Текст книги "Новые приключения Шерлока Холмса (антология)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

Соавторы: Лей Б. Гринвуд,Саймон Кларк,Питер Тримейн,Бэзил Коппер,Джон Грегори Бетанкур,Эдвард Д. Хох,Стивен М. Бакстер,Дэвид Лэнгфорд,Дэвид Стюарт Дэвис,Майк Эшли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 44 страниц)

Часть третья
1890-е годы

После «Падающей звезды» Ватсон усердно описал целый ряд дел, которые следовали одно за другим: «Приключения клерка», «Человек с рассеченной губой» (чтобы разобраться в этом случае, потребовалось отнюдь не три трубки), «Безумие полковника Уорбертона» (тут Холмсу разобраться не удалось) и «Палец инженера». Прочие рассказы, касающиеся этого весьма загруженного работой периода, также перечислены в приложении. Есть среди них истории весьма известные: «Тайна Боскомской долины», «Союз рыжих» – и ряд, возможно, апокрифических случаев (хотя выглядят они вполне правдоподобно), включая «Похищение мегатериев» и «Вагон первого класса».

К началу 1891 года, однако, Холмс полностью посвятил себя поискам Джеймса Мориарти, самого опасного преступника в Лондоне, с которым он решил разобраться раз и навсегда. Это привело к появлению «Последнего дела Холмса», закончившегося инсценированной гибелью знаменитого сыщика, поскольку считалось, что оба они, и Холмс, и Мориарти, сорвались с кручи в Рейхенбахский водопад.

Далее наступил период, известный под именем Великой Паузы, когда Холмс под чужой личиной путешествовал по Европе и Азии. На свои странствия он ссылается в «Пустом доме», однако трудно судить, в расследовании каких именно из множества любопытных криминальных происшествий, случившихся в то время на континенте, действительно принимал участие Шерлок Холмс. Строго говоря, это период, достойный отдельного тома, и я рассчитываю в дальнейшем заполнить этот пробел. Но в данном случае нас волнуют в основном те истории, в которых Холмс действовал в сотрудничестве с Ватсоном. Тот, полагая Холмса погибшим, счел своим долгом завершить и подготовить к публикации несколько рассказов о деяниях своего великого друга, и рассказы эти появились на страницах «Стрэнд мэгэзин» в 1891–1893 годах. Благодаря им Шерлок Холмс прославился повсеместно. Ватсон, к несчастью, в конце 1893 года овдовел – и еще не оправился от своего горя, когда в марте 1894-го его потрясло внезапное возвращение Холмса. (В результате новейших исследований выяснилось, что на деле это случилось в феврале, а Ватсон, таким образом, в очередной раз поменял даты.)

После «Пустого дома», где попался в западню Себастьян Моран, Холмс ощутил в себе достаточно сил, чтобы вновь заняться сыщицким делом. Ватсон, ныне вдовец, рад был играть свою прежнюю роль при Холмсе, и с 1894 года вплоть до отставки Холмса, последовавшей десятилетие спустя, друзья были практически неразлучны. Это десятилетие – апогей деятельности Холмса, отмеченный списком замечательных дел. Сразу после «Пустого дома» последовали «Второе пятно», «В Сиреневой Сторожке» и «Подрядчик из Норвуда», а кроме того, оставшийся неописанным случай на пароходе «Фрисланд», который едва не стоил жизни Холмсу и Ватсону. В ту осень Холмсу пришлось выехать из дома 221-б по Бейкер-стрит, поскольку миссис Хадсон затеяла ремонт, так что они с Ватсоном ненадолго поселились на Дорсет-стрит. Там им выпало разобраться в небольшом дельце, сведения о котором неутомимый Майкл Муркок почерпнул, просматривая бумаги, доставшиеся ему от дальнего родственника.

Майкл Муркок
Жилец с Дорсет-стрит
(рассказ, перевод Э. Меленевской)

Стоял небывало жаркий сентябрь, когда весь Лондон, казалось, сник и пожух под раскаленным солнцем, будто огромный северный зверь, которого из хладных вод Арктики занесло вдруг на тропический пляж, где он обречен сдохнуть с непривычки от перегрева. Рим или даже Париж в таких обстоятельствах цветет и пахнет, Лондон же, вывалив язык, тяжко пыхтел.

