Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Майкл Корда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

– Девушка мне кого-то напоминает, – сказала она. – Но никак не могу уловить, кого. Ну, неважно. Старею. Уже состарилась. Так же как Кортланд, кстати. Скажи Букеру, чтобы разузнал все, что сможет. Только осторожно. Он справится, по-твоему?

– Мне так кажется, – ответил Роберт без энтузиазма.

– Он тебе никогда не нравился, потому что влюблен в Сесилию. Я бы не сочла его наилучшей партией, ты это знаешь, но она могла выбрать и похуже.

– Не согласен.

– Она не может до конца жизни сидеть в старых девах только для того, чтобы угодить тебе, Роберт. Ты всегда был самым эгоистичным из моих внуков. И самым своевольным. Скажи ему, чтобы разузнал все, что может.

– Я позабочусь об этом.

Она пристально посмотрела на него.

– Держись в стороне, Роберт. Пусть Букер справляется сам.

– У меня есть друзья, которые могут раскопать нужные факты быстрее, чем Букер. И это вполне просто сделать… ну, неважно, как. Лучше не знать, как делаются такие вещи.

– Это, разумеется, точка зрения твоего отца. Если помнишь, он считал, что она стоила ему президентства.

Роберт прикусил язык. Бабушка, в своей обычной изощренной манере, коснулась нерва, все еще обнаженного с тех пор, как больше десяти лет назад, во время избирательной компании отца, он попал в заголовки газет, гласивших, что он насажал «жучков» в номерах делегатов Никсона на конференции в Майами. Мало кто считал, что скандал в национальной прессе из-за преступных действий Роберта был единственной причиной, по которой отец проиграл уже при первой баллотировке, но, конечно, добра ему это не принесло.

– Если тебе угодно, – произнес он.

– Я знаю, что говорю, Роберт. Не вздумай, что сможешь одурачить меня, как дурачил отца. – Она с трудом встала. Мгновение он был почти готов броситься ей на помощь. Что же его остановило – уважение к ее гордости, сознание, что она ненавидит слабость, и больше всего ненавидит ее в себе самой? Или он просто подумал – ну и черт с ней? Роберт не знал. Он никогда не мог разобраться в своих чувствах к бабушке, ни в детстве, ни, признал он, даже сейчас.

Она медленно подошла к двери, открыла ее, затем на миг задержалась, оглядев комнату.

– Были новости от Ванессы? – неожиданно спросила она.

– Телеграмма.

– Ей лучше бы вернуть драгоценности.

Роберт пожал плечами. Ни одна беседа с бабушкой не обходилась без упоминаний о драгоценностях, которые Элинор с большой неохотой презентовала жене внука.

Во время одной из поездок в Европу Кир Баннермэн умудрился приобрести замечательный бриллиантовый гарнитур – ожерелье, тиару, браслет и серьги, подаренные Наполеоном императрице Марии-Луизе к рождению сына, и вывезти их в Америку, несмотря на шум, поднятый французским правительством и парижской прессой и на какой-то срок отравивший франко-американские отношения.

Элинор годами не надевала эти бриллианты, и Роберт с огромным трудом убедил ее отдать их Ванессе. Всем было понятно – всем, кроме Ванессы, что драгоценности принадлежат семье, а не одному человеку, тем более Ванессе, но она забрала их во время развода, и теперь заявляла, что это подарок. Она увезла их во Францию, и посыпала солью рану, появляясь в них при каждом удобном случае, благо судебный процесс по их возвращению растянулся на годы.

Раздражение Роберта против Букера отчасти исходило из того, что Букер вел эту дорогостоящую тяжбу, которая, бессмысленно проковыляв через американские суды, ползла теперь еще медленнее через запутанную и непонятную юридическую систему Франции, с максимальной оглаской и без видимых результатов. Фотография Ванессы появилась в «Вог» всего лишь в прошлом месяце, во всем блеске бриллиантов на голове и грациозной шее, на Bal de petits lis blancs[10]10
  Бал маленьких белых лилий (фр.).


[Закрыть], и выглядела она, признавал Роберт, при всей своей ярости, еще восхитительнее, чем прежде.

