Текст книги "Новые приключения Шерлока Холмса (антология)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

Соавторы: Лей Б. Гринвуд,Саймон Кларк,Питер Тримейн,Бэзил Коппер,Джон Грегори Бетанкур,Эдвард Д. Хох,Стивен М. Бакстер,Дэвид Лэнгфорд,Дэвид Стюарт Дэвис,Майк Эшли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 44 страниц)

Холмс деловито направился к двери:

– Ну, здесь, по-моему, мы все закончили. Пойдемте, Ватсон. Нам еще предстоят допросы.

– Допросы? – удивился я, вновь прикрывая простыней то, что осталось от лица Кросби.

– Нам надо переговорить с родными жертв. – Холмс вышел, на ходу нащупывая в кармане свою пенковую трубку. – Я определенно чувствую здесь некую идущую полным ходом игру, хотя, если не ошибаюсь, смысл этой игры пока тоже представляет собой загадку.

К манере Холмса бросать вскользь загадочные фразы я успел если не притерпеться, то привыкнуть и понять всю тщетность каких бы то ни было попыток расспрашивать его, торопя события. В положенный срок всему предстояло разъясниться.

К вечеру мы вновь сидели в полицейском участке, усталые после многотрудного дня и несколько обескураженные его результатами.

Ноябрь в Хэрроугейте был холодным, или же, как именовал это, используя местное выражение, Макинсон, «свеженьким». Нас же, Шерлока Холмса и меня, привыкших к относительно мягкому климату южных областей, «свежесть» эта настолько пробирала до костей, что, даже стоя возле пылающего камина в кабинете инспектора, я еле сдерживал дрожь.

Холмс же, расположившийся в кресле и не отрывавший взгляда от огня, казался вовсе нечувствительным к холоду.

Дневные труды наши все же даром не пропали. Так как Уильям Кросби, примерно восемь лет назад переселившийся в Йоркшир из Бристоля, родных в городе не имел, нам пришлось отправиться на Парламент-стрит, где на возвышенности, спускавшейся к Рипону, находилось местное отделение Дейлсайдского банка, чтобы побеседовать с тамошними сотрудниками, выясняя, не было ли у кого-нибудь причины затаить обиду на их управляющего и пожелать свести с ним счеты. Строгого вида господин, представившийся мистером Кардью и достигший весьма зрелых лет, что вызывало у него не столько радость, сколько стоическое уныние, продемонстрировал нам совершенное бесстрастие и редкую нелюбовь к каким бы то ни было телодвижениям, что я полагаю отличительной чертой финансистов и людей их круга. Многолетние наблюдения убеждают меня в том, что радоваться эти люди попросту не умеют.

Однако после настойчивых просьб сначала Холмса, а затем и инспектора Макинсона Кардью все же вынужден был открыть сейф в глубине помещения и проверить, целы ли деньги, помещенные туда накануне, а также отчетность на всю сумму. Во время этой операции я наблюдал за Холмсом, лицо которого, несмотря на маску безразличия, казалось, выражало желание о чем-то спросить Кардью.

Сформулировал бы он этот вопрос достаточно четко, чтобы донести его смысл до мистера Кардью, я так и не узнал, ибо тут на глаза нам обоим попался фотографический портрет Уильяма Фицью Кросби, висевший возле его кабинета.

Фотографу, видимо, пришлось постараться, делая изображение приемлемым настолько, чтобы не расстраивать заказчика, то есть мистера Кросби, – он не только использовал тени, но и повернул лицо в профиль, дабы уродливый изъян его был не столь заметен. Однако, увы, все усилия фотографа оказались тщетны. В глазах мистера Кросби на фотографии ясно читалось его отношение к этому изъяну – темному пятну, которое, как впоследствии поведал нам мистер Кардью, покрывало левую щеку Кросби от виска и до подбородка. В глазах Кросби мы прочли жестокое смущение, сгущавшееся где-то в уголках в выражение откровенной ненависти.

