Текст книги "Города"
Автор книги: Майкл Джон Муркок
Соавторы: Чайна Мьевиль,Пол Ди Филиппо,Джефф Райман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
Джефф Райман
ААЖ
Джаззанова снова убрел. Он где-то там, в ночи.
Мне говорят, что его нашли на дереве. И вот я сижу в его комнате, дожидаюсь его и вспоминаю, как он когда-то рассказывал мне, что в детстве забирался на сосны в парке и изучал комиксы – «Железный человек», «Доктор Полночь». Полагаю, он был мечтательным ребенком. Потом он приехал в Джерси [111]111
Джерси – остров в проливе Ла-Манш, владение Великобритании.
[Закрыть]и стал воплощать мечты в жизнь. Тогда, в колледже, мы и встретились.
Его приводят обратно. Джазза похож на сверчка, которого кто-то облил чаем и сделал коричневым. Ненавижу его шаркающую походку. Его ноги никогда не отрываются от земли, словно он постоянно носит шлепанцы. Бейсбольная кепка, которую он неизменно поворачивает козырьком назад, также не сочетается с болезнью Альцгеймера. Он уволакивает ноги, чтобы отлить, и я слышу, как он начинает борьбу со своим говорящим туалетом.
Туалет говорит:
– Вы пропустили прием лекарства.
По-видимому, он провел анализ мочи.
Джаззанова недоволен.
– Черт побери!
У него пьяный и злой голос. Он спускает воду, чтобы заставить туалет умолкнуть. Потом выходит, и проявляют активность его очки.
– Одиннадцать пятнадцать, – говорят очки тихим пронзительным голосом. – Вам надо принимать лекарство в девять ноль-ноль утра и в десять тридцать утра. Подойдите к голубому подносу и поищите таблетки в зеленом столбике.
Они никогда не оставляют в покое. Вся квартира оборудована проводами. Создается впечатление, что в спальне Джаззы полно колибри.
Он раздвигает вещи и плюхается на диван. С костылями так просто не сядешь. Пару секунд он только глядит перед собой. Глядит на свои руки, как на чужие. Наконец обращается ко мне:
– Как ты смотришь на то, чтобы пройтись за пивом, м-м…
Он опять забыл, кто я. Я вижу мелькание в его очках: они просматривают фотоснимки и шепчут мое имя.
– Брюстер, – произносит он. Потом вроде бы пожимает плечами и говорит: – Это все смесь.
«Это все смесь». Так он говорит всегда, когда притворяется, что продрог и не слабоумен. Джазза все еще находится на планете Клубландия, миллион лет назад. Возможно, там он счастлив.
Но он не в состоянии платить по счетам.
– Бар закрыт, – говорю я и протягиваю ему голубой поднос с лекарствами. – Возьми таблетку, друг. Высший класс.
Вместо того чтобы взять одну таблетку, он берет целую горсть, и поднос говорит ему:
– Неееет.
Похоже на клубного вышибалу.
– Дерьмо, – произносит Джазза и все-таки берет пять этих сволочных штук.
За большим окном его спальни – позднее лето, раннее утро, все как бы в дыму. Красивый вид, так я скажу. Газон, деревья. Там тоже установлены провода. Здесь все наполнено ААЖ. Активированная Артиллерия для Жертв. Для защиты нас, старых богачей.
Однажды я видел мальчишку, который перебрался через стену. Это был просто ребенок. Возможно, ему всего лишь хотелось поиграть на траве. Камера заметила его и подстрелила. Они ориентировались на звук его пульса. Он сжал голову руками и попытался убежать, но его ноги продолжали подгибаться. Каждая пуля – 150 децибел, нормально думать невозможно. Он упал на колени, поднялся, упал, поднялся, опять упал, и тогда они его схватили.
Когда-то я создавал эти штуки. Разрабатывал программы, которые распознают лица. Теперь программа распознает меня.
Я возвращаюсь. В моей комнате пахнет как из мусорного ведра. Седые волосы в углах. Она выпивает из меня то, что я плачу за это место. Самое меньшее, что они могут сделать, это содержать ее в чистоте. Должны быть какие-то преимущества в том, чтобы быть старым овощем.
