Текст книги "Роковая женщина"

Автор книги: Майкл Корда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

По каким-то причинам, известным только ей, миссис Баннермэн принялась хлопотать над Саймоном, как только он появился перед обедом вместе с Алексой и Линкольном Стерном.

– Вы, должно быть, измучены после столь долгого путешествия, – сказала она, когда он пожал ей руку. Она говорила очень медленно и отчетливо, подчеркивая каждый слог, словно давала урок произношения.

– Ну, не совсем, – смиренно ответил Саймон. – Я отдохнул и прекрасно себя чувствую.

– Вы молоды. Ваши силы восстанавливаются быстро. Меня бы перемена климата раздражала, но вы, полагаю, к ней привыкнете.

Изумленный, но польщенный столь неожиданной любезностью, Саймон стал озираться в поисках помощи, однако не нашел ее.

– Вообще-то, здесь не такая большая разница, – сказал он.

– Надеюсь, вас удобно устроили, мистер Вольф, – она произносила скорее «Вульф» на немецкий манер, придавая звучанию нечто иностранное к экзотичное. – Если вам что-то понадобится, дайте мне знать, и я объясню слугам.

– Думаю, я сам справлюсь, миссис Баннермэн, спасибо вам.

– Какой стыд, что здесь, в Америке, никто не знает иностранных языков, в то время как большинство иностранцев говорит на таком хорошем английском. Ужасно жаль, а вы как думаете?

– Возможно, – с отчаянием произнес Саймон.

– Вы слишком добры. За обедом садитесь рядом со мной. Если вы чего-то не поймете, вы должны спросить у меня. Алексе бы следовало дать мне знать, и я бы велела повару приготовить для вас что-нибудь особенное, чтобы чувствовали себя как дома. А может быть, на завтра, если вы останетесь.

– Она думает, что я иностранец, – прошептал Саймон на ухо Алексе.

– Не знаю, почему. Я просто сказала, что ты занят в художественном бизнесе.

– Возможно, она считает, что все дилеры от искусства – иностранцы, – сказал Саймон, но прежде, чем он успел развить тему, миссис Баннермэн, разыгрывая безупречную хозяйку, снова подозвала его к себе, дабы подвергнуть его допросу с пристрастием по поводу ценности картин Баннермэнов. Она говорила так медленно и четко и делала так много пауз, на случай, если понадобится повторение, что казалось, будто она разговаривает с ребенком.

Была ли миссис Баннермэн эксцентрична, или она просто развлекалась за счет Саймона? – спросила себя Алекса. Трудно было определить. Саймон был перед ней в таком страхе, что постепенно покорно начал, ради ее удовольствия, изображать европейца, так, словно он мог каждую минуту поклониться и поцеловать ей руку, или попросить на завтрак холодную ветчину и сыр.

– Я должен с вами поговорить, – сказал Букер.

Алекса повернулась и оказалась с ним лицом к лицу, впервые после ее прибытия.

– Не представляю, чтоб вы могли сказать то, что я хотела бы услышать. Если это очередное извинение, я в нем не нуждаюсь.

– Что ж, я обязан перед вами извиниться, но говорить хотел не об этом.

– К черту ваши извинения, Букер! Вы шныряли по всему Ла Гранжу, шпионя за мной, вы вломились в дом моей матери, а после того, как явились ко мне выказать свое сочувствие, отправились копаться в грязи к Брук Кэбот. Я вам доверяла! Вас следовало бы лишить адвокатских прав!

– Я могу понять ваши чувства.

– Сомневаюсь. Мне теперь ясно, почему Сесилия сбежала в Африку, чтобы не выходить за вас. Я бы на ее месте сбежала на Северный полюс.

– Пожалуйста, выслушайте меня. Я согласен с вами. И прошу прощения. Вы должны уехать.

Она уставилась на него.

– Что значит «должна уехать»? О чем вы говорите?

– Просто поверьте мне на слово. Роберт не собирается заключать с вами сделку. Я нутром это чувствую.

