Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Майкл Корда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 40 страниц)

Несмотря на шум, она вздохнула с облегчением. Зазвонил телефон, она подняла трубку и назвала охраннику свой номер, надеясь, что действует правильно. Сирена умолкла.

– Кто вы? – спросил охранник.

– Миссис Артур Баннермэн.

Последовала пауза.

– В моем списке такой нет, мэм.

– Поищите мисс Александру Уолден.

Снова пауза. – О’кей, мэм. Какие проблемы?

– Никаких. Я просто нажала сигнал тревоги по ошибке.

Она попрощалась и повесила трубку.

Алекса подумала, не позвонить ли Стерну, но не знала, что ему сказать и что он сможет сделать, а кроме того, слегка стыдилась, того, что с самого начала скрыла от него тайны своего прошлого. Рот, догадывалась она, вероятно, способен подсказать ей, как обойтись с Букером, но никто из них не сумеет остановить Роберта, если тот решил ее разоблачить. Если бы только Артур был здесь, думала она. Потом, когда она лежала в постели, которую делила с ним, ее осенило, что он предвидел именно такую ситуацию, и подготовился к ней.

Не потрудившись одеться, она сбежала по лестнице к столу, где только что копался взломщик, нашла адресную книгу Артура и набрала номер Бакстера Троубриджа.

Квартира Троубриджа была старинной и огромной. Недостаток стиля происходил от его избытка, так как мебель многих домов и многих поколений была поставлена здесь так плотно, что трудно было найти, где сесть. Портреты, предположительно фамильные, заполняли стены от пола до потолка, на креслах громоздились стопки книг, на полу пылилось огромное количество ваз старинного фарфора. Повсюду, куда ни глянь, были памятки прошлого Троубриджа, покрытые более или менее толстым слоем пыли.

Сам Троубридж, хотя было всего десять утра, был одет в сливового цвета бархатный смокинг и тщательно отутюженные серые фланелевые брюки, и обут в бархатные туфли с фамильным вензелем, вышитым золотом. До того, как войти, Алекса насчитала по меньшей мере десяток кошек, и судя по запаху, подстилки за ними никто не убирал.

– Извините, что позвонила среди ночи, – сказала она.

– Я мало сплю, так что все в порядке. К счастью, вы не разбудили отца.

– Отца? – На мгновенье она было подумала, не вдет ли речь об одном из котов.

– Он спит лучше меня, – мрачно продолжал Троубридж. – И ест как конь. Но как только он просыпается, то хочет поговорить, и тут уж никому не до сна.

– Сколько же ему лет?

– Девяносто восемь. К счастью, сейчас он спит. Такая красивая женщина, как вы, пробудила бы в нем все худшее.

– Вы за ним присматриваете?

– Отец не доставляет особых хлопот. В основном он сам может заботиться о себе. Кроме того, его… хм… fiancee[42]42
  Невеста (фр.).


[Закрыть], – Троубридж произнес это слово с глубоким французским прононсом, – тоже живет здесь. Они переехали ко мне, после того, как отец лишился своего дома при последнем разводе.

Алекса уставилась на Троубриджа, гадая, не издевается ли он над ней, и решила, что нет.

– А ей сколько лет?

– Бог ее знает. Я в таких делах не судья. Лет пятьдесят, наверное. – Троубридж наклонился к ней с унылым выражением, его глаза подозрительно заблестели. – Они до сих пор этим занимаются.

– Чем?

– Любовью. – Он, казалось, сейчас заплачет. – У меня этого уже годами не было, а старый козел до сих пор способен, хоть каждый день. – Он положил руку ей на колено. – Иногда я их слышу.

Она отодвинулась. Проблемы Троубриджа ее не касались, так же, как его потребности.

– Мистер Троубридж, – твердо сказала она. – Артур написал мне письмо перед смертью.

– Артур?

– Артур Баннермэн. Мой муж. Мой покойный муж, – поправилась она.

– Ах да. На вас необычайно красивое платье.

– Он велел мне прийти к вам, если у меня возникнут неприятности из-за Роберта.

Троубридж вздохнул.

– Роберт. Знаете, я люблю этого мальчика. Всегда любил.

– Я уверена в этом.

