Текст книги "Измененный"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

Глава 32

Я бежал (шел, ковылял) обратно в Сарасоту, пока небо быстро затягивало облаками. Оказавшись в центре, я воспользовался случаем и подошел к банкомату, решив, что, если тот откажется выдавать деньги или поднимет тревогу, я буду уже далеко, когда кто-нибудь приедет, чтобы меня арестовать. Однако агрегат просто выдал мне две сотни баксов без всяких проволочек и препирательств. Результат показался мне волшебным и неожиданным.

С деньгами я зашел в ближайший «Гэп», быстренько купил новые летние брюки и рубашку, сделал еще одну остановку через три дома, в «Волгринз». Зайдя в уборную в «Старбаксе», устроил себе помывку, чистку зубов, обработку антиперспирантом, переоделся и бросил старую одежду в корзину. Обратно я вышел перед носом у охранников, даже не посмотрев, заметили ли они произошедшую со мной перемену. Люди редко что-либо замечают, они слишком озабочены собственными проблемами и неврозами, чтобы вообще замечать вас. Подобные темы постоянно муссируются в блогах, помогающих выработать позитивный взгляд на мир, и, по-видимому, так оно и есть. Никто не знает о вашем личном аде. Всем наплевать. Все слишком заняты, сгорая в собственном.

Я взял такси и поехал на Сант-Армандс Серкл. По дороге болтал с водителем о ценах на недвижимость, как делал это всегда при каждом удобном случае. Он высадил меня, и я пошел туда, где вчера вечером оставил свою машину.

Включив кондиционер, я дождался, пока тот заработает на полную катушку. Когда в машине наконец похолодало, мне стало немного лучше, несмотря на тот факт, что со своего места я видел столик на улице перед «У Джонни Бо», за которым сидел вчера с Кассандрой. За последний час в душе успела нарасти тонкая защитная пленка, которая постепенно затягивала рану, оставленную недавними событиями. Но вместе с ней появилось и что-то еще – гнев. Кассандра была милая девушка. Доброе дитя. Я пока еще не понимал до конца, что же происходит или рушится вокруг меня, но знал, что ее гибель как-то связана с происходящим. И вот за это кто-то дорого заплатит.

Но это пока в будущем. Следующий шаг моего плана – совершенно непритязательного, предполагавшего делать лишь по одному шагу зараз и надеяться, что не сразу ткнешься носом в асфальт, – включал возвращение в «Океанские волны» и исполнение привычных обязанностей. Поболтать с Каррен, разобрать почту. Если я «нормальный простой парень», в таком случае все нехорошие события, связанные с моей жизнью, будут оценивать по моему характеру. Тому характеру, который я захочу продемонстрировать. Настоящего меня, что бы это ни означало. Потом я снова попытаюсь выяснить, куда запропастилась Стеф, убедиться, что с ней все в порядке и не злится ли на меня как ненормальная.

Но прежде чем приступить к этому, я снова позвонил помощнику шерифа Холламу. И снова не дозвонился. Я не стал оставлять сообщение. Однако эта неудача навела меня на другую мысль, и я набрал наш домашний номер. Никто не ответил, но я ввел комбинацию клавиш, которая позволяла прослушивать сообщения с автоответчика в удаленном доступе. И снова прослушал мои предыдущие сообщения. В отрезвляющем свете дня я понял, что проку от них никакого, к тому же несколько последних сделаны заплетающимся языком. Да и угадывающиеся в тоне нотки праведного гнева несколько не вязались с тем фактом, что сам я не ночевал дома. Я удалил сообщения одно за другим.

Но потом, в самом конце, услышал еще одну запись. Ее оставили сегодня рано утром, и на этот раз сообщение было не от меня, не от Стеф, не от Холлама или кого-то из знакомых.

Оно было из больницы.

Больница «Сарасота Мемориал» – это большое современное здание белого цвета с широкой подъездной дорогой, обсаженной деревьями. Если бы не флаг и таблички, его можно было запросто принять за крупный жилой комплекс. Я подъехал к главному входу и выяснил, что отделение интенсивной терапии находится на третьем этаже. Нашел лифт. Поднялся, часто моргая и подергиваясь.

