Текст книги "Новые приключения Шерлока Холмса (антология)"

Автор книги: Майкл Джон Муркок

Соавторы: Лей Б. Гринвуд,Саймон Кларк,Питер Тримейн,Бэзил Коппер,Джон Грегори Бетанкур,Эдвард Д. Хох,Стивен М. Бакстер,Дэвид Лэнгфорд,Дэвид Стюарт Дэвис,Майк Эшли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

– Я никого не сужу, – спокойно ответил Холмс. – Я только констатирую.

– Во всяком случае, – сказал Уэллс, – могут пройти годы, прежде чем человек действительно полетит на Луну. О, я вспомнил. – Он покопался в кармане куртки и вытащил маленький закупоренный пузырек. Сквозь прозрачное стекло было видно, что внутри пузырька находится какая-то темно-серая пыль, похожая на угольную. – Вот она – «лунная пыль», которую дал мне Ральф. – Уэллс открыл пузырек и вытряхнул по щепотке пыли в наши с Холмсом ладони.

Я перемешал частицы. Они были с острыми краями. Пыль имела характерный запах.

– Пахнет дымом, – высказал я свое мнение.

– Или влажной золой, – предположил Уэллс. – Или порохом!

Холмс задумчиво нахмурился.

– Полагаю, что лунная почва, никогда не подвергавшаяся воздействию воздуха, должна была бы вступить в реакцию с кислородом нашей атмосферы. Металл, содержащийся в ней, вызвал бы что-то вроде медленного сгорания…

Уэллс забрал у нас пыль. Он казался раздраженным и расстроенным.

– Да ну, все это глупости, не заслуживающие нашего внимания. Какая трата времени! Сколько достижений ума стало жертвой слабости человеческого сердца?! О, вероятно, я сумел бы написать об этом роман – единственное, что еще можно сделать! Вот! Покончим с этим! – И стремительным движением он открыл окно купе и вытряхнул содержимое пузырька, развеяв пыль вдоль дороги. Холмс поднял изящную руку, словно желая его остановить, но было уже слишком поздно. Скоро пыль бесследно исчезла, а Уэллс выбросил и пузырек.

Оставшуюся часть пути до Паддингтона Холмс был странно задумчив и говорил мало.

Питер Краузер
Печать Длани Господней
(рассказ, перевод Е. Осеневой)

Со смешанным чувством трепета и жадного нетерпения встретил я, возвратившись однажды холодным и мокрым ноябрьским вечером к нам на Бейкер-стрит, сообщенное мне Холмсом известие. Утомленный долгим, длившимся целый день симпозиумом, посвященным методам лечения горловых инфекций, я, едва войдя, узнал, что нам предстоит немедленно отправиться в Хэрроугейт.

Вопреки предполагаемой длительности поездки и отдаленности на двести с лишним миль пункта назначения от столицы с ее суетой и однообразными буднями (что является двумя сторонами одной и той же стертой монеты), слова Холмса, безусловно, предвещали начало нового расследования. И хотя Холмс и сопроводил эту новость уверениями в необходимости для нас бодрящего йоркширского воздуха и благотворного влияния, какое он, несомненно, окажет на закупоренные наши сосуды (как бронхов, так и мозга), я заподозрил у него иной мотив.

Я никогда не рискнул бы оспорить утверждение, что друг мой имеет привычку время от времени удивлять всех проявлениями известной импульсивности. Не раз я становился свидетелем самых неожиданных его поступков. Казалось, его гнетет сознание собственной конечности, отчего, как я склонен был полагать, ему и внушали столь сильный страх периоды ленивого бездействия. Видимо, досуг он воспринимал как вызов своей жизнеспособности. Действие, а точнее, «игра ума», как нередко именовал он расследование гнусных преступлений, какие ему столь часто приходилось распутывать, – вот для чего он был рожден и к чему призван. По этой же причине я с такой готовностью повиновался всем его распоряжениям. Но что касается личных моих пристрастий, то к деятельности такого рода я относился двояко. В противовес тихой и даже ревнивой радости, какую я сейчас испытывал и о которой уже упомянул, перспектива столкнуться с новыми мерзкими деяниями всегда вызывала у меня некую опасливую настороженность. В данном случае чувство это было особенно отчетливым.