– Мистер Стерн говорит мне иное. И главное, Роберт говорит мне иное. В любом случае мне ненавистно слово «сделка». Мы стараемся прийти к соглашению, которое избавило бы обе стороны от дорогостоящего процесса и малоприятной огласки. «Сделка» – слово дешевое и грязное. – Она сделала паузу. – А может, оно просто кажется дешевым и грязным, когда исходит от вас.

– Я понимаю, вам не нравится то, что я сделал. Мне самому это не нравится. Но кто бы сам захотел этим заниматься? Вы задавались этим вопросом?

– Да. Роберт уже принес свои извинения. И также подчеркнул, что вы намного превысили свои полномочия. Он был потрясен тем, что вы приходили к моей матери.

– Потрясен? Вовсе он не был потрясен. Послушайте: возвращайтесь в Нью-Йорк. Пусть здесь останется Стерн. Уезжайте после обеда. Саймон сможет вас отвезти. Или я вас отвезу.

– Не имею ни малейшего намерения уезжать. Думаю, вы просто затеваете интригу, потому что Сесилия вас попросила, а может, потому что вы прирожденный интриган. Или вы рассчитываете получить с этого какую-то личную выгоду.

– Алекса, вы совершаете ошибку.

– Я не помешаю? Какую ошибку? – Роберт возник вблизи как сверкающий крейсер, входящий в порт, минуя меньшие, маломощные суда.

– Мы говорили о талантах мистера Букера как частного детектива, – сказала Алекса.

Роберт рассмеялся, хотя бросил на Букера взгляд, от которою у несчастного запотели очки.

– Что было, то сплыло. Первое правило политика: забудь о том, что случилось вчера. Букер сказал вам, что мы со Стерном приятно поболтали?

– Нет, не сказал.

– А должен бы. К нам присоединился де Витт, и мы достигли некоторого реального прогресса. Не могу сказать, чтоб от де Витта было много пользы, но когда она от него была? Букер, будь хорошим мальчиком, оставь нас на минутку? Будь любезен.

Букер неохотно починился.

– Не забывайте, что я вам сказал, – произнес он, как ей показалось, с отчаянной настойчивостью.

– Сказать по правде, я подошел к вам именно из-за Букера, – заметил Роберт. – Он намного превысил свои полномочия при поездке в Ла Гранж, а теперь ведет себя на очень опасный лад. Если бы не моя сестра, я бы давно от него избавился. Конечно, она не выйдет за этого несчастного, но также не хочет его отпустить. И мне пришло в голову спросить, не было ли между вами чего-либо личного?

– Личного? Конечно, нет. Я познакомилась с ним только две недели назад, на похоронах вашего отца. А почему вы спрашиваете?

– О, я думаю не о вас, я думаю о нем. С самого начала, прямо на этих похоронах, Господи помилуй, я думаю, он положил на вас глаз. Его легко понять, но это – чертовски дурной тон. Вы, возможно, даже этого не заметили, учитывая обстоятельства, но я заметил. Он – странный парень, Букер. Когда вы ему не ответили – а какого черта вы были должны? – он настроился против вас, причем очень резко. Боюсь, мне придется взять его на короткую сворку. Ему просто нельзя доверять. – Он вздохнул. – Бабушке, похоже, понравился ваш друг Саймон.

– Она думает, что он иностранец.

– Ну, конечно, в каком-то смысле он и есть иностранец, верно? Так же, как Букер. И в этом – его проблема. Он годами был неотделим от семьи – или все равно, что был – и однако он по-прежнему не принадлежит ей. Послушайте, ваш Стерн и де Витт собираются затратить весь завтрашний день на составление документа. Полагаю, Стерн объяснит вам все после обеда. Мы проведем весь завтрашний день в поле; погода ожидается великолепная и, кто знает? – возможно, когда мы вернемся, то сможем уже поставить свои подписи. И, что более важно, жить с этим.

– Букер исключается?

– Честно говоря, я думаю, что так вернее. Чем скорее он вернется в Нью-Йорк, тем лучше. Кроме того, Стерн не захочет быть в меньшинстве. Если при де Витте будет Букер, Стерн вызовет кого-нибудь из своей фирмы, и в результате у нас будет десять юристов, выполняющих работу двоих. Когда все будет кончено, нет причин, почему бы нам не узнать друг друга немного лучше. Многое зависит от того, захотим ли мы оба установить между собой хорошие отношения. Мы сможем вступать в разногласия – уверен, что так и будет, время от времени, но как друзья, как равные?

