Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Майкл Корда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Букер изумленно уставился на Гримма.

– Вы сказали «сбежали»?

Гримм заморгал. Его встревожил настойчивый, сердитый шепот Букера. Он, похоже, испугался, что сказал что-то не то, и попытался оправдаться.

– Ну да, – сказал он. – Во всяком случае, они уехали вместе.

– И поженились?

– Этого я не знаю, конечно. Копы схватили их где-то у границы штата и доставили домой.

– Почему копы? Сколько им было лет?

– Господи, да не знаю я точно. Билли было семнадцать с хвостиком, может, восемнадцать. Лиз, наверное, шестнадцать. Не знаю, как это соотносилось с законом. Думаю, просто Уолден, мой папа и отец Билли собрались вместе и вызвали отряд полицейских. Знаете, они пользовались здесь влиянием. Если они все трое надавили на шерифа, то он однозначно сделал то, что они хотели – том более что вопрос касался детей, семьи и тому подобного.

– Но они могли пожениться?

– Наверное… А какое это имеет значение?

– В этом вся подоплека.

– Вот как? Ну, поскольку сейчас Билли респектабельный, женатый человек с целой кучей детей, то, полагаю, на Лиз он не женился.

– Или они с Лиз развелись. Или брак был аннулирован? Ходили какие-нибудь разговоры об этом?

– Никаких, насколько я знаю. Сказать по правде, Марти, всю историю замяли так быстро, что никто не слышал подробностей. У Лиз не было подруг, с которыми она могла поделиться, а Билли, вероятно, заставили поклясться молчать. Его спровадили в колледж с такой скоростью, что его нога даже не коснулась здесь земли – что объясняет, почему нынешняя миссис Цубер смогла так лихо поймать его с разгона! – Гримм рассмеялся. В его смехе была горечь, красноречиво свидетельствующая о его взглядах на проблему брака.

Букер вывел нынешнюю миссис Цубер из разговора с помощью чизбургера. Он ненавидел есть руками, но когда он попросил к чизбургеру вилку и нож, официантка посмотрела на него как на пришельца с другой планеты и половина посетителей за стойкой, повернувшись на своих табуретах, уставилась на него. Без всякой связи он вспомнил, как Артур Баннермэн во время своей кампании давал неукоснительные инструкции, чтоб его никогда не фотографировали за едой, и однажды, когда местный предприниматель умудрился застать Баннермэна с хот-догом, тот быстро передал сосиску Букеру, и последнему пришлось держать ее полчаса, прежде чем он сумел ее выкинуть, причем все это время соус и горчица капали ему на жилет и брюки. Чего только я не делал для Баннермэнов, подумал он.

– В ваших архивах сохранились какие-то рапорты о том, что случилось? – спросил он.

Глаза Гримма нервно забегали.

– Здесь есть небольшая проблема.

– Проблема?

– Некоторые из папиных бумаг… хм… пропали. В конце жизни он стал… небрежен. Вы знаете, такое бывает со стариками. Он забрал, понимаете, одну папку домой, когда к нему приходил тот парень, и так и не вернул.

– И ее не нашли?

Гримм кивнул.

Букер гадал, какова же правда. Что более важно, задумался он, выяснить, кто еще копался в прошлом Алексы Уолден, и почему, и что именно он нашел. Он знал, как действуют газетчики. Возможно, они послали кого-то из-за слухов о связи Артура Баннермэна с молодой женщиной, а потом решили не предавать историю огласке. Букер мог чего-то не знать о Баннермэнах, как ни близок он был к ним, но знал, что во власти Артура Баннермэна пресечь появление какой бы то ни было статьи, несущей неприятности для него или его семьи, если бы он того захотел. Что бы ни случилось, догадывался он, Гримм ему не скажет, да и не было смысла давить на него относительно данного предмета.

– Наверное, сохранились какие-то рапорты в окружном суде? – спросил он.

– Возможно, не здесь, – с неловкостью ответил Гримм. – Вам надо бы поискать в Айове, или в Миссури. Я забыл, в каком направлении они уехали.

Сердце Букера заныло от перспективы дальнейшего путешествия в глубинку. Завтра он надеялся выехать в Нью-Йорк.