Окна настежь распахнуты, чтобы впустить уличный шум и недвижный воздух, шторы сдвинуты, чтобы пригасить жгучий свет; мы валяемся в оцепенении: Холмс растянулся на диване, я в своем удобном кресле дремлю и вспоминаю годы, проведенные в Индии, где такая жара была в порядке вещей, а жилища гораздо лучше к ней приспособлены. Я, вообще говоря, планировал отправиться в Йоркшир поудить там на муху, но состояние одной из моих пациенток как раз опасно обострилось, она слегла, и я не мог со спокойной душой уехать так далеко от Лондона. Надо сказать, что оба мы собирались провести сентябрь подальше отсюда, и миссис Хадсон знала об этом и, как выяснилось, соответственно строила свои планы, так что перемена наших намерений затруднила нашу достойную хозяйку, которая рассчитывала, что в это время мы будем в отлучке.

Холмс, бессильно уронив руку, выпустил из вялых пальцев письмо, которое перед тем читал, и оно плавно опустилось на пол. В голосе его, когда он заговорил, звучала нотка неудовольствия.

– Похоже, Ватсон, нас вот-вот выселят с насиженного местечка. Я-то надеялся, что, пока вы здесь, этого не произойдет.

Слишком хорошо зная пристрастие моего друга к театральным заявлениям, я ответил ему глазом не моргнув:

– Выселят, Холмс? – Я ведь знал, что квартира, как всегда, оплачена на год вперед.

– Только на время, Ватсон. Если помните, оба мы, пока обстоятельства не рассудили иначе, на этот период рассчитывали покинуть Лондон. Миссис Хадсон, исходя из этих наших намерений, поручила фирме «Пич, Пич, Пич и Прейзгод» сделать в доме ремонт, навести блеск и красоту. Это письмо – уведомление. Нас ставят в известность, что работы предстоит начать на следующей неделе и нам будут признательны, если мы выедем, поскольку планируется некоторая перестройка. На две недели мы остаемся без крова, дружище. Нужно найти квартиру, Ватсон, только непременно где-то неподалеку отсюда, поскольку у вас на руках ваша пациентка в деликатном положении, а у меня – работа. Я должен иметь доступ к картотекам и микроскопу.

Ну, я, знаете, не такой человек, чтобы с восторгом приветствовать перемены. Мне и так уже стало досадно, что пришлось отказаться от рыбалки, так что это известие, да еще и в сочетании с жарой, вызвало небольшой взрыв негодования.

– Вот уж обрадуется лондонский преступный мир! – сказал я. – Что, если эти Пич или Прейзгод подкуплены каким-нибудь новоявленным Мориарти?

– Верный Ватсон! Похоже, Рейхенбахский водопад произвел на вас самое глубокое впечатление. Право, то была единственная моя уловка, в которой я глубоко раскаиваюсь. Успокойтесь, дорогой друг! Мориарти больше не существует, и вряд ли когда явится нам преступник, равный ему. Впрочем, соглашусь, что ухо надо держать востро… Итак, что мы имеем? Поблизости нет гостиниц, пригодных для человеческого существования. А также друзей и родственников, у которых мы могли бы остановиться…

Я почти что растрогался, глядя, как погрузился в размышления этот мастер дедукции, посвящая нашему квартирному вопросу столько внимания, словно это одна из головоломнейших криминальных проблем. Именно способность полностью сосредоточиться на любой поставленной перед ним задаче я с первой нашей встречи оценил как один из уникальных его талантов. Наконец он прищелкнул пальцами, широко, по-обезьяньи ухмыльнулся… Глубоко посаженные глаза сверкнули умом и самоиронией.

– Ну конечно же, Ватсон! Мы спросим миссис Хадсон, не знает ли она кого-нибудь по соседству, кто сдает квартиры!

– Превосходная мысль, Холмс! – воскликнул я, улыбнувшись про себя на то почти детское удовольствие, с каким мой друг обнаружил если не решение нашей проблемы, то, по крайней мере, человека, который способен решить ее за нас.

Вернувшись к ровному расположению духа, я поднялся со своего кресла и дернул за сонетку.