– Могу я хотя бы плащ скинуть? – осведомился я.

– Нет, время не терпит! – Холмс рвал и метал. – В нашем распоряжении всего час! Вот!

И он протянул мне листок и конверт, из которого листок этот был вынут.

Нацепив на нос очки, я рассматривал листок, исписанный беглым каллиграфическим почерком.

– Прочитайте вслух! – приказал Холмс горделиво, словно автором послания был он сам.

– «Многоуважаемый мистер Шерлок Холмс, – так начиналось письмо, – простите короткость моего к вам обращения и несомненное вторжение в вашу частную жизнь, но мне срочно необходимы ваши совет и помощь по поводу дела ужасной важности».

– Ужасной важности… – повторил Холмс, поворачиваясь спиной к потрескивающему в камине пламени. – Отлично сказано! – Взглянув на меня, он махнул рукой, призывая продолжить: – Дальше, Ватсон!

Я вновь обратился к письму:

– «Ситуация здесь в Хэрроугейте сложилась такая, что, чувствую я, требуется другой уровень опыта и знаний, чем те, сказать откровенно, что имею и могу предоставить я, и это несмотря на почти тридцать лет, что я на службе!» На службе? – Я вскинул глаза на Холмса. – Он что, полицейский?

– Читайте, читайте… – Холмс подошел к окну и выглянул на улицу.

Я опять вернулся к письму.

– «Нас терроризирует один негодяй, равного которому я еще не видывал, – читал я, – за ним теперь три убийства, а по какой причине – мы понять не можем. В письме было бы негоже описывать те бесчеловечные зверства, что он творит, но уверен, что они достаточно вас заинтересуют, чтобы вы приехали к нам не откладывая и так быстро, как сможете».

Письмо заканчивалось уверениями, что в случае принятия этого приглашения нам будут предоставлены комнаты в ближайшем пансионе и платить за них нам не придется.

Подписано послание было Джеральдом Макинсоном, инспектором полиции Северного Йоркшира.

– Что скажете на это, Ватсон? – спросил Холмс. Подобно кошке, он выгибал спину, греясь теперь у огня.

Единственное, что привлекло мое внимание в письме, – это стилистические погрешности, свидетельствовавшие о плохом владении его автора письменным английским, – наблюдение, которым я и не преминул поделиться с Холмсом.

– Кто он вообще такой, этот Макинсон?

– Насколько я помню, меня с ним самолично познакомил не кто иной, как друг наш Лестрейд. Малый этот приезжал в Лондон на семинар по внедрению теории бихевиоризма в практику работы правоохранительных органов. Вел он себя как человек вполне благовоспитанный.

– Видимо, так на него повлиял семинар, – заметил я.

– И это несмотря на полную нелепость этого мероприятия, – сказал Холмс.

Отойдя от огня, он весело потер руки, прежде чем вытащить из жилетного кармана часы и взглянуть на циферблат:

– Почти двадцать пять минут восьмого, Ватсон! – Положив часы в карман, он улыбнулся, потом сосредоточенно прищурился: – Ближайший пригородный поезд отходит от вокзала Кингс-кросс в десять часов четыре минуты. Я собираюсь успеть на него.

Я решил было воспротивиться, в полной мере ощущая всю бесполезность попытки, но Холмс уже повернулся и деловитым шагом направился к двери.

– Могу я попросить вас об одолжении, дружок? – бросил он мне через плечо. – Не возьмете ли вы на себя труд запаковать какую-нибудь подходящую одежду? Только, пожалуйста, не забудьте, что Йоркшир вовсе не принадлежит к числу мест с особо мягким климатом, тем более в это время года!

И с этими словами он, хлопнув дверью, скрылся в своей комнате.

Я взглянул на послание у меня в руках. Я никогда не уставал удивляться тому, какая малость способна была приводить моего друга в состояние крайней степени возбуждения и с какой быстротой достигал он этой степени. Черта столь же завидная, сколь и удручающая, ибо его прекрасное настроение в периоды занятости сменялось глубочайшей депрессией, когда в расследованиях образовывался перерыв. Временами Шерлок Холмс походил не столько на зрелого сыщика, сколько на наивного школьника, – так откровенны и ярки были все его реакции и душевные движения.