Я нажимаю кнопку звонка и не получаю ответа. Нажимаю снова, и когда ничего не происходит, подхожу к экрану и начинаю кричать. Я прямо говорю им:
– Я звонил, и ты не пришел, старик. Может быть, я здесь умирал от сердечного приступа. Если я расскажу газетчикам, какой удар по твоим продажам они нанесут! Ты не отвечаешь на мой звонок, и я поджарю тебе задницу!
Примерно через сорок пять минут Мальчишка появляется, и воистину шевелится он медленно. Я даже не помню, из какой гребаной страны он появился, но могу читать по его лицу. У него недобрый, кислый вид, говорящий: всем плевать, так почему я должен шевелиться.
Я чувствую себя обгаженным.
– Когда в следующий раз позвоню, ты, черт побери, появишься.
– Прошу прошения, сэр.
Слово «сэр» Мальчишка выговаривает так, словно на его языке оно означает «пес».
Я ищу, какую бы кнопку нажать. Это как если тебя кто-то отпихивает, потому что ты его бесишь и пробуешь выяснить, что же происходит.
Я оскорбляю Мальчишку:
– Ты умеешь говорить по-английски?
Ноль реакции.
– Хреновый способ получить чаевые. Или не получить. Хочешь остаться без чаевых?
Его руки раскрываются, как пружинный замок, голова болтается, словно антенна кабельного телевидения, с губ слетает поток мусора, как в телетрансляции. Я нажал нужную кнопку.
Когда он прекращает ругаться по-албански, или по-монгольски, или на каком бы там ни было языке, я наконец слышу, как он громко протестует:
– Я никак не получать чаевых!
Вот оно как. Чаевых он не получает.
Говнюки, которые здесь управляют, не платят персоналу. Вам приходится платить нянькам, уборщицам, врачам, официантам. Если туалеты станут умнее, мы будем должны платить туалетам. И администрация заботится о том, чтобы мы делали это регулярно. Вот одно из качеств этой свалки, которые я ненавижу больше всего. Они вечно посылают нам бланки, которые нужно заполнять, чтобы поднять дебет банковского счета. Эти хреновы бланки возникают в вашем компьютере, на экране телевизора, на микроволновой печи, на ваших очках. И у них ужасные возбужденные, тонкие голоса: «Не сомневаюсь, что вы хотите выразить свою оценку работы персонала».
Проживание здесь стоит сто тысяч в год, а чаевые они называют добровольными. А это еще сто пятьдесят в неделю. И я обеспечиваю – со своей стороны – их выплату, потому что хочу, чтобы эти субъекты пошевеливались, если я заболею или еще что-нибудь случится.
Я говорю хладнокровно, так как хочу убедиться, что сделал все правильно:
– Никаких чаевых? Я плачу тебе чаевые, братец.
Мне нужно знать, как зовут этого парня. Невозможно разговаривать с человеком сверху вниз, когда не знаешь его имени. Мои очки просматривают фотографии персонала, и наконец я вижу этого. Мой мозг слегка щелкает, как если бы я хотел спросить его имя. Очки подсказывают мне.
Мальчишку зовут Жуан, и он происходит из той части Индонезии, где в ходу португальский язык.
– Жуан, – говорю я. – Я прошу прощения. Прошу прощения. Я плачу. Честно.
Он стоит передо мной и пышет жаром, как раскаленный утюг.
– Жуан! Я плачу чаевые. Или ты их не получаешь?
Мальчишка настолько вне себя, что его провода перекрещиваются. Он хмурится и моргает.
– Позволь тебе показать, – говорю я.
Поймите, я пытаюсь развернуть его к машине, касаюсь его руки, и он отбрасывает мою руку, вот так. На мгновение мне кажется, что он собирается облобызать меня. И потому я продолжаю говорить негромко и мягко:
– Послушай, друг, успокойся на этот счет, ладно? Позволь тебе показать. – Я открываю свои записи. – Видишь? – Я показываю ему весь дебет. Эти чаевые поступают регулярно, как часы. Я указываю ему на эти суммы, там, на экране. Прямо с моего банковского счета.
Мальчишка моргает и трет ладонями лицо. Я начинаю сомневаться, что в его родной стране людей учат читать.
И вдруг он выкрикивает:
– Я их не получать!
Он выбрасывает вверх руки и терзает щеки. Но я вижу. Сейчас он в ярости не на меня.