– Это именно то, чего я хочу. Ничего больше. Или меньше.

– Прекрасно. – Роберт похлопал ее по плечу. – Мы замечательно уживемся друг с другом. – Он обвел комнату взглядом. – Эммет, – вздохнул он. – Господи, как бы позабавился Джон, видя его здесь. Он обычно дразнил бедного Эм мета, как тореадор – быка! – Роберт глотнул виски и скривился. Неужели он сильно пьет? Как многие крупные мужчины, в том числе его отец, он, казалось, был способен поглощать большое количество алкоголя без видимых последствий, но до Алексы впервые дошло, что, когда бы она его ни видела, он либо допивал бокал, либо начинал новый. – Джон любил Эммета, – произнес он так, словно это был великий подвиг, даже чуть ли не проявление святости. – Конечно, Джон всех любил, – добавил он с оттенком не то презрения, не то зависти. – И к нему тоже все хорошо относились, бедному сукиному сыну. – Он покачал головой. – Бабушка его обожала, считала безупречным.

– Почему «бедному сукину сыну»? Я думала, вы тоже хорошо к нему относились.

– Поправка. Я любил его. «Бедный сукин сын», потому что он умер. Худшего невезения нельзя и представить.

– Это все еще мучает вас, после всех лет?

Он кивнул.

– Когда я здесь, я думаю об этом. Вот одна из многих причин, по которой я не часто здесь бываю. Вы можете это понять. Наверное, вот почему вы не ездите домой, правда?

На миг она взглянула на него, гадая, о многом ли он догадался, и что важнее, о чем он пытается сказать.

– Вы имеете в виду самоубийство моего отца? – спросила она, удивившись, что сумела произнести это слово. – Да. Вот причина, по которой я не возвращаюсь. Но Джон не совершал самоубийства, верно? Это был несчастный случай.

– Конечно, это был несчастный случай, – яростно произнес Роберт. Его глаза сузились, он пристально вглядывался в нее, словно пытаясь запомнить ее черты. Он был похож на свидетеля, которому предъявили полицейские фотографии, и сосредоточенно пытавшегося определить, на которой нужная женщина. – Вы были со своим отцом, когда это случилось, так мне рассказывал Букер? – он взял ее за руку и крепко сжал. – Ужасно.

– Я не хочу говорить об этом, Роберт.

– Нет-нет. Здесь есть сходство, которое я пытаюсь объяснить. Я был с Джоном. Сидел рядом с ним. Мы оба знаем, каково это. Каждый из нас прошел через одно и то же испытание.

– Может быть. Я действительно не хочу говорить об этом.

– Я могу это понять. Никто никогда не хотел говорить о смерти Джона, особенно со мной. Отец фактически дал обет молчания, как будто ничего не случилось. И однако он рассказал вам об этом. Он поведал вам всю историю? Обрисовал сцену? Бедный Джон, пьянеющий с каждой минутой, в этой самой комнате, отец, впадающий в ярость, пока бабушка, как обычно, притворяется, что все совершенно нормально, это просто обычная предобеденная болтовня, только пусть кто-нибудь выйдет и велит Мэйтланду попридержать слуг на несколько минут и не подавать обед, пока она не позвонит.

Роберт пьян, – решила Алекса. Пьян и зол, но все еще держит себя в руках. Ему должна была быть противна встреча со Стерном, противна обязанность быть любезным, пока он торговался за то, что в душе считал своим законным наследством, поперек горла необходимость дать место в семье посторонней, признать наконец факт, что в случае длительного процесса он может проиграть… Он надеялся, что она может сломаться под давлением, или что Букер сможет добыть нечто, достаточно весомое, чтобы заставить ее сломаться – и вот теперь все кончено, или почти – и самое горькое, что он должен сознавать – и сознает, конечно – что только благодаря ее желанию заключить соглашение, он способен сохранить свое положение и место в семье, что он принимает свою маленькую победу из ее рук как дар, тогда как она еще сохраняет козырную карту.

