Текст книги "Смысл ночи"

Автор книги: Майкл Кокс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

Через несколько минут я стоял в роще, устремив взор на вдовий особняк за лужайкой.

В окне гостиной я без труда разглядел лорда Тансора, разговаривающего с доктором Даунтом; позади них стояла миссис Даунт со своим пасынком. Чтобы получше видеть происходящее, я крадучись прошел между мокрыми деревьями и занял позицию в кустах под окном. Штора там была наполовину опущена, но, присев на корточки, я хорошо видел комнату.

Мисс Картерет в одиночестве стояла у камина. Ее гости – около дюжины человек – разбились на маленькие тихо беседующие группы. От одной из них отделилась молодая дама и подошла к хозяйке дома. У нее были белокурые волосы, необычайно светлого оттенка, – по ним и по дружеской нежности, с какой она взяла мисс Картерет за руку, я с уверенностью предположил в ней мадемуазель Буиссон.

С минуту девушки молча стояли, держась за руки, покуда к ним не приблизился Феб Даунт – тогда они разъяли руки и чуть отстранились друг от друга. Он поклонился, а мисс Картерет в ответ слегка наклонила голову и произнесла несколько слов. Лицо ее хранило бесстрастное выражение, и она ничего не сказала, но лишь коротко кивнула еще раз, выслушав Даунта. Снова отвесив поклон мисс Картерет, а затем мадемуазель Буиссон, он удалился из гостиной. Несколькими секундами позже я увидел, как он выходит из передней двери и направляется по дорожке в сторону пастората.

Сердце мое бешено колотилось, пока я наблюдал за сей короткой сценой, силясь понять по лицу мисс Картерет, какие чувства она испытывает к Даунту; но когда стало ясно, что между ними нет ни намека на близость, я вздохнул с облегчением – и совсем уже успокоился, когда Даунт двинулся прочь, а мадемуазель Буиссон подалась к подруге и что-то шепнула ей на ухо. Мисс Картерет невольно улыбнулась и тотчас поднесла руку к губам, чтобы скрыть улыбку. По насмешливому выражению лица мадемуазель Буиссон я догадался, что она нелестно высказалась в адрес Даунта, и почувствовал глубочайшее удовлетворение, увидев, как мисс Картерет восприняла замечание, невзирая на всю тяжесть момента.

Мне пришло в голову, что теперь, когда мой враг ушел, я вполне могу засвидетельствовать мисс Картерет свое почтение – в соответствии с полученным приглашением. Потом я сообразил, что одежда на мне промокла, волосы в беспорядке, а мой саквояж остался в «Дюпор-армз». Но все же меня здесь ожидали, и она наверняка сочтет странным, если я не появлюсь. Я сомневался и колебался несколько минут, но наконец поборол все опасения. Я уже собрался покинуть свое укрытие, когда передняя дверь открылась и на пороге показались сначала лорд и леди Тансор, следом за ними мисс Картерет с подругой и, наконец, доктор и миссис Даунт. Они спустились по ступенькам и расселись в две кареты, которые затем покатили через рощу и дальше в парк.

Усталый и подавленный, я повлекся обратно в Истон, не видя причин задерживаться здесь долее.

В столовом зале «Дюпор-армз» мой друг угрюмый официант посыпал пол свежими опилками.

– Мистер Грин отбыл? – поинтересовался я.

– Два часа назад, – пробурчал он, не отвлекаясь от дела.

– Еще какие-нибудь постояльцы есть сегодня?

– Нет.

Скоро прибывал дилижанс на Питерборо, а потому, положив обойтись без очередного одинокого ужина, я отправил официанта за своим багажом, а сам между тем подкрепился стаканом джина с водой и закурил сигару. Через десять минут я сел в дилижанс – по счастью, я оказался единственным пассажиром – и уже устраивался поудобнее на сиденье, когда в окошке появилась раскрасневшаяся физиономия Джона Брайна.

– Мистер Глэпторн, сэр… как хорошо, что я застал вас. Лиззи велела сообщить вам… – Парень умолк, переводя дыхание, и я услышал, как возница осведомляется у него, намерен ли он входить.