Мне самому довольно-таки нехорошо, что-то с желудком, как будто цыпленок, которого я ел, заражен сальмонеллой. Я думаю, черт возьми! Перед нами рэкет в отношении чаевых.
Кто-то прибирает к рукам чаевые уборщиков. Возможно, какой-нибудь безрассудный доктор, который не в состоянии оплатить свой новый бассейн или судебную пошлину.
Я мог бы пожаловаться, мог бы обратиться к закону. Но у меня есть причины. Вы понимаете, о чем я?
– Как давно ты не получаешь чаевые? – спрашиваю я Жуана.
Он говорит мне. Не один месяц. Я понимаю, почему он не слишком заботится о том, чтобы убирать мое дерьмо. Я усаживаю его, наливаю ему виски. Это займет какое-то время, а я хочу, чтобы до его подкорки дошло, кто вернет ему его деньги. Я. Здесь. Сам Брюстер.
Я зову свою знакомую. Это набитая дура, самый упрямый старый младенец, которого вне этого места все еще называют Никки. У нее отличная транслирующая система. Мы ведем аудиоразговор о ее новом бунгало, которое скрывает в себе службу перекачки данных. Программа загружается. Выглядит она как счет на оплату телефона. Там содержится запрос на канал ностальгического телевидения. Я загружаю его, сажусь и смотрю программу, напоминающую старую видеоленту «Бритни Спирс».
Это не видео, поверьте. Я не могу делать ничего недозволенного. Артиллерия всегда начеку. Нам говорят, на случай, если мы заболеем, но – ха! – почему они следят за тем, по каким клавишам мы стучим? Если вы захотите забраться в программу, вам это не удастся. Все здесь выглядит одинаково.
Я улыбаюсь Мальчишке и кивком указываю на камеры, очки, телевизор, компьютер… На все орудия наблюдения. Но что это? Мальчишка спокоен. Не бла-бла английский, но он понимает, что я делаю. В первый раз я вытянул из него улыбку. Он посмеивается и поднимает стакан с виски. «3–24!» – говорит он. А, это же язык Мальчишек.
– Хлопни! – отвечаю я. Это мой язык. – Любишь Бритни, а?
Мальчишка – дока. Он точно знает, что сейчас происходит.
– Бритни… Уитни… Все это старье. – Он хихикает, кивает, трясет головой. – Я большой, большой любитель.
Я знаю, что он думает. Он думает: этот старик просто вляпался в какое-то дерьмо. Он думает: этот старик забрался в программу и добывает мне мои деньги.
Микроволновая печь пищит так, будто мой обед готов, только сейчас готовится не еда. Я надеваю очки, водружаю на них транскодер, и на месте Бритни внезапно оказываются счета Корпорации. Но это только если смотреть сквозь мои очки.
Я получил точные сведения о том, кто урезает долю Мальчишки.
Мой Медицинский Контролер. Господин доверенный доктор Кертис. Так что я делаю переливание на корпоративный счет Мальчишки. Готово к отправке в его банк.
– Хлопнем! – говорит Мальчишка.
Дом Большого Папы.
Затем я связываюсь с доктором Кертисом.
– Рожа у вас гнилая, и все мозги на подбородке!
Доктор Кертис откидывается назад. У него вид человека, которому только что рассказали очень дурной анекдот. За его спиной – стена из экранов, и на некоторых видны пульсирующие человеческие внутренности.
Видите ли, когда стареешь, в конце концов оказываешься здесь, а это дает им право отслеживать все твои последние действия и слова. Ты – пациент.
Я – ненормальный пациент.
– Может быть, мне и восемьдесят, но я все еще могу вас приколотить!
Он опять откидывается назад, его брови взлетают и нависают над глазами.
– Я всегда могу предписать, чтобы из вас выкачали весь этот агрессивный тестостерон. Старым людям он ни к чему.
Я ненавижу его. Кроме шуток. Я способен мириться со многими людьми, но если бы я мог искалечить Кертиса, то так бы и сделал. Кертис добрался до моей мошонки и может крутить ее когда ему заблагорассудится.
– Послушайте, Кертис, вы при помощи компьютерного взлома воруете наши чаевые. Хм! Неужто вы думаете, что персонал не замечает, что чаевые не приходят по назначению? Я знаю, что мы – горстка придурковатых стариканов, но даже мы способны сообразить, что когда нам не вытирают задницы, то это потому, что сотрудники не могут прокормить своих детей. И оставь наши чаевые в покое, мразь!