– Мы вернем эти проклятые побрякушки, – сказал он мрачно, хотя, по правде, оптимизма не испытывал. Вернуть то, что когда-то попало Ванессе в руки, было нелегкой задачей, и дело осложнялось тем, что французское правительство придерживалось взгляда, что бриллианты никогда не должны были покидать Францию, а теперь они вернулись туда, где им и подобает находиться.

Элинор кивнула.

– Посмотрим. Я уже слышала об этом раньше. – Она помедлила на пороге. – Меня не утешает мысль, что ты однажды уже позволил победить себя красивой молодой женщине. – Она взглянула на него, как генерал, обозревающий солдата на параде и отнюдь не довольный увиденным. – Надеюсь, ты не позволишь, чтоб это повторилось снова. – Она вышла, тихо притворив за собой дверь.

Ей никогда не нужно хлопать дверью, думал Роберт, потянувшись к звонку, чтобы вызвать дворецкого, и, слава тебе Господи, наконец приказать принести еще виски.

А зачем ей хлопать дверью? Последнее слово всегда за ней.

– Спасибо вам, что согласились принять меня после такой короткой рекомендации, – сказала Алекса.

– Все друзья Пенелопы – мои друзья, мисс Уолден.

– Мы с Пенелопой не совсем друзья, мистер Стерн. Она – приятельница Саймона Вольфа.

– Как бы то ни было.

Пенелопа Мориц была привлекательной женщиной лет сорока с небольшим, появлявшейся время от времени на приемах Саймона и управлявшей когда-то его художественной галереей. Почти двадцать лет, с тех пор как получила степень в Барнарде, она была любовницей Авраама Линкольна Стерна и все еще жила надеждой, что когда-нибудь он бросит семью и женится на ней.

Ходили слухи, и Саймон божился, что это правда, будто Пенелопа обставила свою квартиру на Саттон Плейс в точности так, как у Стерна, чтоб он чувствовал себя в ней как дома, и расположена она была в двух шагах от городского дома Стерна, чтоб он мог заходить каждый вечер, когда гуляет с собакой.

Это была одна из типичных нью-йоркских «примочек», которые, как казалось Алексе, созданы скорее увеличивать в жизни каждого максимальный счет стрессов и напряжения, чем добавить сколько-нибудь счастья, но она подумала, что, возможно, благодаря этому Стерн проявит больше понимания к ее собственному двусмысленному положению.

Стерн был высоким, тощим, сутулым и даже действительно похожим на своего тезку, вплоть до больших ушей. Трудно было с первого взгляда понять, что в нем было такого, что заставило умную и привлекательную женщину отдаться ему в рабство на лучшую часть своей сознательной жизни, но Алекса научилась не спрашивать о подобных вещах. Они происходят, вот и все. Нечто похожее, в конце концов, случилось и с ней, когда она встретила Артура Баннермэна.

Во всяком случае, Стерн обладал неким мрачным, усталым обаянием и той напряженной энергичностью, которую многие женщины, не исключая Алексы, находят притягательной. Он был юристом из юристов, защитником на многих громких процессах и постоянно выступавшим перед Верховным Судом. Большинство дел, которые он вел, попадали в заголовки газет. Рутинную юридическую работу он оставлял младшим партнерам и занимался только теми клиентами, которые были ему интересны.

Его офис в Сигрэм Билдинг, выходящий на Парк авеню, был обставлен так, чтобы выглядеть настолько «традиционным», насколько возможно. Стены, обитые темным деревом, на которых располагались масляные портреты джентльменов восемнадцатого века, предположительно юристов, в напудренных париках, массивная мебель, огромные кожаные кресла и диваны, рабочий стол размером со сплющенный автомобиль. Стерн, как многие преуспевающие люди в Нью-Йорке, долгие годы лепил себя согласно выбранному им образу, – талантливый молодой человек, родом с Вашингтонских Высот, который ухитрился превратить себя в собственное представление об английском джентльмене. Его костюмы, рубашки, обувь заказывались в Лондоне, а офис декорирован так, как будто принадлежал его семье с позапрошлого века.