– Подождите минутку, кучер! – крикнул я, а потом обратился к Брайну: – Сообщить – что?

– Мисс Картерет с подругой собираются в Лондон на следующей неделе. Лиззи сказала, вам следует знать.

– А где мисс Картерет остановится?

– В доме своей тетки, миссис Мэннерс, на Уилтон-Кресент. Лиззи поедет с ней.

– Молодец, Брайн. Скажи сестре, чтобы она извещала меня обо всех передвижениях мисс Картерет, а писала на адрес, что я вам дал. – Я подался поближе к Брайну и понизил голос. – У меня есть основания полагать, что вашей госпоже грозит опасность – со стороны людей, напавших на ее отца, – и мне хотелось бы приглядывать за ней, ради ее же благополучия.

Брайн значительно кивнул, давая понять, что прекрасно все понимает, и я вручил ему шиллинг, чтобы он пропустил стаканчик перед возвращением в Эвенвуд. Когда дилижанс тронулся с места, я задернул потрепанную шелковую штору, защищаясь от дождевых брызг, и закрыл глаза.

33. Periculum in mora [230]230
  [«Промедление опасно» (Ливий, «Ab urbe condita»). (Прим. ред.)]


[Закрыть]

– Помнишь, как мы в последний раз ходили в Гриморн-гарденс? [231]231
  [Знаменитый увеселительный парк около моста Баттерси. В число постоянных развлечений входили фейерверки, танцы, концерты и запуски воздушных шаров. Гриморн-гарденс был открыт с трех пополудни до полуночи. Утратив популярность среди респектабельной публики, он превратился в излюбленное место проституток и в конце концов стал вызывать такое недовольство местных жителей, что в 1877 г. был закрыт по распоряжению властей. (Прим. ред.)]


[Закрыть]– спросил я Легриса.

Часы показывали уже три часа, и огонь в камине почти совсем погас. Я только что закончил рассказ о событиях, последовавших за насильственной смертью мистера Пола Картерета.

Легрис поднял глаза и на мгновение задумался.

– Гриморн? – наконец переспросил он. – Ну конечно. Мы еще катались на трехпенсовом пароходике. Когда это было?

– В прошлом ноябре. Через несколько дней после моего возвращения с похорон мистера Картерета. Мы играли в кегли.

– Ну да. А потом смотрели парад кораблей. Ага, и помню еще маленькую стычку у выхода из парка. Но при чем здесь это?

– Я объясню тебе, – сказал я, – если ты подбросишь поленьев в камин и наполнишь мой бокал.

Вечер среды 9 ноября 1853 года живо запечатлелся в моей памяти. Пару часов мы с другом коротали досуг самым приятным образом. Ближе к одиннадцати, когда в освещенных газовыми фонарями беседках начали собираться нарумяненные шлюхи со своими подвыпившими клиентами, я возымел охоту продолжить веселье еще где-нибудь, но Легрис, противно обыкновению, выразил сильное желание отправиться домой и лечь спать. А потому незадолго до двенадцати мы покинули Гриморн-гарденс.

У кассы при выходе на Кингс-роуд мы стали свидетелями уличной ссоры. Группа из четырех или пяти женщин – проституток, как я сразу понял, – и двух модно одетых громил весьма воинственно пререкалась с малорослым господином, щеголявшим роскошными бакенбардами. Когда мы подошли ближе, один из громил схватил коротышку за воротник и швырнул на землю. В свете яркого фонаря над кассой я тотчас узнал встревоженное лицо мистера Джеффри Мартлмасса, жениха Дорри Грейнджер.

С нашим появлением атмосфера заметно накалилась, но после короткой демонстрации нашей объединенной силы и решимости буяны почли за лучшее дать деру, а проститутки шаткой поступью удалились прочь, с площадной бранью и глумливыми насмешками.

– Мистер Глэпторн, не так ли? – спросил мужчина, поднимаясь на ноги с моей помощью. – Какое поразительное стечение обстоятельств!

