Текст книги "Афины: история города"

Автор книги: Майкл Ллевелин Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Шатобриан и Байрон

Кроме Стюарта и Реветта, чьи путевые наблюдения оказали огромное влияние на человеческие умы, среди посетивших османские Афины были Шатобриан и Байрон. Описание Афин, вышедшее из-под их пера, позволило европейскому читателю составить гораздо более полное представление об этом городе, пробудило политический интерес к положению Греции и судьбе ее культурного наследия.

Шатобриан прибыл в Грецию в 1806 году. К Афинам он подъехал по Элевсинской дороге. Для нас он оставил описание перспективы города, открывающейся по мере того, как путешественник продвигается по долине между холмами возле Дафни:

Первое, что поразило взгляд, – это цитадель, озаренная лучами восходящего солнца. Акрополь открылся по другую сторону долины, справа, на фоне горы Гиметт, и казалось, что он ее подпирает. Крепость являла взору нагромождение капителей Пропилеи, колонн Парфенона и Эрехтейона, стен с амбразурами, заставленных пушками, готических христианских развалин и мусульманских лачуг…

У подножья Акрополя раскинулись Афины: их плоские крыши, перемежающиеся минаретами, кипарисы, развалины, отдельно стоящие колонны, плоские крыши мечетей – в солнечных лучах все это производило приятное впечатление. Но если бы кто-нибудь и распознал в этих руинах Афины, то понял бы и по общему виду городской архитектуры, и по состоянию памятников, что в этом городе больше не живут наследники славы Марафона.

Мы шли к этому городку, численность населения которого не дотягивала даже до парижского предместья, но слава которого равнялась славе всей Римской империи.

С такими возвышенными мыслями (потому что он всегда хорошо просчитывал эффект, произведенный на читателя) Шатобриан проследовал через долину и оливковую рощу к Афинам. Здесь его принял и проинструктировал мсье Фовель, французский консул, которого буквально каждый путешественник того времени упоминал в своих путевых записках как коллекционера древностей и гида для других коллекционеров. Шатобриан пишет, что, когда они гуляли по базару, «каждый встречный приветствовал Фовеля и каждый интересовался, кто я таков».

Хотя часть сведений для заметок получена Шатобрианом из вторых рук или выдумана, я думаю, по отношению к рассказам об Афинах это не так. Они превосходны. Он отмстил, что первое, что удивляет посетителя, – это чудесный цвет афинских памятников, цвет спелых колосьев или осенних листьев, который ясное небо и яркое солнце Греции придают паросскому и пентеликонскому мрамору, в противовес черным и зеленоватым тонам на пропитанных дождями и дымом зданиях севера Европы. Затем Шатобриан упоминает о гармонии и простоте пропорций, дает верную оценку размеров памятников и сообщает об их использовании.

Чтобы описать вид, открывающийся с Акрополя, Шатобриан взобрался на минарет мечети, построенной в Парфеноне, и сел на поломанной части фриза.

Теперь можете вообразить все это пространство, местами голое или покрытое пожелтевшим вереском, местами занятое рощами оливковых деревьев, квадратами ячменных полей и рядами виноградников. Вот видны стволы колонн, фрагменты руин, древних и современных, торчащих посреди участков возделанной земли, добела высохшие стены и заборы поперек полей. Представьте албанских женщин, бредущих через эти поля к колодцам, чтобы набрать воды или постирать одежду туркам; уходящих и возвращающихся в город крестьян с осликами на поводу или поклажей продуктов на собственной спине. И все эти горы с красивыми названиями, острова и не менее знаменитые моря залиты ярким светом. С Акрополя мне видно, как солнце поднимается между двумя вершинами Гиметта. В небе парят вороны, которые гнездятся вокруг цитадели, но над ней никогда не летают. Их блестящие черные крылья отливают матово-розовым в первых солнечных лучах. Столбы голубоватого дымка поднимаются из тени, лежащей на склонах Гиметта, отмечая места, где стоят пасеки. Афины, Акрополь и руины Парфенона окрашиваются в нежный тон цветков персика. Скульптуры Фидия, подсвеченные сбоку золотым лучом, оживают, будто мрамор приходит в движение, когда фигуры рельефов отбрасывают тени. Море и Пирей вдалеке купаются в белом свете, а цитадель Коринфа, отражая сияние нового дня, светится на западе горизонта, как огненная скала с пурпурными тенями.