Добрый доктор фыркнул.
– Боюсь, у меня есть издержки.
– Да, и у всех у них есть сиськи.
– А источник дополнительного дохода у меня один. – Он начинает улыбаться. Хорошая долгая пауза, как будто снимается крупный план или что-то в этом роде. Он кривит губы в нелепом поцелуе. – Это вы.
Он как студент театральной школы. Его дыхание пахнет сыром. Он мне говорит:
– Если мой счет опустеет, я заберусь на ваш.
Как бы не так! Это будет непросто. Но у него есть преимущество. Это глобальное преимущество, фундаментальное преимущество. Я каждый день сижу на этом преимуществе, и оно пронизывает мой зад.
Я не в состоянии ходить без посторонней помощи. Мой сын беден. Я вынужден добывать сотню штук в год.
Так что я возьму их с чужих банковских счетов, лады?
Кертис – мой врач. Ему известно все, что я делаю. Я должен окоротить его.
У меня есть мечта. Я надеваю на доктора Кертиса резиновую маску и бейсбольную кепку козырьком назад, а потом ночью закапываю его, камеры его не опознают, и он стерт с лица земли. Его убивают из духового ружья. Его засовывают в микроволновую печь. Если пощупать его тело, то кажется, что он держится за раскаленную лампочку. Эта бритая, татуированная, жирная, ничтожная задница ощущает, что значит быть бедным и голодным, карабкаться по стенам, чтобы активировать некую артиллерию.
И все это перед обедом. О, это решительный день. Не отступай, и он станет еще решительнее.
Сегодня суббота, день визита Билла. Я иду в солярий и жду, потом жду еще. Сегодня он не появляется. Я еще немного жду. А потом звоню ему, чтобы оставить сообщение. Я не хочу, чтобы мой голос прозвучал жалобно, поэтому стараюсь собраться.
– Привет, Билл, это папа. Все отлично. Надеюсь, ты тоже владеешь обстановкой.
Потом я присаживаюсь и отключаю связь. Мне не хочется быть старым унылым говнюком. Я открываю газету. Там говорится, что Конгресс намеревается пересмотреть налоговые ставки, облегчить бремя для молодых налогоплательщиков. Круто, спасибо.
Я возвращаюсь, чтобы проведать Джаззу. Уже перевалило за полдень, но он спит как дитя.
Когда-то Джазза был крутым парнем. Хорошо, когда кто-то рядом, у тебя. Даже если он не помнит, кто ты такой.
Мы хотели послать ракету на Марс. Мы построили ее сами, назвали «Афродитой», отправились в Неваду, запустили ее, и она взмыла вверх, как в полном надежд шестьдесят девятом [112]112
21 июля 1969 г. была осуществлена первая высадка астронавтов на Луну.
[Закрыть].
Мы открыли свою фирму, сделали парочку компьютерных игр, назвали себя Готовыми к Бою и фирму продали. Мы занялись компьютерными взломами и какое-то время имели одну подружку на двоих. После того как мы потеряли все деньги, мы принялись опустошать одни и те же счета. Любительские космические аппараты не окупаются. Я решил стать порядочным человеком и поступил на работу в компанию по обеспечению программной безопасности. Какое-то время я шел прямой дорогой. Джазза – никогда. Он просто болтался. Время от времени я подкидывал ему подработку. Когда Билл отправился в колледж, я поехал проведать Джаззу. В свои пятьдесят он все еще тасовал карты. На нем была рубашка с меняющимися картинками, которая могла давать игрокам подсказки.
На счета Джаззы я тоже проник. В ином случае сейчас он был бы на улице.
Я немного посижу с ним – надо убедиться, что с ним все в порядке, и на случай, если ему что-нибудь понадобится. Он храпит. Я погладил его колено и вышел. Бывает, иногда чувствуешь себя одиноко.
Я прихожу к себе в комнату, где меня ждет сообщение.
– Папа, может быть, ты уже в курсе. На Бесси напали. Я буду завтра.
Бесси – это моя внучка. Никак не дождешься удачного решительного дня.
На следующее утро у нас нейробика.