Вопреки предостережениям своей возлюбленной, филантропически настроенный мистер Мартлмасс тем вечером отправился нести свет истины Христовой падшим женщинам – задача, с которой едва ли справился и сам святой Павел. Он был изрядно удручен неудачей, но исполнен мужественной решимости отрясти с себя пыль и повторить попытку. Лишь после долгих уговоров и увещаний он согласился еще на некоторое время оставить неблагодарные объекты своего попечения во мраке духовного невежества и внял нашему настоятельному совету вернуться домой.

– Мы взяли наемный экипаж, – сказал Легрис, – и ты высадил меня на Пиккадилли. Что же случилось потом?

Оставив Легриса на Пиккадилли у входа в «Олбани», мы с мистером Мартлмассом покатили дальше на восток.

– Сегодня меня постигла прискорбная неудача, – печально качая головой, промолвил он, когда мы проезжали через ворота Темпл-Бар, – но я в любом случае рад, что наши с вами пути снова пересеклись. Я хотел справиться о вашем бедном друге.

Я не понял, кого он имеет в виду, и мистер Мартлмасс, заметив мое недоумение, уточнил:

– О вашем друге мистере Петтингейле. Из Грейз-Инн.

– Ах да. Петтингейл. Ну конечно.

– Тяжелы ли телесные повреждения?

Я понятия не имел, о чем говорит мой спутник, но упоминание о Петтингейле, натурально, возбудило мое любопытство, и я решил изобразить полную осведомленность в деле.

– Да нет, я бы сказал – средней тяжести.

– Все члены корпорации выразили осуждение и озабоченность: нападение на одного из членов в его собственных комнатах – случай поистине беспрецедентный. И конечно же, мой работодатель мистер Джиллори Пигготт, будучи близким соседом мистера Петтингейла, возмущен особенно сильно.

– Ну разумеется.

Продолжая вести разговор в такой вот окольной манере, я вскоре выведал достаточно информации, чтобы составить общее представление о происшествии.

Как-то вечером, через несколько дней после нашей с ним встречи, мистер Льюис Петтингейл вернулся домой в восемь часов. Его сосед, мистер Джиллори Пигготт, вошедший в Филд-Корт получасом позже, заметил рослого мужчину, который спускался по лестнице, ведущей к комнатам мистера Петтингейла. На следующее утро официант из кофейни, расположенной близ Грейз-Инн-гейт, по заведенному обыкновению, поднялся по той самой лестнице с завтраком для мистера Петтингейла, постучал в дверь, но не получил ответа.

Дверь оказалась незапертой. В ходе дальнейшего расследования официант обнаружил мистера Петтингейла на полу у камина в гостиной. Лицо адвоката носило следы жестоких побоев, но он дышал. К нему тотчас вызвали доктора, а после полудня пострадавшего отвезли в карете в его дом в Ричмонде и передали на попечение его собственного врача.

Мы уже достигли угла Ченсери-лейн, и мистер Мартлмасс решительно заявил, что не допустит, чтобы я сделал лишний крюк. Он вышел из кеба, предварительно пожав мне руку с обычной горячностью, и быстрым шагом направился в сторону своего дома на Ред-Лайон-сквер.

Оставшуюся часть пути до Темпл-стрит я размышлял, что бы могло значить нападение на Петтингейла, но опять, в какой уже раз за последнее время, я испытывал такое ощущение, будто бреду ощупью в кромешном мраке. Я не знал наверное, имеет ли отношение к произошедшему бывший друг адвоката, Феб Даунт, хотя интуиция настойчиво подсказывала мне, что имеет, и самое непосредственное. С другой стороны, возможно, Петтингейла просто настигло криминальное прошлое. Поездка в Ричмонд, решил я, может оказаться и приятной, и познавательной.

Назавтра я встал с утра пораньше и без особых трудностей добрался до Ричмонда к началу одиннадцатого. Я позавтракал в таверне «Звезда и подвязка» и там же принялся расспрашивать официантов, знают ли они некоего мистера Льюиса Петтингейла. С третьей попытки я получил нужные сведения.