Алекса удивилась, как Пенелопа Мориц с ее умопомрачительной фигурой, страстью к украшениям от Дэвида Уэбба и роскошным туфлям, на которые она тратила сотни долларов, во все это вписывается. Но, значит, у Пенелопы были собственные фантазии, где ее жизненная роль соответствовала главной героине некоего великого произведения.

Стерн сложил длинные пальцы домиком и ободряюще взглянул на нее – скорее как семейный доктор, чем как влиятельный адвокат.

– Я знал Баннермэна, – сказал он. – По правде, я многое знаю об его семье. Не то чтоб мы были близки, сами понимаете. Мы встречались время от времени на обедах в Б‘най Брите[11]11
  Б‘най Брит («Сыны Завета») – влиятельная еврейская организация.


[Закрыть], на мемориальных обедах в честь Альфреда Смита[12]12
  Альфред Смит — бывший губернатор штата Нью-Йорк, ирландец по происхождению. В 1928 году кандидат в президенты от демократической партии США. Одной из причин его поражения являлась принадлежность к католицизму.


[Закрыть] и тому подобных. Как вам известно, когда он собирался выдвигаться в президенты, он считал, что обязан заполучить голоса избирателей-евреев. Но мне никогда не казалось, что это ему по сердцу. – Он сделал паузу. – Пожалуйста, поймите меня правильно. Мне он вполне нравился, несмотря на то что он упорно называл меня «Эби». Полагаю, он считал, что мне это приятно. Не знаю, почему. Я же никогда не называл его «Арти».

Она рассмеялась.

– Да, это бы ему совсем не понравилось, мистер Стерн.

– В любом случае, в нем было огромное достоинство. И больше честности, чем у других богатых людей. Он был бы очень плохим президентом. Ну, неважно. Чем могу быть вам полезен?

– По правде говоря, не знаю.

Стерн снял очки в роговой оправе и потер переносицу. Без очков он казался таким усталым и изможденным, что любой женщине захотелось бы его утешить, Возможно, это объясняло, как он умудрялся так долго держать в своих сетях Пенелопу Мориц.

– Позвольте заметить, дорогая моя, что если это случай палимонии[13]13
  Палимония – выплата гражданской жене или бывшей любовнице.


[Закрыть] – мерзкое слово, то я плохой советчик. Не хочу сказать, что вы не можете начать судиться, но это не мой вид тяжбы.

– И не мой тоже, У меня совсем другая проблема.

Он кивнул, готовясь терпеливо ее выслушать. С глубокими мешками под глазами, скорбными линиями вокруг рта, высоким морщинистым лбом он напоминал пожилого священника, ожидающего исповеди, настолько уже знакомого со всеми превратностями мирской жизни, что ничто больше не может ни потрясти, ни удивить его.

– Дело в том… что мы были женаты.

– Господи Боже! Женаты? С Артуром Баннермэном? – Стерн выглядел так, словно его ударило током. Он опять надел очки и посмотрел на нее с новым интересом. – Вы, конечно, шутите?

– Нет.

Он мгновение помолчал, затем покачал головой.

– Жизнь никогда не устает удивлять меня. Полагаю, в этом и состоит ее ценность. Позвольте мне сначала поздравить вас, поскольку уверен – никто еще не удосужился этого сделать. А затем принести соболезнования. Которых, я думаю, вы тоже не получали. Почему об этом не было в газетах?

– Артур хотел сохранить тайну.

– Ясно. От людей вообще? Или также от своих родных?

– И от тех, и от других.

– Вы расскажете мне о причинах… хотя, думаю, о некоторых я догадываюсь. Семья уже знает?

– Да. Я рассказала мистеру де Витту. Я позвонила ему после смерти Артура. Видите ли, я не знала, кому еще позвонить.

– Это был вполне разумный поступок. Хотел бы видеть его лицо, когда он услышал ваши слова. Должен признаться, что мы с де Виттом – не друзья. И что сказал де Витт?

– Он мне не поверил.

– Он – человек с ограниченным воображением. Если бы на него не работал Мартин Букер, он бы пропал. Де Витт рассказал новости семье?

