Текст книги "Измененный"

Автор книги: Майкл Маршалл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

Глава 7

У его похитителя только один вопрос. Похищенный прекрасно понимает, что это значит. Он знает то, что хочет узнать этот человек. А еще он понимает, что стоит ему ответить на вопрос, и он, скорее всего, умрет.

Поэтому он до сих пор не ответил.

Пока не ответил.

Он очнулся несколько часов назад. Сознание прояснялось медленно, как будто сомневаясь, стоит ли вообще это делать. Но в итоге все-таки пришло в норму. Веки казались будто поломанными, слишком тяжелыми, поэтому сначала он не открывал глаза. Голова была какая-то распухшая, словно он весь вечер пил красное вино. Мужчина сознавал и деловитые тревожные сигналы, поступающие из других уголков тела, будто его ударили обо что-то твердое. Голода он не испытывал. Ему было очень тепло.

Все эти впечатления являлись к нему друг за другом, словно поднесенные на бордовых бархатных подушечках крошечными, полными почтения слугами. На самом деле ему даже показалось на миг, что сейчас он действительно увидит крохотных помощников, кланяющихся и исчезающих в темных коридорах сознания. Но те схлынули все разом, панически бежали, освобождая место для главной новости, которая вдруг неожиданно объявила о своем приходе.

Кто-то здорово ударил его по правой ноге выше колена. Либо кулаком, либо как следует дал по ноге молотком.

Это случилось не сию секунду – не было пронзительной остроты свежей боли, – однако болело все-таки сильно. Сильно, но так, что можно очень долго терпеть. И достаточно для того, чтобы человек почувствовал: настало время открывать глаза.

Первое, что он увидел, – собственное колено. Голова, понял он, покоится на груди. Перед глазами расплывшаяся картинка: серые тренировочные штаны, теперь в пятнах, и измятая сиреневая рубашка. Это вещи ему знакомы. Они принадлежат ему.

Он поднял голову, стряхивая каплю пота, повисшую на кончике носа. Голова закружилась. После мгновенного замешательства все начало вставать на свои места. Он видел голые стены какого-то восьмиугольного помещения в тридцать футов шириной. Четыре синих прямоугольника, похожие на окна, – только в них ничего не видно. Затянуты брезентом. По краям немного пробивается внешний мир, яркий и очень солнечный. Брезентовые полотнища похлопывают, значит, дует легкий ветерок, но внутрь не проникает. Еще мужчина услышал вдалеке шум моря. У стены лежал стандартный шлакобетонный блок, восемь на восемь дюймов и шестнадцать дюймов в высоту.

Он снова перевел взгляд на себя. Теперь видно, что спортивные штаны над правым коленом в красно-коричневых пятнах. Кое-где пятна насыщенного цвета, и ткань заскорузла; вероятно, он потерял много крови.

Ах да. Теперь он вспомнил.

В него стреляли.

Такое ощущение, будто его ранили вечность назад, но мужчина понял, что рана, скорее всего, болит меньше, чем должна бы. Очень может быть, что он находится под воздействием какого-то сильного болеутоляющего. Вполне вероятно, что просто приходит в себя после дозы того препарата, который вырубил его, какого-то наркотика.

Все эти мысли не внушали оптимизма, в особенности когда третья, самая вопиющая особенность его теперешнего положения наконец-то дала о себе знать. Его запястья были привязаны к подлокотникам очень тяжелого деревянного кресла толстыми обрывками парусины. Точно так же, как и лодыжки. Еще одна полоска ткани охватывала поясницу, а другая – плечи. Все завязано очень туго.

Он попытался податься вперед, не отрываясь от кресла, но сдвинул не больше чем на полдюйма. Однако этого было достаточно, чтобы заметить написанный кем-то мелом на бетонном полу вопрос прямо у него под ногами. Буквы в фут высотой, мел красный.

В вопросе всего два слова:

КТО ЕЩЕ?