– Если уж быть с вами откровенным, я предостерегал Артура. Я говорил ему, что в его возрасте нельзя жениться на молодой женщине! Но по правде, между нами говоря, я просто ему завидовал. Хотел бы я, чтобы со мной произошло то же самое. Я также предупреждал его, что от Роберта нужно ждать беды, но об этом бы каждый дурак догадался.

– Мистер Троубридж, что именно Артур велел мне передать?

Троубридж смотрел в пространство – одинокий жалкий человек в окружении кошек.

– В мальчике много хорошего, – произнес он. – У меня самого никогда не было детей.

– Мне очень жаль.

– Нет-нет, не стоит. Вспомните бедного Артура. Нельзя сказать, чтоб дети сделали его счастливым.

– Ну, в этом я не уверена. Что я должна узнать?

Троубридж пожал плечами.

– Будь я проклят, если это мне известно. Он мне не сказал.

– Он не сказал вам?

– Нет. Он дал мне что-то для вас, вот и все. «Чтоб использовать по усмотрению», сказал он. Куда же я, черт побери, это девал?

Троубридж принялся рыться, разбрасывая по мере продвижения стопки бумаг, кошек, книги и папки, что-то бормоча про себя в клубах пыли. Из глубины квартиры до Алексы донеслось какое-то кудахтанье, резкий скрипучий смех, сопровождаемый хриплыми женскими стонами. Неужели отец Троубриджа и его невеста «занимаются этим», спросила она себя.

– Ага! – воскликнул Троубридж, и зашаркал назад, сжимая манильский конверт. – Я знал, что найду. – Он церемонно протянул конверт ей. – Может быть, вы останетесь на ланч?

Она покачала головой.

– Боюсь, что нет.

– Возможно, в другой раз?

– Возможно.

Он печально кивнул, словно и не ожидал ничего иного. Потом дотронулся до ее руки, склонил голову и сказал:

– Он был моим лучшим другом.

Он немного помолчал, игнорируя странные звуки, долетавшие из холла.

– Я не знаю, что здесь. Возможно, я мог бы догадаться, но я не хочу знать… если это то, что я думаю. Как бы то ни было, юная леди, будьте осторожны.

Он открыл входную дверь, проводил ее до лифта, и подождал рядом с ней со старомодной учтивостью, которую она высоко оценила, до последнего момента, когда – она уже входила в лифт – он крепко ущипнул ее за зад.

Когда Алекса обернулась, он уже исчез.

В такси, еще чувствуя щипок Троубриджа, она открыла конверт и бросила взгляд на его содержимое. Это был рапорт дорожной полиции штата Нью-Йорк, и как только она прочла несколько абзацев, сразу поняла, что они означают. Артур рассказал ей, что он сделал, дабы спасти Роберта, но в меморандуме полиции штата, написанного сухим бюрократическим стилем, события этой ночи выглядели еще более жуткими. Но, подумала Алекса, не ей судить Роберта. Она знала, что такое – совершить преступление и скрыть это, хотя в ее случае это было сделано другими людьми ради нее. Однако она молча согласилась с историей, которую состряпали шериф, Барт Гримм и ее мать, и впоследствии была вполне благодарна им, хотя и со стыдом.

Она понимала – кто бы понял лучше – панические усилия Роберта спастись, когда его брат был уже мертв. Потребовалась бы большая отвага, хотя, возможно, не самой высокой пробы, чтобы вылезти из-за руля разбитой машины, перетащить тело брата на место водителя и выбраться на заиндевелую насыпь, чтобы позвать на помощь – именно к таким выводам пришел следователь, изучив обломки машины и результаты вскрытия. Роберт был за рулем и пристегнулся ремнем безопасности, что, без сомнения, спасло ему жизнь, Джон был на пассажирском сиденье и не пристегнулся. Учитывая характер его травм, полиция решила, что он никак не мог быть водителем.

Алекса пыталась представить эту сцену – спортивная машина, летящая прямо на легковую, искаженные ужасом лица водителя и его дочери, миг, когда Роберт должен был понять, что ничего уже нельзя сделать, и потом, после катастрофы, когда он лежал в разбитой машине, зная, что его брат мертв или умирает, его решение спастись самому… и конечно, сознание того, что он наконец стал наследником состояния.