Я принялся собирать спальные принадлежности для нас обоих и одежду на несколько дней пребывания вне дома. С появлением Холмса мы тут же, без долгих разговоров, выбрались на холодную вечернюю улицу.

Без пяти десять мы сели в поезд, где немедленно разошлись по спальным купе. В положенное время поезд отошел от вокзала Кингс-кросс и начал свое движение на север, в сторону Йоркшира. Мерное покачивание вагона убаюкивало, меня клонило в сон. Я вглядывался в темноту за окном и видел, что с каждой милей туман зловеще густел.

В Лидс мы прибыли наутро в пятнадцать минут седьмого.

Покачивание вагона действовало на меня умиротворяюще и казалось даже уютным, почему я и выспался прилично. Чего, по-видимому, нельзя было сказать о Холмсе: когда утром я увидел его в коридоре, он выглядел бледным, осунувшимся, а глаза с набрякшими под ними мешками казались тусклыми. Он был уже полностью одет и готов, сойдя с поезда, начать новый этап нашего путешествия.

– Хорошо выспались, дружок? – осведомился он тоном, не столько предполагавшим ответ, сколько выражавшим его неудовольствие тем, что задать мне этот вопрос он смог, по его мнению, слишком поздно.

– Хорошо, – отвечал я, – а вы как спали?

В ответ он чуть поморщился и натянул перчатки.

– Как вам известно, – сказал он, – я не терплю периодов вынужденного безделья, когда не вижу вокруг ничего, что было бы достойно моего внимания. – Он похлопал рукой об руку, и лицо его под дорожным прикрывающим уши кепи внезапно прояснилось. – Так или иначе, до пункта назначения остается только пятнадцать миль! Поезд туда будет через полчаса. – С этими словами он поднял свою сумку и пошел по коридору к выходу.

Хэрроугейт – прелестный городок, где оживленные улицы пересекаются благоустроенным шоссе и окаймляются зеленой полосой возделанных полей, называемой «Двести акров» или же попросту «Глушь». Пейзажи ее и проступали из утреннего тумана, когда мы приближались к станции.

Далее последовала бодрящая пешая прогулка по городу, после чего мы очутились в отделении местной полиции как раз в тот момент, когда часы пробили десять. Нас приветствовал высокий кряжистый полицейский в форме сержанта, чье румяное лицо, равно как и глаза, выражало живейшее любопытство.

– Так зачем мы вам понадобились, джентльмены, в столь прекрасное утро?

Я объяснил ему, что мой друг накануне телеграфировал инспектору Джеральду Джону Макинсону о нашем скором прибытии.

– Так вы, значит, мистер Шерлок Холмс? – сказал полисмен.

Мой друг поставил сумку на ступеньку лестницы и, сняв с правой руки перчатку, протянул сержанту руку.

– Он самый, – подтвердил Холмс.

Тот улыбнулся улыбкой, как мне показалось, несколько принужденной и пожал протянутую ему руку.

– А вы, должно быть, мистер Ватсон, – сказал он, поворачиваясь ко мне.

– Вообще-то я доктор Ватсон, – сказал я, пожимая его руку.

Пожатие его было таким же неуклюжим, как и его манеры.

– А я сержант Хьюитт. Пойдемте в комнаты! – Он разом поднял обе наши сумки со спальными принадлежностями. – Чай у нас свежий, а я вам быстренько сейчас тосты приготовлю. Инспектор Макинсон скоро будет. Подождите его, пожалуйста, будьте любезны!

Он проводил нас в небольшую комнату с круглым столом, окруженным стульями. Поставив на один из них наши сумки, он помог нам раздеться – принял наши пальто и головные уборы и повесил все это на вешалку возле горящего камина.

– Чай сейчас будет. Тостов хотите?

– С большим удовольствием, – отвечал Холмс.

– Ну, тогда тосты…

Речь его была прервана хлопком входной двери, и он отвернулся, прислушиваясь:

– А-а, это инспектор Макинсон приехал! – Он вновь повернулся к нам: – Я сейчас вернусь!