Вскорости перед нами предстала наша домохозяйка, миссис Хадсон.

– Я очень сожалею, конечно, что получилась такая неувязка, сэр, – обратилась она ко мне, – но больные есть больные, никуда не денешься, так что придется вашей шотландской форели потерпеть, пока вы ее не поймаете. А вот что до вас, мистер Холмс, то, сдается мне, душегубство там или что, но отдохнуть у моря вам очень бы не мешало. Моя сестра, которая живет в Хоуве, приглядит за вами ничуть не хуже, чем я в Лондоне.

– Нимало в этом не сомневаюсь, миссис Хадсон. Однако ж убийство человека, у которого ты гостил, некоторым образом неизбежно бросает тень на гостившего, и, хотя принц Ульрих мне не более чем знакомый, а обстоятельства его смерти более чем ясны, я чувствую, что обязан уделить этому делу определенную долю внимания. Для этого мне необходимо иметь под рукой весь мой аналитический инструментарий. Отсюда задача, разрешить которую я затрудняюсь: если не Хоув, миссис Хадсон, то что бы вы могли нам предложить? Нам с Ватсоном нужны кров и стол, и непременно неподалеку отсюда.

Миссис Хадсон, давно и явно не одобрявшая тот нездоровый образ жизни, который вел Холмс, отчаялась наставить его на путь истинный. Выслушав эти слова, она нахмурилась, не скрывая неудовольствия, и с неохотой проговорила:

– Моя золовка живет на Дорсет-стрит, сэр. В доме номер два, сэр. Скажу вам, что ее готовка, на мой вкус, слишком французистая, но дом у нее чистый и удобный и с садиком позади, и она уже предлагала мне вас приютить.

– А надежная ли она женщина, а, миссис Хадсон? Надежная ли она, как вы?

– Кремень, сэр. Мой покойный муж говаривал, что сестра его любую тайну сохранит верней, чем исповедник самого папы римского.

– Очень хорошо, миссис Хадсон. Значит, дело улажено. Мы переберемся на Дорсет-стрит в пятницу с тем, чтобы ваши рабочие начали в понедельник. Часть бумаг и вещей я заберу с собой, а остальные, если их хорошенько прикрыть, надеюсь, не пострадают. Ну, Ватсон, а вы что скажете? Получается, что отпуск у вас будет, хотя и не так далеко от дома, как вы планировали, а вот рыбалка вряд ли задастся!

По всему судя, друг мой настроился так положительно, что я не мог продолжать носиться со своими огорчениями, а события вслед за тем понеслись столь стремительно, что любые мелкие неудобства оказались скоро забыты.

* * *

Наш переезд в дом номер 2 по Дорсет-стрит прошел гладко и безболезненно, и мы обжились очень скоро. Не прошло и дня, как, благодаря неряшеству, присущему Холмсу, комнаты наши приобрели вид такой, будто он живет здесь лет сто, не меньше. Окна наших спален выходили в садик, словно перенесенный сюда из Суссекса, а из гостиной можно было наблюдать улицу, где на углу располагался богатый ростовщик, ссужающий деньги под залог, и его посетителей, зашедших туда по пути в таверну «Пшеничный сноп», «хорошо проветренные постели» которой мы отвергли в пользу заметно более роскошной обстановки миссис Акройд. Еще одной приятной особенностью дома была старая глициния, вся в цвету, которая вилась по фасаду, придавая ему совсем загородный вид. Подозреваю, что некоторые из удобств, предоставляемых нам хозяйкой, распространялись не на всех ее жильцов. Достойная женщина солидной «ланкаширской породы», как она сама говорила, считала за честь нам прислуживать и баловала нас, как никто никогда не баловал прежде. У нее было приятное, с крупными чертами лицо и деловые, без экивоков манеры, которые устраивали нас обоих. И хотя я ни за что не признался бы в этом ни той ни другой даме, кухня миссис Акройд оказалась довольно приятной переменой после добротных, но незатейливых блюд миссис Хадсон.