Она вспоминала, как это было, когда она смотрела на тело отца, скрюченное у стены, как безжалостно убитое животное, его грудная клетка была распахана двумя пулями, которые она в него всадила, но о ней позаботились другие, тогда как Роберту пришлось заботиться о себе самому.

Она не могла заставить себя обвинять его. «Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов», – сказал Бартон Гримм, подобно многим людям находя в Библии оправдание своим действиям, и, конечно, мертвым гораздо легче вынести тяжесть вины, чем живым, так что он, возможно, был прав.

В то же время она понимала, почему эти документы так важны для Роберта. Это был его Чаппакудик[43]43
  В катастрофе на Чаппакудикском мосту (1969 г.) погибла секретарша Эдварда Кеннеди. Пресса обвинила сенатора в ее смерти, и начала кампанию травли, отголоски которой не утихают до сих пор.


[Закрыть], момент паники, пережитый им в юности, когда он выбрал легкий выход и свалил ответственность за три смерти на брата. Пресса с упоением обрушилась бы на него за то, что случилось двадцать лет назад, отставные полицейские появились бы на телеэкранах с рассказами о том, как их заставили похоронить материалы следствия, ученые и психиатры излагали бы свою точку зрения в «Ночной линии» или «20/20», – его политическая карьера рухнула бы в одночасье. А что подумали бы его родные? Они обвинили Артура в гибели Джона, и делали это до сих пор, потому что ей предшествовала их ссора, но известие, что машину вел не Джон, а Роберт, безусловно, потрясло бы их всех – даже Сесилию. Интересно, знала ли правду Элинор? Может быть, Артур рассказал ей? Алекса решила, что нет.

Что ж, если Роберт смог дать битву при Ла Гранже – ее все еще охватывала ярость при мысли, что сначала Букер копается в ее прошлом, а потом попытается хитростью заставить ее подтвердить свои подозрения – она сможет нанести ответный удар в Кайаве.

Ей хотелось попросить совета у Стерна, но поразмыслив она поняла, что это невозможно. В ее руках была семейная тайна. И она не может доверить ее никому, не принадлежащему к семье.

– Эта встреча совсем неуместна, – сказал Букер, хотя, казалось, он был вполне счастлив оказаться здесь.

– Знаю.

– И вряд ли это хорошая мысль. Для вас, я имею в виду.

– Возможно. Это меня не волнует.

Волнение Букера было для Алексы очевидно. Сама же она старалась держать себя в руках, Потребовалась масса усилий, чтобы убедить его прийти, но она сумела настоять. За блестящими стеклами очков его глаза нервно мерцали, словно опасаясь встретиться с ее взглядом. Это не был взгляд опытного юриста, готового устроить свидетелю перекрестный допрос – что-то в нем напоминало ей застенчивого мальчика, который хочет попросить девочку о свидании и не решается.

Она улыбнулась ему.

– Сожалею, что у нас не было случая узнать друг друга лучше. – Это вряд ли были те слова, которые говорят юристу враждебной стороны, и Букер, похоже, удивился. – Я хотела бы спросить вас, – сказала она по возможности любезно, – зачем нужно было проделывать весь путь в Ла Гранж и затруднять мою мать, когда можно было переговорить со мной? Я не думала, что юристы должны шпионить, исполняя должность детектива.

Букер отчаянно вспыхнул.

– Я не шпионил, – оскорбленно сказал он.

– А как же тогда это называется?

– Предварительное расследование.

– Ясно. Для этого обязательно врываться к моей матери и допрашивать ее?

– Возможно, мне следовало сперва ей позвонить, – мрачно сказал Букер. – Я искренне сожалею.

– Интересно, что бы сказал об этом Артур?

– Понятия не имею.

– Он верил в открытые отношения – в честные. Не думаю, что он бы позволил своему юристу шпионить за людьми, а вы?

– Я ничего подобного не делал.

– Он когда-нибудь просил вас о чем-нибудь в этом роде, мистер Букер?

– Мартин. Нет, должен признаться.

– Он очень высоко ценил вас, мистер Букер. Он относился к вам как к своему зятю.

– Мартин, пожалуйста, миссис Баннермэн… Алекса. Честно говоря, я удивлен, слыша об этом.

– Почему? Вы практически член семьи. Он больше полагался на вас, чем на собственных детей.