– Сегодня пятница, – продолжал Гримм. – Вам придется подождать до понедельника. Кстати, где вы остановились?

Букер оглядел зал.

– Я полагаю, что смогу заночевать в мотеле, – мрачно ответил он. Один мотель он видел на подъезде к городу. Выглядел тот в точности как заведение Нормана Бейтса в фильме «Психопат»[39]39
  «Психопат» – классический фильм ужасов Альфреда Хичкока по роману Роберта Блоха.


[Закрыть].

– Добро пожаловать ко мне, – сказал Гримм тоном человека который надеется, что его предложение будет отвергнуто.

– Мотель меня вполне устроит.

– Конечно. – Гримм вздохнул с облегчением.

– Может быть, я сумею провести уик-энд с пользой. Я бы хотел поговорить с некоторыми людьми.

– Верно. С кем?

– Как насчет Билли?

– Нет проблем. Я вас представлю.

– А ее мать?

Гримм пожал плечами.

– Тут уж вы сами. Не уверен, что сумею здесь чем-то помочь.

Букер кивнул. Разумеется, возможности Гримма имеют предел. Мысленно он снят несколько сотен долларов с его гонорара.

– Но вы, по крайней мере, не откажетесь показать мне, как ее найти?

– В этом тоже нет проблем. – Грим откашлялся и махнул официантке, чтобы принесла счет. Мгновение он молчал. – Не ждите, Марти, что вас здесь примут с распростертыми объятиями.

– Потому что я юрист из Нью-Йорка?

Гримм покачал головой.

– Нет. Потому что никто не захочет говорить о Лиззи Уолден. Ей не простили того, что случилось с ее отцом.

У Букера по спине побежали мурашки. То, что он до сего момента услышал от Гримма, было вполне узнаваемой историей – скромная, провинциальная красавица, из-за которой возникает скандал – ничего в этом особо возбуждающего не было. Признаться, обстоятельство, что Алекса Уолден побывала в бегах, возможно, даже замужем, было новым, но не обязательно шокирующим. Однако тон, каким Гримм упомянул смерть ее отца, казалось, намекал на нечто более мрачное и серьезное, чем подростковая эскапада с печальными последствиями.

Букер ощутил странное смятение чувств. Как юрист он хотел узнать правду и представить клиенту интересующие его сведения. И в то же время он не хотел ничего слышать. Он желал, чтоб она оказалась невинной. Однако вряд ли он мог приказать Гримму заткнуться.

– Что случилось с ее отцом? – спросил он, удивляясь, насколько резко прозвучал вопрос.

Должно быть, его тон напугал Гримма.

– Ну, может, это и не ее вина, – поспешил поправиться он. – Все случившееся было так ужасно, и хорошо, что это сумели замять.

– Что сумели замять, Бога ради?!

– Смерть Уолдена. Вскоре после того, как она убежала с Билли, он покончил с собой.

– Покончил с собой? Из-за того, что она убежала?

– Так говорили. Во всяком случае, некоторые так думали.

– Как он это сделал?

– Застрелился из винтовки. Жуткое было зрелище.

– Могу себе представить, – сказал Букер. В действительности он не мог и не хотел. Он был городским мальчиком и об огнестрельном оружии не знал ничего, кроме того, что смертельно его боится.

Гримма тема явно воодушевила Об оружии по крайней мере, он говорил со знанием дела.

– Прямо в грудь. Вы не поверите, что может натворить винтовка двенадцатого калибра с близкого расстояния. В наши дни приходится слышать, что люди для самозащиты покупают ручные автоматы, штурмовые или бронебойные винтовки и тому подобное, но уверяю вас, когда доходит до дела, ничего не бывает лучше, чем старая добрая винтовка двенадцатого калибра. С шести футов сносит человеку голову… или пробивает в груди дырку с суповую тарелку.

– Разумеется, – сказал Букер, решительно закрывая тему, от которой ему было не по себе. – Однако всякий бы счел, что именно так он и должен был поступить, – добавил он, не в силах изгнать видение.

– Как?

– Выстрелил себе в голову. Так поступает большинство самоубийц, когда они пользуются винтовкой. Ведь, конечно, выстрелить себе в грудь из винтовки нелегко?