Кардью пояснил, что пятно это на лице мистера Кросби было темно-красным. Пытаясь хоть частично скрыть уродство, управляющий отрастил бакенбарды, но из-за пятна левый бакенбард его рос плохо и получился жидким и клочковатым.

Уверившись в том, что загадка, которую мы пытались разрешить, как-то связана с этим пятном и желанием убийцы его уничтожить, мы из банка отправились в школу, в которой еще недавно учительствовала Гертруда Ридж, так как посчитали, что появление наше в ее доме вовсе не обязательно, а убитых горем родителей может только лишний раз расстроить.

Подробности, выясненные нами в школе, совершенно совпадали с тем, что мы узнали в банке: у мисс Ридж имелась большая родинка, простиравшаяся от запястья вверх, насколько далеко – коллеги сказать не могли, ибо видели мисс Ридж исключительно в платьях с длинными рукавами или блузках, украшенных еще и пышными манжетами.

Даяна Уэзеролл и Джин Вудворд, вдовы, соответственно, покойного домовладельца и хэмпстуэйтского фермера, сообщили о наличии у их мужей аналогичных родинок: Теренс Уэзеролл был отмечен пятном на левой стороне груди – круглым, величиной с блюдце. У Вудворда же пятно было на затылке, начинаясь от шеи, оно сползало вниз и оканчивалось между лопаток.

Когда мы вернулись в участок, именно я высказал то, что не давало покоя Холмсу.

– Мы, кажется, знаем теперь причину всех этих убийств, – сказал я, – но каким образом убийце могло быть известно о родинках Уэзеролла и Вудворда? Ведь, будучи вне дома, они родинки эти прикрывали.

Макинсон нахмурился, обдумывая этот довод.

Холмс же произнес:

– Вы сказали, Ватсон, что мы знаем причину, заставлявшую убийцу действовать. Но знаем ли мы ее на самом деле?

– Разумеется, знаем, – смело предположил я. – Преступника возмущал вид этих, как ему казалось, уродств, и он посчитал необходимым уничтожить их, скрыть от глаз. Сердца же он удалял, попросту запутывая следы, что в случае с молодой женщиной он даже и забыл сделать.

Холмс кивнул:

– Думаю, друг мой, вы почти правы, однако вы забываете о предварительном ударе, каким убийца оглушал жертву, чтобы лишь потом приступить к уничтожению того, что создала природа. Я считаю, – продолжал он, – что удары убийца наносил так, чтобы не повредить родинок.

– Зачем, мистер Холмс? – удивился Макинсон.

Холмс взглянул на инспектора и улыбнулся – хитро, но невесело.

– Чтобы удалить их, инспектор.

– Удалить? – изумился я. Такое предположение показалось мне нелепым.

– Да, Ватсон, именно так. Давайте попробуем взглянуть на факты с учетом моей точки зрения: домовладелец Уэзеролл был предварительно задушен. После чего убийца обнажает ему грудь до пояса, мастерски удаляет пятно с его груди. Затем, желая скрыть след этого преступления, он зверски кромсает ему грудь так, чтобы удаленного лоскута кожи в том месте, где находилась родинка, не было видно. В довершение он изымает сердце, чтобы истинная цель его преступления осталась для всех тайной.

Следующим был фермер, который теряет сознание или погибает от сильного удара по голове. Обезопасив себя подобным образом, убийца может беспрепятственно заняться родинкой. Он удаляет ее с шеи и спины жертвы, а потом производит выстрел, уничтожая этим все следы повреждения на трупе. Однако полностью их уничтожить, как вы и заметили, Ватсон, ему не удалось. Изъятие у Вудворда сердца уподобляет его гибель гибели первой жертвы.

Холмс откашлялся.