– Вероятно, это правда, но я никогда не замечал в нем чувств, о которых вы намекаете.

– Он был очень сдержанным человеком… – она улыбнулась, – Мартин.

– Можно сказать и так.

– Думаю, в конце жизни – хотя Артур не считал, что это конец – он очень сожалел, что не выражал своих чувств к вам. К детям. Отчасти именно это занимало его мысли, понимаете?

– Понимаю. Я об этом не думал.

– Да-да. Это правда. Послушайте, вы работаете на Роберта, я это понимаю. Если нам придется сражаться в суде, о’кей, я смогу это пережить, даже если проиграю. Но вы действительно думаете, что это честно – доставать из шкафа скелеты времен моего детства? Какое они имеют отношение к нашему делу? И кто дал вам право обижать мою мать?

– Алекса, поверьте, я не имел ни малейшего намерения обижать вашу мать.

– Вот как? Вы не считаете, что огласка обстоятельств смерти моего отца причинит ей вред?

Букер явно не был готов к ответу. Он опустил глаза. Снял очки. Потер подбородок.

– Алекса, – мягко сказал он. – Думаю, я знаю, что случилось, – он перешел на шепот, – с вашим отцом.

Она в ужасе уставилась на него.

– Нет!

– Я не могу этого доказать, но совершенно уверен.

Куда он ее толкает? Ее охватила паника, когда она попыталась угадать, много ли ему известно, но один взгляд на его лицо сказал ей, что это не уловка. На нем было выражение искреннего сочувствия, решила она, а возможно, и чего-то больше.

Ей всегда казалось, что в Букере осталось нечто детское, возможно, потому, что он многие годы приносил большую часть своего «я» в жертву семье Баннермэнов, но сегодня он выглядел постаревшим, вокруг его рта обозначились складки, а под глазами были темные круги. Он казался более красивым, чем она его помнила, и очень усталым.

– Для меня это нелегко, – сказал он. – Хотел бы я, чтоб мы не были по разные стороны.

– А это так?

– Я юрист. Я представляю Роберта – и Семью. А юрист не должен разыгрывать из себя Бога, как сказал мне шериф Пласс. Я бы хотел никогда не попадать в Ла Гранж. Бог свидетель, я не желал туда ехать. Но я поехал. И этим все сказано.

И теперь вы собираетесь вывалить Роберту кучу сплетен и слухов, которые он может использовать против меня.

Он вздохнул.

– Я бы так не сказал. Я не опираюсь на сплетни и слухи. Предпочитаю факты. В любом случае, я здесь не для того, чтобы говорить об этом проклятом богатстве. Я пришел, чтобы поговорить о вас.

– Это не ваше дело.

– Может быть. Послушайте, я не собираюсь хитрить. Не думаю, чтоб вы рассказали мне о том, что случилось, да я даже и не желаю этого, но хочу сказать вам, что вы взвалили на себя слишком тяжелый груз вины. Я размышлял об этом всю дорогу домой. Меня не волнует, что думает Пласс или Гримм, или этот жирный дурак Цубер, и даже ваша мать… – хотя, если вас интересует мое мнение, ваша мать чувствует то же самое.

Она не могла ни солгать ему, ни отрицать его догадки.

– Нет. Она обвиняет меня. Всегда обвиняла.

– Черта-с-два. Если бы вы не погрузились так глубоко в вашу проклятую вину, вы бы давно это заметили. Она простила вас. Может быть, она никогда вас не винила.

– Может быть, – с трудом ответила она. – Да. Я не хочу говорить об этом.

– Нам придется говорить, – с нажимом сказал Букер. – Вы когда-нибудь рассказывали об этом Артуру?

Она замотала головой.

– Я хотела… Я старалась…

– Что ж, он, возможно, согласился бы со мной. Честно говоря, я не верю, чтоб он сколько-нибудь меня любил, что бы вы ни утверждали, и я его не обожал, но я должен воздать ему должное – у него было исключительно сильное чувство справедливости, в особенности, когда дело касалось семьи. И его было нелегко потрясти. Не то чтобы он от этого стал лучшим отцом, заметьте себе, но, по крайней мере, это он знал.

– Я пыталась рассказать ему. Я просто не могла набраться храбрости. А потом стало слишком поздно.