Дом находился на Ричмондском лугу, в Квартале Фрейлин, представлявшем собой очаровательный комплекс трехэтажных кирпичных зданий. [232]232
  [Построен в 1724 г. для фрейлин супруги Георга II, Каролины Ансбахской. (Прим. ред.)]


[Закрыть]Я вошел в кованые ворота и зашагал по садовой аллее к парадной двери. На стук мне открыла бледная девица лет двадцати.

– Пожалуйста, передай это хозяину. Я подожду.

Я вручил ей записку, но служанка тупо уставилась на меня и сунула записку мне обратно.

– Мистер Петтингейл дома, не так ли? Оправляется от полученных телесных повреждений?

– Нет, сэр, – ответила девица, глядя на меня вытаращенными глазами, как на убийцу, явившегося по ее душу.

– Так, в чем здесь дело?

Вопрос задал угрюмого вида мужчина с повязкой на глазу и окладистой седой бородой.

– Мистер Петтингейл дома? – снова осведомился я, уже несколько раздраженно.

– Боюсь, нет, сэр. – Мужчина встал передо мной, загораживая спиной служанку.

– В таком случае где я могу найти его? – задал я следующий вопрос.

Девица принялась нервно теребить фартук, тревожно поглядывая на мужчину.

– Филлис, поди в дом, – велел он.

Когда она ушла, мужчина повернулся ко мне и расправил плечи, словно готовясь отразить мое нападение.

– Мистер Петтингейл, – наконец проговорил он, – покинул страну, о чем вы знали бы, будь вы его другом.

– Я не друг мистеру Петтингейлу, – ответил я, – но и не желаю ему зла. Я совсем недавно познакомился с ним, а потому, разумеется, не вхожу в круг особо доверенных лиц. Он уехал на континент, полагаю?

– Нет, сэр, – сказал мужчина, уже не с таким воинственным видом. – В Австралию.

Бегство Петтингейла и нападение на него поставили передо мной новые вопросы. Вдобавок адвокат лишил меня возможности изобличить Даунта в воровстве и мошенничестве перед лордом Тансором и всем светом.

В унылом настроении я возвратился в Лондон. Куда бы я ни повернул, всюду на пути моем вставали вопросы без ответа, непроверенные гипотезы и необоснованные подозрения. Вне всяких сомнений, в убийстве мистера Картерета содержался ключ к восстановлению моих наследственных прав. Но как отыскать этот ключ? Я совершенно не представлял, что делать дальше. Лишь один человек мог пролить свет понимания на важные факты, о которых упоминалось в письме мистера Картерета к мистеру Тредголду: сам автор письма. Но мертвые не говорят.

Воротившись на Темпл-стрит в таком вот подавленном и удрученном расположении духа, я лег в постель и тотчас заснул крепким сном. Разбудил меня стук в дверь.

Отворив дверь, я с удивлением увидел на лестничной площадке рассыльного из фирмы Тредголдов. Он протянул мне пакет в оберточной бумаге:

– Вот, сэр, это пришло в контору на ваше имя. И еще письмо.

Сначала я, не без любопытства, прочитал письмо – короткое послание с извинениями от друга доктора Даунта, профессора Люсьена Слейка из Барнака.

Глубокоуважаемый сэр!

С сожалением сообщаю вам, что служащие гостиницы «Георг» сегодня известили меня, что присланный мной пакет для вас по недосмотру затерялся и только сейчас обнаружился. Я написал управляющему весьма резкое письмо, где выразил недовольство по поводу неудобств, причиненных всем заинтересованным лицам. Но поскольку доктор Даунт на всякий случай снабдил меня адресом вашего работодателя, я отсылаю вам гранки его неполного перевода Ямвлиха. По моему мнению, это превосходная работа, где исправлены многие ошибки и неточности, допущенные в переложении Тейлора, – впрочем, вам виднее.

Засим остаюсь, с уважением к вам,

Люсьен М. Слейк.

