюсь играми, помнишь? Компьютерными играми, в режиме реального времени. Это ты должен был понять из наших предыдущих разговоров. Вспоминаешь?

– Да.

Кассандра посмотрела на меня с недоумением.

– И ты правда не знаешь, что такое мод?

– Нет.

– Ладно. Если пользоваться геймерским сленгом, то мод он и есть мод – модификация, – но на самом деле это гораздо больше. Это онтология, изменение всего мира. Это файл или патч, который ты добавляешь в компьютерную игру и который изменяет все окружение игрока – мира вокруг – самым глобальным образом. Идея не нова – появилась еще в шестидесятых, когда народ играл в Средиземье, основываясь на тексте.

– И насколько… изменяет?

– Когда как. Мод оружейный может привести к тому, что у персонажа из средневекового мира вдруг появится неограниченный запас стрел или даже ружье. Мод окружения, к примеру, может выкрасить мир вокруг во все цвета радуги, не останется ни деревьев, ни лошадей, ни гравитации. Понимаешь?

– Но у меня с гравитацией все в порядке, и ружья мне не дали.

– Но ведь что-то изменилось, правда? Некоторые люди стали относиться к тебе иначе из-за того анекдота, которого ты не посылал. Твоя жена уверена, что ты заказал том художественной порнографии – мало того, еще и врешь, – не говоря уже о том, что считает тебя способным подглядывать за коллегой по работе. Люди воспринимают тебя по-другому, ведут себя с тобой по-другому, и в итоге твой мир меняется тоже; события наслаиваются, как снежный ком, и ты с трудом за ними поспеваешь.

Я вникал в то, что она говорит, хотя и медленно.

– Но кому, черт возьми, все это нужно?

– Вот это главный вопрос. Какой-нибудь старый приятель? Собутыльник? Друг, которому известны подробности твоей жизни?

– На самом деле у меня… нет друзей. Таких нет.

– Правда? Никто не приходит на ум?

– Никто. У меня имеются сослуживцы. Есть знакомые. Я читаю блоги. На этом список заканчивается.

– Н-ну хорошо, – сказала Кэсс. – Наверное, тебе стоит об этом подумать. Дружба, она… знаешь, я слышала много хорошего об этой концепции.

Я чувствовал себя уставшим, пьяным и сбитым с толку.

– Пожалуй, мне пора домой. Прямо сейчас. Я должен показать эти даты Стеф, рассказать ей обо всем.

– Должен. Хотя тебя ждет долгая прогулка.

– Всего двадцать минут до машины.

– Честно говоря, приятель, что касается вождения машины, ты сейчас в еще худшей форме, чем раньше.

Она, конечно, была права.

– Ты знаешь номер какой-нибудь фирмы такси?

Кэсс усмехнулась.

– Давай спросим моего доброго друга, мистера Гугла.

И она спросила, и узнала номер, и я позвонил по нему, и там сказали, что вышлют машину.

Тем временем мы открыли еще одну бутылку вина. Нас охватило какое-то нелепое ликование, и в итоге мы снова оказались рядом на полу: я праздновал то, что нашел настоящее доказательство собственной невиновности и что хоть кто-то совершенно точно, безоговорочно, наверняка за меня; она же радовалась, что помогла мне найти это доказательство.

В конце концов голова окончательно затуманилась.

Помню, как из такси позвонили и сказали, что водитель то ли поломался, то ли его похитили, то ли еще что, но они вышлют другого. Помню, была открыта еще бутылка дешевого вина. Помню, как снова звонил по всем телефонам, где могла оказаться Стеф. Помню – бог знает, с какой целью, – делился своими планами подняться по социальной лестнице. Наверное, надеялся, что Кэсс одобрит, а мне теперь стало важно, что она думает обо мне. Та, по-видимому, понимала, что мои честолюбивые замыслы не превратили меня в дьявола во плоти.

Помню, ее телефон звякнул, она посмотрела на экран и не ответила. Я спросил ее, не такси ли приехало. Она сказала: нет, это Кевин.