– Он рассказал мне об этом. Обо всем. Он доверял мне, Роберт. Больше, чем мой родной отец. Больше, чем кто-либо на свете.

Он улыбнулся, или попытался, ибо его выражение скорее походило на гримасу, возможно, из-за опьянения.

– Ах, – сипловато сказал он, – доверие! Чудесная вещь! Я вам завидую. – Гримаса уступила место обычному любезному выражению. – Сам я не умею доверять людям. Или так мне говорили.

– Вы могли бы научиться.

– Может быть, – он громко рассмеялся, и смех его показался ей скорее зловещим, чем веселым. – Однако мне, возможно, понадобится рука помощи, – он подмигнул.

По возможности вежливо, она отступила подальше от него. Наверное, потому что она не пила сама, люди, излишне пьющие, действовали ей на нервы – и кроме того, замечание Роберта о доверии напомнило ей о документе – она еще не решила, как поступить. Несомненно, это и было у Роберта на уме. Конечно, он не мог доверять ей, пока документ у нее, но могла ли она доверять Роберту настолько, чтобы его отдать? Она, разумеется, могла бы его скопировать, но вряд ли это могло быть расценено как акт доброй воли.

Если между ними все сложится хорошо, когда (она была оптимисткой) она научится доверять ему, тогда она отдаст документ.

Тем временем, разумней и безопасней будет сохранить его у себя.

Засыпала она с трудом. Ее тревожил не обед, за которым она съела очень мало, и не застольная беседа, где доминировала миссис Баннермэн, объяснявшая Саймону американские обычаи, историю и фольклор, а неожиданная реплика Роберта.

Неужели он и впрямь думает, что между ними есть что-то общее – два человека, погубивших тех, кого любили, оба признали это «случайной смертью», хотя фактически, – пусть этим словом никогда не обозначалось то, что произошло между ней и отцом, это были убийства? Роберт небрежно вел машину, и это стоило жизни его брату и еще двум невинным людям.

Она… но она отказывалась осознать, что она сделала, запрещала своим мыслям даже принять это направление.

Огромный дом вокруг нее стонал и трещал, полный мелких, странных шумов, как корабль в море. Удивительно, подумала она, что такое большое и прочное здание способно так же скрипеть по ночам под ветром, как старый фермерский дом. Она слышала треск дерева, когда температура понижалась на несколько градусов, шелест ветвей у крыльца, гудение воздуха в батареях, где-то вдали шум насоса или вентиляции, тихие шаги служанки, совершавшей ночной обход, ибо здесь всегда кто-нибудь круглосуточно находился на страже, как в гостинице, и нажав кнопку звонка на ночном столике, можно было вызвать горничную – в любое время, на случай, если захочется выпить чашку чаю, или какао, или просто, как это бывало с миссис Баннермэн, узнать, который час.

Завтра, решила она, когда с делами будет покончено, она немедленно уедет, позволит Стерну или Саймону снять ей номер в одном из самых уединенных городских отелей, скажем «Дорсет», или «Хэмпшир Хауз», и на время исчезнет из виду. Постепенно, шаг за шагом, она вернется к нормальной жизни.

Нет, чтобы быть точной, она начнет новую, ибо жизнь уже не будет той же самой. Ей нужен офис, чтобы управлять постройкой музея – в этом мог бы помочь Саймон. Со временем, вероятно, она будет признана как миссис Баннермэн, а миссис Баннермэн доступно почти все. А потом? Она отказывалась заглядывать дальше.

Она закрыла глаза и внезапно услышала шум шагов по гравию во дворе и человеческие голоса. Они звучали приглушенно, но ей показалось, что это мужчина и женщина. Потом они стихли, и Алекса уснула, повторяя себе, что нет причин полагать, будто говорили о ней.

– Это позорная капитуляция, Роберт, и ничто иное.

– Это здравый смысл, Сеси, – устало сказал Роберт. – Мне это нравится не больше, чем тебе.

– Она – мелкая шлюшка и интриганка, а ты ей подчинился. Никогда бы не подумала, что доживу до такого дня.

Роберт вздохнул. Они прошли до усыпанного гравием двора и повернули назад. В темноте он не видел выражения ее лица, но глаза ее блестели, словно она плакала.