Мужчина попытался закричать. Голос низкий, осипший, его громкости едва хватило на то, чтобы крик отразился от стен. После нескольких минут попыток ему удалось издать по-настоящему громкий вопль. Ничего не произошло, за исключением того, что ему стало жарко, и он начал впадать в панику.

Он перестал кричать, сделал несколько глубоких вдохов, прикинул, что ему известно. Его притащили в дом – то ли частный дом, то ли кондоминиум, – который только начал строиться. У него было такое ощущение, будто он на втором или третьем этаже, потому что когда смотрел сквозь щель между брезентом и одним оконным проемом, то видел только небо. Стройка заморожена, иначе с чего бы кто-то стал закрывать окна брезентом в не доведенном до ума доме? Здание возведено из шлакоблоков, которые успели покрыть черновым слоем штукатурки. Человек в кресле разбирался в подобных вопросах, поскольку за последние десять лет не раз участвовал в строительных проектах.

Однако это никак не помогло ему понять, где он находится, потому что ему известно по меньшей мере шесть больших кондоминиумов, строительство которых было законсервировано в ожидании, пока оживет рынок недвижимости. Он лично участвовал в двух из этих строек, но сразу понял, что данное здание не входит в число его проектов. Иначе он его узнал бы. Мужчина мог бы как-то сориентироваться, если бы прошелся по комнате, однако парусиновые путы не поддавались. Если ему вдруг захочется облегчиться – пока не хотелось, но, вероятно, сказывалось воздействие неизвестного наркотика, – ему придется делать все под себя.

Кресло очень тяжелое. Он пытался покачаться на нем из стороны в сторону. Может быть, он в итоге сумеет опрокинуть его влево или вправо? Однако у этого плана имелись два недостатка, даже если предположить, что он не разобьет себе голову, воплощая его. Прежде всего, он все равно остался бы привязанным к креслу, опрокинутому набок, что никоим образом не улучшало его положения. И второе. Как он только что понял, перед ним пол имелся – на этом самом полу был написан вопрос, состоящий из двух слов, – а вот с другой стороны пустота. По-видимому, это восьмиугольное пространство было предназначено под панорамную гостиную, куда можно будет подняться по винтовой лестнице. Только лестницы пока не подвели. Насколько мужчина сумел рассмотреть, лишь на половине восьмиугольника был настелен пол. Кресло стояло на небольшой прямоугольной площадке, которая лишь немного выдавалась за пределы самого кресла. Если оно опрокинется влево, вправо или назад, его ждет падение по меньшей мере с высоты одного этажа и удар о цементный пол.

А к этому он вовсе не стремился.

Он сидел много часов, время от времени испуская крики о помощи, которые становились все более сиплыми. Яркое небо, проглядывающее в щели между брезентом и оконным проемом, тускнело, пронзительно-голубые прямоугольники брезента, подсвеченные солнцем, начали темнеть. В конце концов удушливая жара помогла ему провалиться в тревожный сон.

Прошло какое-то время, и он открыл глаза. Действие обезболивающего прошло. Было совершенно ясно, что боль в бедре еще даст ему прикурить. Ягодицы болели от долгого, неподвижного сидения в кресле. И все связки тоже. Он старался не думать об этом, но понимал: стоит сосредоточиться на мысли о том, что ты пленен и обездвижен, как боль станет только сильнее.

Он поднял голову. В комнате было теперь темно, хотя в щели проникал лунный свет, и в его серебристо-сером мерцании комната сохраняла свою объемность.

Рядом с ним кто-то был.

Прямо перед ним стоял некто, прислонившись к стене. Человек в темной одежде, но при таком освещении – это все, что можно было о нем сказать. Он стоял молча.

Пленник в кресле почувствовал, как во рту вдруг пересохло. И задал самый главный вопрос:

– Чего ты от меня хочешь?

– Сегодня днем у тебя было много времени. И в моем вопросе к тебе всего два слова.

– Ты правда надеешься, что я назову тебе фамилии?