Странное дело. Я тотчас же вскрыл пакет – и там действительно оказались гранки перевода. Что же в таком случае находилось в другом пакете, переданном мне гостиничным слугой, когда я садился на поезд до Питерборо?

Он так и лежал на моем письменном столе, под несколькими несвежими газетами «Таймс». На нем значилось «Э. Глэпторну, эскв., гостиница „Георг“», и я только сейчас обратил внимание на пометку «конфиденциально».

В пакете я обнаружил тридцать-сорок листов нелинованной бумаги, сложенных в подобие книжицы ин-кварто. На первой странице, оформленной в виде титульной, содержались несколько слов, выведенных аккуратными печатными буквами, а все прочие были сплошь исписаны мелким убористым почерком – отличным от почерка на самом пакете.

Заинтригованный, я разжег камин, придвинул к нему кресло и до упора выкрутил фитиль лампы. Дрожащими руками я поднес рукопись поближе к свету и начал читать. [233]233
  [Здесь авторское повествование на время прерывается, и далее в текст «Исповеди» вставлен нижеследующий документ, переписанный рукой автора. (Прим. ред.)]


[Закрыть]

Письменное свидетельство П. Картерета, эскв., касательно покойной леди Лауры ТансорI
21 октября 1853, пятница

Лицам, которых сей документ может касаться.

Я, Пол Стивен Картерет, обитатель вдовьего особняка в Эвенвуде, графство Нортгемптоншир, находясь в здравом уме и твердой памяти, торжественно клянусь, что нижеследующее свидетельство содержит правду, только правду и ничего кроме правды. Да поможет мне Бог.

Я начинаю таким образом, поскольку хочу с самого начала заявить о своем намерении выступить в роли очевидца неких событий, облеченного соответствующей ответственностью, хотя я и не стою за свидетельской трибуной в суде. Тем не менее настоятельно прошу всех вероятных читателей данного документа считать меня человеком, стоящим (пусть лишь в воображении) за означенной трибуной перед лицом Слепого Правосудия и под торжественной присягой дающим самые полные и точные показания, какие он только может дать.

Преступления, как и грехи, разнятся по характеру и по тяжести последствий, а потому разнообразны и наказания, назначаемые лицам, их свершившим. Но преступление, о котором я поведаю ниже, – к какому разряду противозаконных деяний его следует отнести и какого наказания оно заслуживает? В том, что это было преступление, я не сомневаюсь – но какое определение к нему применить? Вот первая трудность, вставшая передо мной.

Вынести суждение на сей счет я предоставлю особам, превосходящим меня умом. Сам же я уверен в одном: поступок, о коем пойдет речь ниже, являлся целенаправленным и сознательным актом причинения морального вреда другому человеку. А как еще назвать подобное деяние, если не преступлением? Пусть никого не лишили материальной собственности и ничья кровь не пролилась. Но я все же утверждаю: имело место воровство – своего рода, и имело место убийство – своего рода. Одним словом, имело место преступление – своего рода.

Есть еще одна трудность: лицо, совершившее противоправный поступок, давно ушло из жизни, а жертва не знает о беззаконии, против нее сотворенном. Однако я упорно продолжаю называть случившееся преступлением, и совесть не даст мне покоя, покуда я не изложу письменно все известные мне факты. Чем кончится дело, мне пока непонятно, поскольку я знаю не все,а лишь кое-что.Посему я пишу данное свидетельство как необходимое уведомление перед некими грядущими событиями, исхода которых я в настоящий момент предсказать не в силах и в которых я сам, возможно, приму участие, а возможно, и нет. Ибо мне думается, что сделанное мной открытие повлекло за собой опасные и уже непредотвратимые последствия.

Через четыре дня у меня назначена встреча с представителем фирмы «Тредголд, Тредголд и Орр» – юридическими консультантами моего работодателя. Я не знаком с этим господином, но меня заверили, что он пользуется полным доверием мистера Кристофера Тредголда – а последнего я вот уже двадцать пять лет знаю и уважаю как партнера по деловой переписке и друга. Я обязался посвятить агента мистера Тредголда в некие обстоятельства, обнаруженные мной в ходе моей работы и превелико меня взволновавшие.