Ученые установили, что даже у старых людей рождаются новые нейроны. При применении стимуляторов процесс ускоряется, но их можно либо использовать, либо терять. Так что нас заставляют учиться. Заниматься безумным делом. Например, чистить зубы непривычной рукой. Или читать текст с перевернутого экрана. Иногда нам предлагают нечто совсем уж из ряда вон – скажем, нюхать ваниль и одновременно слушать классическую музыку. Пытаются вводить синэстезию.
Сегодня мы побывали под регулятором напряжения. Невесомость в горящей космической станции. Наша задача – пробираться сквозь задымление, а верха и низа нет. В каком направлении поворачивать ручку двери?
Кто-то сжимает мое предплечье. Это Мальчишка. Он мило и искренне улыбается мне.
– Мистер Брюстер? Я пришел за вами. Здесь ваш сын.
Сейчас я хожу на слабых, непослушных ногах, как Франкенштейн. Наши мускулы здесь заставляют работать, чтобы они укреплялись. Никто не должен меня поддерживать. А Мальчишка все-таки поддерживает. Наверное, в его представлении я – старый дедушка, к которому следует таким вот образом проявлять уважение.
Я знакомлю его с моим сыном. «Жуан, это мой мальчик, Билл». Билл встает, пожимает Мальчишке руку и благодарит за заботу обо мне. Моему мальчику пятьдесят. У него пивной животик, и тем не менее он выглядит как человек, не проведший ни одного дня в кабинете.
Билл – настоящий аккуратист. Это я вам могу сказать. Он аккуратный ребенок, просто он так и не научился делать деньги. Летом он работает инструктором по плаванию, а зимой подается на юг. Он заделался преподавателем в начальной школе на Гебридах. Он достиг своего потолка, когда стрелял разрывными пулями в головы слонов на Шри-Ланке.
Но сегодня его улыбка кажется вымученной.
Я спрашиваю:
– Как Бесси?
Билл меняется в лице и садится.
– Гм. Ты не смотрел новости? В новостях был сюжет.
– Сюжет о Бесси в новостях?
Черт! Шагу нельзя ступить, чтобы не споткнуться о сучок.
Голос Билла дрожит.
– Ей что-то сделали с лицом, – говорит он. Достает газету, активирует и кладет на стол.
Я отвечаю:
– Я ничего не видел. Мне кажется, мы под фильтром. По-моему, новости для нас фильтруют.
– ААЖ. Только на этот раз активирована жертва.
Система ААЖ защищает банки, торговые центры, офисы. В Первом Мире, в Тупоголовом Мире ААЖ есть повсюду. Она предназначена для ликвидации жуликов. Всего на одну секунду я предположил, что Бесси взялась за какую-то работу вроде роли беглого гангстера.
Газета Билла заполняется живыми заголовками.
И вот заголовок:
А
А
Ж…
Потом приходит анимация:
Активизируются
Асоциальные
Живодеры
А затем, к вашему развлечению и удовольствию, идет сцена ограбления моей внучки, запечатленная камерой и проданная артиллерийской компанией с целью покрытия издержек.
Они тиражируют захват моей внучки ради смеха. Потому что грабители стары.
А что, разве не клевые стариканы?
Вот она, моя Бесси – она выходит к своей машине. Гладкие черные волосы, обтягивающие красные брюки, такая маленькая, такая чудесная. Способная позаботиться о себе, но ведь человек не ожидает, что его технически оснащенная, опоясанная ААЖ автостоянка может стать местом, где он подвергнется ограблению.
Вот четверо клоунов, пошатываясь, приближаются к ней. Стариканы вроде меня. Ковыляют на костылях. У них походка Франкенштейна, только загаживают улицу. На одном старые штаны, которые маловаты для него. Штанины на икрах заканчиваются, и держатся только ремнем, спереди не сходятся. Сплошь выставка тусклого белья.
Билл говорит:
– Микроволновая печь. Как-то получилось, что они эту печь обернули на нее, а не на себя. Только они не ведали, что творят.
Билл не в силах смотреть, он закрывает лицо.
А там, на странице, Бесси стирают с лица земли.
Ключи в ее руке раскалились, и она их роняет. Ее блестящие волосы нагреваются, она хлопает себя по лбу, сгибается и пытается защитить себя локтями.
Билл говорит, прикрывая рот рукой:
– Сеанс должен продолжаться двести пятьдесят секунд. Дольше вредно.