Гримм задумался.

– Верно, – согласился он. – Полагаю, нужно удерживать дуло против груди правой рукой, а левую вытянуть – вот так. – Он продемонстрировал. – Конечно, когда люди решаются на самоубийство, невозможно предсказать, как они поступят. У меня был клиент, который встал на верх силосной башни, открыл скат и утопил себя в собственной кукурузе. У нас здесь долгие зимы, и некоторые люди этого не выдерживают. Уолдену, знаете, следовало бы подумать о дочери. Избавить ее от этого зрелища.

– Избавить? Вы имеете в виду – она обнаружила тело?

Гримм тяжело вздохнул.

– Не совсем. Он сделал это в ее присутствии.

Букер почувствовал, как у него свело желудок.

– Она была с ним, когда он застрелился? Она видела это?

– Угу. Вот с такого расстояния, так же близко, как я и вы.

Букер закрыл глаза и попытался вообразить эту сцену. И не мог – точнее, не мог вынести. Он испытал ошеломляющую горечь и внезапно понял нежелание Алексы говорить о своем детстве. И ее силу – много ли молодых женщин сумело бы пройти сквозь такое и выстоять? Большинство девушек сошли бы с ума или сломались, но она уехала в Нью-Йорк и начала новую жизнь. На миг его захлестнули сочувствие и восхищение, затем он напомнил себе, что приехал сюда не за этим.

– Для юной девушки это ужасно, – сказал он, – ей должно было быть тогда – сколько? – шестнадцать, семнадцать?

– Примерно.

Профессиональный инстинкт Букера против воли напомнил о себе. Юриспруденция, как ничто другое, учит, что люди редко говорят правду. Во всяком случае, полную правду. Даже клиенты, чьи интересы ты защищаешь, лгут тебе, скрывают то, что по их мнению, вам не надо знать. Обходят события, которые могут дурно выглядеть.

– Поскольку это было так ужасно, – спросил он, – почему ей не сочувствовали? Почему люди обвиняли ее? Отец, дошедший до последнего предела, застрелился на глазах собственной дочери, Господи помилуй!

Гримм замялся.

– Ну, из-за того, что она убежала с Билли… и зная, как отец к ней относился… люди просто сложили два и два. Они решили, что это вероятно, ее вина.

– Ее вина? Она была ребенком. Не представляю, как это может быть, а вы? – Даже на собственный слух Букера, он заговорил как адвокат, подвергающий перекрестному допросу свидетеля обвинения.

Гримм неловко заморгал, не понимая, какую роль ему предоставлено играть.

– Ну, не знаю, что и подумать, – осторожно сказал он. – Однако, если вы спрашиваете, я считаю, что люди обычно слишком торопятся с осуждением. Особенно когда дело касается красивой молодой девушки. Конечно, мой папа к ним не относился. Он твердо придерживался мнения, что она не виновата. Он был очень дружен с шерифом Карлом Эмером, старым шерифом, он уже умер – и Карл сказал ему, что это самый печальный случай, с которым он сталкивался – гораздо печальнее, чем люди думают.

– Почему? То, что вы рассказали, и без того звучит достаточно печально.

– Не знаю. Папа не распространялся об этом. – Гримму, похоже, не терпелось сменить тему. – Кстати, если вы хотите повидать Билли Цубера, мы можем перехватить его прямо сейчас, – он поглядел на часы.

Гримм заплатил по счету, дал чаевые, показавшиеся Букеру позорно малыми, и, извинившись, вышел в туалет. Когда он вернулся, щеки его пылали, и все поведение стало более развязным. Букер мог бы поклясться, что в кармане пальто Гримма есть фляжка или полупинтовая бутылка водки, и в тот миг, когда они вышли наружу, он едва удержался от того, чтоб попросить Гримма дать к ней приложиться. Сильно мело, и Букер вынужден был из-за ветра придерживать шляпу рукой.

– Похоже, у нас установилась плохая погода, – удовлетворенно сказал Гримм, словно погода была неким аттракционом, придуманным специально для удовольствия Букера.