– Да.

– Тогда почему никто об этом не знает? Об этом сообщили бы все газеты на первых полосах. Может быть, кроме «Таймс», но все остальные – точно.

– Он просил меня молчать о браке, мистер Стерн. Он сказал, что у меня возникнут осложнения с семьей Баннермэнов, если пресса раздует из этого скандал. И я сама хотела избежать шумихи в прессе.

– Честный ответ, но, по правде говоря, не думаю, что было умно так поступать. Смерть Баннермэна в любом случае вызвала шумиху в прессе. Вы точно также могли бы пройти через все это сразу. Как давно вы были женаты?

– Мы поженились за день до того, как он умер.

Он поднял брови.

– Что ж, брак есть брак. Двадцать четыре года или двадцать четыре часа – все равно, если соблюден закон. У вас есть свидетельство о браке?

– Нет. Думаю, оно было у Артура. У него не было возможности рассказать мне о своих планах, может, он просто не хотел, поэтому я не знаю, что делать.

– Значит, у вас мало шансов доказать, что вы вдова. Или, в худшем случае, помешать доказать обратное. Вы подписывали предварительное соглашение?

Она покачала головой.

Стерн уставился на нее.

– Вы с Артуром Баннермэном поженились без предварительного соглашения? Как пара тинэйджеров?

– Мне известно только, что я ничего не подписывала.

– Это очень странно. Я, как вам должно быть известно, вел развод Ванессы Баннермэн, и на меня произвело большое впечатление то, как Баннермэны защищают свое состояние от посторонних. – Он задумчиво закрыл глаза. – Между прочим, с учетом этого обстоятельства вы должны хорошо поразмыслить, к тому ли человеку вы обратились. Роберту это вовсе не понравится, так же, как и де Витту. Старик, извините, ваш покойный муж – не держал против меня зла. Полагаю, он был слишком разгневан на Роберта, чтоб его беспокоило, кто представляет Ванессу. Но Роберт продолжает относиться ко мне как к врагу.

Она не хотела бы иметь Роберта врагом – это было главное, о чем предупреждал ее Артур. Но инстинктивно она доверяла Стерну, особенно потому, что он был с ней честен.

– Вы думаете, это будет иметь значение?

Он пожал плечами.

– Может, и нет. То, что я буду работать на знакомой территории, сэкономит время и деньги. А если Роберт решит пойти на крайние меры, то вообще не важно, кто ваш адвокат. Я думаю, однако, что поначалу он будет вести себя очень осторожно. Если он хочет стать губернатором, последнее, что ему нужно – еще один скандал. Странно. Он единственный член семьи, в котором горит какой-то огонь, но все, что он с этим огнем делает – обжигает себе пальцы. Но я заговорил как завзятый демократ. Что ж, давайте продолжим. Он оставил вам какие-либо бумаги? Документы, письма и тому подобное?

– Не совсем.

– Уточните.

– За день до того, как мы поженились, Артур ушел на ленч и отсутствовал довольно долго. Когда он вернулся, то выглядел усталым… очень усталым. Он сказал, что ему нужно о многом со мной поговорить, по практическим вопросам, но сейчас у него нет настроения. Еще он сказал, что абонировал депозитный сейф на мое имя и собирается туда кое-что положить, просто на случай.

– На случай чего?

– Я не хотела говорить об этом. Я знала, что он имеет в виду. И не желала тратить вечер накануне своей свадьбы на разговоры о том, что случится, если он умрет. Думаю, что и он тоже, поскольку он был явно рад оставить эту тему. «Оставим это на завтра или на послезавтра, – сказал он. – Время терпит».

Стерн вздохнул.

– Как часто люди это повторяют. Вот один из источников дохода юристов. Он что-нибудь предпринял на случай, если время не потерпит?

– Да. Он дал мне ключ от сейфа. Я не хотела брать, но он настоял.

– И вы открыли сейф?

– По пути к вам. Там лежал большой конверт с моим именем. Я подумала, что, может быть, правильно будет вскрыть его в присутствии юриста. Не знаю, почему.