– А ты ему нравишься, – сказал я. Я надрался до такой степени, что вообразил себя добрым дядюшкой, умудренным жизненным опытом. – На самом деле, ты ему очень нравишься.

– Я знаю. Но из этого ничего не выйдет.

– Не хочешь с ним разговаривать?

– Не сейчас, – сказала она, снова усаживаясь рядом со мной, кажется, немного ближе, чем раньше.

Я помню – но это уже только отрывками, вспышками, возникающими и гаснущими, как будто в памяти вдруг замельтешил стробоскоп, – что в какой-то момент Кассандра привалилась ко мне; помню, смотрел, как она затягивается сигаретой, но смотрел не на ее руку, а на два маленьких светлых полукружья под кистью.

– Мистер Мур… ты заглядываешь мне в вырез?

– Извини, – сказал я.

Она посмотрела на меня, улыбаясь.

– Ничего страшного.

– На самом деле я не имел в виду…

– Думаешь, я тебе откажу?

– Я… женат. И гораздо старше.

– Верно и то и другое. Но я тоже на самом деле не ребенок. Я сама принимаю решения и все такое.

– Я знаю, – сказал я, хотя и чувствовал себя настоящим стариком, крепко обнял Кэсс за плечи, чтобы показать, что воспринимаю ее всерьез.

Потом мы уже почти не разговаривали. Я сидел, наслаждаясь дымом от ее сигареты, теплом ее тела у меня под рукой, а в голове делалось все темнее и темнее; ее дыхание стало размеренным, и в итоге она заснула.

Я так и сидел, обхватив ее почти невесомое тело – ось, на которой в тот миг держался мир.

Прошло немного времени, Кэсс проснулась, сонно улыбнулась мне и встала с пола. Подошла к двери в спальню, остановилась на мгновенье, чтобы обернуться и посмотреть на меня.

Я снова провалился в сон, в какой-то момент очнулся, понял, что лежу на полу, а передо мной пачка ее сигарет. Подчиняясь первому импульсу, я взял сигарету, прикурил и жадно затянулся. Не помню, было мне приятно или нет, не помню даже, докурил ли до конца.

Глава 25

В два ночи Хантер вошел в спящий жилой комплекс и открыл дверь квартиры на втором этаже. Все здесь выглядело точно так, как он и оставил. Он подошел к креслу, опустился в него и какое-то время сидел в темноте. Вокруг тишина. Все в этот час спали. За раздвижными дверьми в глубине гостиной он видел теннисные корты. В одном из домов напротив горел свет, но был тусклым – какой-то ночник, который успокоит ребенка и поможет ему (или ей) дойти ночью до уборной. Хантер наблюдал десять минут, но так никого и не увидел. Гипотетический ребенок спит, ни о чем не подозревая.

Хантер обернулся, чтобы оглядеть комнату. На стене висел холст. К нему были приклеены кусочки кораллов, водоросли и несколько ракушек. В темноте те похожи на чернильные кляксы. Интересно, как давно Хейзел Уилкинс создала это панно, откровенно и без истерик воссоздающее мир, в котором она жила, отказавшись от того телешоу, какое продолжало разыгрываться на заднем плане. Эти обитатели океана, некогда живые и подвижные, а теперь застывшие, как будто отрицали саму мысль о переменах, о возможности продолжения, и крошили мир на бесконечные обломки настоящего момента.

Они здесь.

Они все еще здесь.

И он тоже. Хантер закрыл глаза, и перед его мысленным взором всплыла шумная картинка, наполненная движением. Он немного наклонил голову вперед и уронил ее на руки.

Он стоял над телом на полу спальни. Сюда она убежала, спасаясь. Он не вполне точно знает, что делать дальше. Перешагнул через тело и подошел к шкафу, открывая дверцы. Из недр шкафа повеяло духами, оставшимися от прежних дней. Платья, блузки, жакеты висели ровным рядом. Их было довольно много, некоторые даже тесно прижимались к соседям, но ему казалось, что даже если бы он развез их по разным городам страны или мира, они все равно не были бы отдалены друг от друга сильнее, чем сейчас.