Дабы дать ясное представление о положении вещей, я должен сначала сказать несколько слов о себе и некоторых фактах своей биографии.

Я начал работать в должности секретаря у своего кузена, двадцать пятого барона Тансора, в феврале 1821 года. Тремя годами ранее я закончил Оксфорд, не имея определенных видов на будущее, и какое-то время самым безответственным образом предавался праздности дома.

Наша семья – то есть мои родители и я (мой старший брат в ту пору уже получил дипломатическую должность за границей) – тогда жила припеваючи через реку от Эвенвуда, в Эшби-Сент-Джон, в чудесном старом доме, купленном моим прадедом по отцовской линии, основателем семейного благополучия. Однако, будучи младшим сыном, я не мог вечно оставаться на иждивении отца; вдобавок я хотел, очень хотел жениться на старшей дочери одного из наших соседей, мисс Марианне Хант-Грэм. А потому, немного попутешествовав, я наконец решил по примеру своего старшего брата Лоурена поступить на дипломатическую службу – ведь помимо уважаемой ученой степени и братнина содействия я располагал рекомендациями своего влиятельного кузена лорда Тансора, водившего знакомство с тогдашним министром иностранных дел. [234]234
  [Роберт Стюарт, лорд Каслри (1769–1822) стал министром иностранных дел в феврале 1812-го. Он страдал паранойей и в августе 1822 г. покончил с собой, перерезав себе горло перочинным ножом. (Прим. ред.)]


[Закрыть]Под впечатлением от такого моего решения отец позволил мне – хотя и неохотно – сделать предложение мисс Хант-Грэм и согласился выдавать нам небольшое содержание, покуда я не укреплю свои позиции на избранном поприще. Моя возлюбленная приняла предложение, и в декабре 1820-го мы поженились – день нашего бракосочетания навсегда останется для меня одним из счастливейших в жизни.

Но через месяц после свадьбы мой отец заболел и умер, а с его кончиной наше благополучие рухнуло. Втайне от всех нас, даже от моей матери, в девичестве Софии Дюпор, он вложил все свои деньги в неудачные спекуляции, самым безрассудным образом наделал долгов и, как следствие, оставил нас почти без средств. Дом, конечно, пришлось продать, вместе с весьма ценной отцовской коллекцией римских монет, и мы с молодой женой лишились всякой возможности начать новую жизнь в Лондоне. Моя бедная мать тяжело переживала постигшее нас бесчестье, и если бы не великодушие ее именитого племянника, незамедлительно предложившего мне поступить к нему на службу секретарем и всем нам поселиться во вдовьем особняке Эвенвуда вместе с его мачехой, я даже не представляю, что бы мы делали. Я всем обязан лорду Тансору.

В пору, когда я приступил к секретарской работе, мой кузен состоял в браке со своей первой женой, леди Лаурой Тансор, чьи предки, как и предки моего отца, издавна жили на западе страны. Немногим ранее у лорда и леди Тансор произошел глубокий разлад в отношениях (впоследствии восстановленных), вследствие чего ее светлость оставила мужа и более года прожила во Франции. Она вернулась с континента в конце сентября 1820 года совершенно другой женщиной.

Я вспоминаю леди Тансор с неизменной любовью, ибо иначе невозможно. Не спорю, у нее было много недостатков, но, когда я впервые встретился с ней, в первые годы ее супружества с моим кузеном, она представилась моему впечатлительному уму спенсеровской Кипридой, «из пены океанских вод рожденной». [235]235
  [Спенсер, «Королева фей», II, XII, 65. (Прим. ред.)]