Букер протер очки и снова надел их.

– Вам не приходило в голову, что он уже знал?

– Знал? Откуда?

– Алекса, я провел в Ла Гранже два дня, размышляя над этим. Я не верю, что ваш отец совершил самоубийство, но не собираюсь давить на вас в этом вопросе. Но вот что я узнал – и это весьма меня удивило. Кто-то побывал в Ла Гранже до меня, когда старый Гримм был еще жив, за три месяца до того, как Артур женился на вас.

Сначала я предположил, что это репортер из какой-то газеты, но чем больше я думал, тем меньше это имело смысла. В последний день я немного подпоил Барта Гримма, и он рассказал, что человек, приехавший к его отцу, выглядел как юрист с Уолл-стрит. Английский костюм, дорогая обувь, гарвардский акцент, манеры. Читай между строк – этот человек отвалил кучу денег за привилегию провести пару часов наедине со стариком, и унести с собой одно досье. Что объясняет, почему Барт Гримм разъезжает на новом «мерседесе», хотя дела его из рук вон плохи. Если вас интересует мое мнение, Артур догадался, что есть какие-то проблемы, связанные со смертью вашего отца, а возможно, и с вашим браком с Билли. Поэтому он послал кого-то вызнать правду и привезти документы. Думаю, он все знал. И простил вас.

– Он не мог этого сделать.

– Почему? Он был проницателен. И любил вас. Полагаю, он бросил досье Гримма в огонь, в качестве подарка для вас, а может, и многие другие бумаги. Вероятно, вот почему Барт Гримм был так уверен, что я ничего не найду в судебном архиве – и чертовски беспокоился, что я все-таки начну искать и могу спросить, почему некоторые документы отсутствуют. Но должен сказать, что я согласен с Артуром.

Несколько минут они просидели молча. Ей не нужно было прощение Букера, и она не слишком в него верила, но все равно была ему благодарна.

– Спасибо, – сказала она.

– Но вы не простили себя?

– Нет. Может быть, когда-нибудь прощу. Вы – первый человек, которому я это говорю.

– Думаю, если бы вы все открыли Артуру, он бы сказал то же самое.

– Хотелось бы.

– И вы бы ему доверились?

Она кивнула.

– Я доверяла ему, Мартин. Он был первым человеком – после моего отца, – которому я по-настоящему доверяла.

– Вот почему вы считаете, что обязаны победить ради него?

– Да.

Вид у него был мрачный.

– Я никогда не бывал здесь раньше, – сказал он. – Не важно, как давно ты работаешь на Баннермэнов, все равно остаются вещи, которых ты о них не знаешь. А уж я работал на них, Алекса.

– Знаю.

– Я поставил себя в глупейшее положение. Конфликт интересов. Возможно, мне следует отказаться от дела, оставить де Витту. Я не знаю… Все бросить…

– Вы не должны отказываться, Мартин. Не ради меня.

– Я думаю не о вас. Я думаю о профессиональной этике. За то, что я сижу здесь и веду подобные разговоры, меня могли бы дисквалифицировать. – Он покачал головой, словно не мог поверить, что совершил столь явную глупость.

– Я никому не скажу. Обещаю.

– Что до Ла Гранжа, я просто не знаю, что делать.

– Мартин, делайте то, что вы сочтете правильным. Если вы решите, что должны рассказать Роберту – расскажите ему.

– Что ж, это мои проблемы. Я бы хотел… – начал Букер. Потом замолчал, посмотрел на часы, и встал.

– Чего бы вы хотели?

– Чтоб мы не стали противниками. Для начала.

Она тоже встала. Он формально пожал ей руку и взял портфель.

– Могу ли я дать вам совет? Если у вас есть какие-то другие… небольшие проблемы в прошлом, я бы посоветовал вам закончить сделку немедленно. Роберт раскопает их, рано или поздно, без моей помощи. Назовите цену, договаривайтесь и уходите.

– У меня нет никаких проблем.