Хьюитт отступил, пропуская в дверь коротенького господина, чьи жесткие усы топорщились самым необыкновенным образом. Сняв котелок, господин сделал знак сержанту, и тот попятился к двери, которую, выйдя, бесшумно прикрыл за собой.

– Доброе утро, джентльмены, – сказал господин, протягивая для рукопожатия руку без перчатки, оказавшуюся совершенно ледяной на ощупь. – Джеральд Макинсон!

Мы представились, после чего расположились возле огня.

– Я крайне рад вновь встретиться с вами, мистер Холмс, сэр, – заговорил Макинсон, энергично потирая руки перед пламенем камина, – пусть обстоятельства нашей встречи не слишком-то радостны.

– Хоть «терпение», а по-французски «пасьянс», стало наименованием карточной игры, подарившей мне немало приятных часов, – с тонкой улыбкой заметил Холмс, – боюсь, к числу моих добродетелей оно не принадлежит, почему я и попрошу вас хотя бы намеком объяснить мне суть дела. Если я не ошибаюсь, с момента нашего выезда из Лондона события получили продолжение.

– Именно, именно! Дело, джентльмены, в общем обстоит так. Без малого две недели назад, второго ноября, если говорить точно, был найден труп Теренса Уэзеролла, человека весьма известного в городе, домовладельца. Труп обнаружил один из его жильцов. Уэзеролла убили.

Последнее слово инспектор сопроводил жестом столь нелепым в своей театральности, что я с трудом сдержал улыбку, чего, слава богу, никто не заметил.

– Каким способом было совершено убийство? – осведомился Холмс.

– Его задушили. Орудие преступления не найдено, но характерные следы на шее дают основание предполагать веревку или же бечеву. В ране найдены грубые нити и волоконца. Но самое ужасное, что у трупа удалено сердце.

– Господи боже! – не выдержал я.

– Да, доктор Ватсон. Грудная клетка была вскрыта, и сердце несчастного вырвано. Причем, скажу я вам, проделано все крайне грубо, зверски. Наш полицейский медик исследовал рану и пришел к заключению, что о какой бы то ни было хирургической операции в данном случае говорить не приходится. Судя по всему, сердце просто рвали руками. Грудная клетка выглядит так, будто ее терзала стая собак.

– Подозреваемые?

Инспектор покачал головой:

– Мистера Уэзеролла, насколько мы понимаем, все любили. Его жена – то есть, простите, вдова – не может вообразить причины, по какой преступник мог бы затаить на него зло. И уж конечно, она понятия не имеет, кто мог бы решиться так жестоко изуродовать тело.

– Наверное, нам стоит осмотреть труп, – сказал я.

– Конечно, доктор. Мы их все вам покажем.

Я покосился на Холмса, который, сложив руки домиком, внимательно разглядывал кончики пальцев.

– Продолжайте, инспектор.

Тут в комнате вновь появился Хьюитт с подносом, на котором стояли чайник, три чашки с блюдцами, молочник, блюдо намасленных тостов, вазочка с джемом и другая – с медом и три закусочные тарелочки. Трапеза простая, но тем не менее являвшая весьма отрадную картину нашим усталым взорам. Мы принялись наливать чай и уплетать тосты, в то время как инспектор Макинсон продолжил рассказ:

– Через несколько дней, седьмого ноября, был зверски убит фермер в Хэмпстуэйте, соседней деревушке. Застрелен прямым прицельным выстрелом в затылок. Он вышел из дома проведать скотину в хлеву, что всегда делал по вечерам в одно и то же время. Убийца, как видно, его караулил. – Инспектор сделал глоток чаю и поставил чашку обратно на блюдце. – И опять сердце у несчастного оказалось вынутым, хотя тело изуродовали не столь жестоко. А третье убийство произошло на той неделе, одиннадцатого, и это было, пожалуй, самое гнусное из этих преступлений. Десятого ноября Гертруда Ридж, школьная учительница, утром не пришла в класс. Молодую женщину потом нашли на железнодорожной насыпи, вернее, не всю нашли, а частично…

– Вы сказали, частично? – Холмс подался вперед.

