Текст книги "Смысл ночи"

Автор книги: Майкл Кокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

Он казался выше ростом и шире в плечах, чем я помнил, и теперь носил темную бороду, которая, в сочетании с повязанным на голову шелковым платком, придавала ему пиратский вид. Вот он, собственной персоной: Ф. Рейнсфорд Даунт, знаменитый поэт, чей последний сборник, «Завоевание Перу», совсем недавно вышел в свет, ко всеобщему восторгу.

Я неподвижно замер на месте. Он стоял, небрежно опираясь на крокетный молоток и отпуская комплименты своей партнерше, поразительно высокой темноволосой девушке, – и при виде его я испытал такое мучительное ощущение, будто мне всадили нож в давно гноившуюся рану и провернули там. Я подумал было, не подойти ли к нему, но потом взглянул на свои пыльные башмаки и заметил прореху на штанине – она лопнула, когда я ползал на коленях по песку переднего двора, устанавливая треногу. В любом случае я представлял собой довольно жалкое зрелище со своими грязными руками и раскрасневшейся физиономией – мне пришлось изрядно попотеть, перетаскивая тележку с оборудованием с одного места на другое. Даунт же, в отличие от меня, выглядел в высшей степени элегантно сейчас, когда стоял в непринужденной позе посреди свежевыкошенной лужайки, в блестящем на солнце атласном жилете, не замечая своего бывшего друга, скрытого в тени лаврового куста.

Признаться, я испытал острый приступ зависти – еще один поворот ножа. Он казался таким самодовольным, таким благополучным. Знай я тогда всю меру удачи, выпавшей на долю Даунта, возможно, я не удержался бы от какого-нибудь опрометчивого поступка. Но в неведении своем я просто стоял и смотрел на него, вспоминая наш последний разговор на школьном дворе и гадая, помнит ли он, что я прошептал ему на ухо тогда. Вряд ли он помнил. Он производил впечатление человека, который спит крепко по ночам. Даже жаль будет лишить его сна и покоя, но однажды мои слова всплывут у него в уме.

И тогда он все вспомнит.

Я укрывался за лавровым кустом минут пятнадцать-двадцать, покуда Даунт и остальные игроки, взяв свои крокетные молотки, не направились к маленькой тенистой террасе, где для них накрыли чай. Он неторопливо шагал рядом с высокой молодой дамой, а другие двое следовали за ними, болтая и смеясь.

Было уже без малого пять часов, а потому я вернулся на передний двор и принялся укладывать в сундук свои фотографические принадлежности. Тут на крыльце появился мистер Тредголд.

– Эдвард, вот вы где. Надеюсь, вы плодотворно поработали? Ну и славно. Я закончил свои дела с его светлостью, но не окажете ли вы еще одну услугу, прежде чем мы отбудем?

– Конечно. Что от меня требуется?

Он легко кашлянул.

– Я убедил лорда Тансора, что он должен сделать свой фотографический портрет, для потомства. «Вы только подумайте, – сказал я, – сколь важное значение будет иметь для грядущих поколений ваше моментальное изображение, где вы представлены таким, какой есть, здесь и сейчас. Вы останетесь как бы живым для них». Надеюсь, это не слишком затруднит вас? Его светлость ожидает нас на Библиотечной террасе.

Библиотечная терраса находилась на западной стороне здания; Даунт со своими друзьями пил чай на южной террасе. Я быстро оценил вероятность нашей с ним случайной встречи и решил, что она невелика. Кроме того, я испытывал непреодолимое желание увидеть человека, которого считал своим отцом. А если Даунт все-таки появится там, он наверняка не узнает меня из-за моих недавно отпущенных пышных усов.

– Нисколько не затруднит, – ответил я со всем возможным спокойствием. – У меня осталось еще две негативные пластины, и я буду превелико рад услужить его светлости. Минуточку, сейчас возьму все необходимые принадлежности…

Лорд Тансор, в блестящем на солнце шелковом цилиндре, расхаживал взад-вперед по террасе, постукивая по каменным плитам тростью с серебряным наконечником.

– Ваша светлость, – промолвил мистер Тредголд, приближаясь к нему. – Позвольте представить вам мистера Глэпторна.