– А как Цубер относится к Алексе Уолден? – спросил Букер, протискиваясь на переднее сиденье машины Гримма. К его удивлению, это оказался новенький «мерседес». Непонятно было, на какие средства Гримм умудрился его приобрести.

– Билли – парень, который худого слова ни о ком не скажет, но он испытывает смешанные чувства к Лиз… Алексе. Я хочу сказать, здесь он был звездой. Люди считали, что перед ним – целый мир, а потом он сбежал с ней, и после этого все у него рухнуло. Это не ее вина, но мне кажется, что Билл так не считает. Понимаете? Он все еще здесь, работает в конторе отца, а она уехала в Нью-Йорк и стала богатой и знаменитой.

– Знаменитой – да. Богатой – это мы еще посмотрим. – Кожаные сиденья машины были все в собачьей шерсти. Букер попытался вспомнить, взял ли он с собой платяную щетку. На заднем сиденье было несколько коробок с винтовочными патронами, собачий поводок, и картонный ящик с заляпанными грязью сапогами. Ясно, что когда речь шла об оружии, Гримм знал, о чем говорил. – А что думала ее семья? – спросил он.

– Я не был на похоронах – папа, конечно, был, – но после приходил принести им соболезнования. Господи, напряженность в гостиной была такая, что ее можно было резать ножом! Братья смотрели на нее так, словно предпочли бы похоронить ее, а ее бабушка, старая миссис Уолден, она тогда была еще жива, вовсе на нее не смотрела.

– Для девушки это должно было быть очень болезненным.

– Наверное. Она ни разу не проронила ни слезинки. Знаете, люди относились бы к ней гораздо лучше, если бы она плакала.

Букер вспомнил Алексу Уолден на похоронах Артура Баннермэна, Там она тоже не плакала. Не плакала она и, если верить де Витту, когда стояла над телом Баннермэна у себя в квартире. Элинор Баннермэн, напомнил он себе, тоже никогда не плакала. Его осенило, что между этими двумя женщинами могло быть нечто общее.

– Возможно, у нее были свои причины. На похоронах Баннермэна у меня создалось впечатление, будто она слишком горда, чтобы плакать.

– Или слишком упряма? Она вся в отца. И всегда была. Как бы то ни было, она не выказала достаточно скорби, чтобы удовлетворить окружающих. Во всяком случае, она дотерпела до окончания школы, а потом уехала.

– Чтобы стать моделью?

– Не знаю. Наверное, большинство хорошеньких девушек из маленьких городов хотят стать моделями или актрисами. Они листают журналы, смотрят телевизор и думают: «Я тоже так могу», верно? Зачем растрачивать красоту на это, – он махнул рукой в перчатке, указывая на невзрачные дома Ла Гранжа.

– Итак, она уехала в Нью-Йорк?

– Кажется, сперва в Чикаго. Попыталась устроиться там на секретарскую работу, потом перебралась в Нью-Йорк. Во всяком случае, так я слышал. Мы на месте.

Контора «Уильям Цубер и сын» на Мэйн-стрит, как почти все дома в Ла Гранже, была одноэтажным зданием, с окнами из стеклопластика, сквозь которые можно было разглядеть двух девиц, медленно и с недовольными лицами шлепавших на машинках.

– Билли на месте? – бодро спросил Гримм, хлопая дверью и впуская внутрь порыв снега.

Одна из девиц встала и, виляя бедрами, направилась к закрытой двери – новая доморощенная кандидатка для центрального разворота «Пентхауза» или по крайней мере для задней обложки, подумал Букер. Против одной стены стоял стеллаж со спортивными трофеями Билли Цубера. Другая стена была увешана дипломами и сертификатами в рамках, отдающими дань общественной деятельности Цубера-старшего, масштабы которой достигали героического размаха. Масоны, Рыцари Колумбуса, Ротари-клуб, Благосклонный орден покровительства лосей, бойскауты и ассоциация шерифов штата Иллинойс год за годом аттестовали в пластике, бронзе и латуни с гравировкой присущие Уильяму Цуберу-старшему дружелюбие, великодушие и идеализм. Среди дипломов находились фотографии толстого очкастого мужчины, расплывшегося в широкой улыбке и пожимавшего руки местным чиновникам. Некоторые из них были шерифами и начальниками полиции. Букера осенило, что отцу Билли не составило бы труда убедить полицейских штата Айова вернуть своего сына.