– Настает черед учительницы. Этот случай посложнее. Местоположение родинки – на руке – не позволяет скрыть преступление, ибо выстрел в руку не был бы смертельным. Изъятие сердца также не привело бы к сокрытию удаленной родинки и части кожи. И преступник решает отрезать конечности жертвы, чем все же косвенно связывает это преступление с преступлениями предыдущими. Однако ноги женщины и левая ее рука преступнику не нужны, и он избавляется от них. Правую же руку он бросает подальше от места преступления и уже после того, как срезал с нее кусок кожи с родинкой. Ранее предполагалось, что о сердце преступник в данном случае забыл, на самом же деле удалять сердце тут он посчитал излишним.

В случае с банкиром он прибегает к уже испробованному методу. Удар по голове – черта, сближающая данное преступление с предыдущими. Далее он аккуратно вырезает кусок кожи с родинкой и стреляет жертве в лицо, уничтожая все следы истинной цели убийства. Затем, как и в двух первых случаях, но в противовес убийству мисс Ридж, изымает сердце.

Потянувшись к камину, Холмс приблизил руки к огню и стал потирать их, грея.

– Я прочитал заключения ваших экспертов, инспектор, – продолжал Холмс. – Меня заинтересовало, почему в ране фермера, где остались ворсинки, нитки и волокна материи, не найдено частичек кожи, хотя по краям огнестрельной раны присутствие их очевидно. Это подтверждает факт удаления лоскутка кожи до выстрела. Что же касается банкира, мистера Кросби, то выстрел не оставил на стене ни частичек кожи, ни частичек мускульной ткани. А это говорит нам о том, что роковой выстрел, равно как и предварившее его оперативное вмешательство, произведены были в другом месте, второй же выстрел убийца направлял непосредственно и исключительно в стену.

– Но в каком же другом месте убийца мог все это проделать, мистер Холмс? – недоуменно спросил Макинсон.

– Там, куда мистер Кросби отправился после работы. Узнав, где он находился, выйдя из банка, мы, возможно, получим ключ к разгадке, – отвечал Холмс. – Из вашего рапорта, инспектор, следует, что в квартире Кросби с утра никого не было: огонь в камине погас, в раковине находилась немытая посуда, оставшаяся от завтрака. По моему мнению, мистер Кросби встретил своего убийцу там, куда пошел ранним вечером.

– Господи боже, – пробормотал я. Бросив взгляд на Макинсона, я понял, что и его одолевают сомнения. – Но зачем ему понадобились эти… эти отметины? Что он делал с этими кусками кожи?

Тут Холмс повернулся ко мне:

– Может быть, вы, Ватсон, будете так любезны и объясните нам происхождение так называемых родимых пятен.

– Ну, – заколебался я, – откуда они берутся и что их вызывает, никто толком не знает. Они довольно часты у новорожденных и получили даже название «аистов клюв», потому что отметины часто располагаются на лбу между бровями и на затылке, словно этот след оставляет аист, когда приносит ребенка в клюве. У новорожденных пятна эти бывают нестойкими и со временем, по мере роста ребенка, исчезают. Согласно популярной, хоть и неверной теории, пятна эти образует плодная оболочка в тех местах, где врастает в собственную кожу находящегося в утробе младенца. Такие родимые пятна еще называют «печатями Длани Господней», и есть поверье, что они приносят счастье.

– Не большое счастье, по-моему, – фыркнул Макинсон, – жить всю жизнь с красным пятном на роже!

– Как я уже сказал, инспектор, у детей такие пятна с возрастом проходят. Те же, что остаются, называются «винными» или «клубничными» пятнами – в зависимости от цвета. В медицине это зовется кожной гемангиомой, образуемой ненормальным разрастанием поверхностных сосудов, так сказать, их переизбытком в кожном покрове. Чаще всего они поражают кожу лица – случай Кросби в этом смысле типичен, – но бывает, они встречаются и где угодно на теле.

«Винные» пятна остаются у человека на всю жизнь, хотя со временем некоторые из них могут бледнеть, «клубничные» же менее стойки.