Я ворвался в просторный холл, где почти не было людей, а цвета и форма мебели вселяли спокойствие и имели сугубо практическое назначение. Я подошел к посту дежурной медсестры, объяснил, кто я такой и к кому пришел. Меня поняли с полуслова, отчего я перепугался еще больше. Медсестра сказала, что сейчас ко мне кто-нибудь выйдет, и взялась за внутренний телефон.

Я отошел от стойки, глубоко дыша, стараясь сохранять спокойствие. На одной из скамеек я заметил встревоженного молодого человека лет двадцати пяти, который сидел со стиснутыми руками. Я внезапно решил, что тот ждет известий о состоянии жены, беременной, которая вот-вот должна родить. Может, у него имелась совершенно другая причина прийти сюда, но я почему-то решил так. Не исключено, что все у него в жизни было отлично.

Я хотел быть на его месте.

Из бокового коридора вышел доктор в белом халате, и медсестра за стойкой указала на меня. Я кинулся к врачу, не успел тот сделать и шага в мою сторону.

Он молча провел меня по коридору в дальнее боковое крыло. В самом конце несколько палат было со стеклянными стенами, чтобы наблюдать, что в них происходит, не заходя внутрь. Врач подвел меня к одной из них. Я поглядел через стекло.

На кровати, с закрытыми глазами, с торчащими из нее пластиковыми трубками, лежала Стефани. Кожа у нее была бледная и как будто обвисшая на скулах и запястьях. Веки – сиреневого оттенка. Она не была похожа на мою жену. Она выглядела так, как могла бы выглядеть Стеф, отражаясь в разбитых зеркалах в каком-нибудь дурном сне.

– Честно говоря, – начал доктор, – мы до конца не уверены, с чем имеем дело. Она поступила с рвотой, и это вполне обычная реакция на алкогольное отравление. Но потом мы поняли, что у нее диарея с кровью, и решили искать инфекцию. Было подозрение на гемолитико-уремический синдром и почечную недостаточность, что не лишено смысла, хотя и крайне необычно, учитывая возраст вашей жены и состояние ее здоровья. К тому же, насколько я понимаю, до сих пор не было никаких указаний на болезнь почек, верно? Но затем мы стали наблюдать отказ других систем организма, после чего пришлось спешно делать новые анализы на все подряд, от кишечной палочки до пары редких токсинов морских животных.

Наконец-то он сделал паузу, как будто давая мне возможность ответить. Но я никак не мог придумать, что сказать; к тому же я прижимал руки ко рту, и доктор все равно ничего бы не услышал.

– Может оказаться и кишечная палочка, – продолжил он, словно это должно было меня утешить. – Мы накачиваем ее антибиотиками и растворами, стараясь гасить новые очаги болезни по мере возникновения. В данный момент это все, что мы можем сделать.

Стефани казалась такой бледной, такой сломленной, такой далекой.

– Она в сознании?

– Время от времени. Она приходила в сознание примерно сорок минут назад, а теперь то очнется, то снова провалится.

– Я должен войти к ней.

– Не сейчас.

– Тогда когда?

– Не знаю. Может быть, скоро. Все зависит…

– И как давно она здесь?

– С трех ночи.

– Но… как получилось, что первое сообщение я получил от вас только в восемь утра? Неужели никто не мог позвонить мне сразу же?

Доктор поглядел на свой планшет.

– Здесь сказано: ваша жена попросила вас прийти, как только ей разрешат посетителей. Ее брат уверил, что она держит вас в курсе событий.

Я обернулся к нему.

– Брат?

– Именно, – отозвался врач, все еще читая. – Это он привез ее. Не хочу никого критиковать, вам и без меня сейчас хватает, но вашей жене явно было плохо не один час, прежде чем он решил: все, дело дрянь, пора ехать в больницу. Возможно, вам стоит поговорить с ним об этом.