– Привет, Барт! – Билли Цубер, появившийся в дверях, казался великаном. Его плечи едва вмещались в дверной проем, а голова задевала косяк. Но, каким бы крупным он ни был, впечатления силача он никак не производил. Отчасти потому, что мускулы его одрябли и превратились в жир еще до наступления среднего возраста, но больше потому, что в лице его было нечто детское, как будто его черты еще не обрели печати взрослости, и никогда не обретут. Тонкие, песочного цвета волосы словно прилизала корова, а улыбка все еще оставалась улыбкой самого популярного мальчика в школе. Нечто в его чертах напоминало о былой задорной привлекательности, но все это грозило вскоре раствориться в бессмысленной, вялой ухмылке профессионального торговца. Представить Алексу в объятиях Билли Цубера было невозможно, подумал Букер, и удивился, осознав, насколько сильно это его задевает.

Гримм представил их. Кабинет Цубера, где тот сразу же перебрался за стол, чтобы предоставить им место, был маленьким и унылым – комната человека, который, в основном, занимается телефонными переговорами. Здесь было только одно кресло для посетителей. Букер сел в него, водрузив портфель на колени.

– Речь пойдет скорее о любезности, чем о бизнесе, мистер Цубер.

– Билли.

– Билли. Я провожу кое-какие расследования в пользу клиента.

– Из Нью-Йорка?

Букер кивнул. Билли задумался.

– В Нью-Йорке я знаю только одного человека.

– Александру Уолден?

– Я все еще думаю о ней как о Лиз. Она в беде? – Это прозвучало так, словно он не удивился бы, услышав подтверждение.

– Не обязательно.

– Что, черт побери, это значит? – Цубер стал менее любезен, в его глазах появился агрессивный блеск, напоминающий, что некогда он был футболистом.

– Вы знаете, что она была… – Букер подыскивал подходящее слово, – довольно близка с покойным Артуром Баннермэном.

– Мы здесь получаем газеты, – ровно сказал Цубер. – И смотрим по ящику новости, верите вы или нет. Лиз мы видим каждый вечер. Сью-Эллен уже неделю больше ни о чем ином не говорит. Чуть с ума меня не свела.

– И что вы думаете?

– Думаю, что Лиз очень хорошо выглядит, – с осторожностью ответил Цубер. – Лучше, чем когда-либо, сказать по правде.

Букеру показалось, что он услышал ноту сожаления в голосе Цубера. Жалеет ли он о том, как повернулись события? Мечтает ли Цубер порой о Лиз Уолден, когда лежит в постели с женой или смотрит футбол по телевизору? На его столе была фотография женщины, пухлой, вскормленной кукурузой матроны с короткими светлыми волосами, по которой ясно было видно, что она на пути к тому, чтобы разжиреть, и, честно говоря, почти преодолела этот рубеж. Она широко улыбалась, но была в ее глазах некая печаль, намек на упущенные возможности, такие же, как у Билли. Совершила ли она ошибку, с ходу окрутив его? Или она просто знала, что он совершил ошибку, что она была просто утешительным призом за девушку, которую он по-настоящему желал? Почему, думал Букер, женщина, которую мы теряем, или которой не можем обладать, всегда тревожит наши сны?

Он сам многие годы испытывал то же из-за Сеси, когда она разорвала помолвку и уехала в Африку. Он вовсе не вел монашескую жизнь – и с чего бы это, в конце концов? – но всегда, просыпаясь по утрам, он надеялся увидеть на подушке рядом с собой лицо Сеси, а не той девушки, с которой он был. Теперь он с чувством вины сознавал, что место Сеси в его мечтах стала занимать Алекса. Поздно вечером, когда он принимал пару таблеток снотворного, определял распорядок встреч на завтрашний день, и укладывал рядом с будильником ручку и блокнот, в те несколько смутных мгновений, прежде чем таблетки оказывали действие, на подушке ему рисовалось лицо Алексы, там, где прежде он представлял себе Сеси. Он словно наяву видел ее светло-серые глаза, смотрящие на него с удивительной пристальностью, которая так сильно потрясла его на похоронах Баннермэна, и которая, возможно, была лишь игрой света и тени.