– Вы – очень умная молодая женщина, – с восхищением сказал Стерн, принимая от нее конверт. – Артур Баннермэн был счастливцем. – Он впервые улыбнулся ей как учитель, выставляющий пятерку с плюсом.

И почему, спросила она себя, ей так приятно одобрение пожилых мужчин? Или, если быть полностью правдивой, старых? Но сдержанно улыбнулась в ответ как первая ученица, ненавидя себя за это.

Вид знакомого размашистого почерка на конверте расстроил ее почти так же сильно, как его возможное содержимое. В случае с отцом это оказалось письмо, написанное в ее семнадцатый день рождения и оставленное ей на случай его смерти. Она порвала письмо не читая и сожгла обрывки. И никогда не жалела об этом. У нее было предчувствие – что бы Артур не намеревался сообщить после смерти, это, наверняка, то, что он не имел духу рассказать ей при жизни.

Стерн нажал кнопку селектора и произнес:

– Мисс Барбара, пожалуйста, не соединяйте меня ни с кем, пока я с мисс Уолден. – Затем он взял из ящика маленький диктофон и включил его. – Предосторожности не помешают, – пояснил он и заговорил прямо как Квинси в сериале, производя аутопсию, подумала она.

Ей вспомнилось, что Артур обожал сериалы – один из странных парадоксов в человеке, который, несмотря на свои аристократические манеры, сделавшие его изгоем, обитавшем в некоем обособленном мире, доступном лишь третьему поколению сверхбогачей, в своих вкусах, наедине с собой, был типичным средним американцем. Он любил смотреть телевизор, особенно такие фильмы как «Квинси», «Коджак» (самый любимый его сериал), «Хилл-стрит блюз», шоу Джонни Карсона, и был совершенно доволен, сидя перед телевизором с тарелкой сэндвичей и стаканом скотча.

– Белый конверт из Гарвард-клуба, адресованный «Александре», с подписью «Артур Баннермэн» на задней стороне поверх печати. Я его открываю. – Он осторожно вскрыл конверт изящным ножом для разрезания бумаги из серебра высокой пробы, вероятно, подарком Пенелопы Мориц, которая тратила большую часть своего свободного времени, покупая Стерну то, что ему еще не успела подарить жена. Выложил содержимое на стол. – В конверте содержится, – произнес он, – письмо от руки на бланке Гарвард-клуба, адресованное «дражайшей Александре». – Отложил его. – Свидетельство о браке от графства Нью-Йорк между Артуром Алдоном Баннермэном и Элизабет Александрой Уолден. – Он развернул отпечатанный документ. – Депозитный лист, обозначающий депозит в двести пятьдесят тысяч долларов, положенных на счет в «Морган Гаранти Траст», отделение Рокфеллеровского центра на имя Элизабет Александры Уолден…

– Двести пятьдесят тысяч? – Это было гораздо больше денег, чем она когда-либо имела.

Стерн продолжал говорить. Четверть миллиона долларов явно не были суммой, способной произвести на него впечатление.

– Записка, приложенная к депозитному листу, – он по-прежнему говорил в диктофон. – «Это поможет тебе продержаться на плаву, если возникнут трудности». Очень благоразумно – и предусмотрительно. Что бы он ни планировал для вас, он догадывался, что семья будет против, поэтому положил некоторое количество денег на ваше собственное имя. Может, ему и следовало быть президентом!

Он развернул другой лист бумаги, размером побольше, и внимательно его прочел.

– Написанный от руки документ, содержащий последнюю волю и завещание Артура Алдона Баннермэна. Засвидетельствованное неким Бакстером Троубриджем, адрес – 8, 67, Пятая авеню.