Этот замечательный вид, конечно, наводил на мысли о существующей пропасти между униженным рабским положением нынешних греков и величием древности. Шатобриану оставалось утешаться тем, что все преходяще. Так же и он, подобно древним грекам, населявшим эту цитадель, уйдет в небытие в свое время. Эти мрачные мысли не помешали ему унести с Парфенона кусок мрамора. Впоследствии он так поступал с каждым памятником, который удавалось посетить.

Через три года за Шатобрианом последовал Байрон, еще никому не известный молодой человек, ищущий свободы и любовных приключений. Он приехал со своим другом Джоном Кэмом Хобхаузом, имевшим об Афинах последних лет турецкой оккупации вполне сложившееся мнение. Для Хобхауза было привычным делом обойти вокруг стен города Хаджи Али Хасеки и подсчитать, что на это требуется 47 минут. В современном Псирри на улице Феклы можно найти место, где ранее располагался дом вдовы британского консула Феодоры Макри. Там в 1809 году впервые остановились Байрон и Хобхауз. Дом легко было узнать по флагштоку, на котором развевался британский флаг. Во дворе росло с полдюжины лимонных деревьев, с которых собирали плоды. Здесь Байрон флиртовал с тремя несовершеннолетними дочерьми, старшая из которых, Тереза, стала Афинянкой в его стихотворении:

 
Афинянка! возврати
Другу сердце и покой
Иль оставь навек с собой[17]17
  Перевод Л. Мея.


[Закрыть].
 

Романтика тускнеет, когда сталкивается с реальностью, а из достоверных источников известно, что мать Терезы пыталась подсунуть ее Байрону. Пройдут годы, и Тереза станет афинской достопримечательностью. Не один побывавший в Греции европеец рассказывал, как был ей представлен, к тому времени солидной женщине, уже ничем не напоминающей Афинянку.

В первый свой приезд Байрон не задержался надолго. Он поехал исследовать Пелопоннес, посетил Смирну и Троаду, переплыл Геллеспонт, подражая Леандру, известному атлетическими подвигами. Вернувшись в Афины, Хобхауз уехал домой, а Байрон поселился в капуцинском монастыре, в Плаке. Это было излюбленное место остановки путешественников в городе, в котором не было гостиниц. Католические миссионеры радовались обществу и, конечно, дополнительному доходу. Здесь Байрон провел зиму в компании «многих англичан» за «балами и всяческими дурачествами с афинскими женщинами». Ему нравилось, как он писал Хобхаузу, жить в монастыре, здесь как нельзя лучше – очень удобно и ни в коей мере не одиноко. «У нас с утра до ночи сплошной разгул… Интриги цветут пышным цветом: пожилая женщина, мать Терезы, оказалась настолько глупа, что решила, будто я хочу жениться на ее дочери. У меня есть развлечения и получше». Каждый день Байрон скакал к Пирею, чтобы час проплавать в море.

Кроме развлечений в монастыре, Байрон занимался самообразованием и наблюдал за афинским обществом. Своей матери он писал 14 января 1811 года: «Здесь я встречаю и общаюсь с французами, итальянцами, немцами, датчанами, греками, турками, американцами и так далее. Не забывая своих корней, я могу судить об обычаях других стран. Там, где я вижу превосходство Англии (насчет которого во многих вопросах мы заблуждаемся), я доволен, там, где обнаруживаются ее недостатки, я просвещаюсь».

Байрон обобщил свои впечатления об Афинах в заметках о положении дел в Греции, которые написал в начале 1811 года и использовал во второй песне поэмы «Паломничество Чайльд-Гарольда», в одночасье сделавшей его знаменитым. Древними памятниками он не особенно интересовался (хотя разграбление, произведенное Элгином, вызвало у него отвращение). Яркие впечатления от Греции, ее климата, народного характера, политики и древностей Байрон выразил так:

Оставим магию имен и прочие ассоциации, перечислять которые здесь было бы скучно и бессмысленно, расположение Афин многое расскажет тому, чьи глаза открыты для созерцания природы и искусства. Климат, во всяком случае, мне показался вечной весной. За восемь месяцев не было дня, чтобы я не провел нескольких часов верхом; дожди крайне редки, снега на равнине не бывает, а облачный день – большая редкость… Афины, говорит знаменитый топограф, пока что самый изысканный город в Греции. Может это и верно в отношении Греции, но не в отношении греков. Иоаннина в Эпире известна тем, что ее жители превосходят прочих в воспитании, обходительности, образованности и речи. Афиняне отличаются своей хитростью, и в низших сословиях не зря ходит поговорка, уравнивающая их с евреями из Салоник и турками из Негропонта.