– Глэпторн. Здравствуйте. Вижу, у вас весь инструментарий с собой – камеры и все такое прочее. Дорожный сундук, да? Со всем необходимым, да? Прекрасно. Прошу сюда. Ну что ж, приступим к делу.

Я начал устанавливать треногу, а лорд Тансор продолжал расхаживать взад-вперед, беседуя с мистером Тредголдом. Я вдруг поймал себя на том, что не могу отвести от него взгляд.

Сейчас милорду шел пятьдесят девятый год. Он оказался ниже ростом, чем я ожидал, но широкоплечий и с великолепной осанкой. Меня сразу же очаровали характерные черточки его поведения вроде привычки закладывать левую руку за спину при ходьбе и слегка запрокидывать голову назад при разговоре. А равно манера речи – короткие отрывистые фразы, пересыпанные лающими вопросительными частицами. И даже подергивание левого века, свидетельствовавшее о едва сдерживаемом раздражении, вызванном каким-то замечанием мистера Тредголда.

Больше всего меня поразила бесстрастная, жесткая холодность в выражении близко посаженных глаз с тяжелыми веками и в складке почти безгубого рта. Я отметил тот любопытный факт, что губы у лорда Тансора кажутся плотно сомкнутыми и зубы не видны, даже когда он говорит, – в силу такой своей особенности он производил впечатление человека, питающего к своим ближним непреодолимые, инстинктивные неприязнь и недоверие. В оценивающем взгляде, которым он смеривал вас, в привычной для него умышленно вызывающей позе – плечи отведены назад, грудь выгнута, ноги слегка расставлены – чувствовалась такая сила, такая железная воля, что вы мигом забывали о его малом росте. Я встречал много мужчин внушительного вида, но никто не мог сравниться с ним в хладнокровии и выдержке, воспитанных долголетним опытом осуществления власти в частной и политической жизни. Я физически крепкий малый и просто великан по сравнению с ним, но едва отважился поднять глаза на лорда Тансора, когда он подошел спросить, все ли готово.

И все же я верил, что он мой отец! Возможно ли такое? Или я обманываю себя? Положим, рядом со мной действительно стоит мой отец – и видит во мне всего лишь незнакомца, занятого возней с камерой и треногой. Наступит ли однажды день, когда я предстану перед ним в своем истинном качестве?

Солнце переместилось к западу и теперь освещало дальний конец террасы – за ним находилась приподнятая над землей мощеная площадка, на которую выходила наполовину застекленная дверь в выступе стены. Мы спустились с террасы, и лорд Тансор, крепко сжав трость в правой руке и вытянув левую руку вдоль тела, встал в паре футов перед площадкой так, что дверь оказалась у него за левым плечом. Сквозь линзы камеры все детали его наружного облика стали видны яснее и отчетливее: начищенные до блеска тупоносые туфли; серые гамаши в тон панталонам и жилету; черный сюртук с четырьмя пуговицами, черный же широкий галстук, блестящий шелковый цилиндр. Он стоял прямо и неподвижно – сжатые в нитку губы; идеально подстриженные седые бакенбарды; маленькие черные глаза, устремленные на озаренные солнцем парковые угодья и простирающуюся дальше широкую равнину с фермами и пастбищами, реками и озерами, лесами и тихими деревушками. Хозяин всего, что находилось в пределах видимости. Двадцать пятый барон Тансор.

Руки у меня слегка дрожали, пока я держал объектив открытым, но наконец я закончил с первым снимком и уже приготовился вставить в камеру следующий негатив, когда его светлость сообщил, что не желает задерживать меня долее. Он коротко поблагодарил меня за хлопоты и удалился прочь.

Мы с мистером Тредголдом переночевали в Питерборо и вернулись в Лондон следующим утром. Феб Даунт больше ни разу не попался мне на глаза, но образ моего врага, каким он явился мне в Эвенвуде, неотступно преследовал меня: он стоит на солнечной лужайке и смеется, веселый, самоуверенный и беспечный.

Накануне мы с мистером Тредголдом слишком устали к вечеру, чтобы обсуждать события дня; да и наутро, во время обратного пути, мой работодатель не обнаружил желания поговорить. Он удобно устроился на своем месте, едва мы сели на поезд, и извлек из саквояжа последний выпуск «Дэвида Копперфильда» [133]133
  [Роман Диккенса публиковался ежемесячными выпусками с мая 1849 г. по ноябрь 1850-го и был издан в виде книги в ноябре 1850-го. (Прим. ред.)]