Хантер никогда не был виновен в чьей-либо смерти, во всяком случае, непосредственно. И если бы это была не Хейзел Уилкинс, он бы, наверное, даже решил, что все сложилось довольно удачно. Но он собственными руками сломал ей шею, и от этого ему нехорошо.

Он отвернулся от ее шкафа и ударил по телу ногой со всей силы.

Зашел в зону кухни и налил себе в чашку растворимого кофе. Пил, стоя у двери, ведущей на балкон, потому что здесь достаточно темно – если кто-нибудь посмотрит, то не увидит ничего, кроме тени. В квартире было прохладно. Тело в спальне заявит о своем присутствии не раньше чем через пару дней, а к этому времени, как он надеялся, все завершится. Однако он понятия не имел, как часто приходит уборщица. Очень может быть, что уже в восемь утра какая-нибудь бедная мексиканка отопрет дверь квартиры. Вряд ли она станет молчать о том, что видела покойницу.

Хантер очень быстро понял, почему Уорнер назвал ему имя Фила Уилкинса. Во-первых, потому, что эта цель уже была недостижима для него, но еще и в надежде, что столкновение Хантера с вдовой Уилкинса послужит сигналом тем самым людям, которых тот хочет найти. Иными словами, Уорнер решил принести Хейзел в жертву.

К несчастью, Дэвид был прав или будет, если сегодня днем станет известно, что произошло в кондоминиуме. Хантера нисколько не удивило, что Уорнер с такой готовностью пожертвовал другим человеком, и он понимал, в чем теперь состоял его долг перед Хейзел Уилкинс, – сделать так, чтобы ее смерть не сыграла на руку кому-то еще. Она не должна была стать просто посланием от Дэвида Уорнера или тактическим приемом, поэтому Хантеру необходимо повернуть сюжет пьесы в иное русло.

А это значило, что тело необходимо убрать.

Но для начала нужно проверить, не осталось ли чего в квартире, чего-то такого, что содержит информацию.

Довольно скоро стало ясно, что там, где хранятся вещи Хейзел, ничего подобного не было. Либо она избавилась от свидетельств прошлого, либо держала их в каком-то другом месте.

Он осмотрел полки, ящики, чуланы. Ничего, если не считать большой фотографии в раме: она и Фил держат бокалы с коктейлями и улыбаются, стоя на балконе этой самой квартиры одним далеким солнечным днем. Фотографию Хантер видел в свой прошлый приход. Он узнал Фила Уилкинса, узнал в нем человека, бывшего если и не другом, то все-таки не просто знакомым. И осознание того, что все это была ложь, пусть и пришедшая спустя долгие годы, сильно повлияло на исход беседы с вдовой Уилкинса. Учитывая, как часто мы лжем другим и себе, просто смешно, что ложь так больно нас ранит.

На втором этаже двухуровневой квартиры – небольшом ярусе, куда вела узкая лестница и была расположена всего лишь одна дополнительная спальня и ванная, – он нашел большой чулан. В нем стояла всего пара чемоданов, оба пустые. Уже казалось, что единственная добыча, с какой он отсюда уйдет, – имена, названные ею днем. Причем Хейзел пыталась назвать их сразу. Поэтому самое скверное состояло в том, что в подобном исходе не было нужды.

Если бы только… Он оттянул ворот своей футболки, понял, что Хейзел обо всем догадалась и отступает назад, прочитал в ее глазах узнавание, и другого пути уже не оставалось. Она пыталась заговорить, объяснить ему что-то, назвать имена, как будто освобождаясь от тяжкой ноши. Однако он ничего не слышал.