– Еще как стоит, – заверил я. – Хотя первым делом я поговорю с ним кое о чем другом.

– Прошу прощения?

– Например, о том, что у моей жены нет никаких братьев.

Доктор оторвался от своих заметок. Я видел, как тот решает про себя – это его уже не касается.

– Я выйду минут на десять, – сказал я ему. – А потом хочу поговорить с женой.

Когда я вышел в холл, парень уже намылился делать ноги. Скамья, на которой тот сидел, была пуста. Я увидел, как кто-то спешно удаляется по коридору в сторону лифтов.

– Эй! – крикнул я.

Парень ускорил шаг. Я побежал.

Я нагнал его, когда тот уже запрыгивал в лифт. Толкнув его к дальней стенке, я развернулся и нажал кнопку подвального этажа. Парень попытался заговорить. Я схватил его за шею и ударил лицом о стенку лифта. До сих пор мне не приходилось делать ничего подобного, но получилось легко, и ощущения были просто отличные. Его голова отскочила от стенки и снова звучно ударилась.

Я придвинулся к нему ближе.

– Кто ты, мать твою, такой?

– Никто, – пробормотал он.

Я зажал его в угол.

– Ты с ними заодно? Ты с той бабой? Джейн Доу?

– Я не знаю, о ком вы говорите.

Теперь он казался напуганным, но и не только. Встревоженным, подозрительным, будто бы это у меня были преступные намерения.

– Послушайте… – начал он, но у него на физиономии было ясно написано: «Виноват», и он не знал, как стереть эту надпись. Я снова ударил его об стенку. Раздался громкий «дзынь», и двери лифта у меня за спиной открылись.

Я вытащил парня в подземный коридор, где было жарко, сумрачно и пахло химией, и толкнул его спиной вперед, прижимая к стене.

– Отвечай, – сказал я. – И говори правду, а не то я сделаю тебе так больно, как только смогу.

– Я привез ее сюда. Вот и все.

– Чушь!

Я занес кулак. Я никого не бил уже очень и очень давно – в профессиональной сфере до этого редко доходит, – но решил, что сумею вспомнить основные приемы, если потребуется.

Парень вскинул руки и забормотал:

– Я не знаю, что с ней случилось. Мы были у меня дома. Мы просто… разговаривали. Тусовались.

Внезапно в мозгу что-то забрезжило.

– Ты… Ник, – сказал я. – Новенький в редакции, рубрика, посвященная искусству. Голсон, так? Месяц назад я видел тебя на вечеринке.

– Верно. Я Ник. Совершенно верно.

Он с жаром закивал, как будто повторение собственного имени каким-то образом могло помочь выйти из трудного положения. Я снова вжал его в стену, чтобы тот понял, как сильно заблуждается.

– Какого лешего моя жена делала у тебя дома?

– Честное слово, ничего особенного. У них утром была конференция. Они со Сьюки потом отправились отметить успех, отпраздновать. А я после работы случайно встретил их в центре. Они уже порядочно… ну, понятно, они ведь просидели в баре довольно долго. Сьюки взяла такси. Стеф, то есть Стефани, ваша жена… черт, не знаю. Мы еще выпили. А потом пошли ко мне. У меня в городе студия неподалеку.

– И?

– Мы просто болтали. О журнале, о работе. Взяли еще пива. Нет, она-то все время пила вино, это я пил пиво. Вино она принесла с собой.

– Взяла в баре?

– Нет. Оно было у нее в сумке.

– Она таскала с собой бутылку вина? Что за бред ты несешь?

– Честное слово! Я не знаю, зачем она это делала. Но она достала бутылку, как только мы пришли, и ей не терпелось его попробовать. Как будто она достала эту бутылку с трудом или что-то в этом роде. Хотела, чтобы я тоже попробовал, но я не люблю вино. А она все подливала себе и через какое-то время почувствовала себя плохо. Я решил, Стеф просто перебрала, но она сказала: «Вызови неотложку». Я подумал, она сама справится, а через пару часов… черт, дружище, я понятия не имел, что делать.