Второй человек вроде бы задумался над вопросом.

– Да, – сказал он, – думаю, назовешь.

– Ты ошибаешься.

– Что ж, посмотрим. Кстати, мне кажется, ты уже довольно давно ничего не ел. Кроме того, не пил уже восемнадцать часов. Жажда еще не мучает?

Человек в кресле неожиданно понял, как запеклось горло. Не просто пересохло во рту – от этой сухости можно было бы на время избавиться, проведя языком, – а сухо именно в горле и в голове, которая будто ссохлась.

– Нет, – произнес он все-таки.

– Все время повторяй себе это. Ну а если вдруг надоест, у тебя имеется другая тема для размышлений.

Человек в темной одежде оттолкнулся от стены и подошел к креслу. Сидящий в кресле понял, что Хантер держит что-то в руке.

Тот медленно поднял левую руку, и стало видно, что в пальцах у него – в пугающе сильных пальцах – был зажат шлакоблок, лежавший днем у стены. Он поднял кусок бетона на уровень груди, вытянул руку так, что блок повис над правой ногой человека в кресле, и затем отпустил его.

Пленник вскрикнул. Боль была настолько сильна, что он дернулся в кресле. Хантер неторопливо протянул руку, чтобы не дать креслу опрокинуться.

– Тише, – сказал он.

Человек в кресле его почти не слышал. Его зубы были стиснуты, глаза зажмурены. Он чувствовал, как кусок бетона сняли с его колена, слышал, как его отшвырнули обратно к стене. На ногу опустилось что-то другое, почти невесомое, и ему было плевать, что это. У мужчины было такое чувство, будто кто-то забивает ему в кость огромный ржавый гвоздь, все бьет и бьет, бьет и бьет.

Прошло минут десять, прежде чем он пришел в себя и открыл глаза. Хантера в комнате не было. Человек в кресле понятия не имел, как тот ушел. Так же, как не имел понятия, как будет игнорировать мысль о все усиливающейся жажде, не давая ей заслонить остальные мысли. Он понимал, что должен взглянуть на ногу, но отчего-то был уверен, что увиденное расстроит его еще больше.

Тем не менее он посмотрел, и то, что увидел, на какой-то миг вытеснило из его головы все мысли о жажде. Хантер бросил ему на колени пеньюар.

Человек в кресле узнал эту вещицу. Она принадлежала женщине по имени Линн Напьер, это с ней он провел позавчерашний вечер.

С нижнего этажа до него донесся голос.

– Кто еще? – спросил он.

Звук шагов постепенно затих, наступила тишина.

Глава 8

– Это от тебя?

– Что?

– Это. – Я развернулся к обеденному столу, за которым Стеф спешно поглощала завтрак, заодно впитывая местные новости, льющиеся из небольшого плоского телевизора, установленного в углу. Она наклонила голову, отчего еще не высохшие волосы упали на лицо. Развернув к себе книгу, которую я держал в руках, Стеф фыркнула.

– Нет, категоричное и бесповоротное, – засмеялась она. – Еще чего не хватало!

Я снова поглядел на книгу. Вернувшись с тренировки, я обнаружил ее перед нашей входной дверью, завернутую в гофрированную бумагу. Книга была большая, тяжелая и в магазине стоила не меньше восьмидесяти долларов. Она была выпущена одним европейским издательством, которое, как я знал, специализируется на роскошных подарочных томах, и представляла собой ретроспективу работ фотографа, о котором я никогда не слышал.

Я быстро пролистал страницы и убедился, что, как и обещала обложка, означенный фотограф посвятил всего себя воспеванию непреходящей красоты женских форм, при этом фетишистски заостряя внимание на облачающей их повседневной одежде. Безупречно аккуратная стюардесса в самолете, склонившаяся над тележкой с обедом, – юбка поползла вверх, и под ней видно залатанное, дешевое белье. Секретарша, старательно печатающая на старинном «Ундервуде» и не подозревающая о том, насколько близко подкрался к ней ее начальник, – показанный только от пояса и ниже, с явственно обозначенной выпуклостью в штанах. Докторша, проплывающая среди ночи по освещенной дежурной лампой палате, где пациенты спят в своих постелях, а она, в одних только туфлях на шпильке, чулках и со стетоскопом, меланхолично взирает на зажатый в руке планшет.