[Закрыть]с видом человека, который не хочет, чтобы его беспокоили. Однако на подъезде к Лондонскому вокзалу он оторвался от чтения и пытливо взглянул на меня.

– У вас осталось благоприятное впечатление об Эвенвуде, Эдвард?

– Да, самое благоприятное. Место поистине пленительное, как вы и сказали.

– Пленительное. Да. Именно это слово я всегда использую, описывая поместье. Оно словно забирает человека в упоительный плен, не правда ли, и уносит в другой и лучший мир. Какое, должно быть, счастье жить там! Разве захотел бы кто расстаться с Эвенвудом?

– Полагаю, вы часто бывали там по делам, – заметил я.

– Да, хотя в последнее время реже, чем при жизни первой леди Тансор.

– Вы знали леди Тансор? – услышал я свой голос, несколько взволнованный.

– О да, – ответил мистер Тредголд, выглядывая в окно. Поезд уже вползал под своды вокзала. – Я хорошо знал ее светлость. Ну вот мы и приехали. Снова дома.

IV
Поиски правды

Я не видел мистера Тредголда несколько недель. Уже на следующий день он уехал в Кентербери навестить своего брата, а я как раз тогда начал расследование одного мошенничества, вынуждавшее меня проводить много времени вне конторы. Только через месяц после нашей поездки в Эвенвуд я получил приглашение провести воскресенье со старшим компаньоном.

Мы почти сразу пустились в обычные наши книговедческие разговоры, но мне показалось, что мой работодатель предается библиографической дискуссии без прежнего энтузиазма. Он сиял лучезарной улыбкой; он протирал монокль; он откидывал со лба пушистые волосы – и держался, по обыкновению, радушно. Но в нем явственно чувствовалась какая-то перемена, обеспокоившая меня.

Негативы, сделанные в Эвенвуде, были проявлены, закреплены и напечатаны; все фотографические рисунки, за исключением портрета лорда Тансора, я разместил, за свой счет, в изящном альбоме с тисненым гербом Дюпоров на обложке. Портрет – для него я заказал отдельный сафьяновый футляр – удался бы просто на славу, если бы не физиономия какого-то любопытного слуги за полузастекленной дверью позади лорда Тансора, не замеченная мной во время съемки. Но мистер Тредголд похвалил мою работу и пообещал позаботиться об отправке альбома и портрета в Эвенвуд.

– Его светлость с радостью отблагодарит вас, – сказал он, – коли вы потрудитесь представить счет.

– Нет-нет, – возразил я, – и слышать об этом не желаю. Если его светлость останется доволен плодами моих стараний, я сочту себя вполне вознагражденным.

– У вас широкая натура, Эдвард, – заметил мистер Тредголд, закрывая альбом. – Чтобы выполнить такую изрядную работу, а потом отказаться от денег.

– Я не рассчитывал на вознаграждение.

– Нисколько не сомневаюсь. Однако я истинно полагаю, что добрые дела всегда вознаграждаются, в этой жизни или в следующей. Каковое мнение согласуется с другим моим убеждением: все отнятое у нас однажды к нам вернется по воле любящего Бога.

– Весьма утешительные воззрения.

– Именно так. Считать, что за добро нам не воздастся в некоем лучшем мире и что все утраты, настоящие утраты, невосполнимы, означало бы для меня лишиться всякой надежды.

Я никогда прежде не слышал, чтобы мистер Тредголд говорил столь серьезным и задумчивым тоном. Он с минуту молчал, вперив взор в портрет лорда Тансора.

– Знаете, Эдвард, – наконец произнес он, – мне кажется, между этими моими убеждениями и фотографическим процессом существует своего рода аналогия. Вот здесь вы запечатлели живого человека, увековечив свет и тень, линии и формы, все внешние особенности данной персоны. Возможно, очертания нашей души, нашей нравственной природы сходным образом запечатлены в уме Господа Бога, вечно их созерцающего.

– В таком случае – горе всем грешникам, – с улыбкой откликнулся я.

– Но на свете нет совершенно плохих людей, Эдвард.

– Как нет и совершенно хороших.