– Если мы начнем процесс, Сеси, – терпеливо объяснял он, – она может победить. Отец был женат на ней.

– Я отказываюсь в это верить. Или примириться с этим.

– Вера тут ничего не изменит. Букер считает брак законным.

– О, я бы просто убила Мартина! – даже в лунном свете глаза Сесилии полыхнули яростью. – Он совершенно бесполезен. Не представляю, как я могла когда-то даже допускать мысль о замужестве с ним. Но ты, Роберт, ты – вот кто меня по-настоящему разочаровал. Ты позволил ей обойти себя, только потому что она – смазливая девица! – Она сделала паузу. – С обывательской точки зрения.

– Ну, в этом ты совершенно неправа, Сеси. Мне вполне нравится, как она выглядит. Рамирес – помнишь его? – даже предложил, чтоб я женился на ней! – Он рассмеялся. – Действительно, неплохое решение проблемы.

– Это отвратительно!

– Я шучу, Сеси.

– Не нахожу это смешным. Тебе следовало бы делать что-нибудь, Роберт, вместо того, чтобы обмениваться шутками со своими кубинскими друзьями.

– Это не так легко, Сеси. Она умнее, чем ты можешь представить. В ее руках есть некие документы, которые я бы очень хотел заполучить назад.

– Ты хочешь сказать, что она шантажирует тебя, Роберт? Это причина твоей бесхребетности?

– Нет, Сеси, совсем не шантажирует. «Угрожает» – более точное слово.

– Чем?

Теперь он пожалел, что затронул эту тему. Если Сесилия узнает правду о смерти Джона, она никогда не простит его, а этого он боялся гораздо больше, чем того, какое действие возымеет это открытие на его политическую карьеру.

– Там замешаны политические дела, – сказал он по возможности спокойно. – Документы дал ей отец. Необдуманно.

– Разве Рамирес не может их вернуть? Ты обычно утверждал, что он может все.

Сесилия познакомилась с Рамиресом, едва выйдя из детского возраста, в те давние дни, когда он был еще патентованным героем твердолобых патриотов, которые считали, что высадка в Бухте Свиней была бы успешной, если бы у Джона Кеннеди хватило мужества организовать прикрытие с воздуха.

Таковы были в те времена и взгляды ее отца – как многие богатые американцы, Артур Баннермэн счастлив был принимать у себя в доме лихого кубинского героя и выписать чек на la causa[49]49
  Дело (исп.).


[Закрыть].

Последующий откат Рамиреса в мир политических преступлений и убийств по контракту ускользнул от внимания Сесилии. При тех редких случаях, когда упоминалось его имя, она все еще творила о нем как о латиноамериканском антикоммунистическом сэре Галахаде[50]50
  Самый безупречный из Рыцарей Круглого Стола.


[Закрыть] – репутация, которую он потерял так же быстро, как и приобрел.

– Он тоже провалился. Мы обменялись самыми резкими словами.

– Подкинь под него хворосту, Роберт! Отец часто говорил, что если бы у братьев Кеннеди не сдали нервы, Рамирес смог бы войти в Гавану и заставить Кастро собирать чемоданы.

– Сеси, отец изменил свое мнение, когда ты еще каталась на пони. Бог свидетель, я сделал все, что мог. Я даже привез Рамиреса сюда, поместил его в местной гостинице, но он ничего не добился.

– Он здесь?

– Забудь, что я тебе сказал. Чем меньше ты знаешь об этом, тем лучше. Все под контролем.

– Что ж, тогда вели ему пошевеливаться, – резко сказала Сесилия.

Роберт жалел, что вообще согласился обсуждать дела с Сесилией. Он должен был знать ее лучше, чем предполагать, что она когда-либо даст ему благословение на компромисс с Алексой.

– Сделаю все, что в моих силах, – мрачно произнес он, чтобы положить конец беседе.

Сесилия взяла его за руку.

– Никто не может просить большего, – прошептала она.

Репутация Сесилии как слабой женщины была догматом, принятым на веру всей семьей, за исключением самой Сесилии, которая знала правду. Она считала, что в ином веке сумела бы справиться с ролью матери, или сестры, или жены древнего римлянина – во всяком случае, одной из тех суровых, непорочных героинь, что указывают путь долга мужчинам своей семьи.