Инспектор сурово кивнул и потянулся за чашкой.

– Нашли только туловище. Труп опознали по одежде. Обеих ног, рук и головы бедняга лишилась.

– А сердце? – спросил я.

– Торс был не тронут, доктор Ватсон! А после мы отыскали ноги и голову и одну руку.

– Где были найдены эти части тела, инспектор? – задал вопрос Холмс.

– Немного в стороне от насыпи, в кустах.

– Они лежали рядом?

Инспектор Макинсон нахмурился:

– Да… да, думаю, рядом.

– Насыпь осмотрели тщательно?

– В обоих направлениях. Прочесали как следует, мистер Холмс.

Холмс поднял свой чай и поглядел, как закручивается жидкость в чашке.

– А теперь, полагаю, случилось и еще одно убийство.

Макинсон кивнул и стал смущенно крутить себе ус:

– Да, о четвертом теле стало известно сегодня рано утром. Доложил участковый. Тело найдено в закоулке за городским рынком. Убит также прицельным выстрелом, но на этот раз – в лицо. Часть головы снесло. Личность убитого была установлена по содержимому его карманов. Это Уильям Фицью Кросби, управляющий местным отделением Дейлсайдского банка.

– А сердце трупа? – спросил я.

– Вырвано, как и в первых двух случаях.

– Кто нашел труп? – спросил Холмс.

– Старуха-уборщица в рыночных павильонах. Она и живет там, возле рынка. Услышала выстрел, выглянула в окно и увидела тело.

Я смотрел, как мой друг опустошил свою чашку и поставил ее перед собой на поднос. Как откинулся в кресле и взглянул сперва на меня, а потом на инспектора.

– Скажите, инспектор, – наконец заговорил он, – много ли беспорядка было вокруг тела учительницы?

Джеральд Макинсон нахмурился:

– Беспорядка?

Я заметил легкое раздражение Холмса, с которым он взмахнул рукой:

– Крови, инспектор! Много ли крови было на земле?

– Очень мало, мистер Холмс. Одежда на девушке тем не менее промокла.

Холмс кивнул.

– А на траве, по пути к тому месту, где лежали отрезанные части тела, и обратно, от кустов, были следы крови?

Макинсон покачал головой.

– Нет, ничего такого мы не заметили, – сокрушенно молвил он.

Казалось, Холмс обдумывает услышанное. Поразмыслив, он спросил:

– А вокруг трупа банкира были следы крови?

– Опять же очень небольшие. Мы отнесли это тоже на счет…

– …изъятия у трупа сердца.

– Да, – согласился Макинсон.

– Вполне резонно. – Холмс медленно кивнул, а затем прикрыл веки. – А зачем кому-то могло понадобиться выкрасть сердце? Или, что уж совсем странно, выкрасть три сердца, несколько отрубленных конечностей и голову? И при этом почему из трупа молодой женщины сердце не вынули?

– Как я и сказал, в этом и суть загадки, – сказал инспектор. – Загадка тут присутствует несомненно, почему, смею добавить, я и дерзнул прибегнуть к вашей помощи. Как и к помощи личного вашего ассистента. – И он повелительно дернул головой в мою сторону.

– И оба мы только рады, что вы дерзнули к ней прибегнуть, инспектор, – сказал Холмс. – Но что, если, – быстрым движением он подался вперед, – убийца просто позабыл изъять у девушки сердце?

– Позабыл? – Очевидная нелепость подобного предположения меня изумила. Я чуть не подавился куском тоста. – Да как мог бы он это позабыть, если в этом и была его цель?

– Но в этом ли была его цель, старина? – сказал Холмс.

– Что вы имеете в виду, мистер Холмс?

– Одну-единственную вещь: предположим, что сердце у трупа было изъято для того, чтобы скрыть истинную причину убийства.

– Не могу представить себе причину столь гнусную, чтобы для сокрытия ее надо было вырывать сердце! – заметил я.

– Действительно, Ватсон, причину столь гнусную представить себе трудно. Однако причина эта, возможно, наведет нас на след убийцы. – И, предоставив нам с Макинсоном размышлять над этими его словами, мой друг продолжал: – Не находили ли ваши люди, инспектор, следов крови или, может быть, кусочков ткани или даже костных обломков на стене, принявшей на себя выстрел?