– Мистер Троубридж учился с Артуром в Гротоне и Гарварде. Он был его самым старым другом. Они иногда обедали вместе в Гарвард-клубе. Кажется, они входили в какое-то общество – «Наблюдатели Гарварда», или что-то в этом роде. Артур считал его скучным человеком, но они были знакомы больше полувека…

– Думаю, я могу набросать картину. Он идет в Гарвард-клуб, пишет вам письмо, находит в баре Троубриджа и дает ему засвидетельствовать завещание, кладет все бумаги в конверт, спускается по Пятой авеню к «Морган Гаранти», чтобы положить конверт в сейф, который он снял для вас. Было ли у него предчувствие смерти или он хотел просто в чем-то быть уверенным перед женитьбой? Полагаю, мы никогда не узнаем. Господи, как я ненавижу эти завещания, написанные от руки в последнюю минуту. Оно даже не засвидетельствовано нотариусом.

– Это важно?

– Дорогая юная леди, завещания бывали написаны на книжных обложках, салфетках для коктейлей и кусках коры, и все равно признавались законными. Главное, чтоб было ясно выражено намерение завещателя. Однако, жаль, что Баннермэн вместо Троубриджа не обратился к нотариусу Гарвард-клуба. Кстати, вы знаете, что за тип этот Троубридж, просто на случай, если придется вызывать его в качестве свидетеля?

– Я встречалась с ним только однажды. Артур всегда говорил, что он пьяница. И он был, безусловно, пьян, когда я его видела.

– Чудесно! Только этого нам и не хватало! Нам лучше обратиться к лучшему эксперту по почерку в графстве, пока этого не сделала противная сторона. – Он снял очки и вгляделся в нее. Выражение его лица было изумленным как у школьного учителя, видящего, что умный ребенок не может решить простейшей задачи. – Вы не задаете обязательного вопроса, – сказал он. – Это обычно первое, о чем хотят узнать.

Алекса вздохнула. Конечно, ей было интересно, но в действительности она хотела оттянуть известие о том, что сделал Артур. Она не сомневалась, что он, вероятно, оставил ей крупную сумму денег, иначе он вряд ли бы потрудился составить новое завещание, но последнее, чего ей хотелось – это жестокой драки без правил с семьей Баннермэнов. И она не была уверена, что хочет пройти сквозь многолетние тяжбы, апелляции и процессы, и посвященные им газетные подвалы – превосходный рецепт, как бездарно растратить жизнь. И чем больше он ей оставил, тем свирепей с ней будут бороться.

– Это не потому, что завещание меня не волнует, – объяснила она. – Просто, сколько бы Артур мне ни оставил, я вовсе не жажду сражаться с его родными и вижу, что этого не избежать, Так, значит, о какой сумме мы можем говорить?

Стерн понимающе кивнул. Лицо его стало почти печальным, словно ему не хотелось сообщать ей дурные вести. Неужели Артур не оставил ей ничего? Это было бы удивительно и даже слегка разочаровало, – но ведь не конец же света. Она вышла за него не из-за денег, что бы о том ни думали люди.

Стерн откашлялся.

– Он оставил вам все, – сказал он. – Свое чистое состояние полностью.

Мгновение она молчала, онемевшая и окаменевшая. Если бы Стерн сказал – миллион долларов, или два, или пять миллионов, она бы удивилась, однако такие суммы она могла себе представить, но «чистое состояние полностью» было за пределами ее воображения, богатство, настолько огромное, что оно было в тягость самому Артуру. И что значит «чистое»? – спросила она себя.

– Объясните мне, – тихо попросила она, стараясь говорить по возможности спокойно.

– Ну, начать с того, что вы – одна из самых богатых женщин в мире. «Чистое» в данном контексте означает вот что. Значительную часть состояния Баннермэнов составляют, конечно, трасты и фонды. Каждый из детей, к примеру, владеет значительным доходом, а у старой леди есть траст, оставленный ей отцом Артура. Фонд Баннермэна, насколько я знаю, существует независимо, и должны быть еще десятки подобных. Все остальное, за вычетом выплат друзьям, родственникам, учреждениям, слугам и так далее, является чистым состоянием.

– И каково оно, хотя бы приблизительно? – услышала она собственный голос.

Она была совершенно спокойна, но знала, что чувство это обманчиво – на самом деле она в шоке, как жертва несчастного случая.