С ее точки зрения, никем не разделяемой – Роберт был слишком мягок, себе во вред. Она обвиняла себя, за то что бежала в Африку, чтобы спастись от семьи и богатства, оставив его одного перед лицом враждебного мира. Если бы она осталась дома, то убедила бы его не пытаться отобрать Трест у отца – или, если бы он все же сделал это, поддерживала и укрепляла его дух, так, чтоб он преуспел. Теперь она убеждала себя, что Роберт дал слабину из-за того, что эта девица воспользовалась его душевной добротой, что Рамирес, возможно, просто уклоняется от того, что он обязан был сделать.

Она думала об этом, пока раздевалась и проскальзывала в хлопковую ночную рубашку, вновь наслаждаясь чувством прохлады после всех этих лет в Африке. Однако это был ее долг, точнее, предназначение – быть там, помогать бедным, а Баннермэны всегда исполняют свой долг не жалуясь. Если ничего другого не остается – так учила ее бабушка. И это было главным удовлетворением ее жизни – возможно, подумала она без горечи, и единственным.

Если Роберт не может приказать Рамиресу сделать то, что он обязан сделать, она возьмет это на себя. Это тоже ее долг. Она потянулась к телефону и набрала номер.

Компания, собравшаяся к завтраку, не излучала счастье, но Роберт, для которого сама идея охоты была на первом месте, делал все возможное, чтобы оживить картину, подобно преданной жене, которая чувствует, что важный домашний прием плохо начался, и видит, как шансы ее мужа на продвижение по службе исчезают по мере того, как беседа спотыкается и замирает. Не привыкший обычно рано вставать, Роберт двигался по столовой, сыпал шуточками, с энтузиазмом пожимал руки и сообщал каждому, какой будет прекрасный день. И действительно, день обещал быть великолепным, по крайней мере в том, что касалось погоды. Природа приложила все усилия, чтобы соответствовать представлениям о ней Баннермэнов. Прелестный, бледный осенний туман развеивался, открывая тонкий ледок, который таял в первых лучах солнца, из-за чего опавшие листья выглядели так, будто они были окрашены за ночь, специально для этого случая. На дальнем конце Большой Лужайки мирно паслись полдесятка ланей. Их шкуры в рассветных лучах, казалось, сбрызнуты оранжевым.

– Единственный смысл во всем этом – завтрак, – простонал Патнэм, усаживаясь рядом с Алексой.

Действительно, на буфете, в дальнем конце столовой выстроился ряд надраенных серебряных блюд, как в ресторане роскошного пассажирского парохода. День охоты в семье Баннермэнов протекал по образцу, твердо заданному еще в прошлом столетии. Небольшая армия невидимых слуг вставала задолго до рассвета, готовя обильный завтрак, собирая корзины для пикника, укладывая ружья и амуницию в автомобили, выводя собак. Слуги даже принесли фазанов в клетках с дальнего конца поместья, где их выращивали, просто на случай, если число птиц, которых можно поднять в поле, будет недостаточным. Ни одна мелочь не была упущена.

– Вы не едите? – спросил Патнэм.

Алекса глянула в тарелку и содрогнулась при виде яиц, ветчины, сосисок и оладий.

– Это напоминает мне детство, – сказала она. – Только тогда завтрак подавался в три часа утра, а не в шесть.

– Я и забыл, что вы – продукт сельскохозяйственной полосы, – заявил Патнэм. Его жизнерадостность действовала ей на нервы. – А ведь, если вдуматься, вещей, которых я не знаю о вас, гораздо больше, чем знаю — за исключением того, что читал в газетах, а, будучи журналистом, я понимаю, что верить им нельзя.

Алекса с трудом пыталась проявить внимание.

– Но вы, однако, больше не работаете журналистом? – спросила она.

– Откуда вы знаете?

– Ваш отец сказал.

– А! Все время забываю. Увы, нет.

– Почему?