Инспектор Макинсон вытаращил глаза:

– Ну, по-моему, не находили.

– Совершенно закономерно, инспектор. И этот факт, равно как и малое количество крови вокруг трупа либо полное ее отсутствие, пусть даже из тела и было изъято сердце, означает лишь, что убийство произошло где-то в другом месте, тело же в закоулок перетащили потом. Здесь явно просматривается нагромождение ложных следов и попыток сбить с толку следствие, – продолжал Холмс.

– Сбить с толку следствие?

– Именно, Ватсон. – Холмс встал. – Но прежде чем продолжать, думаю, разумно будет осмотреть трупы.

Инспектор Макинсон беспрекословно повел нас по коридорам, а затем вниз по крутой лестнице.

Мы очутились возле массивной дубовой двери, обшитой металлическими листами и укрепленной еще и металлической щеколдой, вставленной в пазы рамы. За дверью был узкий коридорчик с оконцами, через которые можно было видеть трупы.

Вход в саму покойницкую находился в конце коридорчика, и, войдя, я уже не мог отвести взгляда от столов с лежавшими на них под бутылочно-зелеными простынями грудами, в которых глаз безошибочно различал формы человеческих тел.

В помещении стоял запах смерти, знакомый, по крайней мере, мне запах тления – гниющего мяса, отдающего одновременно порчеными фруктами и прокисшим молоком. Есть в мертвых что-то такое, что заставляет нас приглушить голос, очутившись рядом с ними. В этом смысле я не был исключением: только спустя несколько месяцев, когда я набил руку на вскрытиях, сумел я преодолеть невольное почтение, какое внушал мне вид смерти. Труп – это уже не человек. Однако осознание этого тоже приходит только с практикой – рутиной повторяющихся вскрытий.

Макинсон подошел к первому столу и присел на корточки, читая привязанную к ножке бирку.

– Вот это, мистер Холмс…

– Нельзя ли нам ознакомиться с ними в том порядке, в каком они были убиты, инспектор? – громким голосом произнес Холмс. – И переходить на шепот здесь, по-моему, не имеет смысла. Что бы мы ни сказали, жертвам это новостью не покажется.

Макинсон встал и, потеребив усы, громко кашлянул. Затем, подойдя ко второму столу и прочтя бирку, перешел к третьему.

– Вот мистер Уэзеролл, – с важностью возвестил он.

Вслед за Холмсом к столу приблизился и я. Макинсон стянул простыню.

Процесс разложения, несмотря на холод в комнате, уже шел полным ходом.

Лежавшему перед нами человеку было за сорок, но запавшие глаза и впалые щеки сильно его старили. Широкая полоса вокруг шеи изменила цвет и побурела.

– Что скажете об этом, Ватсон? – спросил Холмс, указывая на грудную клетку трупа.

Рана была обширной и нанесенной, по-видимому, множественными режущими ножевыми ударами. Разрезы шли от ключицы почти до пояса. Другие пересекали их – горизонтально или же по диагонали.

– Ткани повреждены только лишь для того, чтобы добраться до сердца, – сказал я, – но делалось это с яростью. Учитывая, что жертва к тому времени была уже мертва, следует заключить, что убийца очень торопился. А вот здесь, видите, несколько мышц просто вырезаны.

Холмс подошел поближе и, оттеснив Макинсона, склонился над телом.

– Вы нашли эти недостающие куски, инспектор?

– Нет. Но то, что мясо вырезано, мы заметили. Мы подумали, что преступник резанул его вместе с сердцем.

– По ошибке или в спешке, хотите вы сказать? – Я покачал головой. – Это было бы странно. Мышцы эти к сердцу отношения не имеют. Вскрыв грудину, а раны эти указывают на то, что до костей грудины преступник добрался, он выломал жертве нижние ребра – вот, видите? – и легко извлек сердце. Зачем бы ему понадобилось при этом вырезать еще и порядочный кусок мяса?

– Так почему же он его вырезал и прихватил с собой? – сказал Холмс, кинув взгляд на инспектора, который только неловко пожал плечами. – Перейдем теперь к следующему, к фермеру, как мне помнится.