Это старые, старые чудаки. Все они шаркают ногами. Они забыли выключить эту гребаную штуку. Они забирают ключи от машины, но ключи чересчур горячие, и старики роняют их. Хай сделано! И вот они уже тащатся дальше в поисках выключателя.
Прошло триста секунд. Брюки Бесси уже дымятся, и кожа на лице начинает пузыриться.
– Ей придется трансплантировать радужную оболочку глаз, – говорит Билл.
Старики подхватывают ее сумочку и попросту оставляют Бесси там. Забираются в машину. Мне достается момент взглянуть на них.
Есть два пути к старению. В одном случае вы сморщиваетесь. В другом – раздуваетесь подобно облаку. У одного из них в свете дневных ламп лицо похоже на засушенный корень алтея.
– Старые пердуны.
Это я услышал собственный голос. Мне становится плохо, когда я злюсь. А злюсь я все время, и ничего не могу поделать. Я ничего не могу сделать для Бесси, никак не могу справиться с этими старыми придурками.
– С ней все будет в порядке, – говорит сын.
Он смотрит на меня, и на мгновение я опять становлюсь его папой. Не ахти каким папой я был, когда он был маленьким, вечно разъезжал по делам или работал на свою компанию. Господь с тобой, Билли. Я хотел, чтобы у меня было столько денег, чтобы не пришлось больше работать, чтобы можно было удалиться от суеты. Но все мои деньги ушли в мою старость.
Мы сомкнули руки. Всю свою жизнь Билл помогал людям. Билл лучше меня, вот и все.
– Прошу прощения, Билли, – говорю я и при этом имею в виду: за все.
В этот вечер мы с Джаззой все-таки берем себе по пиву в Счастливой ферме, но Джей сейчас не в лучшей форме. Он только сидит и таращится. От невробики у него кружится голова. Ему вкалывают в запястье новомодный наркотик. Он слегка подпрыгивает и стонет, когда его колют. Мы зависаем в обществе Гаса.
Этими славными хипповскими штучками занимается Гас. Он говорит, что продает планктон в страны типа Парагвая, так что они экономят на угле. Пока что. Всякий, кто в здравом уме, знает, что эта штука не действует, и денег на ней не сделаешь. Получается, что они остаются голыми.
И вот я задаюсь вопросом: откуда у Гаса берутся деньги? Дело-то в том, что очень уж много удачных сделок проворачивает этот маленький, скользкий хлыщ.
– Ты слышал об этой фигне ААЖ? – спрашивает он у меня.
– Только постольку, поскольку они сцапали мою внучку. Я не знал, что они фильтруют выпуски новостей.
– У меня есть кое-что, что фильтрует фильтры, – говорит он. – Это новость, о которой нам необходимо знать.
– О моей внучке?
– Нет. Посмотри мне в глаза. Ребята, которые это делают – команда. В стране существует несколько команд, но все они связаны между собой, и это старичье.
Внезапно я вспоминаю о ведущемся за нами масштабном наблюдении.
– И что?
– Наша сказка летит на ветер, согласись! Добренькие старички развлекаются компьютерными играми и принимают физиотерапию.
Глаза Гаса тверды как камни.
Я знал это. Гас – игрок.
Я спрашиваю его:
– А сколько ты… отстегиваешьКертису?
Его лицо и улыбка не более выразительны, чем у броненосца за его спиной. Его брови слегка подпрыгивают.
– Слишком много, – отвечает он.
– Еще кто-нибудь?
Я задаю этот вопрос, имея в виду: кто остальные игроки? Приятно сознавать, что даже в нашем возрасте мы еще можем обзаводиться новыми знакомыми и друзьями.
– О да, – говорит он, оглянувшись по сторонам. – Начать хотя бы с Добрых Фей.
Добрые Феи – это парочка, они вместе уже пятьдесят лет. Они смотрят из-за своего столика и кажутся мне злобными.
– Я дам тебе фильтр, – говорит Гас.
Он держит слово, и я-таки получаю почту. Получается не сразу, почта загружается как непристойные картинки. Я пробую раза два и наконец отыскиваю код. Загружаю программу и получаю новостную картинку иного характера.