Итак, мы устроились. Поскольку пациентка моя тяжело переживала свое продвижение по пути к материнству, много значило, чтобы я всегда находился в пределах досягаемости, но в остальном я предпочел выстроить свою жизнь так, словно у меня и впрямь отпуск. В самом деле, даже Холмс разделял это мое настроение, и мы провели вместе несколько приятных вечеров, посещая театры и мюзик-холлы, которыми Лондон славится, и справедливо. В то время как я обнаружил в себе интерес к современной драматургии и «серьезным» пьесам Ибсена и Пинеро, Холмса все еще тянуло подышать воздухом «Эмпайра» и «Ипподрома», а его представлениям о совершенстве отвечали комические оперы Гилберта и Салливана в «Савое». Не раз я сидел рядом с ним (он предпочитал ложу), поглядывая на его живое лицо и дивясь тому, что интеллект столь развитый способен находить удовольствие в непритязательных комедиях и характерных песенках на кокни.

Благожелательная атмосфера дома на Дорсет-стрит и впрямь придала моему другу бодрости, сообщив его повадкам что-то даже мальчишеское, и это дало мне повод заметить, что он словно отыскал живую воду, до того помолодел. В ответ Холмс посмотрел на меня загадочно и попросил напомнить потом, чтобы он рассказал мне об открытиях, которые сделал в Тибете, где провел немало времени после своей якобы гибели в схватке с профессором Мориарти.

Впрочем, Холмс согласился, что перемена ему на пользу. Ничто не мешало моему другу заниматься наукой, если он чувствовал такую потребность, однако он не замыкался в четырех стенах, отнюдь, – даже настоял как-то, чтобы мы вместе посетили синематограф, но в помещении, где шла демонстрация фильма, оказалось так душно, а собратья-посетители испускали такое благоухание, что мы почли за лучшее выйти на свежий воздух еще до того, как показ закончился. Большого интереса у Холмса синематограф как изобретение не вызвал.

Он признавал прогресс только тогда, когда дело непосредственно касалось его профессии. Синематограф, сказал он мне, не найдет себе применения в криминологии, за исключением тех случаев, когда будет использован для реконструкции правонарушения и, таким образом, сможет в какой-то мере способствовать поимке правонарушителя.

Он толковал об этом в то время, как мы, возвращаясь в свое временное жилище, шли мимо Музея мадам Тюссо на Мэрилебон-роуд в светлых сумерках, когда закат еще не погас. Вдруг Холмс весь подобрался и, ткнув тростью перед собой, торопливо пробормотал в манере, хорошо мне знакомой:

– Что вы скажете вон о том типе, Ватсон? Том, в новехоньком цилиндре и визитке, которую он, вероятно, взял напрокат, с рыжими бакенбардами? Видите? Он недавно прибыл из Соединенных Штатов, но сейчас только что из пригорода на северо-западе Лондона, где сделал некое приобретение, о чем уже, пожалуй, сожалеет. Видите?

– Да бросьте вы, Холмс! – усмехнувшись, заявил я. – Я вижу мужчину в цилиндре, который тащит тяжелый саквояж, но с чего вы взяли, что он из Соединенных Штатов и прочее, понятия не имею. Сдается мне, вы это все только что выдумали, старина.

– Ни в коей мере, мой дорогой Ватсон. Вы же не могли не заметить, что сюртук у него на спине так натянут по шву, что вот-вот лопнет, и, следовательно, попросту мал. Возможно, это объясняется тем, что одеяние взято напрокат, чтобы нанести некий визит. Головной убор приобретен недавно и явно с той же целью, в то время как сапоги у джентльмена с каблуком «гаучо», характерным для юго-западных областей Соединенных Штатов; каблук такого типа встречается только там и заимствован он, несомненно, у испанского сапога для верховой езды. Я, Ватсон, знаете ли, разбираюсь не только в людских душах, но и в каблуках!

Мы держались на равном расстоянии от предмета нашей дискуссии, не приближаясь и не отдаляясь. Движение на Бейкер-стрит было самое оживленное; воздух полнился грохотом экипажей по мостовой, ржанием лошадей, криками кучеров и прочими звуками, издаваемыми лондонцами всех видов, торопящимися по домам в надежде найти там отдохновение от жары. Нашей «жертве» приходилось время от времени останавливаться, ставить свою ношу на землю, менять руки.