Следующий убитый был гораздо старше, лет шестидесяти. Инспектор оказался прав: повреждения грудной клетки здесь были не так явны и значительны, как в первом случае, – разрез поперек грудины, пересекаемый двумя вертикальными разрезами, менее фута длиной каждый, позволил преступнику, оттянув мышцы, обнажить сердце.

– Как будто другой человек резал, – заметил я. – И резал не очень профессионально, хотя и довольно аккуратно. Возможно, тут он располагал бо́льшим временем. Или просто не так нервничал.

Повернув голову трупа, я осмотрел затылочную рану. Шея до самых волос была вся искорежена, основание черепа обнажено и раздроблено. Наклонившись к ране, я увидел, что она достигает спины.

– А немного повернуть тело можно? – спросил я.

Макинсон и Холмс одновременно шагнули к столу, и мы втроем положили тело на бок.

Выстрел пришелся ему в шею, захватив и верхнюю часть спины между лопатками. Мясо здесь свисало клочьями, обнажая позвонки – раздробленные, как и лопатки.

Я наклонился еще ниже над трупом.

– Интересная картина.

– Что такое, старина? Что-нибудь углядели?

– Может быть, да, а может, и нет, – сказал я. – Похоже, тут имеется след и другого рода.

Холмс и Макинсон в свою очередь склонились над столом и уперлись взглядами туда, куда я указывал. Слева от огнестрельной раны, немного сбоку и ниже, виднелось крошечное волоконце содранной, висящей на ниточке кожи. Оно производило впечатление остатка другого, большего содранного куска, и этим наблюдением я не преминул поделиться с присутствующими.

– Похоже на след от колес, теряющийся в луже, чтобы опять вынырнуть уже с другой ее стороны, – сказал я. – Только в данном случае лужей является огнестрельная рана.

– Вы намекаете на то, что имеется повреждение, полученное еще до того, как прогремел выстрел? – уточнил Макинсон.

Я еще раз исследовал рану в той ее части, где она соприкасалась с волосами, приподнимая остатки кожи и слипшихся от крови волос. Так и есть: основание черепа было проломлено – расплющено от удара каким-то тяжелым предметом.

– Похоже, его ударили сзади, – сказал я. – Ударили чем-то тупым. Видите, вот здесь кожа целая, а проломленный череп – доказательство того, что от удара жертва неминуемо должна была потерять сознание, а может быть, и вовсе скончаться в результате кровопотери. Но чтобы утверждать это определенно, – добавил я, – потребовалось бы вскрыть черепную коробку и обнаружить следы внутреннего кровоизлияния плюс повреждение передних долей мозга вследствие контрудара.

Лицо Холмса расплылось в улыбке.

– Превосходно, Ватсон, превосходно. – Подойдя к выходившему в коридор оконцу, он растопырил пальцы: – Прежде чем следовать дальше, позволим себе выдвинуть ряд предположений. – Повернувшись к нам, он начал один за другим загибать пальцы на левой руке. – Первую свою жертву убийца душит, – возгласил Холмс. – Затем он извлекает у убитого сердце, при этом исчезает и кусок тела. То, каким образом вскрыта грудная клетка, свидетельствует о страхе, который испытывал преступник, или же о том, что он торопился. Это же, по крайней мере первоначально, как будто заслоняет для нас факт исчезновения куска плоти убитого. Я склонен отрицать страх, равно как и нехватку времени у преступника. Мне кажется, что преступление это совершил человек психически нездоровый, хотя и очень хитрый. – В ход пошел второй палец. – Убийца вновь наносит удар. На этот раз способ убийства не столь ясен. Первоначальный осмотр убеждает, что причиной смерти стал выстрел в затылок, но позднее мы обнаруживаем еще и след от удара неким предметом в основание черепа, это вызывает у нас закономерный вопрос: зачем понадобилось преступнику убивать жертву дважды? Мы предполагаем также, что у трупа была повреждена или снята обширная полоса кожи под раной. Рана протяженная и захватывает область основания черепа, куда был нанесен удар тупым предметом, словно убийца собирался скрыть следы того, как все происходило на самом деле.