Холмс кивнул:

– Представим себе теперь, что наш убийца уверовал в старую сказку о том, что пятна предвещают удачу в жизни, счастливую судьбу. Тогда у него вполне могла родиться мысль, что, заимев большее количество подобных родинок, можно изменить свою жизнь к лучшему. Возможно, он был несчастлив, считал, что ему не везет.

– Вы сказали «большее количество», – подал я голос.

– Да, сказал. Я думаю, что убийца тоже имел подобную отметину и слышал, возможно от матери, что это означает, будто его отметил своей дланью сам Господь. Но собственная его жизнь, как ему казалось, никак не подтверждала счастливого предзнаменования, и он решил, что изменить ее ему помогут новые родинки.

Я покосился на Макинсона – лицо его выражало недоверие.

– Может быть, и так, мистер Холмс, – сказал он, – но как находил убийца свои жертвы? Не считая учительницы и банкира, родинки остальных не были видны, и никто из них никогда их не показывал.

– Ну, может быть, слово «никогда» тут не подходит, – сказал Холмс с широкой улыбкой. – Скажите мне, есть у вас в городе общественный бассейн?

Макинсон покачал головой:

– Нет. Ближайший такой бассейн в Лидсе.

Холмс вновь улыбнулся, на этот раз с видимым удовлетворением.

– Ватсон, – сказал он, даже не пытаясь скрыть возбуждение, – чем славится Хэрроугейт?

– Славится? Хэрроугейт? – Я судорожно пытался сообразить, к чему клонит мой друг. – Ничего, кроме холодных ветров, мне в голову не приходит, – подумав, отвечал я.

– Водой, Ватсон!

– Водой? – Я по-прежнему ничего не понимал.

– Хэрроугейт – курортный городок, и славится он, как говорят, лечебными и оздоровительными свойствами своей родниковой воды.

– Ну да, так и есть, мистер Холмс, – подтвердил инспектор.

– А ванны, где можно погружаться в эту воду, у вас имеются?

– Турецкая баня и прочее в этом роде – да, – сказал Макинсон. – Сам я, конечно, там не бывал, но некоторые очень этим увлекаются. – Помолчав, инспектор добавил: – Хозяином там один чудной парень.

Холмс так и подскочил:

– Чудной, говорите? А родинка у него есть?

Макинсон покачал головой:

– Нет, родинки, по крайней мере видимой, я у него не замечал.

Холмс сразу же скис – возбуждение, разом вспыхнув, мгновенно же и угасло.

– В таком случае что в нем чудного?

– Он, знаете ли… – Макинсон словно бы затруднялся с подбором слов для описания внешности парня, и я уже собирался прийти к нему на помощь, когда наконец он выговорил: – Немножко кривой: одна сторона тела кажется крупнее, чем другая.

– Все правильно, Холмс! – вскричал я. – Вы имеете в виду явную асимметрию тела, инспектор? Вы об этом говорите?

– Да. Голова у него неправильной формы, одна рука короче другой и нога тоже. Поэтому ногу он подволакивает. – Инспектор покачал головой, видно представив себе эту картину. – Странный парень, что и говорить!

Я повернулся к Холмсу.

– Это гемигипертрофия, – сказал я. – Вызывается находящейся под «винным» пятном мозговой гемангиомой. Переизбыток крови в кровеносных сосудах пятна приводит к диспропорциям развития одной стороны тела. Это тот, кого мы ищем! Ставлю всю свою военную пенсию на то, что это он!

– Как звать этого парня? – спросил инспектора Холмс.

– Насколько мне помнится, Гарнет, Фрэнк Гарнет. Курортные ванны работают до десяти часов вечера, – сказал инспектор. Из жилетного кармана он вытащил часы и щелкнул крышкой: – Без двадцати пяти девять.

Холмс ринулся к двери, на ходу хватая в охапку шляпу, шарф и пальто.