– Я слышал… впрочем, неважно, что я слышал. – У двери он задержался. Взгляд его был серьезен. – Если Артур сделал то, что я думаю, не пренебрегайте этим, Алекса. Это был дар любви. Может быть, самый ценный из всех, что он вам оставил. Кто бы мог подумать, что старик способен на такой романтический поступок! – Он отвел взгляд. – Когда все будет кончено, – тихо сказал он, – возможно, мы сможем узнать друг друга немного лучше, поговорить о чем-то ином, кроме состояния Баннермэнов. Я бы очень этого хотел.

Я тоже, подумала Алекса. Чем больше она узнавала Букера, тем сильнее он ей нравился, но ей трудно было даже представить, что насущные проблемы когда-то закончатся. Пройдут годы, прежде чем они разрешатся, если они разрешатся вообще, как утверждает Стерн, а Букер, несмотря на его очевидную симпатию к ней, был на стороне противника.

– Возможно, – сказала она, позволив ему – и себе – мгновение надежды. – Но до этого пройдет много времени.

– Я человек очень терпеливый. И воспринимаю это как проявление сдержанного оптимизма, если вы не возражаете.

Она улыбнулась. – Не возражаю.

– Хорошо. – Он помолчал. – Будьте осторожны, Алекса. Я знаю, что говорю.

Он вышел. В тот же миг, когда за ним захлопнулась дверь, она разрыдалась, как будто стремилась наверстать все годы, что она не плакала, словно сегодня был день похорон отца, и она делала то, что действительно хотела сделать, словно она стояла над могилой Артура, и не сдерживала упрямо свои чувства, чтобы не выказать их перед его родными.

Теперь она знала, как сильно Артур ее любил. Она не предаст его, чего бы это им стоило.

Букер мрачно разглядывал свои ботинки, избегая смотреть Роберту в глаза. Он больше не был уверен, на какой он стороне, впервые в жизни, и чувство, которое он при этом испытывал, было весьма тошнотворным.

– Похоже, она вела совершенно обычную жизнь, – сказал он по возможности твердо.

– Мне следовало послать кого-то другого.

– Роберт, никто бы не нашел того, чего я не нашел. Ничего важного. – Про себя Букер вздохнул. Никогда раньше он не обманывал клиента, тем более члена семьи Баннермэнов. И он чувствовал себя так, словно шел по канату над Ниагарским водопадом.

– Никаких приятелей?

– Школьная футбольная звезда. Я с ним разговаривал. Довольно милый парень, желает ей добра. Послушай, какая разница, даже если бы она переспала с целой командой? Она – не кандидатка в святые.

– Ну, должен сказать, что на это не похоже. А ты ничего не скрываешь, приятель, так, на всякий случай?

– С чего бы я должен что-то скрывать? – Букер надеялся, что его вина не очевидна.

– Представления не имею.

– Я тоже.

– Надеюсь, что нет, – нетерпеливо фыркнул Роберт. – Расскажи мне об этом – как его? – Ла Гранже.

– Что же, это, как тебе известно, типичный среднезападный маленький город…

– Оставь это для путеводителей, Мартин. Я не собираюсь его посещать.

– Я имел в виду, что это типичный маленький город… полный сплетен. Все друг друга знают.

– И каковы сплетни о прекрасной мисс Уолден?

– Ничего особенного. Я разговаривал с ее школьным возлюбленным, парнем по фамилии Цубер.

– И?

– Похоже, они убегали вместе.

– Ага! Это уже сексуальный скандал. Это кое-что.

– Ну, вряд ли это можно назвать сексуальным скандалом. Они успели удалиться только на сотню миль, прежде чем родители вернули их домой. Все были ужасно расстроены. Но я не вижу для этого никаких весомых причин. Все было совершенно невинно.

– Сколько ей было лет?

– Шестнадцать, или около того. Как раз в том возрасте, когда подростки творят такие вещи.

– Ты собираешься выступить как знаток детской психологии? Кончай с этим.

– Ну, вскоре после этого эпизода ее отец умер. Покончил с собой.

– И это ты называешь «обычной жизнью»? Как он это сделал?

– Застрелился. Похоже, это был человек, склонный к депрессии, то, что называется «тип А».

– Ты выводишь меня из терпения, Мартин. Когда мне понадобится психологический анализ, я о нем попрошу. Он покончил с собой из-за того, что она убежала?

– Да, это могло быть решающим фактором.

– Вот почему она никогда не возвращается домой?