Одна из городских зарисовок, оставленных Байроном, описывает маленькое, пребывающее в постоянных дебатах общество самоуверенных иностранцев, пренебрежительно отзывающихся о греках. «Среди различных иностранцев, осевших в Афинах, будь то французы, итальянцы, немцы или граждане Рагузы, не существовало разницы во мнениях относительно греческого характера, хотя по любому другому вопросу тут же возникали язвительные споры». Артистичный и цивилизованный Фовель, проживший в Афинах тридцать лет, заявлял, что греки не заслуживают освобождения, и обосновывал это их «национальной и личной развращенностью». Французский купец заявлял, что они такой же сброд, какими были во времена Фемистокла. Байрон возражал против подобных оценок, доказывая, что «вина» греков обусловлена их положением и независимость вылечит их.

«Они неблагодарны! Чудовищно, отвратительно неблагодарны!» Но во имя Немезиды, за что они должны быть благодарны? Где хоть один человек, который заботится о греках ради самих греков? Им следует благодарить турок за рабство, франков за нарушенные обещания и лживые советы. Они должны благодарить художника, который запечатлевает их руины, и антиквара, который их вывозит, путешественника, янычары которого их бьют, и писаку, оскорбляющего их в своих дневниках! Вот список их обязанностей перед иностранцами.

Через несколько недель в записи, помеченной: «Францисканский монастырь, 23 января 1811 года», Байрон идет в своих рассуждениях еще дальше:

Рассуждать, как греки, о восстановлении их изначального превосходства смешно… Но уже не видно особых препятствий, кроме апатии иностранцев, чтобы они получили подходящий зависимый статус или даже вовсе стали свободным государством с хорошей гарантией собственной независимости. Однако придется оговориться, что, если это мнение высказать вслух, найдется немало хорошо информированных людей, которые усомнятся в его практичности.

Свободное государство – именно в это превратилась Греция в ходе войны за независимость. Но Байрону не суждено было этого увидеть. Поэт навсегда покинул Афины в мае 1811 года. Его возвращение в Грецию через Кефалонию в 1823-м закончилось в Миссолонги в апреле 1824 года смертью от лихорадки, личные доктора Байрона убили его, постоянно, почти до самой смерти пуская ему кровь. В Афинах в честь Байрона назвали улицу в Плаке, захудалый приход у подножия Гиметта и футбольную команду. Еще в Афинском университете раньше была ставка Байроновского профессора английского языка.

Греки против турок

Когда Байрон умирал в Миссолонги от лихорадки, Афины стали одним из главных очагов войны между греками и турками. Вскоре после начала войны в марте 1821 года греческие повстанцы осадили Акрополь, но осада была снята в июле турецким командиром Омером Врионисом, люди которого нанесли грекам жестокое поражение, оттеснив их на равнину во время вылазки или «греческой охоты». После того, как в ноябре Омер отступил, попытки греков взять Акрополь успехом не увенчались. Укрепления доказали свою мощь. Греки пытались брать цитадель штурмом с юго-западной стороны, подводили мины, проводили артиллерийские обстрелы. Наконец голод и недостаток воды в июне 1822 года заставили турок сдаться, и то лишь после того, как грекам удалось испортить воду в колодце в южной части Акрополя.

После сдачи турецкого гарнизона на почетных условиях половину пленных турок перебили. В той жестокой войне подобный случай был не последним. Уцелевших эвакуировали на иностранных транспортных судах. Взятием Акрополя руководил отставной капитан Одиссей Андруцос, командующий греческими силами в Восточном Румели. Но потом было доказано его сотрудничество с турками, и капитан оказался заточенным в Франкской башне, где провел в цепях несколько месяцев, а затем был убит – его сбросили с башни на бастион Бескрылой Ники. Его историю рассказал Дэвид Брюэр в книге о войне за независимость «Пламя свободы» (2001). Так закончилась история об Одиссее.

В 1826 году Миссолонги взяли турки. К этому времени греки закрепились на Пелопоннесе и в Афинах. В июне 1826 года турецкие силы под командованием Рашид-паши заняли кварталы Патиссии и снова вошли на Акрополь. Макрияннис был в греческом гарнизоне и сыграл важную роль в обороне. В своих мемуарах он описывает эти события. Один из самых ярких сюжетов – его ссора и последующее примирение с Гуросом, командиром гарнизона, а затем смерть Гуроса. По мнению автора, причиной ссоры была песня, которую он как-то вечером слишком громко пел, и из-за этого Гурос стал ругаться.