[Закрыть]В ту пору я уже любил без памяти мисс Хант-Грэм, и никакие другие женщины меня не интересовали; но я был обычным человеком из плоти и крови, а ни один молодой мужчина, обладающий смертной природой, не мог не восхищаться леди Тансор. Она была сама красота, само изящество, сама жизнерадостность – веселая, остроумная, наделенная многими талантами, такая живая и пылкая, что все рядом с ней казались бездушными автоматами. Она ни в малейшей мере не походила на моего кузена, своего мужа, ибо он по натуре чрезвычайно серьезен, сдержан и являл собой полную противоположность своей страстной, порывистой жене. Однако, несмотря на разницу темпераментов, они довольно долго на удивление хорошо ладили между собой и словно уравновешивали друг друга.

Я почти ежедневно виделся с лордом и леди Тансор по возвращении последней из Франции. Мне выделили рабочий кабинет при Эвенвудской библиотеке, на первом этаже башни Хэмнита [236]236
  [Названа в честь Хэмнита Дюпора, девятнадцатого барона Тансора (1608–1670), произведшего значительную реконструкцию здания. (Прим. ред.)]


[Закрыть]– верхний же этаж башни занимает архивная комната, где хранятся различные юридические документы, счета, деловая и частная корреспонденция, имущественные описи и прочие бумаги, имеющие отношение к роду Дюпоров и восходящие к тринадцатому веку, когда жил первый барон Тансор. В этот кабинет я приходил каждый день, чтобы исполнять свои служебные обязанности, в круг которых вошло и общее заведование библиотекой (тогда еще не каталогизированной) после того, как я проявил интерес к хранящимся в архивной комнате манускриптам, собранным нашим дедом.

Мне предписывалось каждое утро в восемь часов являться к кузену, дабы получить распоряжения на день. Обычно он завтракал с женой в так называемой Желтой гостиной, за маленьким столом в эркере, выходящем в огороженный стеной сад с южной стороны усадьбы. Ко времени моего поступления на секретарскую должность леди Тансор вот уже почти год как вернулась в Англию, с виду примирившись с мужем. Ее портрет, начатый еще до упомянутого выше семейного разлада, висел на стене в этой скромной комнате и служил каждодневным наглядным напоминанием о странной перемене в ее облике, произошедшей с момента, когда художник только-только приступил к работе над картиной, – ослепительная, обворожительная красавица с роскошной гривой цвета воронова крыла и горделивым взором горящих глаз превратилась в исхудалую сутуловатую женщину с тронутыми преждевременной сединой волосами, которая в любое время года и при любой погоде молча сидела напротив своего мужа, безучастно глядя поверх его плеча в сад, пока он читал «Таймс» и пил кофий. Какая разительная перемена! И сколь прискорбная! Когда я поутру входил в гостиную, миледи едва замечала мое появление и не принимала участия в нашей с кузеном беседе. Иногда она с отсутствующим видом вставала из-за стола, роняя салфетку на пол, и безмолвно покидала комнату, точно несчастный призрак.

По много дней кряду, особенно сумрачной зимней порой, она безвылазно сидела в своих покоях над библиотекой, не видясь ни с кем, помимо своей горничной, своей компаньонки мисс Имс, ну и, разумеется, своего мужа за завтраком, обедом и ужином. Однако спустя какое-то время у нее появилось обыкновение внезапно срываться с места и уезжать в город или еще куда-нибудь, невзирая на погоду и состояние дорог. Однажды, к примеру, миледи настояла – с долей былой решительности – на необходимости срочно повидаться со старой подругой и в страшный ливень уехала на южное побережье, в сопровождении одной только мисс Имс, к великому недовольству моего кузена и к ужасу тех, кто любил ее и беспокоился о ее здоровье. Это произошло в конце 1821 года, как явствует из моего дневника.

Этот случай особенно мне запомнился потому, что по возвращении с побережья леди Тансор несколько воспрянула духом, словно тяжкий груз свалился у нее с плеч. Мало-помалу она начала оказывать мужу мелкие знаки внимания; заходя поутру в Желтую гостиную, я изредка видел даже, как она улыбается в ответ на какую-нибудь плоскую шутку лорда Тансора – улыбкой слабой и натянутой, конечно, но отрадной моему сердцу. С наступлением весны миледи принялась понемногу заниматься разными делами – наметила планировку нового участка в саду, сменила оконные занавески в своей личной гостиной, устроила прием для политических друзей своего супруга и стала время от времени ездить с ним в город. Таким образом, в браке моего кузена вновь воцарилось согласие, хотя отношения между супругами уже не были – и никогда не станут – прежними и в глазах миледи уже никогда не загорится былой огонь, столь удачно запечатленный художником на незаконченном портрете, что висел в Желтой гостиной.