У меня по шее пошли мурашки.

– Что это было за вино?

Он посмотрел на меня как на ненормального.

– Не знаю… не разбираюсь я в вине. Я же сказал, что не пил его. На нем была такая этикетка… Наверное, что-то очень старое.

– Где оно?

– У меня дома. Но бутылка пустая. Она все выпила.

– Такое бывало раньше?

Он поглядел смущенно.

– Какое такое?

– Вы уже выпивали вдвоем? Вы уже «тусовались» вместе? И как часто? Когда у вас началось это «просто болтали»?

Тот совершенно замер и затих, не стал говорить «дружище», суетиться или что-то отрицать. Может быть, они и до того часто тусовались и просто болтали, а может, это был первый раз. В любом случае он явно понял, что следующая его фраза должна быть правдива и правильно сформулирована, и этого мне хватило. Я близко придвинулся к нему. Не исключено, что парень просто слишком глуп и напуган, чтобы рассказать мне что-нибудь стоящее, но у меня не было времени объяснять это себе самому. Может, он был любовником моей жены, а может, и нет. Это я могу узнать и у нее. А пока что у меня была проблема поважнее.

– Я за тобой вернусь, – пообещал я. После чего ударил его в живот со всей силы и оставил сползать по стенке на пол. Сам я направился к лифту. – Иди домой, достань из мусорного ведра бутылку, принеси сюда и отдай врачам, – велел я ему, когда тот окончательно сполз на пол. – Сделаешь это сию секунду, иначе я тебя найду. Ты мне веришь?

Я увидел, как он кивнул, после чего двери лифта закрылись. Пока я поднимался наверх, у меня тряслись руки.

Глава 33

Врач не хотел меня впускать. Он ясно дал мне понять это. Я не менее ясно дал ему понять, что такой ответ меня не устраивает, и в конце концов он сказал: ладно, но от кровати держаться подальше и оставаться в палате не более пяти минут. Он хотел пойти со мной, но я его разубедил. Я понимал, что рискую покинуть больницу в сопровождении охранников, но мне было наплевать. В итоге доктор отступил в сторону, подняв руки, и напомнил, чтобы я не подходил к больной близко.

Я вошел и остановился рядом с кроватью. Посмотрел сверху вниз. Я не знал, что сказать и услышит ли она меня вообще. Через минуту что-то покатилось у меня по щеке и упало на пол. Я поднял руку и понял, что у меня мокрая щека. У меня было такое ощущение, будто я обязан держать в голове все сразу, причем события происходят не в том порядке и звук никак не связан с изображением. Может, я должен злиться на того парня, который остался внизу, и продолжать беситься? Но в данный момент для меня осталась только Стеф, и она была очень больна.

– Милая, – проговорил я мягко. – Детка, ты меня слышишь?

Какая-то штуковина производила мертвенный электронный звук в головах ее кровати. Звук повторялся как-то слишком редко и через неравные промежутки. Я понятия не имел, что это значит. Просто звук был какой-то неправильный. Не хотелось бы, чтобы твою жизнь отмерял подобный писк.

– Стеф? Это я.

У нее задрожал один палец, и я подошел еще на полшага. Мне хотелось подойти ближе и взять ее за руку, но я помнил, что велел врач.

– Я здесь, милая.

Ее веки задрожали, и глаза открылись. Приоткрылись наполовину, причем с разной скоростью и не оба сразу. Один глаз тут же начал слипаться снова, но она сделала над собой усилие, и глаз снова медленно открылся. Стеф походила на игрушку, у которой сели батарейки.

– При-вет, – проговорила она.

Голос ее был едва слышен. Она сказала что-то еще, но я не понял.

Я наклонился ближе.

– Милая, я тебя не слышу.

– Прости, – сказала она. Все равно получилось невнятно, но ее голос прозвучал немного громче и живее.

– За что?

– Все испортила.

– Нет, ничего подобного, – сказал я, хотя и не знал, правда это или нет.