– Но с чего вы решили, что он недавно приехал? И только что был на северо-западе Лондона? – спросил я.

– Это элементарно, Ватсон. Если вы немного подумаете, вам станет ясно, что наш друг достаточно состоятелен, чтобы купить лучшую из шляп и кожаный саквояж, однако на нем визитка, которая явно ему мала. Можно предположить, что он приехал с небольшим багажом или, возможно, его багаж украли и у него не было еще времени, чтобы пойти к портному. Как бы то ни было, он отправился в ближайший магазин готового платья и приобрел утренний сюртук для визитов, который более других подошел ему по размеру. Далее, новый саквояж куплен, несомненно, для того, чтобы переносить тот предмет, который только что оказался в его владении. Несомненно и то, что вес этого предмета явился для него неожиданностью, и я уверен, что, не проживай он неподалеку отсюда, непременно нанял бы экипаж. Вполне вероятно, он уже сожалеет о своем приобретении. Не исключено, что вещь дорогая, но это не вполне то, что он рассчитывал получить… Во всяком случае, он определенно не отдавал себе отчета в том, как неудобна она окажется для переноски, особенно по этой погоде. Это привело меня к мысли, что, по его расчетам, ему по силам дойти до дому пешком от станции подземки, расположенной на Бейкер-стрит, а это, в свою очередь, подсказывает, что он приехал сюда с северо-запада Лондона, который обслуживается как раз линией, проходящей через Бейкер-стрит.

Я редко ставил под вопрос умозаключения моего друга, но эти показались мне выстроенными на слишком уж шатких основаниях. Так что я был несколько удивлен, когда джентльмен в цилиндре свернул налево, на Дорсет-стрит, и скрылся за углом. Холмс ускорил шаг.

– Быстрей, Ватсон! Кажется, я знаю, куда он идет.

* * *

Завернув за угол, мы поспели как раз вовремя, чтобы увидеть, как американец, подойдя к двери дома номер 2 по Дорсет-стрит, вставляет ключ в замочную скважину!

– Что ж, Ватсон, – не без торжества в голосе сказал Холмс, – попробуем проверить мои выводы? – Он приблизился к американцу, нежданно оказавшемуся нашим соседом, приподнял шляпу и предложил помочь донести его ношу.

Тот, однако, отреагировал крайне странным образом. Отшатнулся, наткнувшись спиной на поручни и сбив свой цилиндр почти что на самые глаза. Тяжело дыша, он недоверчиво оглядел моего друга, а затем с невнятным рыком толкнул входную дверь и, проволочив за собой в переднюю свой тяжеленный саквояж, захлопнул дверь прямо перед носом Холмса.

С выражением иронического недоумения Холмс вскинул брови.

– Похоже, Ватсон, переноска тяжестей по жаре плохо сказалась на манерах этого джентльмена!

Войдя внутрь, мы застали американца по-прежнему в цилиндре, косо сидящем на голове. Тяжело ступая, он тащил свою ношу вверх по лестнице. Запор не выдержал, саквояж распахнулся, и в глаза мне бросился блеск серебра, мерцание золота и слепок, как показалось, крошечной человеческой руки. Увидев, кто вошел вслед за ним, он остановился, словно в растерянности, и пробормотал с вызовом:

– Предупреждаю, джентльмены, у меня револьвер и я умею им пользоваться.

Холмс принял это известие с подобающей случаю серьезностью и сообщил джентльмену следующее. Хорошо сознавая, сказал он, что в Техасе обмен выстрелами при знакомстве в порядке вещей, он должен заметить, однако, что в Англии пока еще принято, входя в дом, разряжать оружие. Что было, на мой взгляд, довольно-таки лицемерным высказыванием из уст человека, имеющего обыкновение оттачивать свою меткость, стреляя в гостиной!

Однако же наш собрат-жилец сконфузился и сбавил тон.

– Простите меня, джентльмены, – вздохнул он. – Я иностранец и, должен признать, несколько сбит с толку, кто тут мои друзья, а кто враги. Видите ли, меня предупредили, что следует вести себя с осторожностью. Но как вы сюда вошли?

– Так же, как вы: вставив ключ в замочную скважину, дорогой мой сэр. Мы с доктором Ватсоном остановились здесь на несколько недель.