– Вы правы, и совершенно хороших нет, – медленно проговорил он, по-прежнему глядя на портрет лорда Тансора. Затем он несколько оживился. – Но подумать только, в какое время мы живем! Мы научились ловить мимолетное мгновение и запечатлевать на бумаге, для всеобщего обозрения! Просто поразительно. Куда все это приведет, интересно знать? Но как жаль все-таки, что столь чудесные открытия не были сделаны еще в древности. Представьте, что вы зрите перед собой лицо Клеопатры или смотрите в глаза – прямо в глаза – самого Шекспира! Как здорово было бы увидеть словно вживую картины далекого прошлого, которые ныне нам остается лишь рисовать в своем воображении! Причем увидеть не только давно ушедших людей, но и тех, кого мы потеряли недавно и кого жаждем вновь улицезреть в живой телесности, как наши потомки смогут улицезреть лорда Тансора после его кончины. Наши возлюбленные, покинувшие бренный мир до открытия великого чуда фотографии, никогда уже не предстанут нашему взору, запечатленные в полном расцвете лет, как предстает его светлость на этом фотогеническом портрете. Они останутся лишь в наших недостоверных, переменчивых воспоминаниях. Прискорбно, не правда ли?

Он взглянул на меня, и на миг мне показалось, будто в глазах у него блестят слезы. Но затем он вскочил с кресла и направился к книжному шкафу, чтобы показать мне какое-то редкое издание. Мы проговорили еще с полчаса, а потом мистер Тредголд пожаловался на легкую головную боль и извинился передо мной.

Когда я уже стоял в дверях, он спросил, много ли у меня друзей в Лондоне.

– У меня есть один верный друг, – ответил я, – которого мне вполне достаточно. Ну и конечно, вы, мистер Тредголд.

– Вы считаете меня своим другом?

– Безусловно.

– В таком случае, надеюсь, вы непременно обратитесь ко мне за помощью, коли вдруг окажетесь в затруднительном положении. Моя дверь всегда открыта для вас, Эдвард. Всегда. Вы не забудете этого, правда?

Тронутый настойчиво-просительным тоном старшего компаньона, я пообещал запомнить его слова и поблагодарил за доброту.

– Не стоит благодарности, Эдвард. – Он расплылся в лучезарной улыбке. – Вы чрезвычайно незаурядный молодой человек. Я считаю своим долгом – в высшей степени приятным долгом – оказывать вам всяческое содействие при надобности. Кроме того, как я сказал при первой нашей встрече, все заурядное я оставляю другим, а все незаурядное приберегаю для себя.

Таким образом протекала моя жизнь следующие три года. По понедельникам и вторникам я исполнял обязанности доверенного помощника мистера Тредголда – иногда сидел в конторе, но чаще шел по следу в очередном деле, приводившему меня в самые разные уголки Лондона, а порой уводившему далеко за пределы города. По средам я занимался с учениками, приходящими от сэра Эфраима Гэдда, а по четвергам и пятницам снова работал у Тредголдов. Изо дня в день я обедал в заведении Долли и ужинал в ресторации «Лондон». [134]134
  [Мясная закусочная Долли в переулке Куинс-Хед на Патерностер-роу. Ресторация «Лондон» находилась на Ченсери-лейн. (Прим. ред.)]


[Закрыть]

Свой досуг – если не считать редких воскресных визитов в частную резиденцию старшего компаньона – я посвящал тщательному изучению матушкиного архива. Чтобы облегчить себе работу, я овладел стенографией по методу мистера Питмена [135]135
  [«Стенография» Исаака Питмена впервые вышла в свет в 1837 г. (Прим. ред.)]


[Закрыть]и стал пользоваться скорописью при составлении примечаний к каждому документу. Все до единой бумаги с моими сопроводительными пометками я разложил в изготовленном по особому заказу картотечном шкапчике, похожем на аптекарский. Но во всем бумажном море, что я избороздил вдоль и поперек, словно древний первооткрыватель некоего неизвестного океана, я так и не нашел никаких дополнительных свидетельств, подтверждающих мое изначальное умозаключение. Смерть и Время тоже сделали свое дело: Лаура Тансор ушла в мир иной, и у нее теперь ничего не спросишь, а ее подруга, которую я называл своей матерью, последовала в царство вечного безмолвия за ней. Однако моя сыскная работа у Тредголдов многому меня научила, и теперь я начал несколько новых линий расследования.