Совершенно очевидно, что если от удара в голову жертва потеряла сознание, и это в лучшем случае, то изъять у нее сердце не представляло труда и дополнительных зверских действий не требовалось. Следовательно, применение огнестрельного оружия можно рассматривать как еще один способ сокрытия улики.

– Еще один? – переспросил Макинсон.

– Именно, инспектор. Первым же является изъятие сердца у жертвы, хотя что именно призвано было скрыть подобное изъятие – мне до сих пор неясно. Как неясно и зачем надо было отрезать кусок мяса и сдирать часть кожи.

Мы перешли к третьему столу, сдвинули простыню, и нам открылось печальное зрелище останков. Голова молодой женщины покоилась у нее между ног, рука лежала отдельно и словно тянулась к нам, предлагая себя как бы в качестве подарка, и все эти разрозненные части тела, выложенные на обрубок туловища или прислоненные к нему, напоминали части какой-то дьявольской головоломки.

Подняв мертвую руку, я повертел ее, оглядывая со всех сторон и изучая. То же самое проделал я с ногами. Казалось, найти ключ к разгадке, понять причину подобного злодейского преступления попросту невозможно.

Положив конечности на место, я занялся головой.

Женщине было на вид лет двадцать пять. Когда я осторожно взял в руки ее голову, что-то сокровенное во мне, всколыхнувшись, смутно пожелало, чтобы мертвые глаза эти открылись и, поглядев на меня с презрением, отвели взгляд. Затылок у женщины, как и у фермера, оказался разбитым, раздробленная костная ткань в этом месте убеждала в том, что смерть жертвы была мгновенной.

Положив голову рядом с конечностями, я стал осматривать туловище.

Конечности от него отделили, по-видимому, топором, а не пилой, а на одном плече, как и на правой ключице, остались следы двух-трех промашек. Слава богу, бедная женщина была уже мертва, когда этот полоумный направлял на нее свой топор.

Повернувшись к Холмсу, я сказал:

– Ничего тут для нас нет.

– Ничего, если не считать отсутствия одной руки, – заметил Холмс. – Это факт знаменательный, в особенности потому, что сердце жертвы – на месте.

– И что же он означает? – спросил инспектор.

– Это же элементарно, дорогой мой Макинсон, – сказал Холмс, по-видимому, крайне довольный тем, что его просят объяснить вывод, сделанный с помощью столь любимого им метода дедукции. – Я подозреваю, что убийца попросту забыл о сердце, занятый отрубанием конечностей и разбрасыванием того, что ему было не нужно. Если ваши люди, инспектор, хорошо, как вы утверждаете, прочесали местность, а у меня нет оснований усомниться в том, что так оно и есть, значит, убийца совершенно точно руку эту взял и унес с собой.

– Вы хотите сказать, что он поступил так намеренно: отрубил конечности, чтобы забрать одну руку?

Холмс кивнул:

– Иначе почему бы не оставить все как есть? А отрубив, зачем оставлять все остальное?

– Действительно, зачем? – поддакнул я.

– Перейдем теперь к последнему из тел, – сказал Холмс.

Лица у Уильяма Фицью Кросби больше не было. Там, где раньше, несомненно, находились нормальные, обтянутые кожей черты, нос, два глаза, губы, теперь мы видели месиво, бурую массу, похожую на растоптанный детский куличик из песка, в котором шалун проделал еще и дырки.

Ужасное это видение, казалось, явилось к нам из преисподней или же сошло с полотен Босха, хотя вряд ли изощренная и больная фантазия кого-либо из прославленных живописцев достигала той степени безумия, которую продемонстрировал нам помешанный преступник.

– Осмотрите его затылок, – сказал Холмс.

Повернув голову у трупа, я и на этот раз обнаружил проломленный череп, что и констатировал.

– Инспектор, – обратился к Макинсону Холмс, – были ли вы знакомы с мистером Кросби лично? Иными словами, встретив его живого на улице, узнали бы вы его?

– Не уверен, мистер Холмс, – хмурясь, отвечал Макинсон. – Наверное, когда-нибудь мы сталкивались друг с другом, однако…