И вот я загружаю газету и читаю потаенную историю. Эта команда действует уже не первый месяц. Старые ребята захватывают бронированные электронные камеры, старые ребята распыляют в клубах парализующий газ или пускают электрические разряды в бесчисленные компьютеры. Они вырезают все, вплоть до последней сумочки и наручных часов, в то время как артиллерия, предназначенная для обороны игроков, оборачивается против них.
Есть застреленные старички, застреленные младенцы, застреленные красивые юные девочки, которым бы надо наслаждаться жизнью. Я никогда не испытывал уважения к прямым преступным действиям. Деньги – это магия, это религия. Вам нужно всего лишь войти в храм и удовлетворить себя, так, чтобы никто не пострадал.
Но я говорю не об этих дегенератах. Для них весь смысл в том, чтобы причинять страдания другим. Это даже не жулики. Жулики стремятся остаться незамеченными. Это же до того тупые и злобные парни, что хотят глобальной известности.
И возглавляет их безумец, который называет себя Силуэтом. О Иисусе, как в это можно поверить? Вероятно, он рос с мечтой сделаться преосвященством или чем-то в этом роде. Он по-прежнему проделывает свой немой трюк с выворачиванием рук, указывающих вниз. Силуэт худощав, словно манекенщик. У него колени толще, чем бедра, но (тьфу!), он весь в черном, и у него пустое лицо, просто черное пятно, без глаз и рта. О, Крутой Папа.
Я бросаю один взгляд на этого парня, и мне уже известно, кто он. Вы же знаете, мое поколение не проходило через войны. Мы росли, видя ужасы по телевидению, и задумывались о своей одежде. Этот парень сидит передо мной и не скрывает, что у него скулы убийцы. Наверное, ему лет восемьдесят, и он заботится о своей внешности.
Естественно, и манифест у него есть. Этот странный голос каркает его мне в лицо, и я наконец понимаю, что он использует аппаратуру, защищающую от узнавания. Никакого «отпечатка голоса» [113]113
Отпечаток голоса – средство защиты при передаче речевых сообщений.
[Закрыть]. И звучит его голос так, как если бы он говорил под водой.
– Вы вынюхиваете деньги у стариков. Вы раздеваете нас только потому, что мы не можем бежать и нанести вам ответный удар. Вы оставляете нас без горячего водоснабжения и запираете нас в дорогих тюрьмах, которые называете Домами. Вы не выплачиваете нам обещанных пенсий. Когда мы болеем, вы заявляете, что страховые взносы, выплаченные нами в течение всей нашей жизни, не покрывают расходов на обслуживание. Вы хотите, чтобы мы умерли. Вот так. Мы умрем. И, уходя, мы отберем у вас все.
А знаете, что здесь самое гнетущее? Я знаю, откуда он. Я точно знаю, что имеет в виду Силуэт.
– Век Гнева, – провозглашает он и сжимает кулак.
На следующий день я опять оказываюсь в баре рядом с Гасом. Я привел с собой Джаззанову, словно он – мой талисман удачи. Гас тискает Мэнди. Мэнди когда-то занималась спортивными танцами. Фигура хоть куда у нее, я вам скажу.
И ротик у нее есть, и мозги, чтобы его использовать. Упакована она так, как во времена накопления собственности. Что ж, пускай. Такого острого взгляда, как у старушек подобного сорта, вы не встретите ни у кого.
Мэнди говорит:
– Вопрос в том, что будет, если эти подонки раскочегарят печку для нас всех.
– Угу, – говорит Гас. – Мы закончим свои дни на улице.
– Я уведу с собой Кертиса, – обещаю я. – У меня есть улики против этого типа.
Это не производит впечатления на Мэнди.
– Отлично! Можете существовать в одной коробке. Надеюсь, вам там будет лучше.
Мы слишком стары, чтобы бояться. Просто мы отвернемся от всего этого. Если мы поддадимся страху, он захлестнет нас, нам откажут ноги, и мы сделаемся маленькими, хрупкими и дряблыми. И станем похожими на куски высохшей кожи. Когда-то она была мягкой, а сейчас жесткая, как железяка.
Добрые Феи сидят и прислушиваются. Они мозговиты, как суки. Я хочу сказать, что это единственные известные мне люди, способные диктовать своим гениталиям, что им делать. Они поженились пятьдесят лет назад и с тех пор только трахаются. Мне думается, СПИД виноват.