– Точно?

– Точно, – сказала Стеф.

– Может, этот парень хочет устроить здесь свою стойку или что-нибудь в этом роде?

– Выставку, а не стойку, милый, – проговорила Стеф, пережевывая мюсли, изготовленные по новейшим технологиям. – Не может быть. Сарасота проделала большой путь, но здесь все-таки не Нью-Йорк. И даже не Талахасси. Художественное порно – явно не то, что местные жители с готовностью выставят на всеобщее обозрение.

Я хмуро взглянул на уведомление о доставке от Амазона.

– Н-да, очень странно.

– Может, подарок от фирмы?

– Нет. Это было куплено с моего номера клиента.

– Милый, – проговорила Стеф, – ничего страшного.

– В каком смысле?

– Я вовсе не возражаю, заказал, и ладно.

Я уставился на нее.

– Зачем бы я стал распаковывать посылку при тебе, если бы мне было что скрывать?

Та пожала плечами.

– Ты просто смотрел сайт, увидел книгу и нечаянно нажал «Купить сейчас» вместо «Добавить в корзину». Забыл об этом, а потом – бац, и книга здесь. А ты еще и распаковал ее перед носом у жены. Ой! Подумаешь, какая ерунда.

Я проговорил медленно:

– Я не заказывал этой книги.

– Так отошли обратно, – посоветовала Стефани, забирая ключи от машины. – Милый, мне пора. Сегодня весь день готовимся к конференции с Максвинн Сондерс.

– Стеф, послушай. Я не покупал книгу.

– Я тебе верю, – сказала она, подмигнув, а потом убежала.

Второе, что я сделал, придя на работу, – отправил электронное письмо на Amazon с вопросом, как вернуть книгу, присланную мне по ошибке. Я уже изучил уведомление о посылке, полученное накануне. Даже если бы я сразу обратил на него внимание, это ничего не изменило бы – книга тогда уже была в пути. Но больше всего меня задела реакция Стефани. Нельзя сказать, что в книге откровенная порнография. За пару секунд поиска в Интернете на мой экран посыплются такие картинки, что Хенрик Майерсон, автор портретов из книги, которая сейчас валяется у меня в багажнике, спадет с лица. Но дело-то не в этом. Дело в том, что появление этой книги выставило меня человеком такого сорта, который хочет владеть подобными вещами. Я посвятил много времени и приложил немало усилий, создавая из своего имени торговую марку. Я не потерплю, чтобы случайная дезинформация замарала чистые воды.

Это первое. Есть и второе, и оно гораздо шире. Я вырос в Пенсильвании. Сестра моей матери жила в Южной Каролине, и время от времени мы всем семейством отправлялись к ней погостить недельку. Тетя Линн была из одумавшихся хиппи, но она просто помешалась на выращивании собственных овощей. В числе прочего у нее имелось несколько весьма впечатляющих грядок с перцем чили, который рос на заднем дворе у забора. Его плоды чили очаровывали меня. В спелом чили есть что-то такое манящее, притягивающее взгляд, он прямо-таки кричит «Съешь меня» человеку неискушенному. Родители строго-настрого наказали мне этого не делать, а я, в общем и целом, был послушным ребенком.

И вот представьте их удивление, когда однажды днем они вышли во двор и обнаружили своего восьмилетнего отпрыска, который еще недавно мирно играл, скрючившимся от боли, неспособным даже войти в дом, явно из-за того, что съел один из перцев. Они утешали и подбадривали меня, кормили мороженым, чтобы успокоить жжение, все это время неустанно повторяя, что «они же мне говорили». Я сказал, что не ел чили, и они не стали заострять на этом внимание, но улыбались, думая, что я не замечаю. А дело было в том, что…

Не ел я проклятого чили!