– Доктором Ватсоном? – эхом повторил незнакомец с явным американским акцентом. Протяжный выговор выдавал в нем уроженца юго-западных штатов, и я вполне доверял знаниям Холмса, чтобы допустить, что собеседник наш и впрямь из Техаса.

– Это я, – сказал я, озадаченный нескрываемым энтузиазмом, с которым он произнес мою фамилию, но загадка разрешилась, когда он переключил свое внимание на моего друга.

– Значит, в таком случае вы – мистер Шерлок Холмс! О, дорогой сэр, простите мне мои дурные манеры! Я ваш горячий поклонник, джентльмены. Я следил за всеми вашими делами. Вы – одна из причин того, что я снял комнаты поблизости от Бейкер-стрит. К несчастью, когда я вчера зашел к вам, то застал только рабочих, которые не смогли сказать мне, куда именно вы переехали. Время поджимало, пришлось действовать самостоятельно. И боюсь, похвастаться мне нечем! Я и представления не имел, что вы живете в одном доме со мной.

– Наша хозяйка, – сухо заметил Холмс, – не из болтливых и славится своей сдержанностью. Думаю, даже ее кошка не слыхивала наших имен в этом доме.

Американец был на вид лет сорока пяти от роду, смугл от солнца, с густой рыжей шевелюрой, вислыми рыжими усами и тяжелой челюстью. Когда бы не умные зеленоватые глаза и тонкие руки, я принял бы его за ирландского борца-профессионала.

– Меня зовут Джеймс Маклсворт, сэр, а живу я в Галвестоне, в Техасе. Уже несколько поколений нашей семьи занимается импортом-экспортом товаров, мы доставляем их по реке до Остина, столицы штата, и пользуемся репутацией честных торговцев. Мой дед воевал за независимость Техаса и первым повел пароход вверх по Колорадо, чтобы торговать с портом Сабатини и прибрежными городками.

Как это свойственно американцам, он предъявлял краткое жизнеописание, свое и своих предков, даже если вы всего лишь пожали ему руку. Обычай полезный и весьма уместный в тех диковатых и все еще малонаселенных регионах Соединенных Штатов, откуда он родом.

Холмс проявил сердечность, нюхом чуя тайну как раз по своему вкусу, и пригласил техасца через часок к нам присоединиться, чтобы не торопясь за виски с содовой обсудить, какое у него к нам дело.

Мистер Маклсворт с готовностью это приглашение принял, пообещав ознакомить нас с содержимым своего саквояжа и в полной мере объяснить свое недавнее поведение.

* * *

Перед тем как ему у нас появиться, я спросил Холмса, что за впечатление произвел на него Джеймс Маклсворт. Сам я увидел в нем вполне честного парня, делового человека, который, не исключено, попал в передрягу и надеялся, что Шерлок Холмс поможет ему из нее выкарабкаться. Если только это ему и требовалось, то, я был уверен в этом, Холмс от дела откажется. А с другой стороны, что-то во всем этом подсказывало, что история может оказаться прелюбопытной.

Холмс ответил, что ему наш новый знакомец показался занятным и пожалуй что искренним. Однако он не уверен пока, то ли этот Маклсворт простак, обманутый каким-то хитрым проходимцем, то ли просто чем-то расстроен.

– Впрочем, есть у меня свои догадки, Ватсон, что без преступления здесь не обошлось – причем преступления дьявольски изощренного. Вы ведь слышали о «Персее» Феллини, не так ли?

– Кто же о нем не слышал? Писали, что это лучшая работа Феллини. Отлита из серебра, гравирована золотом. Изображает Персея с головой горгоны Медузы, причем голова выполнена из сапфиров, изумрудов, жемчуга и рубинов.

– Ваша память, как всегда, превосходна, Ватсон. В течение многих лет «Персей» был гордостью коллекции сэра Джеффри Маклсворта, сына известного владельца металлургического производства, по слухам богатейшего в Англии человека. Сэр Джеффри меж тем, насколько мне известно, умер одним из беднейших. Он любил искусство, но в деньгах мало что смыслил и по этой причине, как я понимаю, стал жертвой не одного мошенника. В молодые годы он участвовал в «эстетическом движении», дружил с Уистлером и Уайльдом. Причем Уайльд был ему истинным другом и какое-то время пытался влиять на него, отговаривая от некоторых его особенно безрассудных трат.