– Да.

– Это… не так уж и важно.

Стефани кивнула, то есть попыталась, и на этот раз ее взгляд прояснился.

– Важно.

– Что все-таки случилось?

Уголки ее рта опустились, и она отвела взгляд. Вид у нее был самый несчастный, и у меня внезапно тяжко забилось сердце.

– Стеф, все хорошо. Что бы там ни было, все в порядке.

– Пила со Сьюки. Отмечали, а я все еще злилась на тебя и… слишком много выпила.

– И что?

– Я не спала с ним.

Отчего-то от этого признания мне стало только хуже.

– Так что же ты сделала?

Ее плечи едва заметно приподнялись, затем снова опустились. Наверное, она пожимала плечами. Я кивнул. Она видела, как я кивнул.

– Все хорошо, – повторил я. – Мы поговорим об этом. Мы… все обсудим. Все ведь можно исправить, правда? Но пока что ты слишком слаба. А мне надо кое-что сделать.

Стеф забеспокоилась, и я понял, о чем она подумала, и ощутил себя уязвленным из-за того, что это ее тревожит.

– К нему это не имеет никакого отношения, – проговорил я глухо. – На него мне плевать. Речь о другом.

– Ничего не значит. Ник ничего не значит.

– Я тебе верю, – ответил я, хотя и не был в этом так уж уверен. Когда это подобные случаи ничего не значили? Пусть мелкие, но они что-нибудь, да значат. Ты отворачиваешься от любимого и смотришь в сторону, пусть на короткий миг, а когда поворачиваешься обратно, все уже изменилось.

«Я не возражаю», – сказала Кассандра в ночной темноте.

– Люблю тебя, – пробормотала Стеф. Ее взгляд затуманился.

– И я тебя. Отдыхай. Я скоро вернусь, ладно?

Она как будто кивнула, уже проваливаясь в забытье.

Я посмотрел на нее и пошел к двери. Когда уже взялся за ручку, Стефани снова заговорила:

– Помнишь, как мы завтракали в «Макдоналдсе»?

Я развернулся. Ее глаза снова были открыты.

– Конечно, – сказал я. – Конечно, помню, милая. Это же мы. Такие, какие мы есть.

Больше она ничего не сказала. Только печально посмотрела.

Я вышел обратно на воздух, тяжелый и гнусный, ожидающий влаги, которую несут в себе облака. Выехал обратно на Тамиами-Трейл и, не доезжая полмили до центра, завернул на стоянку перед табачным магазином «Чифтейн». Купил пачку облегченных «Мальборо» и коробок спичек. Закурил сигарету, привалившись к машине спиной. Покончив с сигаретой, вынул телефон и позвонил Тони Томпсону.

– Это Билл Мур, – сказал я, когда он взял трубку.

– Ага, – отозвался тот.

– Помните ту бутылку вина, которую я вам подарил?

– Да.

– Не пейте его.

– Ладно, – сказал он.

– Вы, кажется, нисколько не удивлены, мистер Томпсон, что я позвонил. И не удивлены тому, что я сейчас сказал.

– Мне кажется, нам с тобой надо поговорить, – ответил он.

На полпути к «Океанским волнам» небеса разверзлись. Дождь полил такой частый и яростный, что «дворники» не справлялись с потоком, и мне пришлось остановиться. Я сидел, слушая, как барабанит по крыше вода, и глядя через завесу дождя на мир, который приобрел оттенок мокрых сумерек.

Мы со Стефани познакомились в колледже в Пенсильвании. Никакой любви с первого взгляда не было, и прошло какое-то время, пока мы заметили друг друга. Она была из денежной семьи, можно так сказать, – во всяком случае, из семьи, где когда-то водились деньги. Ее отец был генеральным директором в одной важной корпорации, которую подкосил предпоследний кризис, тогда он и лишился всего, а его стопка облигаций совершенно обесценилась. Он плохо перенес это. И запил. Он скверно себя повел. В конце концов ее отец вернулся в реальный мир, но совершенно сломленный. Некоторые люди бывают даже счастливы отойти от больших дел и начать жить заново обычной скромной жизнью. Но только не он. И Стефани, у которой еще недавно было все, что можно купить за деньги, теперь каждый божий день выслушивала от настоящего живого мертвеца проповеди на тему, чего они не могут себе позволить. Мой же отец тем временем продавал людям краску, и магазин приносил достаточно, чтобы семья жила нормально, но не более того.