Все, что я сделал, – это не было четко и ясно запрещено, а детям нужны четкие указания, потому что им трудно переходить от частного к общему, – протянул руку и потрогал один из налитых, ярко-красных перчиков. Меня восхитило, какой он твердый, мощный и плотный, после чего я повернулся спиной к запретному плоду и занялся чем-то другим. И по-видимому, случайно коснулся теми же пальцами рта, размазав чертов перец по коже, которой до сих пор и американская горчица кажется невероятно жгучей.

Боль постепенно утихла. Однако не угасало ощущение несправедливости, допущенной теми, кто был так добр, что простил даже несовершенный грех. И когда Стеф этим утром пожала плечами, глядя на книгу, я почувствовал то же самое, и хуже всего то, что исправить ничего нельзя. Я могу прийти вечером домой, сжимая в руке доказательства, что отправил книгу обратно, но Стеф все равно решит, что я продолжаю делать вид, будто вообще не заказывал никакой книги. Даже если она в конце концов поверит мне, тот миг, когда не верила, все равно останется в памяти навсегда.

Пока я клокотал от негодования, раздался «дзынь», означающий, что мне пришло новое письмо. С Amazon, из отдела по работе с клиентами, в котором объяснялось, как вернуть книгу, если вы заказали ее по ошибке.

Внезапно я снова вскипел. Я не заказывал ничего по ошибке! Это их компьютер спятил. Я знал, что полученное мною только что письмо тоже послано роботом, отчего все лишь усугублялось: компьютер объясняет человеку, как ему исправить ошибку, сделанную другим компьютером. Из меня сделали статиста на каком-то смехотворном представлении, родившемся из компьютерного глюка, хотя я вовсе не просил об участии.

Я нацарапал и положил на стол Каррен записку – сообщая, что отправился на встречу с клиентом, а заодно демонстрируя, что приступил к работе раньше ее, – и вышел, чтобы поехать на почту в торговом центре «Океанский вид».

Отправив посылку обратно, я почувствовал себя лучше. Я взял тайм-аут на двадцать минут, который провел с чашкой ледяного американо, проделывая упражнения по выработке позитивного взгляда на мир. Я довольно быстро вывел, что по-настоящему меня напугало ощущение потери контроля над происходящим. Но вот я восстановил его, и дело в шляпе. Когда с кофе было покончено, я снова обрел уверенность в себе, причем настолько, что даже послал Стеф эсэмэску, повторяя, что не заказывал книгу, но если та натолкнула ее на какие-нибудь мысли, то я весь внимание и вечером полностью в ее распоряжении.

Через две минуты пришел ответ; она писала, что примет к сведению мое предложение, к чему был добавлен подмигивающий смайлик и поцелуй.

Дело сделано. Стеф может думать что угодно по поводу этой книги. Если в итоге все обернулось в мою пользу, мне-то о чем беспокоиться?

Возвращаясь через стоянку к машине, я заметил франтовато одетого мужчину, который прогуливался вдоль аптечной витрины. Он разговаривал по сотовому телефону. Я замедлил шаг, дав ему возможность завершить разговор, а затем шагнул в сторону, чтобы оказаться в поле его зрения.

– Доброе утро, мистер Грант.

Питер Грант, владелец и генеральный директор «Недвижимости на побережье», нахмурился.

– У нас здесь на сегодня не назначено никаких собраний?

– Нет, – успокоил я, импровизируя на ходу. – Просто я встречался с потенциальным клиентом. А теперь еду обратно в контору.

Грант кивнул, явно довольный, что все загадки разрешились. Он был одет в неброский, но чудовищно дорогой костюм, а его седые волосы казались сотканными из тончайших нитей. Но выглядел он каким-то рассеянным, когда медленно убирал телефон в карман.