Букер вновь заставил себя сосредоточиться и услышал, как Цубер со смешком признает:

– Она, конечно, сделала себе имя. Что ж, она всегда верила, что так и будет.

– Даже когда она была подростком? Когда вы сбежали вдвоем?

Цубер встряхнул головой.

– Черт! – воскликнул он и улыбнулся. – Она вам рассказала? Это было очень давно. – Он на миг закрыл глаза, все еще улыбаясь каким-то воспоминаниям. Открыв их снова, он взглянул на фотографию жены, с удивлением, как показалось Букеру, словно никогда раньше не видел ее на своем столе, или не знал, кто это такая. Глубоко вздохнул. – Знаете, это была ее идея. Она с ума меня сводила, расписывая, как мы уедем в Калифорнию и всяческие чудеса, которые там начнутся. Господи, я уж не упомню, что она говорила. Я должен был найти работу тренера на каком-нибудь курорте, она бы устроилась фотомоделью… Она все время твердила об этом. Вы знаете, как это бывает – я начал верить в это сам, пока мы взаправду не оказались в дороге. Скажите, что теперь будет с Лиззи?

– В завещании покойного мистера Баннермэна есть некоторая путаница. Моя работа состоит в том, чтоб ее разрешить.

– Правда? И что старый Баннермэн ей оставил? – с удивлением спросил Билли.

Букер вздохнул.

– Если она победит, – сказал он, – все.

Цубер моргнул.

– Это сколько?

– Это трудно сказать. Точно никто не знает. Многое зависит от оценки имущества. Реальная сумма где-то между тремя четвертями миллиарда и миллиардом, но, может быть, и больше.

Последовало долгое молчание. Затем Билли расхохотался.

– Господи! – сказал он, переводя дыхание. – Мне следовало оставаться женатым на ней!

Букер открыл портфель и достал блокнот. Пора было разгребать грязь, чего ему крайне не хотелось. – Расскажите мне об этом.

Букер вытянулся на постели, уже поняв, что для него она слишком мягкая, чтоб заснуть, и что ему придется проворочаться всю ночь и к утру вкусить все прелести ломоты в спине.

Комната была тесная и неуютная, из тех, куда водители-дальнобойщики заваливаются, чтобы перехватить пять-шесть часов сна, когда достигают того уровня усталости, что не могут больше вынести ни минуты – хотя, судя по звукам, доносившимся из-за соседней двери, мотель также служил приютом парочкам, которым некуда было больше пойти.

Он старался не прислушиваться к стонам, оханьям и пыхтению за стеной, однако журнал «Нью-Йорк», предусмотрительно прихваченный с собой, не мог удержать его внимания. Снаружи завывал ветер, нанося еще больше снега. Стейк, который он съел за обедом, остался в желудке непереваренным комом.

Большинство жителей Нью-Йорка верят, что если приехать в глубинку, то найдешь там хорошую, старомодную, настоящую кухню, что ты не узнаешь настоящего вкуса мяса, пока не попробуешь его в «краю кукурузы», на его родине. Эти люди глубоко ошибаются, решил Букер.

Он сдержал дыхание, пока парочка за стеной устремилась к шумному финалу, но явно не сумела его достичь. Он гадал, в таком ли мотеле Билли Цубер и Лиз Уолден провели свою брачную ночь и раздавалось ли эхо их занятий любовью сквозь тонкие стены в те несколько часов, до того, как прибыла полиция, чтобы отвезти их домой? Он надеялся, что кровать была побольше, учитывая размеры Билли.

Букер раскрыл портфель и просмотрел свои заметки, просмотрел, что рассказал ему Цубер, и что ему удалось выудить из Гримма, когда они вернулись к нему в офис. Рядом с фамилией Цубера он поставил большой вопросительный знак. Билли казался довольно милым парнем, не слишком умным, явно ни на что не способным, кроме как поднять на несколько пунктов национальный показатель рождаемости.