– А, как же, Маклсворт! – припомнил я.

– Вот именно, Маклсворт. – Холмс помолчал, раскуривая свою трубку и глядя на улицу, где вершила свой круговорот обыденная, непримечательная жизнь. – Вещица была украдена лет десять назад. Дерзкое было преступление, я в тот момент даже приписывал его Мориарти. Все указывало на то, что статуя вывезена из страны и продана за границей. И все-таки я узнал ее – или же отличную ее копию – в саквояже, с которым наш Джеймс Маклсворт поднимался по лестнице. Он, разумеется, читал про эту историю, особенно если принять во внимание его фамилию. Следовательно, должен знать, что «Персей» числится в розыске. И тем не менее он явно сегодня куда-то съездил и вернулся оттуда с «Персеем». Почему? Ведь он не вор, Ватсон, что угодно на это ставлю.

– Будем надеяться, он исполнен желания просветить нас на этот счет, – сказал я, и тут в дверь постучали.

* * *

Мистер Джеймс Маклсворт явился преобразившимся. Принявши ванну и переодевшись в свое платье, он стал выглядеть уверенным в себе человеком. Костюм его был того типа, который предпочитают в тех землях, откуда он явился: заметно испанский покрой; из-под широкого воротника мягкой рубашки выглядывает галстук бантом; темно-красный жилет и остроносые сапоги из воловьей кожи. Короче говоря, заправский романтический колонист.

Он и начал с извинений за свой внешний вид. Он не осознавал, сказал он, покуда не приехал вчера в Лондон, что в Англии его наряд выглядит необычно и привлекает к себе внимание. Что до нас, заверили его мы оба, одеяние его ни в коей мере не оскорбляет наш взор, – напротив, мы находим его весьма и весьма привлекательным.

– Однако же оно сразу выдает, кто я и откуда, не так ли, джентльмены?

Мы согласились, что на Оксфорд-стрит вряд ли найдешь много людей, одетых по этой моде.

– Вот почему я поспешил приобрести английское платье, – сказал он. – Хотел слиться с толпой, не привлекать внимания. Цилиндр оказался великоват, визитка – маловата. Брюки – вот единственное, что подошло по размеру. А из саквояжей нужной мне формы я купил самый большой, какой только смог найти.

– Итак, подобающим образом экипированный, этим утром вы вошли в лондонскую подземку, чтобы ехать… куда?

– В Виллесден, мистер Холмс. Но послушайте! Как вы это узнали? Вы что, весь день следили за мной?

– Вот уж нет, мистер Маклсворт! А в Виллесдене вы получили в свое владение «Персея» Феллини, не так ли?

– Да вы все обо мне знаете, мистер Холмс, прежде чем я скажу вам об этом! Нет нужды вообще что-то рассказывать! Ваша репутация полностью вами заслужена, сэр. Не будь я человек здравый, подумал бы, что вы медиум!

– Простая дедукция, мистер Маклсворт! Навык весьма полезный, достигается упражнением. Однако мне потребуется более длительное знакомство с вами, чтобы достигнуть умозаключения, что именно подвигло вас преодолеть шесть тысяч миль по воде и по суше и прибыть в Лондон, а затем направиться в Виллесден и вернуться оттуда с одним из совершеннейших изделий серебряных дел мастера эпохи Ренессанса. Да к тому же в один день.

– Смею заверить вас, мистер Холмс, что такого рода приключения – совсем не в моем обычае. Еще пару месяцев назад я всецело был погружен в управление вполне процветающим бизнесом по перевозке оптовых грузов. Моя жена несколько лет тому назад умерла; больше я не женился. Дети все уже взрослые, у них свои семьи, живут они вдалеке от Техаса. Жизнь моя была одинока, не скрою, но в целом вполне устроена и покойна. И все это, как легко догадаться, пошло прахом, когда в мою жизнь вошел «Персей» Феллини.

– Вы получили какое-то известие о нем в Техасе, да, мистер Маклсворт?