– Э… как там у нас идут дела, Билл? Я, разумеется, вижу цифры, однако нам с вами уже давно не выпадала возможность просто поговорить. Слишком давно.

Сомневаюсь, что Грант очень уж жаждет «просто поговорить» со мной.

– Да, пожалуй, – согласился я. – Но мы над этим работаем. Держим ушки на макушке, стараемся осчастливить клиентов. Когда они на нашей стороне, все ладится.

– Совершенно верно, – сказал он и на мгновенье посмотрел мне прямо в глаза, то есть так мне показалось в том освещении. – Весьма положительный настрой. Идет на пользу делу.

– Это всего лишь способ завоевать мир, сэр.

– Именно так. Э, ладно, не буду вас задерживать, Билл. Продолжайте работать. И всего хорошего.

– Было приятно с вами поговорить, сэр.

– Мне тоже, Билл, – отозвался он, снова отворачиваясь к витрине. – Мне тоже.

Забираясь в машину, я чувствовал себя гораздо бодрее. Подстегнутый неожиданной встречей с Грантом, я внезапно задался вопросом, а не была ли моя термоядерная реакция на появление книги с фотографиями на самом деле вызвана тревогой из-за того, что случилось вчера вечером. Я выехал на шоссе, все еще сомневаясь, затем повернул направо, вместо того чтобы ехать налево, и направился к дому Дэвида Уорнера.

Его не было дома, а когда я позвонил Мелании, то наткнулся на голосовую почту. Я не стал оставлять сообщения. Вместо этого взял свою визитку и засунул в щель в коробке домофона, прежде нацарапав на обратной стороне: «Позвоните, когда будете готовы к деловому разговору».

И, чувствуя себя лучше на все двести процентов, поехал обратно в «Океанские волны».

Выходя из машины, я заметил редчайший экземпляр курортной фауны – Мари Томпсон. Она беседовала с Большим Уолтером, облаченная в безукоризненно белый брючный костюм – идеальный наряд, призванный наглядно проиллюстрировать максиму: нельзя быть слишком богатым или слишком худым. Как и в большинстве случаев, когда я встречал Мари, она задавала кому-нибудь очередную головомойку. Ходили слухи, что Мари принадлежит к числу потомственной денежной аристократии Сарасоты. Из языка ее тела, развернутого к Уолтеру, самому черному из всех известных мне черных парней, явствовало, что она еще не знакома с современными правилами общения с цветным населением.

Ткнув в его сторону пальцем в последний раз, чтобы подчеркнуть всю серьезность своих угроз, она развернулась на каблуках и зашагала к главному зданию. Уолтер поглядел ей вслед, затем обернулся ко мне. Я пожал плечами. Тот пожал плечами в ответ, отчего я почувствовал себя просто отлично.

Протянув руку к ручке двери нашей конторы, я услышал, как внутри кто-то заливается смехом. Я сразу догадался, кто это. У Джанин весьма специфический смех – гоготанье девочки-простушки, пронзительное, захлебывающееся и очень странное. Смех такого рода взрослые обычно хвалят, когда не в силах похвалить внешность девочки, вынуждая бедняжку и во взрослой жизни издавать этот, по правде говоря, весьма раздражающий звук.

И точно, когда я вошел в контору, Джанин сидела за своим столом, прикрывая рот рукой и глупо хохоча над чем-то у нее на экране. Вдохновленный своими недавними успехами, я решил быть любезным.

– Что случилось? – спросил я.

Она захихикала, будто нас объединяла какая-то тайна, и сказала:

– Немного неприлично. Но мне понравилось.

– Что понравилось?

– Ну, ты понимаешь. Ты же сам прислал.

Я наклонился, глядя через ее плечо. На ее компьютере было открыто электронное письмо от меня, с анекдотом. Умеренно смешным анекдотом, в том случае, если не обращать внимания на его неприличность и явно расистский подтекст.

Но главное было то, что я его не посылал.

Ни Джанин, ни всем остальным из адресной книги.