Частично восстановленное супружеское счастье, пусть тихое и хрупкое, достигло кульминации, когда ее светлость, ко всеобщему удовольствию многочисленных друзей семейства, объявила о своей беременности. Лорд Тансор не скрывал своей радости, ибо прежде он глубоко переживал и тревожился из-за того, что в своем союзе с леди Тансор все еще не обрел самого главного: кровного наследника.

В моем кузене произошла разительная перемена. Однажды даже я услышал нечто такое, чего не слышал никогда раньше: как он насвистывает, спускаясь к завтраку чуть позже обычного. Он окружил жену нежной заботой, стараясь предупредить каждое ее желание; всецело поглощенный мыслями о благополучии своей половины, он зачастую выпроваживал меня прочь утром, либо заявляя, что не в состоянии думать о делах в такое время, либо резко осведомляясь, зачем я суюсь со своими разговорами, когда вижу, что миледи утомлена или что ей надобно побыть с ним наедине, либо же выразительно давая понять словом, взглядом или жестом о своем намерении оставить всякие дела на сегодня и посвятить все время супруге.

Ее светлость, однако, принимала эти непривычные знаки внимания без видимого удовольствия – на самом деле они даже вызывали у нее раздражение, которое грозило нарушить мир и согласие, установившиеся между супругами с недавних пор. Это нисколько не обескураживало лорда Тансора, но создавало не самую приятную атмосферу: проявляя чудеса терпения, мой кузен упорно искал все новые и новые способы выказать заботу о беременной жене, а она становилась все более капризной, вздорной и нередко бесцеремонно пресекала благожелательные расспросы мужа, явно не заслуживавшего такого обращения. Однажды утром, подойдя к двери Желтой гостиной и уже собираясь постучать, я услышал, как миледи резко говорит моему кузену, что он не должен с ней нянчиться, что она не желает и не заслуживает этого. Поразмыслив позже над этими словами, я пришел к заключению, что столь нервное поведение объясняется остаточным чувством вины за уход от мужа вкупе с естественными волнениями и страхами в преддверии материнства.

Так все продолжалось до 17 ноября 1822 года, когда в начале четвертого пополудни леди Тансор произвела на свет сына. Мальчик, впоследствии нареченный Генри Херевардом, родился крепким и здоровым, но его мать, прискорбно обессиленная родами, несколько дней находилась между жизнью и смертью. Едва дыша, она лежала пластом в огромной кровати с балдахином, изготовленной по изумительному эскизу дю Серсо, [237]237
  [Жак Андруэ дю Серсо (ок. 1520 – ок. 1584) – французский архитектор и гравер. (Прим. ред.)]


[Закрыть]которую привезла в Эвенвуд леди Констанция Силк, выйдя замуж за отца лорда Тансора. Постепенно миледи начала оправляться, есть понемногу и садиться в постели. Через неделю после родов мой кузен в сопровождении кормилицы впервые принес ей ребенка, но она даже не пожелала взглянуть на него. Откинувшись на подушки, она устало закрыла глаза и сказала лишь, что хочет спать. В ответ на ласковые уговоры мужа познакомиться с их чудесным сыном и наследником она, не открывая глаз, еле слышно прошептала, что не желает его видеть.

«Я выполнила свой долг», – только и промолвила миледи, когда наконец, по настоянию супруга, чуть приоткрыла глаза и взглянула все же на личико новорожденного. Она даже отказалась присутствовать при крещении младенца, которое отложили до времени, когда она вполне оправится.

Лорд Тансор оставил ее в покое и больше не трогал. И если раньше он пекся единственно о благополучии жены, то теперь полностью посвятил себя сыну.