– Мне ничего не хочется снимать. Я делал репортажи о войне. А после того, как вы повидаете войну – настоящую войну – все прочее кажется скучным, бессмысленным, блеклым. Президентские кампании? Черт с ними со всеми. – Он накинулся на завтрак, словно полный желудок мог его подбодрить.

Алекса потягивала кофе, пока Патнэм полировал тарелку последней оладьей, с несколько угрюмым видом человека, который с нетерпением ждал сытного завтрака, а теперь, когда его съел, проведет весь день, кляня себя за излишние калории и холестерин.

– Зачем мы здесь собрались? – спросила она.

– Зачем? Я задаю себе тот же вопрос. Наверное, потому что Роберт этого от нас захотел. Как обычно.

– И для вас этого достаточно? Вам хватает этой причины?

– Как правило. Может быть, до сих пор. Послушайте, он мой брат, что бы вы о нем ни думали. Если ему хочется разыгрывать сельского сквайра – в основном, подозреваю, чтобы произвести впечатление на вас – при том, что он дома впервые за последние четыре или пять лет, прекрасно, пусть его. Кто я такой, чтобы портить ему удовольствие?

– Вы считаете, что он затеял все это из-за меня?

– Не совсем, но – да. Ему нравится ставить все вверх дном, а в Кайаве для этого мало возможностей. Роберт не умеет сидеть сложа руки, поэтому перспектива провести весь день, разговаривая с вами о делах – это больше, чем он может выдержать. Он любит организовывать людей, что-то затевать, чтобы все были постоянно заняты. Он стал бы чертовски хорошим полководцем, если бы мог скакнуть из рядовых прямо в генералы. Я хочу сказать – посмотрите на него! Он в своей стихии. Слуги были на ногах всю ночь, перевернули половину имения, чтобы было достаточно птиц. Он даже пригласил некоторых местных землевладельцев, людей, которых он в действительности презирает. Это демонстрация, что Кайава все еще принадлежит ему, а не вам, вот и все.

– Я никогда и не считала ее своей.

– Но, если верить завещанию отца, она ваша. И на здоровье, если б это зависело от меня. Господи, а вот и де Витт, прямо как на рекламе «Дакс Анлимитед».

Столовая теперь была переполнена. Появилась Сесилия, в твидовой юбке и нескольких свитерах, с чрезвычайно сердитым видом. Де Витт и впрямь выглядел как иллюстрация к каталогу дорогой спортивной одежды – в камуфляжных брюках, тяжелых ботинках, куртке цвета хаки, изукрашенной замшевыми кармашками, патронташами, ремешками, кожаными шнурками, чтобы привешивать добычу, и подбитой не плечах кожаными же подушечками для смягчения отдачи. На шее, на цепочке у него висели запасные очки, а на голове была зеленая тирольская шляпа.

Алекса отметила, что здесь на охоту не надевали вельветовые брюки и пуховики, не следовали также и принятому на Среднем Западе обычаю надевать на охоту красное. Роберт, погруженный в беседу с де Виттом, был в прекрасно сшитом твидовом костюме, так же, как и его соседи, большинство из которых взирали на хозяев с благоговейным страхом, когда не косились украдкой на Алексу. Даже Букер был в твидовом костюме, хотя, каким-то непостижимым образом, ткань и покрой его костюма казались дурно выбранными, а может, его одежда была просто слишком новой. Алекса гадала, во что будет одет Саймон. Он, вероятно, проспал.

Патнэм подмигнул ей.

– Вы тоже заметили, – сказал он, глядя на Букера и явно прочитав ее мысли. – Богатые ставят замшевые заплаты, когда их одежда протрется. Это экономия – не стоит выбрасывать хороший костюм, пока его еще можно носить. Они никогда не купят новый костюм с замшевыми заплатами, просто таков стиль. Бедняга Букер никогда не поймет разницы. Нужно родиться богатым, чтобы определить тонкую грань между поношенной одеждой и обносками.

– Я думала, что они с де Виттом сегодня будут работать. Мне известно, что мистер Стерн ожидает де Витта.