Руководствуясь сохранившимися квитанциями и прочими документами, я посетил несколько гостиниц и постоялых дворов, где матушка останавливалась летом 1819 года, и пытался найти там кого-нибудь, кто мог бы ее помнить. Долгое время мои старания оставались безуспешными, но наконец меня направили в Фолкстон к одному старику, в прошлом служившему капитаном на пакетботе, который доставил матушку с подругой в Булонь в августе 1819 года. Он хорошо помнил двух молодых дам: «Ну да, одна такая миниатюрная и явно чем-то взволнованная или напуганная, а другая высокая, темноволосая, с царственной осанкой – она-то и заплатила мне порядочную сумму, чтобы я отдал им свою каюту».

Затем я отправился на запад Англии, дабы навести справки о семье леди Тансор, Фэйрмайлах из Лэнгтон-Корта – роскошного особняка в елизаветинском стиле, расположенного в нескольких милях от дома, где родилась моя матушка. По ходу дела я нашел там словоохотливую старую даму по имени мисс Сайкс, сообщившую мне кое-какие сведения о Лауре Фэйрмайл. Особо заинтересовал меня рассказ о тетушке мисс Фэйрмайл по материнской линии. Означенная дама, мисс Хэрриет Джилмен, вышла замуж за бывшего маркиза де Кебриака, который жил в Англии, без всяких средств к существованию, со дней Террора. После заключения Амьенского мира [136]136
  [Амьенский мир заключен 27 марта 1802 г. между Францией и ее союзниками, с одной стороны, и Великобританией – с другой. Принято считать, что он знаменует окончание Французской революции. (Прим. ред.)]


[Закрыть]супруги вернулись в родовой замок маркиза, расположенный в нескольких милях от Ренна. Но сей господин вскоре умер, и замок перешел к кредиторам, а вдове пришлось перебраться в маленький домик на рю де Шапитр, принадлежавший семейству покойного мужа. Именно туда впоследствии приехала леди Тансор со своей подругой.

Наконец-то упоминания о некой «мадам де К.» в матушкином дневнике получили удовлетворительное объяснение – и вот в сентябре 1850 года, вооруженный вновь добытыми сведениями, я отправился во Францию, испросив у мистера Тредголда краткосрочный отпуск.

Дом на рю де Шапитр стоял заколоченный, но старый священник из церкви Святого Савье сообщил, что мадам де Кебриак скончалась лет эдак двадцать назад. Он также припомнил, что однажды у мадам несколько месяцев кряду гостила племянница с подругой и что тогда родился ребенок – вот только он запамятовал, у кого именно и какого пола. Священник направил меня к доктору Паскалю, жившему на рю де Шапитр неподалеку, но он тоже оказался господином весьма преклонных лет и мало чего помнил, а то немногое, что он помнил, я уже знал и без него. Доктор, правда, сообщил мне о престарелом слуге мадам де Кебриак, вроде бы все еще проживающем в городском предместье. Полный надежды, я прибыл в указанную деревушку, но там мне сказали, что старик умер пару недель назад.

Все сделанные во Франции маленькие открытия, пусть и интересные, единственно свидетельствовали, насколько еще далек я от своей цели. Благодаря приложенным усилиям я умножил количество достоверных предположений, гипотез и возможных умозаключений, но не продвинулся ни на шаг в поисках необходимого мне самостоятельного доказательства, окончательно и бесповоротно подтверждающего, что я являюсь потерянным сыном и долгомечтанным наследником лорда Тансора.

Что же касается Феба Даунта, в своих стараниях собрать о нем сведения, способные послужить действенным орудием мести, я преуспел несколько больше, подстегнутый недавней встречей с ним в Эвенвуде. Со времени моего вынужденного ухода из Итона минули годы, но гнев на предавшего меня друга пылал в моей груди с прежней силой. Он благоденствовал, он приобрел известность в обществе, как некогда надеялся сделать я. Но все моипланы рухнули из-за него. Возможно, к настоящему времени я занимал бы в университете видное положение, открывающее путь к еще величайшим почестям. Но вероломство Даунта лишило меня всего этого.