– Думаю, так, Роберт. Печальные воспоминания и сильная доза вины. Я говорил с ее матерью. Алекса восприняла смерть отца очень тяжело, но у меня не создалось впечатления, что ее кто-то обвинял, кроме нее самой. Я начал некоторые расследования, но не уверен, что они приведут к тому, что ты ищешь.

– Проклятье, – сказал Роберт. – Я надеялся на нечто большее. – Он вздохнул. – Ты видел газеты?

– Большую часть.

– Невероятный скандал, а? Мы на первой полосе каждой чертовой газеты с рассказом о ее браке. Господи Иисусе, позавчера эта история попала даже на первую полосу этой траханой «Нью-Йорк таймс»! Мы не можем без конца повторять «Без комментариев». Тед Коппел приглашал меня выступить в «Ночной линии». Вокруг моей квартиры толпятся репортеры. По меньшей мере двое нацелились писать книгу об этом. Между прочим, звонил президент.

– Президент Соединенных Штатов?

– Конечно, президент Соединенных Штатов, Мартин. У нас что, есть какой-то другой? Он хотел поблагодарить меня за то, что из-за нас газеты перестали кричать о бюджетном кризисе! Мы стали посмешищем в Белом доме. Звонил даже этот ничтожный лицемер Бо Рэндольф, как будто он все еще член семьи! Подумать только, этот сукин сын, актеришка, без грамма мозгов в его проклятой голове, выдвигается в губернаторы Калифорнии. И, вероятно, победит. Господи!

– А как это воспринимает Элинор?

– Не беспокойся об Элинор, Мартин. Побеспокойся лучше обо мне. Именно у меня настоящие проблемы, а вы все тревожитесь о чувствах Элинор.

– А Алекса? Что она делает?

– К счастью, она до сих пор не обратилась к прессе. По правде, она просто исчезла, но эта таинственность только подогревает аппетит газетчиков. Тем временем я узнал пару интересных вещей – очень интересных. Конечно, если мы начнем забрасывать ее грязью, кто знает, не попадет ли грязь рикошетом на нас? – он рассмеялся раскатистым смехом Баннермэнов. – Прекрасная метафора, достойная политика! Я не должен упускать случая.

– Каких вещей?

– Ты когда-нибудь слышал о девице по имени Брук Кэбот?

– Нет, а что?

– Брук – бордельмаман. Весьма специфическая.

– Специфическая?

– Ну, я не хочу сказать, что она удовлетворяет специфические вкусы – хотя я думаю, что да, или использует их в своих целях. Истинная ее ценность в том, что она настоящая Кэбот, чистокровная наследница пуритан, с родословной, которая достаточно хороша даже для старого придурка Бакстера Троубриджа. Между прочим, она училась в школе вместе с Сеси. Хорошее происхождение и отсутствие денег составляют печальную комбинацию, Мартин, и в этом проблема бедняжки Брук. Я давно с ней знаком. И вот пару дней назад она выплыла из тумана и позвонила мне. Брук не из тех людей, что звонят просто поболтать, во всяком случае, со мной, и она не обсуждает дела по телефону. Она сказала, что хочет повидаться со мной, что знает нечто, что может быть – цитирую – «обоюдно выгодным». Если читать между строк, я бы сказал, что ей кое-что известно о мисс Уолден.

– Конечно, нет! Я в это не верю, – в голосе Букера явно слышалось потрясение.

Роберта, казалась, забавляла его реакция.

– А меня это нисколько бы не удивило. Ты шокирован? Мартин, ты как невинное дитя. Юрист не может позволить себе роскоши быть стыдливым. Позволь мне пояснить тебе, что в обществе полно совершенно уважаемых женщин, которые хоть раз да выкидывали штучки. Я не имею в виду шлюх, ты должен понимать, в полном смысле этого слова, хотя есть и такие тоже. Молодые женщины, работающие на Брук, хорошего происхождения и абсолютно респектабельны во всех отношениях, кроме того, чем они зарабатывают на жизнь – но тогда то же самое можно сказать о большинстве банкиров и практически обо всех, кто имеет вес на Уоллстрит.

– Звучит так, будто ты ей восхищаешься.