Попытки греков отбить Акрополь были ярким примером стратегических ошибок и недоразумений, вызванных несогласованностью действий греческих командиров и командования: Кохрана и Черча, Гордона и Карескакиса. Кульминация настала 6 мая 1827 года, когда греки шли в атаку через равнину от самого Фалерона. Во время контратаки Рашид перебил полторы из двух с половиной тысяч человек. Тогда греки, в свою очередь, решили договориться о почетной капитуляции. 5 июня 1827 года греческий гарнизон отступил от Акрополя. Так греки воевали за свою независимость, и афинский Акрополь стал последним пятачком греческой земли, оккупированной турками.

События войны подтвердили и символическое значение Афин, и стратегическое значение Акрополя. Макрияннис писал, что у того, кто удерживал Франкскую башню и склады, в руках была вся цитадель. А еще события, произошедшие в Афинах, ярко иллюстрировали жестокость этой войны. Для раненых почти не было надежды: «вши оспаривали власть у червей». Жертвам отрезали головы и выставляли как доказательство их гибели. Это была борьба не на жизнь, а на смерть, даже Макрияннис, хорошо понимавший значение памятников для греческого народа, был готов взорвать себя, турок и Парфенон вдребезги, если это был единственный способ избежать позорного поражения.

Таким образом, перед греками встал выбор, предполагавший два варианта развития событий. Выбравшие первый настаивали, что Афины должны стать столицей и стратегическим центром нового государства. Предпочитавшие второй вариант возражали, аргументируя тем, что вряд ли афинские древности перенесут новые штурмы и приступы, а если сделать Афины столицей, то вполне можно ожидать новой осады города.

Глава девятая.
Возрождение Афин

Сюда переехал двор, эта страна прекрасна, климат превосходен, правительство назначено, пароходы ходят, весь мир едет сюда, и многое еще здесь предстоит сделать.

Дж. Л. Стивенс. Происшествия по пути в Российскую и Турецкую империи (1839)

Я раздобыл карту, на которой были отмечены скверы, фонтаны, театры, общественные сады и площадь Оттона. Но существовали они лишь на бумаге, жалким развалинам похвалиться было нечем.

У. М. Теккерей. Путешествие от Корнхилла до Большого Каира (1845)

В османские времена храм Гефеста в западной части Агоры был переоборудован в часовню Святого Георгия. Здесь похоронены иностранцы – протестанты, которым не посчастливилось умереть в Афинах. Именно здесь 13 декабря 1834 года афинская аристократия официально приветствовала нового короля – Оттона Баварского. Он прибыл в сопровождении своих советников, чтобы принять во владение Афины и сделать их столицей нового, независимого Греческого Королевства.

Афины с трудом подходили под определение города, скорее, это был глухой провинциальный городок, растянувшийся на склоне к северу от Акрополя. Город все еще был окружен стеной, построенной в 1780-х годах правителем-тираном Хаджи Али Хасекисом. За годы войны Афины дважды переходили из рук в руки, выдерживали осаду. Те дома, что не растащили на камень, были разрушены в ходе артиллерийских обстрелов и пожаров. Оливковые рощи, занимавшие большой участок между Афинами и морем, в 1830-х годах были уничтожены пожарами.

Когда в ноябре 1830 года в Афины приехал Бенджамин Дизраэли, он не нашел ни одного дома с целой крышей. В окнах не было стекол. Археолог Людвиг Росс, приехав в Афины в 1832 году, увидел, что гавань Пирея пустует. Только дюжина деревянных турецких домиков да греческие погонщики мулов были признаками какой-то жизни. Домов в привычном смысле не было вообще. (Девять лет спустя Ганс Христиан Андерсен насчитал здесь 120 домов.) В качестве транспорта по накатанной колее между Афинами и Пиреем ходили двуколки. Первая четырехколесная повозка появилась в 1834 году. Французский поэт Альфонс Ламартин, подобно Шатобриану не склонный к пустым сентиментальностям, нарисовал мрачную картину «унылой, печальной, черной, иссохшей, заброшенной» земли Аттики, с безнадежностью говорящей художнику и поэту: «С'est fini»[18]18
  Все кончено (фр.).


[Закрыть]. Это было в 1832 году.