– И он его дождется. Де Витт, вернется, самое позднее, к десяти – сельский джентльмен, разрумянившись лицом, готовый к деловому разговору после пары часов аристократического спорта. Де Витт любит охоту не больше, чем я, но это часть его имиджа. Он каждый год ездит ловить форель, поднимает из-за этого много шума, но я не верю, чтоб он получал от рыбалки хоть какое-то удовольствие. Если он поймает рыбу, то, возможно, даже не знает, что с ней делать. А вот и Роберт, готовый к бою.

– Нам повезло! – сияя, возгласил Роберт. – Прекрасный день! – Он говорил так, будто устроил все это лично для нее, включая завтрак. – Хорошо спали? – Алекса ожидала злорадства, теперь, когда она перестала представлять для него фатальную угрозу, но его лицо не выражало ничего, кроме доброжелательности.

– Мне никогда не составляло труда заснуть, – заявил Патнэм. – Вот проснуться – другое дело.

– Причем тут ты? Я обращаюсь к Алексе.

– Честно говоря, я спала довольно плохо, – сказала она. – Не знаю, почему.

– Наверное, слишком беспокоились.

– Нет, дело не в этом. У меня было такое чувство, что по дому бродят призраки. Я не хочу сказать – буквально, в подобные вещи я не верю, – но словно бы кто-то был там, в комнате.

Роберт рассмеялся.

– Призрак? Это вряд ли можно предположить. Никаких призраков рода Баннермэн не существует, если только бабушка не вызывает их по ночам, никому не сказавшись. Готовы ехать?

Она кивнула.

– Я попросил приготовить вам винтовку двенадцатого калибра. Кстати, это английское ружье моей матери. Подойдет?

– Я не собираюсь стрелять.

– Мне казалось, я где-то слышал, что вы хорошо стреляете, – он улыбнулся понимающей улыбкой, словно они делили некую тайну. – Жаль, поскольку егерь потрудился ее для вас вычистить. А ты, Пат?

– Сбрось меня со счетов. Я возьму камеру. Может, сделаю репортаж о кровавых развлечениях богачей.

– Ничего подобного ты не сделаешь, Пат. Это приказ.

– Я шучу.

– Я не воспринимаю такие заявления как шутку. Я воспринимаю их как угрозу.

– Господи, Роберт, взгляни на это со светлой стороны. Ты завоюешь голоса Национальной ассоциации охотников.

Чувство юмора Роберта не распространялось на Патнэма, а может, и на общественный аспект охоты на фазанов. С минуту он глядел на Патнэма, потом покачал головой, словно отвергал серьезный совет.

– Я в любом случае получу их голоса, – сказал он, взял Алексу под руку и повел ее из комнаты. – Сам я спал как младенец, – гордо произнес он. – Как всегда.

Странно, что он это сказал, подумала она. Он не был похож на человека, который хорошо выспался. Под его глазами были темные круги, он порезался при бритье, и в его поведении чувствовалась определенная напряженность, словно этой ночью он вовсе не ложился спать. Он выглядел, решила Алекса, как человек, который всю ночь кутил, а потом, чтобы днем продержаться на ногах, проглотил пару таблеток. Даже его кожа была бледнее, чем обычно. Алекса даже удивилась, почему.

Из мрака холла возник Саймон с чашкой кофе в руках и глядел сквозь дверь на холодный, яркий солнечный свет так, словно тот падал нарочно, чтобы его раздражать. На нем была стильная черная кожаная куртка, серые фланелевые брюки и темные очки, и выглядел он так, будто направлялся на рок-концерт или только что вернулся оттуда.

– Господи, как рано, – произнес он.

– Ты пропустил завтрак.

– Не пропустил. Ты забыла – я никогда не завтракаю. И не уверен, стоит ли в этом участвовать.

Ей не составляло труда догадаться, как Саймон провел ночь. Сельский обычай рано ложиться спать ничем не мог привлечь человека, который обычно бодрствовал до трех-четырех часов, а вечера свои любил проводить там, где больше всего шума и ярких огней. Только мощная доза какого-нибудь наркотика, из тех, что он сейчас принимал, плюс пара таблеток снотворного, могли помочь ему провести ночь в скучном одиночестве, и лицо его было столь бледным, что соседи Баннермэнов, которые проверяли, на месте ли их шляпы, перчатки, шарфы и карманные фляжки, уставились на него так, будто это действительно был призрак Кайавы.