В ходе визита в Миллхед я свел знакомство с неким доктором Т., и с тех пор сей чрезвычайно словоохотливый господин регулярно потчевал меня пространными эпистолами с рассказами о житье-бытье доктора Даунта и его семьи в Ланкашире. Информация, полученная из данного источника, не представляла особой важности, но убедительно свидетельствовала, сколь большое влияние на пасынка имела – и возможно, имеет поныне – вторая миссис Даунт.

Потом в один прекрасный день я столкнулся на Пиккадилли со старым школьным приятелем, и за роскошным обедом в гостинице Грильона, [137]137
  [На Албемарль-стрит. (Прим. ред.)]


[Закрыть]сильно ударившим меня по карману, он с удовольствием поведал мне несколько сплетен про нашего общего знакомого: в последнее время Даунт крутит интрижку с французской балериной; по слухам, недавно он сделал предложение мисс Элоизе Диневер, наследнице крупного банкира, но получил отказ. Он ужинает в клубе «Атенеум», когда находится в городе, держит ложу в Театре Ее Величества [138]138
  [То есть оперную ложу в Театре Ее Величества на Хеймаркете. (Прим. ред.)]


[Закрыть]и в Сезон [139]139
  Светский сезон (май – август), когда королевский двор и высший свет находятся в Лондоне. (Прим. перев.)


[Закрыть]регулярно, обычно по субботам, совершает конные прогулки по Роттен-роу. [140]140
  [Аллея для конных прогулок на южной стороне Гайд-парка, чрезвычайно популярная среди представителей высшего общества. (Прим. ред.)]


[Закрыть]Он владеет прекрасным домом на Мекленбург-сквер и пользуется популярностью в светских и литературных кругах.

– Но откуда у него столько денег? – изумленно спросил я, прекрасно представляя, во что обходится подобный образ жизни в Лондоне, и сильно подозревая, что сочинением эпических поэм на ужины в «Атенеуме», не говоря уже об оперной ложе, не заработать.

– Тайна, покрытая мраком, – понизив голос, ответил мой осведомитель. – Но денег у него куры не клюют.

Как раз тайну-то я и искал – нечто такое, что Даунт скрывает от окружающих; некий секрет, который, если раскрыть, можно использовать против него. Вполне возможно, конечно, тайна окажется пустышкой, но опыт приучил меня смотреть на вещи скептически, когда речь идет о больших деньгах. Однако, несмотря на имеющиеся в моем распоряжении средства – а я уже обзавелся целой армией агентов и лазутчиков в столице, – мне не удалось установить источник огромных доходов Даунта.

Текло время, но никаких новых сведений о Даунте не обнаруживалось, и я не продвигался ни на шаг в поисках доказательств, подтверждающих мою истинную личность. Проходили недели и месяцы, и постепенно мной овладело необоримое уныние, отнимающее силы. Для меня настали черные дни. Снедаемый яростью и разочарованием, я постоянно находился на грани истерики. Чтобы облегчить душевное состояние, я проводил долгие часы забытья в Блюгейт-Филдс, поручая себя заботам Чи Ки, моего опытного опиумного мастера. А потом, ночь за ночью, я шатался по улицам – из Уэст-Энда шел привычным путем через Лондонский мост, потом по Темз-стрит, мимо Тауэра, и дальше, к докам Святой Катарины и жутким дворам и переулкам окрест Рэтклиффской дороги, чтобы увидеть изнанку Лондона во всем ее безобразии. В ходе подобных ночных вылазок, пробираясь через грязные толпы ласкаров, евреев, малайцев, шведов и британского отребья всех сортов, я по-настоящему узнал характер нашей столицы и научился полагаться на свои силы, посещая самые опасные кварталы.