– Едем, Ватсон, инспектор… у нас мало времени!

Через несколько минут мы уже были в экипаже, которым правил неулыбчивый сержант Хьюитт, и мчались в продуваемую ветром безлунную тьму.

Хэрроугейтские залы для приема минеральной воды располагались на Парламент-стрит, слева от Вэлли-гарденс, живописного сквера, в погожие летние деньки бывшего излюбленным местом прогулок влюбленных парочек и нянюшек с детьми. Едва мы прибыли на место, как Холмс стремительно выпрыгнул из экипажа и ворвался в заведение.

Почтенного вида матрона в пенсне, сидевшая за конторкой у входа, вскочила, прижимая руку к горлу.

– Прошу извинить мое внезапное вторжение, мадам, – начал Холмс. – Но я здесь с инспектором Макинсоном и сержантом Хьюиттом из отделения полиции. Мы с моим коллегой Ватсоном прибыли сюда по делу чрезвычайной важности. Не скажете ли вы, – продолжал он, – нельзя ли нам повидать вашего коллегу мистера Фрэнка Гарнета?

– Фрэнк сейчас в душевой, – сказала женщина. – Зачем он-то вам понадобился?

– Сейчас не время это объяснять, – вмешался инспектор. – Где у вас душевая?

Женщина указала на двойные двери в правой части вестибюля.

– Вы по поводу несчастного случая?

– Несчастного случая? – переспросил я.

– Он сильно поранился. Весь забинтован.

При этих словах Макинсон, нахмурившись, первым направился к дверям душевой.

За дверьми оказался длинный коридор, с другого конца которого неслись явственно различимые звуки плещущейся воды.

– Повремените немного, мистер Холмс и вы, Ватсон, – повелительно распорядился Макинсон. – Ты, Джим, пойдешь со мной. А теперь – тихо! – добавил он. – Мы же не хотим, чтобы он улизнул!

Холмс нехотя посторонился, пропуская вперед Хьюитта с инспектором. Дойдя до конца коридора, мы остановились перед дверью с табличкой «Душевая». Прижав ухо к двери, Макинсон прислушался. Вместе с шумом льющейся воды до нас донеслось негромкое насвистывание.

Макинсон тронул дверную ручку.

– Да, Джимми?

Хьюитт кивнул.

– Да, джентльмены?

Теперь кивнул Холмс.

Инспектор повернул ручку, после чего ворвался в комнату.

Ярдах в пятидесяти от нас стоял мужчина. Довольно высокая его фигура боком была обращена к нам. В руках он держал щетку, которой гонял воду по полу, моя его и небольшой бассейн рядом. Заслышав звук открываемой двери, он повернулся к нам лицом, и я сразу же обратил внимание на то, что одна сторона его тела была значительно менее развита, нежели другая. Правая кисть его была забинтована, а лицо свое он прятал за куском марли, крепившейся клейкой лентой. Шея тоже была обмотана бинтом наподобие шарфа.

– Нам необходимо побеседовать с вами, мистер Гарнет, – сказал инспектор Макинсон.

Гарнет вскинул щетку и метнул ее в нашу сторону. Одну секунду он обозревал стену, словно что-то обдумывая, а затем быстро направился к двери в глубине комнаты. Двигался он неловко и, сделав два-три шага, стал крениться на бок, как корабль, качающийся на волнах в бурном море, после чего неожиданно головой вперед нырнул в пустой бассейн. Раздался сдавленный крик, затем грохот падения.

Мы кинулись к бассейну и свесились за его борт.

Гарнет лежал прямо под нами на дне бассейна, на семь-восемь футов ниже, чем находились мы, лежал на спине, подогнув под себя одну ногу и раскинув руки, как спящий на постели. Из-под головы его растекалась лужа крови.