Примерно в то же время путешественник Кристофер Вордсворт, племянник поэта, будущий епископ Линкольнский и директор школы в Харроу, в своей книге 1837 года «Афины и Аттика. Записки о моей жизни в сердце Греции» подтверждает картину запустения:

Сейчас город Афины лежит в развалинах. Улицы почти пусты, все дома в округе лишены крыш. От церквей остались одни стены, кучи камней и известки. Службы проходят только в одной церкви. Несколько новых деревянных домов, одна-две более или менее крепкие постройки и два ряда дощатых сараев, образующих базар, – вот и все здания, какими могут похвалиться сегодняшние Афины. Все-таки очень медленно оправляются они от последствий последней войны.

Среди этого запустения величие уцелевших древних зданий выглядит еще более удивительно, а их спасение кажется еще чудеснее. Едва ли в Афинах отыщется такое совершенное здание, как храм Тесея (теперь известный как храм Гефеста). Среди тех строений, что уже давно стали руинами, разрушений меньше.

Несмотря на запустение, практичные греки уже начали заново заселять Афины. Вордсворт замечает, что во всей Греции это самое безопасное место. Чего нельзя сказать про Аттику, где знаменитый Капитан Вассос со своими разбойниками запросто избавлял путешественников и крестьян от денег и ценностей. С 1830 года стали возвращаться беженцы с Эгины и заново отстраивать свои дома. Пришла уверенность, что именно Афины, а не Коринф и не какой-либо другой город станут столицей нового государства.

Фактически же Афины тогда были все еще оккупированы турками, хотя освобожденная территория тянулась к югу от Фермопил. Центром города был базар, турецкий рынок. Вордсворт писал:

Базар, афинский рынок, представляет собой длинную улицу, единственную сохранившую хоть какое-то значение. Тротуаров на ней нет, посередине – промоина, по которой в холодную погоду обильно течет вода. Дома обычно соединяются между собой посредством досок и штукатурки. Оглядев улицу, вы найдете все товары, которыми теперь богат афинский рынок. Бочонки с черной икрой, карманные зеркальца в красных картонных футлярах, лук, табак, сложенный коричневыми кучками, черные оливки, фиги, нанизанные на пруток, рис, курительные трубки с янтарными мундштуками и коричневыми глиняными чашечками, искусно украшенные трости, пистолеты, отделанные серебром, кинжалы, ремни, жилеты с вышивкой… Здесь нет ни книг, ни ламп, ни окон, ни экипажей, ни газет, ни почты. О письмах, которые несколько дней идут сюда из Навплиона, сообщается при всех громкими криками на улице. Если адресат не отзывается, их предают огню.

Описание Вордсворта вполне подходит для какого-нибудь сегодняшнего провинциального рынка, такого как Хания, Арта или Иоаннина, в то время как современный овощной рынок на улице Пирей сейчас выглядит совершенно по-другому, хотя столь же экзотичен и изобилен товарами.

Вордсворт замечает, что его первый приезд в Афины в 1832 году совпал с концом эпохи, и выражает по этому поводу легкую грусть:

На рыночном помосте все еще высится муэдзин, призывая мусульман к молитве в положенный час. В воротах Акрополя еще дремлют несколько турок или дымят своими трубками, облокотившись на пушку, которых немало появилось здесь с тех времен, когда на стенах шли бои. Афинский крестьянин, ведя своего нагруженного мула с Гиметта в город через восточные ворота, еще бросает малую часть тимьяна и хвороста, которыми нагружен его мул, мусульманину, стерегущему ворота, как плату за вход в город. А несколько дней тому назад пушка на Акрополе стреляла, возвещая окончание турецкого рамазана – последнего праздновавшегося в Афинах.

Призванный греками король прибыл, чтобы принять власть над Афинами. 1 апреля 1833 года отряд из 300 баварских солдат вошел в город, а 12 апреля, в страстную пятницу, турецкий гарнизон ушел из Акрополя, уступив место баварцам, которые дали в Парфеноне обед последнему турецкому губернатору. Священная скала была освобождена.

Среди иностранцев, которые уже жили в Афинах, были Джордж Финлей, купивший в 1828 году в городе дом, два американских миссионера, Кинг и Хилл, Вордсворт, Людвиг Росс, архитектор Шауберт и несколько других путешественников и художников. Гостиница была всего одна, основанная итальянцем, поклонником Эллады, и его женой из Австрии, причем оба они были одноглазыми. Жизнь протекала беззаботно, греки, турки и иностранцы после войны жили в согласии. Греческие старейшины образовывали местное правительство. Епископ Греческий делал все, чтобы унять враждебные настроения.