– Весьма трудно сказать. Последние данные я читал во время сенатских слушаний при назначении Роберта послом. Роберт утверждал, что чистое состояние его отца примерно равно двумстам пятидесяти миллионам, но некоторые сенаторы говорили, что оно ближе к миллиарду. Подозреваю, что истина где-то посредине, однако многое зависит от того, как оценивать определенные формы собственности. Роберт занижал цену, сенаторы старались ее завысить. В любом случае, это огромное богатство. Вы вроде бы не прыгаете от радости?

Богатство. Богатство. Он все оставил ей, без каких-либо предупреждений или обсуждений. Почему? Она не понимала. Это совсем не то, что получить от того, кого любила, много денег, чтобы радоваться жизни или обеспечить себе покой. Это тяжкая ответственность, которой сам Артур во многом избегал в последнее десятилетие жизни, а неопытная, чуждая его семье женщина, тем более вряд ли сможет ее снести. Она обещала следовать его желаниям, но он никогда не упоминал о возможности передать ей контроль над состоянием – «Трестом», как он всегда называл его.

– Вам лучше прочесть письмо, – сказал Стерн. – И не смотрите так мрачно. Случаются вещи и похуже.

Алекса вытерла глаза – она была почти в слезах. Положила перед собой письмо, написанное знакомым почерком – ей не нужен был эксперт, чтобы определить подлинность, – моргая, пока затуманенное зрение не прояснилось. Одинокая слеза упала на страницу, размазав чернила в конце какого-то слова. Она снова моргнула и стала читать.

Дражайшая Алекса,

я пишу это короткое послание в надежде, что ты никогда его не прочтешь. Верю, что мы вдвоем проживем долгую и счастливую жизнь и, ежели Бог даст, у меня будет достаточно времени, чтобы совершить все необходимые изменения, связанные с моим состоянием и твоим положением в нашей семье. Почему бы нет? Мой дед дожил до 95 лет, отец до 84. Моей матери 86 лет, и она, как ты вскоре убедишься, все еще крепка душой и телом – возможно, слишком крепка! Однако никто не знает будущего, и я не буду чувствовать себя спокойно, если не положу на твой счет определенные средства. Ты найдешь здесь мое новое завещание, составленное в спешке. Причины, по которым я написал его, ниже я изложу подробнее, вместе с инструкциями для тебя. Не говоря уж о том, что я надеюсь – будет полно времени, чтобы не только объяснить тебе, что я задумал по части распоряжений в Тресте и твоей роли в этом, но также убедить мою семью – которая скоро станет и твоей – принять мою волю. Если я умру, следуй моим инструкциям в сочетании с твоим здравым смыслом, которого у тебя гораздо больше, чем ты знаешь сама. Но если тяжесть будет для тебя слишком велика – а это весьма возможно – сбрось ее! Из всех людей я лучше всех способен понять тебя, и простить.

С любовью, Артур.

Р. S. Если возникнут какие-то неприятности с Робертом, немедленно пойди к Бакстеру Троубриджу – но только в экстренном случае. Он объяснит.

ААБ

Она немного подержала письмо, затем подвинула его Стерну, который медленно прочел его, хмурясь, будто расшифровывал некий древний иероглиф.

– У него всегда был такой почерк? – спросил он. – Очень трудно разобрать.

– Обычно немного яснее. Но не очень. Знаете, он от природы левша, и его мать приложила все усилия, чтоб он выучился писать правой рукой. Поэтому он всегда принуждал себя к этому. Наверное, оттого его почерк выглядит так странно.

– Типичная для Баннермэнов история. Никогда не следуй природе. Если можно, я бы хотел получить еще несколько образцов его почерка.

– Уверена, что смогу их найти, но зачем?

– Противная сторона может попытаться доказать, что любое ухудшение его почерка есть следствие ослабления его рассудка – что он был в замешательстве, или болен, или пьян, или, может, даже получил микроинсульт, когда писал новое завещание – кто знает?

Она была потрясена.

– Но это неправда!