Он вынул из кармана диктофон, проверил его, снова лег и нажал на клавишу «запись». У него было довольно четкое представление о том, что случилось – нет доказательств, конечно, пока нет, но лучшим доказательством ему служил собственный инстинкт и прирожденная способность читать между строк.

– Если моя догадка верна, – сказал он, – у отца Гримма поехала крыша. Старик перенес пару инсультов, скрыл это от всех, притворяясь, что он в добром здравии, в то время, как сам выживал из ума. Он впал в маразм, или приближался к нему, но был хитер и решил продолжать практику. Так, похоже, думает Барт Гримм, хотя и не говорит прямо. И, конечно, при той юридической практике, что была у старика, он мог ее продолжать. Почему бы нет? Он не вел судебных процессов. В маленьком городе юрист может пребывать в маразме годами, прежде, чем кто-либо это заметит. Вы же не узнаете, что завещание или акт плохо составлены, пока кто-нибудь не умрет, или вы не решите продать имущество. А старик, должно быть, умел производить впечатление – этакая среднезападная версия Джона Хаусмана или профессора Кингсфилда, от галстука-бабочки до острого языка. Из тех, что не выносят дураков. Вероятно, он устраивал клиентам чертовски хорошее шоу, и они на него покупались. Все оказывали Элфриду Б. Гримму полное доверие, а почему нет? Правда же в том, что он был усталый, больной старик, сохранивший только половину нервных клеток, и то вряд ли.

Он сделал паузу, собирая заметки и удивляясь, какого черта он наговорил все это на ленту.

– Работу свою он исполнять не мог, – продолжал Букер. – Это очевидно. Он был в состоянии достаточно собраться для встречи с клиентом, но после уже не мог вспомнить, о чем они говорили, и даже не догадывался просмотреть собственные записи. Не будем судить строго. Он мог верить, что заботился о том, чтоб все было в порядке, но это не так. Конечно, все это не основано на фактах. Факты, если они существуют, собраны в какой-нибудь папке в штате Айова, разве что таинственный посетитель из Нью-Йорка и туда добрался. Там что-то есть – или было: свидетельство о браке и, вероятно, какой-то документ о разводе или аннулировании брака, если Гримм-старший действительно потрудился его составить. Если же нет, брак все равно вряд ли законен. Цубер выражался довольно туманно, но они с Алексой должны были как-то скрыть свой возраст. Конечно, школьники довольно часто добывают фальшивые удостоверения личности, чтоб иметь возможность покупать пиво и так далее. Вряд ли Алекса была способна на это, но Билли – вполне возможно. И он мог добыть такое же для нее. Кто знает?

В любом случае, вероятно, их брак юридически неправомочен. У Билли должно было хватить ума догадаться, что она не ляжет с ним в постель, пока они не пройдут через какую-то брачную церемонию, а может, на этом настояла она. Что до Гримма, то он, возможно, решил, что нет смысла развязывать узелок, если он даже не был завязан. Бог знает, что бы теперь решил суд. В конце концов, есть Цубер, который снова женился по истинной вере, хотя и не по здравому рассуждению, и завел шестерых детей, которые могут оказаться незаконными. Я не считаю его человеком, способным пойти на это при малейшем опасении, что он совершает двоеженство. А Алекса? Вышла бы она замуж за Артура Баннермэна, если бы знала или подозревала, что ее прежний брак все еще законен? – Он помолчал, представляя ее себе. – Да, она могла, – решил он. – Баннермэн, когда чего-нибудь хотел, отличался необыкновенным напором. Если бы она представила возражения, он бы отбросил их прочь, перешагнул через них – а может быть, в тот момент казалось неуместным вспоминать Билли и бегство.

Почему я ищу для нее оправданий? – спросил он себя.

Из соседней комнаты раздался дикий визг, слившийся с громыханием снегоочистителя. На миг Букер потерял нить размышлений, восхищаясь этим героическим сексуальным представлением. Это что, свидетельство преждевременной эякуляции? – мрачно удивился он. Возраст сказывается? Похоже, в будущем ему придется столкнуться с проблемами, вынуждающими жену говорить ему что-то вроде «Все в порядке, не беспокойся» или «Это с каждым случается, честно, ты, возможно, просто устал». Интересно, сказал бы кто-нибудь из них такое Роберту.