Наши со Стефани пути пересеклись случайно, на одной из вечеринок на втором курсе. Отношения развивались медленно, что крайне необычно для времени и места, где люди мгновенно кидаются в объятия друг друга, а забывают друг друга в два раза быстрее. На самом деле сначала мы со Стеф прямо-таки выводили друг друга из себя, но были слишком молоды, чтобы понять, что это означает. Наконец, надравшись до чертиков на очередной пивной вечеринке в доме у общих друзей на окраине города, мы поняли.

Мы вместе встречали рассвет на заднем дворе, дрожа под одним одеялом и держась за руки. Так же вместе вернулись в город в сером свете раннего утра, а когда пришло время прощаться и расходиться по домам, я отдал одеяло ей. Оно так и осталось у нее. Более того, она положила его на постель в нашу первую брачную ночь. Может, она до сих пор где-то хранит его, только я не знаю где.

После той вечеринки мы не расставались. Когда мы были на последнем курсе, отец Стеф бросил семью, точнее, бросил все. Однажды он ушел из дома и не вернулся. Да, люди действительно так делают. Через полтора месяца у нее был день рождения. Единственное, что еще интересовало ее отца после того, как тот перестал притворяться, будто его что-то интересует, был день рождения Стефани. Все ее школьные годы он устраивал настоящий праздник, и даже на первых двух курсах они с матерью приезжали из Вирджинии, водили ее в какой-нибудь ресторан и вручали дорогой подарок. Хотя Стеф испытывала смешанные чувства, потому что понимала – отцовская щедрость означает, что бюджет семьи будет ощутимо урезан на несколько месяцев, но все равно это был значимый день, и с него каждый год начинался новый отсчет. Отцовская любовь зримо воплощалась для нее. Я был на дне рождения Стеф на втором курсе. Было очевидно, что ее отец не в лучшей форме, но так же очевидна была и его любовь к дочери. Та вся светилась.

И вот теперь он ушел. На протяжении этих полутора месяцев не было ни звонков, ни записок, ни электронных писем – ничего – ни для Стефани, ни для ее матери. Человек просто отключился, прервал связь, умер. Я неделю готовился к событию, зная, что Стеф до сих пор верит: вот придет ее день рождения, что-нибудь произойдет, и этот дурной, печальный сон закончится. Будет открытка в почтовом ящике, подарок – дешевый, заурядный, это неважно, – может быть, она просто будет сидеть у окна в домике, который делит с четырьмя другими девушками, и увидит, как подъезжает его машина.

День настал.

Не было ни открытки, ни подарка.

Стефани просидела весь день у окна, а он так и не приехал.

Меня не было рядом с нею. Мы оба работали, чтобы как-то сводить концы с концами. Тогда я нашел себе неквалифицированную работу, помогал вычищать подвал местной фабрики, и начальник не позволил мне взять выходной. Он знал, что найдется немало желающих занять мое место. Я же не мог потерять эту работу, и Стеф это понимала, она сама не позволила бы мне. Я вручил ей подарок еще днем – дешевенькие бусы и новое издание «Завтрака у Тиффани», ее любимую книгу, – но сразу после этого мне пришлось уйти.

Я закончил работу в час ночи и сразу же вернулся в город. Стоял январь, и было холодно. Я успел переговорить с соседками Стеф по домику; они сказали, что хотели устроить для той вечеринку, но либо не получилось, либо она отказалась принимать в ней участие. В их домике светилось только одно окно – Стефани. Ее комната была на первом этаже, с большим окном посередине. Я стоял перед ним и видел, что она сидит за столом. Стеф заснула, уронив голову на руки. На ней было ее лучшее платье.