– Пожалуй, да. Если это правда, это лучшее, что я услышал об Алексе за все время. Я – аморальный человек, Мартин, как ты неоднократно мог заметить – за исключением тех случаев, когда я произношу политические речи, где от человека требуется определенная доза лицемерия. И мне приятно узнать, что Алекса Уолден разделяет мои взгляды на мораль. Я бы мог даже полюбить ее, если бы она не стояла у меня поперек горла, – он пристально вгляделся в Букера. – С тобой все в порядке?

– Конечно.

– У тебя слегка потрясенный вид. Неужели малютке мисс Уолден удалось очаровать тебя, Мартин?

– Вовсе нет, – сказал Букер, удивляясь тому, как легко он лжет. – Я просто не думал, что это в ее стиле.

– А я думал. Это многое объясняет, если поразмыслить – как она познакомилась с отцом, например. Кто-то должен съездить и побеседовать с Брук.

– Наверное.

– Думаю, это можешь сделать ты.

– Я?!

– А почему нет?

– Не думаю, что я на это способен, Роберт.

– Какого черта? Почему?

– Это работа не для юриста.

– Да? А может, ты просто не хочешь услышать правду о мисс Уолден? Ты провалился в Иллинойсе, теперь ты не хочешь говорить с той, кто может предоставить нам необходимую информацию. На чьей ты стороне, Мартин?

– На твоей, и ты это прекрасно знаешь.

– Нет, ничего я не знаю. Не пытайся надуть меня, советник. У меня достаточно связей, чтоб устроить так, чтоб ни одна приличная юридическая фирма в Нью-Йорке не приняла тебя на работу. Ты будешь заниматься только больничными страховками и делами о неуплате за квартиру в Южном Бронксе[44]44
  Район трущоб.


[Закрыть], если я захочу, поэтому никогда не забывай об этом.

Букер отер лоб.

– Я просто пытался предположить, что ты, вероятно, хочешь услышать сам то, что она скажет, из первых уст. И что с человеком, который не является юристом, она будет говорить более свободно.

Роберт задумался.

– Насчет юристов ты прав. Этого я не сообразил. Но я не могу встретиться с ней, Мартин. Это слишком опасно для того, кто выставляется на пост губернатора. Она, может быть, под следствием, за ней могут следить копы, у нее могут даже стоять жучки. Ты знаешь, на что способны эти ослы из Манхэттенского департамента полиции, Господи помилуй! Я не могу рисковать.

Букер вздохнул. Пожалуй, стоит это сделать самому. В конце концов, он уже знает об Алексе самое худшее. Кроме того, она вызывала у него сильнейший интерес, даже после поездки в Иллинойс. Ее личность представлялась ему головоломкой, из которой он нашел отдельные фрагменты, однако их было недостаточно, чтобы сложилась целая картина. Он разгадал, что случилось с ее отцом, но не то, что произошло с ней после, или что привело ее к Артуру Баннермэну.

– Я пойду, – сказал он.

– Конечно, пойдешь. И поскорее. Позвони ей прямо сейчас. – Роберт закурил сигарету и взглянул на Букера сквозь дым. – Есть еще кое-что. Я хочу попросить тебя посмотреть бумаги отца в твоем офисе. А также проверить, нет ли где-нибудь списка его депозитарных сейфов.

– Не думаю, чтоб такой был. Насколько мне известно – он ненавидел банки. Банк был бы последним местом, которому он доверился.

– Я кое-что ищу. Прочесал его квартиру частным гребнем, побывал в Кайаве, и заглянул в каждый распроклятый ящик. Я даже направил архивариуса разобрать бумаги отца в семейном офисе, но везде, куда бы я ни ткнулся – глухо, черт побери.

– Если я не узнаю, что искать, я не смогу тебе помочь.

Взгляд Роберта стал сердитым.

– Это документ, Мартин. – Он заколебался. – Рапорт дорожной полиции штата Нью-Йорк. Помечен примерно ноябрем 1967 года.

Букер вспомнил дату смерти Джона Баннермэна, но сохранил достаточно самообладания, чтобы удержать эту мысль при себе.

– Полицейский рапорт? – спросил он.

– Верно. Отец когда-нибудь упоминал о нем?

– Нет. Он вообще не касался этого вопроса. Я однажды спросил его о Джоне, и он сразу сменил тему. А что в рапорте?