Мысль о Роберте заставила его снова взяться за диктофон. Все лучше, чем лежать, прислушиваясь к тому, что могло сойти за звуковой ряд к порнографическому фильму.

– Отец, – быстро проговорил он. – Что ж, Билли пролил мало света на эту фигуру. Разве что сказал, что не любил Уолдена. Это интересно, потому что все другие отзываются о нем хорошо, хотя и с осторожностью. Представление Билли о нем несколько мрачнее. Ветхозаветный пророк в рабочем комбинезоне, едва держащий в узде свои громы и молнии. Билли явно навидался их в тех редких случаях, когда оказывался рядом с домом Уолденов. Он сказал, что ее отец хватался за винтовку, чтобы застрелить его, а ведь он не делал ничего, кроме того, что водил Алексу в кино. Итак, можно сказать, что Уолден был излишне заботлив, и, возможно, несколько ревнив.

О самоубийстве Билли знает не так уж много. По странному совпадению первым представителем власти, оказавшимся на месте происшествия, был нынешний шериф, парень по фамилии Пласс. Очевидно, когда прибыл старый шериф – Эмер? – у них с Плассом был большой спор по поводу случившегося. Билли слышал – здесь мы вступили в область слухов, – что Эмер велел Плассу заткнуться и делать, что ему сказано, или распрощаться со своим значком. Шериф Эмер, отец Билли и Уолден были приятелями – возможно, это неверный термин – поэтому я могу себе представить, что шериф хотел по возможности защитить семью Уолденов – но от чего? Отец убивает себя на глазах дочери! Что может быть хуже этого? Весь город, казалось, непременно узнает, что случилось, и что здесь было скрывать? Мне нужно поговорить с матерью Алексы. И, вероятно, с Плассом. Господи, еще один день в этой дыре!

Он выключил диктофон и лег. Посмотрел на телефон. Он знал, что обязан позвонить Роберту, но не хотел. Слишком поздно, сказал он себе, в Нью-Йорке сейчас половина второго ночи. Но это было не извинение – Роберта бы не побеспокоило, будь сейчас четыре или пять. Затем он напомнил себе, что нет смысла звонить, пока на руках у него не будет неопровержимых фактов. Роберт удовлетворился бы слухами, если б не мог получить фактов.

«Всегда оперируй фактами», – учили его. Что же, некоторые у него есть, а о большинстве он мог догадаться, но постепенно до Букера стало доходить: проблема в том, что в действительности он не хотел узнавать факты.

У него не было желания видеть поражение Роберта, ибо здравый смысл и инстинктивное уважение к порядку и традициям подсказывали ему, что Роберт должен получить свое наследство, так же, как его отец и дед – но он также не желал унижения или поражения Алексы.

Он выключил свет и попытался уснуть. Затем вздохнул, взял диктофон и стер запись.

Ему сразу стало лучше, и он заснул как младенец.

Утром, после поездки в Кайаву, Алекса проснувшись обнаружила, что газетчики стали лагерем вокруг квартиры Саймона, как он и предупреждал. Она увидела, что он прилагает все усилия, дабы сохранять хорошую мину, но это нисколько не облегчало ситуацию, и к вечеру с Саймона уже было довольно.

– Оставаться здесь больше не имеет смысла с твоей точки зрения, – терпеливо сказал он. – Конечно, ты в силах это понять?

– Я не могу показаться рядом со своей собственной квартирой. Ты не хочешь, чтоб я жила в твоей. А теперь ты даже не хочешь, чтоб я приходила на работу. Все, что я могу понять – меня выбрасывают за борт.

– Будь благоразумна. В данный момент ты на первом месте по рейтингу горячих новостей по всей стране. Меня не столько беспокоит лично, что репортеры толпятся возле моего дома или окружают мой офис с микрофонами и камерами, но это убивает мой бизнес. Господи, ты не хуже меня знаешь, что люди, с которыми я веду дела, не хотят, чтобы рядом с ними крутились газетчики. Кстати, я и сам этого не хочу. Не представляю, что какой-нибудь репортер может натворить с историей Саймона Вольфа.