– Понимаете, сэр, странная получилась вещь, и не без червоточинки. Но, сдается, лучше мне поговорить с вами начистоту, рассказать все, как оно было. Джентльмен, у которого украли «Персея», был мне двоюродный брат. Мы состояли в переписке. В одном из писем он открыл мне тайну, которая с тех пор тяготит меня. Видите ли, кроме меня, у него родни не осталось, а дело семейное. Впрочем, вроде бы имеется еще один кузен где-то в Новом Орлеане, но его нужно еще найти. Короче говоря, джентльмены, вышло так, что я дал честное слово выполнить указания сэра Джеффри на тот случай, если что-то случится с ним или с «Персеем» Феллини. Указания эти и привели меня к поезду на Нью-Йорк, а из Нью-Йорка – на «Аркадии» в Лондон. Я прибыл вчера вечером.

– Получается, что весь этот путь, мистер Маклсворт, вы проделали по велению чести? – с невольным уважением спросил я.

– Можно сказать и так, сэр. В наших краях преданность семье – не пустой звук. Состояние сэра Джеффри, как вы знаете, ушло за долги. Но мое путешествие касается личных обстоятельств, и вашего знакомства я искал именно из-за них. Я считаю, что сэра Джеффри убили, мистер Холмс. Кто-то его шантажировал, он сам упоминал какие-то «финансовые обстоятельства». По письмам его было видно, что беспокойство его растет, и не раз он довольно бессвязно выражал свои страхи… в том смысле, что ему нечего оставить наследникам. Я отвечал ему, что прямых-то наследников у него нет, так что не стоит из-за этого волноваться. Похоже, он не принял в расчет мои слова. Он попросил моей помощи, причем заклинал проявить благоразумие и осмотрительность. Я пообещал ему, что сделаю все, о чем он попросит. В одном из последних писем, которые я от него получил, он указал, что, буде я получу известие о его кончине, мне следует немедля отплыть в Англию, по приезде в Лондон с поместительным саквояжем явиться в дом восемнадцать по Далия-гарденс в Виллесден-Грин, предъявить там доказательства того, что я тот, за кого себя выдаю, и принять на себя ответственность за предмет, представляющий собой ценнейшее семейное достояние Маклсвортов. После этого со всей возможной скоростью мне следует возвратиться в Галвестон, в Штаты. Более того, я должен поклясться, что указанный предмет навсегда останется связан с именем Маклсвортов. Я дал эту клятву и всего пару месяцев спустя прочитал в нашей местной газете о краже, а недавно пришло известие о самоубийстве бедного сэра Джеффри. Что мне еще оставалось, мистер Холмс, как не выполнить его распоряжения, ведь я дал слово! Но все-таки у меня сложилось убеждение, что под конец здравый смысл его покинул. Он опасался, подозревал я, что его никак не меньше чем убьют. Толковал о людях, которые не остановятся ни перед чем, чтобы завладеть статуей Феллини. Его не заботило, что все остальное его имущество до последнего цента заложено или что он умрет, в сущности, без гроша за душой. Важнее этой статуи ничего для него не было. Вот почему я подозреваю, что кража и убийство взаимосвязаны.

– Однако же полиция заключила, что причина смерти – самоубийство, – сказал я. – Была обнаружена предсмертная записка. Коронера это удовлетворило.

– Записка была вся в пятнах крови, не так ли? – пробормотал Холмс, сидевший откинувшись на спинку кресла и сложив ладони так, что подбородок его опирался на кончики пальцев.

– Насколько я понял, да, мистер Холмс. Но поскольку особых сомнений не возникло, расследование не проводилось.

– Ну да. Прошу вас, продолжайте, мистер Маклсворт.

– Да мне мало что остается добавить, джентльмены. Все, что я могу предъявить, – это тягостное чувство, что дело нечисто. Ни в коей мере я не намерен ни участвовать в чем-либо преступном, ни скрывать сведения, которые могут быть полезны полиции, но я связан честным словом и хочу выполнить обещание, которое дал моему кузену. Я пришел к вам не столько с просьбой раскрыть преступление, сколько в надежде успокоить свою совесть, убедившись, что никакого преступления не произошло.