Пока я влачил такое вот тоскливое, жалкое существование, покорный произволу своих демонов, литературная звезда Даунта восходила все выше и выше. Мир сошел с ума, заключил я. Раскрывая газету или журнал, я чуть не всякий раз натыкался на какой-нибудь трескучий панегирик, превозносящий гений Ф. Рейнсфорда Даунта. Из-под его плодотворного пера выходил сборник за сборником, лилась нескончаемым потоком околесица в рифмованных и белых стихах. В 1846 году увидело свет достопамятное безобразие под названием «Пещера Мерлина» – творение, в котором поэт переплюнул Саути в худших его проявлениях, но которое «Британский критик» назвал «превосходным по замыслу и воплощению», провозгласив мистера Феба Даунта «непревзойденным мастером эпической поэзии, Вергилием девятнадцатого века». За этим опусом последовали скучной чередой другие: «Дитя фараона» в 1848 году, «Монтесума» в 1849-м и «Завоевание Перу» в 1850-м. После публикации каждой очередной поэмы я наталкивался на все более и более восторженные отзывы о «шедевральном произведении», когда просматривал на досуге «Блэквудс» или «Фрэзерс»; а оскорбительные для моего взора заметки в «Таймс» сообщали страстным поклонникам нашего гения, что «мистер Феб Даунт, знаменитый поэт, в настоящее время находится в городе», а затем с утомительными подробностями перечисляли, где он был да что делал. Таким образом я узнал, что Даунт приходил в Гор-хаус позировать графу д’Орсею, [141]141
  [Граф Альфред Гийом Габриель д’Орсей (1801–1852) – художник, денди и острослов, именитый завсегдатай салона леди Блессингтон в Гор-хаусе. (Прим. ред.)]


[Закрыть]впоследствии изваявшему в гипсе прелестный бюст молодого гения. Разумеется, его присутствие в числе прочих известных особ на торжественном открытии Великой выставки [142]142
  [В мае 1851 г. (Прим. ред.)]


[Закрыть]возбудило немалый интерес в особо впечатлительной части общества. Помню, весной 1851 года я раскрыл за завтраком «Иллюстрированные лондонские новости» и увидел на первой странице дурацкую гравюру, где наш поэт – в темном пальто, светлых панталонах со штрипками, узорчатом жилете и цилиндре – вместе со своим знатным покровителем, лордом Тансором, горделиво стоял рядом с королевой и принцем-консортом у золотой клетки с алмазом Кохинор. [143]143
  [Одна из многочисленных достопримечательностей Великой выставки. Клетка была изготовлена фирмой месье Шюббов. (Прим. ред.)]


[Закрыть]

Я тоже посетил Выставку, влекомый желанием увидеть последние достижения фотографического искусства. Со мной была Ребекка Харриган, домоправительница мистера Тредголда, с которой у меня завязалась своего рода дружба. Я не раз ловил на себе ее заинтересованный взгляд. Миниатюрная, ладно сложенная и довольно хорошенькая, она вдобавок обладала острым умом и веселым нравом, как я быстро выяснил, затеяв с ней разговор. Вскоре я по-настоящему привязался к ней.

Однажды вечером я столкнулся с Ребеккой под портиком собора Святого Павла, где она пряталась от проливного дождя. Мы немного поболтали о разных пустяках, пока дождь не пошел на убыль, а потом я спросил, не отужинает ли она со мной. «Если ваш муж не будет возражать», – добавил я, полагая, что она состоит в браке со слугой мистера Тредголда, Альбертом.

– О, Альберт мне вовсе не муж, – заявила Ребекка, весьма нахально глядя на меня.

– Как не муж?

– Да вот так.

– Но в таком случае…

– Вот что я скажу вам, мистер Глэпторн, – перебила она, одарив меня чарующе лукавой улыбкой. – Вы ведете меня ужинать, а я вам все про себя выкладываю.

Одета Ребекка была прилично и скромно – синее тафтяное платье, боа и шляпка в тон, в каковом наряде, дополненном изящным ридикюлем, она походила на дочь викария. Посему, после небольшой пешей прогулки, я остановил на Флит-стрит кеб и повез ее в заведение Лиммера, [144]144
  [Респектабельная первоклассная гостиница на Кондуит-стрит. (Прим. ред.)]


[Закрыть]где попросил официанта найти столик для меня и моей сестры.

За ужином Ребекка немного рассказала о себе. Урожденная Диксон, она осиротела в девятилетием возрасте и была вынуждена добывать пропитание на безжалостных улицах Бермондси. Но, как и я, она была очень сметливой и быстро обзавелась покровителем в лице известного медвежатника, [145]145
  [Взломщик сейфов. (Прим. ред.)]