У него в ушах до сих пор отдавались те звуки, он помнил неистовое движение. Пару раз мелькнула мысль, будто перед ним стоит другая женщина, такая же пожилая, но гораздо толще – женщина, у которой не выдержало сердце. Воспоминания уводят его в сторону, как это иногда случается.

Наконец, спустившись по лестнице в гостиную, Хантер заметил, что подзор на диване как-то топорщится снизу. Он засунул руку под диван и нашел ноутбук. Он не был спрятан, его просто задвинули с глаз долой. Хейзел была из той эпохи, когда компьютеры считались обычными бытовыми приборами вроде пылесоса или гладильной доски – их достают, пользуются, а потом убирают на место, ни в коем случае не считая частью жилого интерьера.

Залитый тусклым холодным светом экрана, Хантер скоро понял – пусть улов и мог показаться незначительным, однако именно здесь Хейзел хранила свое прошлое. В компьютере обнаружилось много фотографий – кто-то из детей потрудился оцифровать запечатленное прошлое мамочки. Хантер привалился спиной к стене и начал просматривать папки.

К четырем утра он нашел лишь одну достойную внимания фотографию. На снимке Дэвид Уорнер с супругами Уилкинс, те сидят в каком-то баре давно канувшим в историю вечером, и Хантеру показалось, что Хейзел на этом снимке чувствует себя неуютно. Уорнер положил руку ей на плечо и скалится, как акула. Хейзел натянуто улыбается. Но от этой фотографии никакого проку, потому что все запечатленные на ней люди, за исключением Уорнера, уже умерли.

Наконец он дошел до последней фотографии. На ней довольно много народу, и, рассмотрев картинку как следует, Хантер понял, что у него трясутся руки. Он закрыл ноутбук, но руки все равно продолжали трястись. Образы так и оставались стоять перед глазами. Фотография, скорее всего, была сделана женщиной, которая лежала теперь в спальне мертвая. Во всяком случае, ее на фото нет, а муж – есть. На фотографии запечатлен стол на боковой террасе ресторана «Колумбия» на Сант-Армандс Серкл. На столе множество тарелок с недоеденной едой и бокалов с недопитой сангрией. Горят свечи и лампы – середина вечера, разгар ужина. Фил Уилкинс в центре, рядом с молодым еще Уорнером, с ними две женщины и двое мужчин, все они казались Хантеру смутно знакомыми. Те выглядят счастливыми и до краев полными уверенности в завтрашнем дне и радости от собственного благополучия и богатства; они улыбаются друг другу, сверкая зубами, загар на их лицах плотный, словно крепостная кладка, – за исключением двоих в центре, чьи улыбки кажутся натянутыми, как будто их терзает какая-то посторонняя мысль.

Позади стола, сбоку, на границе светового круга от вспышки, стоит еще один человек. Он смотрит вниз, потому что в этот момент запирает видавшую виды машину, на которой приехал. Он понятия не имеет, что «Кодак» в двадцати ярдах от него фиксирует момент. Этот человек – Джон Хантер.

В тот миг, когда делается снимок, те даже не подозревают о его присутствии. Но он помнил тот вечер. Через полминуты после того, как была сделана фотография, он заметил за столом Фила Уилкинса, а Фил встал и вышел к Хантеру, чтобы тот – теперь он понял – не обходил вокруг стола.

Они немного поговорили. Хотя Хантер знал некоторых в лицо – и пару раз встречался с Уорнером, – никто из компании не обратил на него никакого внимания. И у него все это время голова была занята другим. Он спешил на встречу с женщиной. Он помахал всем присутствующим и ушел. Отправился в гораздо более дешевый ресторан на другой стороне Серкла, но оказалось, что его возлюбленная еще не пришла, и он успокоился.

Через час, когда та все равно не пришла, Хантер уже не был так спокоен. В конце концов он остался в ресторане один.

Да, он помнит тот вечер. Последний вечер, который Джон Хантер провел свободным человеком. Вечер до того, как копы нашли изуродованное тело той единственной женщины, которую он любил, и обвинили в убийстве его.