Иногда Добрые Феи говорят в унисон. Они как близнецы, которых заперли вдвоем сразу после рождения.
– Мы должны забрать Силуэта.
Выйти вперед, пока мы раздумываем. Точно. Побить. Нас? Побить.
А потом все мы разражаемся смехом. Мэнди кашляет, как собака, когда ей отказывают голосовые связки. Гас скрипит. Я знаю, что от меня исходит звук, похожий на тот, что бывает при перекатывании гравия. Джаззанова таращится в пространство. Он не хочет оставаться в стороне, он смеется мигающим огням и проглатывает кусочек жареного картофеля, думая, что это таблетка.
Мэнди лаяла:
– Команда невробиков!
Добрые Феи сидят, держась за руки, посасывают сигаретки, и на их лицах не двигается ни единый мускул.
Фея Один, само спокойствие:
– Забавно было бы быть в картонной коробке.
– Особенно когда идет дождь.
Это говорит второй. Типус пяти футов двух дюймов роста и с простецкой бородой. Он похож на несостоявшегося Царя Тормозов, но сам себя называет Душителем, и предполагается, что это должно восприниматься в качестве своеобразной шутки.
– Да, но вот вы, братцы, – говорит Мэнди, – я слышу, откуда вы явились, только вот что вы намереваетесь ДЕЛАТЬ?
Фея Два называет себя Джоджо, но я готов поклясться, что на самом деле его имя Джордж, и он говорит:
– Мы попросим его прекратить.
– Вот как? Конечно!
– Его точка зрения не имеет смысла. Он утверждает, что поступает так, потому что он стар. Но старикам он и приносит вред.
Мэнди трясет головой:
– Он втянулся в это дело из-за денег.
Душитель не согласен:
– Это он ради шоубизнеса. Денег тут недостаточно.
Джоджо говорит:
– Мы объясним ему, как он сможет попасть на телевидение и сказать что-нибудь осмысленное. Не сомневаюсь, у многих из нас есть что сказать от имени пожилых людей.
Мэнди спрашивает:
– И как вы это сделаете?
Джоджо говорит:
– Я занимался организацией телевизионных шоу.
Душитель говорит:
– Все, что нам нужно, – узнать, кто такой Силуэт.
И мне все это представляется странным, меня тошнит и я не знаю почему.
Мэнди трясется, как будто сдерживает смех. Она стряхивает сигаретный пепел так, как если бы речь шла об исполнении ее детской мечты.
– Лучше займитесь компьютерным взломом, – говорит она.
На следующий день прибегает мой любезный доктор Кертис и сообщает мне, что всех нас ждет визит полиции.
Кертис выглядит испуганным. Он выглядит больным. Он прислоняется к дверному косяку с таким видом, как будто его сейчас снесут. Пухленький, гладкокожий, хорошенький, маленький доктор – ему так много есть что терять.
– Как ваша система? – спрашивает он.
Он улыбается так, словно заново учится пользоваться лицевыми мускулами. Он имеет что-то сказать, но он считает излишним говорить это в присутствии артиллерии.
Я не улавливаю.
– А вам что до этого?
Он издает такой звук, как будто его кто-то уколол в живот. Его глаза исполняют танец живота в сторону окна. Я выглядываю наружу и вижу, что подъездная дорога к Счастливой ферме нафарширована, как праздничная индейка, полицейскими автомобилями.
Я только говорю:
– Высветилась фигура?
Я имею в виду силуэт. Кертис резко успокаивается и согласно кивает.
– А вы следите за новостями.
Я понимаю его. Полиция прибыла сюда, чтобы выяснить, не спонсирует ли кто-нибудь из нас, старых добряков, Силуэтово царство кошмара. А это означает, что они ознакомятся с нашими счетами. На сей раз наши с Кертисом личные интересы совпадают.
Я вор и никогда не был пойман, и не потому что был умным; я знаю – это не так. Поэтому я беспокоюсь. Поэтому я готовлюсь.
У меня есть примерно десять минут, а это все, что мне нужно. Я включаю свою экстренную программу. Это как повторный показ партии профессиональных гольфистов. Кертис околачивается рядом. Он хочет увидеть, как это делается. Мне необходимо надеть очки, но я не хочу, чтобы этот человек узнал о транскодере.