– Правда – это не довод. Важно то, что можно доказать. Позвольте мне говорить прямо. Судья займет крайне скептическую позицию в отношении умственного состояния мужчины на шестьдесят пятом году, который женится на молодой девушке и в последнюю минуту черкает ненатаризированное завещание, решительно меняющее судьбу огромного состояния. Нам нужно доказать, что он был в здравом уме и твердой памяти – короче, что он действовал сознательно. Он упоминает другое письмо, которое собирается написать и, предположительно, положить для вас в сейф. По вашему мнению, он написал это письмо?

На миг она задумалась.

– Не знаю… Должно быть, у него не было времени… – Она ощутила внезапную ошеломляющую печаль.

– Разумеется. – Стерн сочувственно кивнул.

Она вцепилась в письмо Артура, не желая расставаться с ним.

– Мне нужно забрать письмо, – сказал Стерн.

Алекса искоса посмотрела на него.

– А что, если я порву его? И завещание?

– Не думаю, что это следует делать. И не думаю, что вы это сделаете. Вы можете отстраниться от всего, и я верю, что вам этого хочется. О да, дорогая, вы убедили меня, а я не тот человек, кого легко убедить. Я понимаю ваши чувства. Это тяжкая ноша, без всякой перспективы и с малой отдачей, и вы ничего не выиграете, кроме огромной кучи денег, которых вы в действительности не хотите – гораздо больше денег, чем кому-либо нужно или может доставить радость. Но он хотел, чтоб вы их приняли. Это была, не побоюсь быть велеречивым, его последняя воля, насколько мы можем определить. Если он не страдал умственным расстройством – а вы уверяете, что нет – не думайте, что можете это игнорировать. Вы не можете просто притвориться, что он никогда не писал письма, которое вы держите, ни завещания. А раз так, то рано или поздно, вы горько пожалеете. В любом случае, даже если мы все сожжем, вам все равно предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.

Он откинулся в кресле и прикрыл глаза.

– «Закон об имуществе, денежном обеспечении и трастах, 5–1, 1. При отсутствии предварительного соглашения между супругами, тот из супругов, кто здравствует, наследует из состояния усопшего, если это не оговорено завещанием, ту минимальную часть, которая оговорена законом». – Он перевел дыхание. – Это в современной терминологии то, что ранее в гражданском праве называлось «вдовья доля». Если отбросить юридическую шелуху, то, по законам штата Нью-Йорк, когда у усопшего имеются здравствующие дети – как в данном случае, – то здравствующая супруга наследует половину чистого состояния. Поэтому, даже если вы решите порвать завещание, чего я вам, как представитель закона, не позволю, потому что это уголовное преступление, вам все равно полагается половина чистого состояния, и вы можете быть чертовски уверены, что Баннермэны станут жестоко за него сражаться.

Она протянула ему письмо.

– У меня нет выбора. Я дала слово Артуру.

– Вот именно. Видите ли, завещание не имеет значения. Да, они его опротестуют. Я бы опротестовал, если бы представлял другую сторону. Они постараются доказать, что это подделка, или он был не в здравом уме, что в итоге все равно. Но важно, действительно важно свидетельство о браке. Это единственный здесь документ, имеющий цену. Это пропуск к половине состояния, если вы не хотите получить все. Если они будут что-то опровергать, так это брак. Потому что, если он не законен, вам не причитается ничего.

– Он совершенно законен. Мы поженились перед судьей.

– Да, согласен, это отрицать будет трудно. Остается, конечно, вопрос добровольности. Старик, молодая женщина, он, возможно, слегка в маразме, она воспользовалась ситуацией и заставила его жениться, хотя он вовсе не хотел – он, вероятно, не сознавал, что делает…

– Ничего такого не было!

– Я просто смотрю с противоположной точки зрения. Это чертовски удачная тактика, есть полно прецедентов, но я думаю, что им понадобится много времени, чтобы это доказать. Они, однако, попытаются – бьюсь об заклад. Может, де Витт и тупица, но Букер – нет. Нам лучше найти свидетелей, которые подтвердят ясность рассудка Баннермэна, его привязанность к вам, и так далее.

– Брак – это была его идея. Не уверена, что я этого хотела.

– Прекрасно! Вот так и следует говорить. Он был вдовцом, верно? Здесь нет проблем. Вы раньше были замужем?