Недолго думая, я сел на бортик и, осторожно спрыгнув вниз, очутился рядом с Гарнетом. Подняв руку, он стягивал с нее бинт. Я с ужасом увидел, как на дно бассейна с бинта упал сморщенный кусочек плоти. С горящими глазами Гарнет расстегивал теперь рубашку, под которой виднелся другой бинт.

Наклонившись к нему, я взял его за руку и пощупал пульс. Пульс был слабым и аритмичным. Губы Гарнета уже начали синеть.

Выдернув у меня свою руку, он одним движением сорвал марлю с лица. Одну секунду щеку его прикрывало родимое пятно Кросби, и тут же оно скользнуло вниз к губам Гарнета.

– Как он там, доктор Ватсон? – тихонько спросил Макинсон.

Я покачал головой, не сводя глаз с Гарнета, отнявшего теперь от лица жуткий свой трофей и крепко сжимавшего его в руках. Потом он стал лихорадочно теребить его, приговаривая хриплым голосом:

– Помоги мне, помоги, исцели меня!

– Вызвать карету скорой помощи? – спросил сержант Хьюитт.

Я поднял на него глаза и покачал головой.

Макинсон тоже спрыгнул в бассейн и присоединился к нам. Я размотал бинты, стягивающие грудь Гарнета. Сомнений в том, что я увижу под ними, как и в том, что окажется под бинтами на шее, у меня не было.

– Зачем вы это сделали, Фрэнк? – мягко спросил Макинсон, наклонившись к самому лицу Гарнета.

Тот что-то пробормотал, как будто желая ответить.

Я обнажил грудь Гарнета и, как и ожидал, обнаружил на ней лоскут кожи, удаленный с тела Теренса Уэзеролла. Но под этим пятном я увидел и нечто другое – пятно винного цвета такой величины и яркости, что, вопреки содеянному им преступлению, сердце мое переполнилось жалостью к этому человеку. Собственное родимое пятно Гарнета было сплошь изъязвлено нарывами, зловонными и гноящимися.

Макинсон теперь почти приник к Гарнету, приблизив ухо к его рту.

– Я не слышу, что вы говорите, Фрэнк.

Гарнет прошептал что-то опять, а потом вытянулся и затих.

Инспектор чуть вздрогнул и шепотом спросил: «Кто?» – но ответа не последовало. Инспектор распрямился и встал:

– Умер бедолага.

– Что он сказал? – спросил я.

– Сказал, что она научила его, как все исправить… сказала, что он отмечен Всевышним и что жаловаться поэтому ему не на что. – Макинсон покачал головой: – Но он сказал, что ничего не помогло и лучше ему не стало – только хуже. Он попросил у меня прощения. Вот и все. Больше он ничего не сказал.

– А кто эта «она»? – спросил сержант Хьюитт.

Макинсон пожал плечами:

– Этого он не сказал. Кто-то, кто любит его, надо думать.

Когда я выбрался из бассейна, Холмс стоял у стены, держа в руках трость с резным набалдашником в форме человеческой головы.

– Вот, наверное, о чем он думал в ту секунду, когда колебался, – заметил сержант Хьюитт.

– Трость нужна была ему для ходьбы, – сказал Холмс. Передавая палку полицейскому, он ощупал своими гибкими пальцами изящную резьбу тяжелого набалдашника. – Но думаю, сержант, что использовал он ее и для других целей, – добавил Холмс, после чего повернулся и направился в вестибюль.

Выйдя на улицу, я застал Холмса на крыльце. Он стоял в задумчивости, подставляя голову ветру.

– Он думал, что Господь отметил его своей дланью, – сказал Холмс, когда я приблизился. – Но истина состоит в том, что Господь отвернулся от него. Да, именно так: Господь от него отвернулся.

Я не знал, что сказать.

Посмотрев на меня, Холмс мне улыбнулся, но в улыбке его не было и тени веселья.

– По-моему, в наше время Господь стал делать это все чаще, – произнес он.

И, сунув руки в карманы пальто, Холмс в одиночестве направился к ожидавшему нас кэбу.