[Закрыть]для которого «воровала как миленькая» за пищу и крышу над головой. Повзрослев, Ребекка стала заниматься панельным ремеслом, но потом, с помощью одного из своих клиентов, получила место служанки в доме директора Ост-Индской компании. Где и познакомилась с Альбертом Харриганом, работавшим там же слугой. Вскоре они вступили в любовную связь, хотя у Харригана (чье настоящее имя было Альберт Паркер) в Йоркшире остались брошенные жена и ребенок. Все шло хорошо, покуда их наниматель не разорился в результате неудачной спекуляции и не наложил на себя руки. Юридическим консультантом злосчастного джентльмена являлся не кто иной, как мистер Тредголд, которому как раз тогда требовался слуга в дом. Он нанял Харригана, а через несколько недель и его мнимую жену. Но вскорости они охладели друг к другу и теперь оставались вместе лишь из соображений удобства.

Ребекка рассказывала мне все это – пересыпая повествование анекдотами сомнительной пристойности – смачным языком подворотен, но едва подходил официант с очередным блюдом, маленькая плутовка тотчас напускала на себя самый скромный вид и с очаровательной улыбкой переводила разговор на какую-нибудь безупречно скучную тему.

В последующие недели мы с Ребеккой нашли случай перейти к более близкому общению, характер которого, я уверен, мне нет нужды уточнять. Если Харриган и догадывался о наших с ней отношениях, то такое положение дел нисколько его не волновало. Веселый нрав и здоровая чувственность Ребекки вкупе с жизнерадостным лукавством человека, сумевшего наилучшим образом распорядиться своей несчастливой судьбой, вскоре начали оказывать на меня благотворное действие, а поскольку она не собиралась накидывать петлю мне на шею и тащить к алтарю, мы с ней прекрасно ладили: встречались, когда возникало такое желание, и развлекались каждый на свой лад, когда хотелось.

Таким образом протекала моя жизнь с 1849 года по 1853-й. Возможно, так бы все и продолжалось, если бы не два события.

Первое случилось в марте пятьдесят третьего. Однажды я оказался в Сент-Джонс-Вуде по делам мистера Тредголда и, сворачивая на опрятную, обсаженную деревьями улочку, вдруг резко остановился при виде вывески на воротах большой виллы, полускрытой за живой изгородью. Я стоял перед Блайт-Лодж, где последние четыре года проживала прекрасная Изабелла. Я уже рассказал вам, как возобновил общение с Беллой и как она, при покровительстве миссис Китти Дейли, стала моей любовницей. Вплоть до важных событий, произошедших осенью того же года, я хранил Белле верность, если не считать нескольких маленьких и ничего для меня не значивших приключений, о которых упоминаю здесь честности ради. Но с Ребеккой я расстался. Она восприняла новость спокойно.

– Ладно, ничего страшного, – сказала она. – У меня по-прежнему есть Альберт, какой-никакой. Думаю, мы с тобой останемся друзьями. Ты авантюрист, Эдвард Глэпторн, хоть и джентльмен – и я такая же. Это ставит нас на одну ногу, верно? Друзья, они всегда на одной ноге. Так что поцелуй меня, и довольно об этом.

Второе событие, гораздо более важное, носило совершенно другой характер.

Было утро 12 октября 1853 года – дата, навсегда врезавшаяся мне в память. Я вышел из своего кабинета у Тредголдов и собирался спуститься к клеркам, когда услышал звонок дверного колокольчика и увидел, как Джукс выскакивает из-за своей конторки. Вошедший посетитель оставался вне моего поля зрения, но уже секунду спустя Джукс взбежал вверх по лестнице.

– Сам лорд Тансор, – возбужденно шепнул он, проходя мимо.

Я прислонился к стене и посмотрел вниз.

Он сидел неестественно прямо, сложив ладони на набалдашнике трости. До его прихода работа в конторе шла обычным чередом – шуршали бумаги, скрипели перья, служащие изредка переговаривались приглушенными голосами. Но при появлении лорда Тансора атмосфера тотчас будто бы наэлектризовалась и в воздухе повисла напряженная тишина. Все разговоры прекратились; клерки ходили по помещению чуть не на цыпочках, выдвигали и задвигали ящики столов с величайшей осторожностью, открывали и закрывали двери по возможности тише. Я внимательно наблюдал за происходящим и заметил, что несколько клерков время от времени украдкой бросают опасливые взгляды в сторону безмолвной фигуры – словно сей господин, который сидел там в ожидании Джукса, нетерпеливо притопывая ногой, вот-вот собирался положить перо истины на весы правосудия, дабы вынести приговор их греховным сердцам.