Она ждала, а он не приехал.

Я был молод и плохо разбирался в устройстве мира, но понимал, что это гадко и неправильно и терпеть такое нельзя. Я стоял под окном минут десять, замерзнув так, что даже не мог дрожать, и не знал, как все исправить.

Затем я развернулся и пошел домой. Войдя в притихший домик, осмотрелся, пытаясь понять, что у меня имеется. Я знал, что будет не много, едва ли достаточно, но другого все равно не было.

В шесть утра я вернулся на ее улицу и подошел к окну. Стефани так и спала, сидя за столом. Я тихонько постучал в стекло. Она проснулась. Поглядела в окно, увидела меня, и разочарование лишь на мгновенье отразилось на ее лице. Я жестом позвал ее.

Стефани подошла и подняла раму.

– Он не приехал.

– Зато я здесь.

– Что на тебе надето?

На мне были черные джинсы (к несчастью, единственные, порванные на колене), белая рубашка, позаимствованная у одного из соседей по дому, помятый черный пиджак, взятый у другого; кроме того, имелся галстук, который я сделал полчаса назад из обрезка черной футболки.

– От Армани, – сказал я. – Честное слово. Сам подписал фломастером.

Она попыталась улыбнуться.

– Идем, – предложил я.

Стефани выбралась из окна. Я взял ее за руку и повел по улице. Было еще совсем темно, и, когда мы вышли на Мейн-стрит, ничего не работало, кроме того заведения, куда мы направлялись. Я чувствовал себя глуповато и понимал, что все может закончиться плохо, а еще понимал, что это лучшее из возможного и я люблю эту девушку настолько, что готов показаться дураком.

Наконец мы остановились перед рестораном.

– Билл, зачем мы пришли… сюда?

– Затем, что у нас заказан столик, – сказал я.

И повел ее к двери. В «Макдоналдсе» было пустынно, хотя фактически он был открыт. Горела лишь половина огней. Бледнолицый продавец стоял за одной из касс, зевая во весь рот.

– Билл…

– Тс, – прошептал я.

Из боковой двери вышел менеджер, парень по имени Дерек, студент старшего курса, обдолбыш, с которым я работал на предыдущем месте, задолжавший мне за тот миллион раз, когда я покрывал его прогулы. Я позвонил ему в четыре утра, и сначала тот был вне себя от злости, но в итоге согласился помочь.

– Мэм, – произнес Дерек хрипло, как будто с большого похмелья. Откашлялся и попробовал еще разок: – Мэм, ваш столик ждет вас.

Он жестом пригласил нас, Стефани обернулась и увидела столик у окна с двумя горящими свечами на нем. Свечи я нашел под раковиной в доме. Понятия не имею, сколько лет они там пролежали, к тому же одна оказалась на три дюйма короче другой. Они стояли в двух винных бокалах, которые я нашел там же. Лежали столовые приборы, тоже из студенческого домика, слегка погнутые и потускневшие.

Мы подошли к столу и сели друг против друга. Дерек принес еду. Мы ели, разговаривали. И когда Дереку пришлось открыть ресторан для других посетителей, он включил свет и фоновую музыку. Первой оказалась песня Шанайи Твейн «Ты до сих пор единственный» – просто именно так устроен мир. И Стефани наконец-то рассмеялась. Был день после ее дня рождения, и все было хорошо.

Вот так мы завтракали в «Макдоналдсе».

В те времена, когда я был самим собой.

Я не заметил, когда дождь прекратился. До меня просто медленно дошло, что он больше не идет. Я позвонил в больницу; мне сказали, что Стефани спит и все показатели стабильные. Я хотел развернуться и сразу же поехать назад, ждать, сидя у ее постели, желая, чтобы она поправилась, но понимал, что в данный момент обязан сделать кое-что еще.

Я вписался в медленный после ливня поток машин и поехал на Лонгбот-Ки.