Текст книги "Отряд под землей и под облаками"

Автор книги: Мато Ловрак

Соавторы: Драгутин Малович,Франце Бевк
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

– К сожалению, это правда, – вздохнул отец. – Могут ли мои сыновья завтра же приступить к занятиям? Им не терпится сесть за парту.

Наутро мы с Витой пришли в школу. Ребята встретили нас веселым криком. Сына бывшего народного депутата господина Каначки среди них не было. Сразу после выборов он уехал с отцом в Белград.

Богатство наше растет

Давно уже в нашем доме творится что-то странное. Чуть свет отец с матерью куда-то уходят. Куда? Э, сынок, я и сам хотел бы это знать!

– Присматривай за детьми, – сказала мне мать перед уходом. – Оставляю их на тебя. Напомни Вите, чтоб умылся, последи, чтоб Милена не ела руками, и смотри в оба, чтоб Лазарь не слопал чужой завтрак.

– Это все? Не беспокойтесь.

– Вчера ты так же говорил, – сказал отец, – а когда мы вернулись, тут был дым коромыслом. Удивляюсь только, как вы умудрились за полдня перевернуть весь дом вверх дном.

– А нам помогал Пишта, – сказал я.

– Сегодня он опять придет? – спросила мать.

Я утвердительно кивнул.

– В буфете хлеб и сало. Дашь ему. Вот ключ.

– Как нехорошо, мама, – обиженно протянул Лазарь. – Ты из-за меня запираешь буфет?

– Нет, из-за Пишты! Чтоб быть уверенной, что он получит свою долю. А сейчас подойдите ко мне, я вас поцелую на прощанье.

– Мама, куда ты ходишь по утрам? – спросил я после поцелуя. – Ты поступила на работу?

– И на какую! Сам черт на нее не польстился бы!

– Слушай, сынок, – сказал отец, – типография бастует уже несколько дней. Мама вместе с другими женами рабочих собирает средства для бастующих, варит еду, дерется с жандармами, таскает за волосы штрейкбрехеров… Жаль, что не на кого оставить детей, а то б ты мог увидеть ее в деле. Это не женщина, а сущий дьявол! Одного штрейкбрехера, его фамилия Лозанчич, она так оттрепала, что бедняга уже неделю не может ни сесть, ни встать. Я и то замирал от страха, когда она его лупила.

– Возьмите меня с собой! – взмолился я. – Ужасно хочется посмотреть на забастовку: ведь дядюшка Михаль столько про это рассказывал.

– Ах, юному господину хочется поразвлечься! – воскликнула мать. – А кто будет сидеть с детьми?

– Вита тоже не маленький. Он и посидит. Мать покосилась на Виту и махнула рукой.

– Ты отлично знаешь, что он с детьми не справится. Они слушаются только тебя.

– Того и гляди, лопну от гордости, что я такой незаменимый! – сердито проворчал я. – Не увижу этой забастовки, жди потом другой.

– Организуем специально для тебя! – засмеялся отец.

Напрасно я молил и уговаривал – родители были твердо уверены в том, что одному мне под силу «смотреть за детьми» в их отсутствие. Я взглянул на Виту, Дашу, Милену и Лазаря и вдруг с ужасом ощутил, что в груди у меня поднимается волна ненависти к ним. Почему я не единственный сын, как мой отец? Необходимость остаться дома я воспринял как кару небесную и с нетерпением ждал Пишты, который всегда умел разогнать мою грусть-тоску.

Пишта пришел, как только мы сели за стол. Я отпер буфет и дал ему хлеб с салом. Лазарь посмотрел на сало завистливым взглядом и крикнул:

– Его кусок больше! Пусть поменяется со мной.

Пишта встал и протянул ему свою долю:

– Возьми, Лазарь. Я уже завтракал.

– Спасибо! – Лазарь схватил хлеб с салом и вихрем вылетел во двор. Бежать за ним не было смысла – все равно не догонишь.

– Сам виноват, – сказал я Пиште. – У него не желудок, а бездонная бочка.

– Но я уже завтракал! С господином Пе?пе.

Хочешь послушать про господина Пепе? Пепе – это городской сумасшедший. Его знала вся Суботица. И уж никто не величал его господином, его попросту звали Полоумный Пепе. Тогда ему было лет тридцать, ходил он круглый год в тельняшке и с большим деревянным ружьем через плечо. Затаится, бывало, за толстым деревом и поджидает прохожих. Стоило только кому-нибудь с ним поравняться, как он вскидывал ружье и с криком: «Пиф-паф! Пиф-паф!» – выбегал на дорогу. Как-то приехала в Суботицу одна англичанка, и Пепе так напугал ее, что у нее случился сердечный приступ. Пепе отвели в полицию. А когда полицейский писарь стал корить его за то, что насмерть перепугал иностранку, Пепе засмеялся и рассудил вполне здраво:

– Ну и дура! Умного деревяшкой не напугаешь.

Рассказать тебе про Пепе? Однажды он стянул у полицейского шинель и форменную фуражку. Сияющий и счастливый, он долго бродил по улицам, а дойдя до базара, вдруг выскочил на дорогу и поднял руку. Проезжавшие на велосипедах горожане узнавали его и только посмеивались в ус. Но ведь на базар приходят жители окрестных сел. Один велосипедист остановился. Вокруг них мигом собралась толпа зевак. Разумеется, никто и словом не обмолвился, что Пепе не в своем уме. Пепе учинил велосипедисту настоящий допрос – кто он, откуда и зачем приехал в Суботицу, а под конец спросил:

– Почему крутишь педаль правой ногой?

– Что?! – воскликнул ничего не подозревавший велосипедист. – Я, как и все, кручу обеими ногами.

Толпа затаила дыхание, чтоб не пропустить ни одного слова.

– Это запрещено законом! – строгим голосом произнес Пепе фразу, которую тогда можно было слышать на каждом шагу. На улицах, в кафе, в магазинах, на базарах, даже в общественных уборных висели таблички, напоминавшие гражданам, что законом «запрещается плевать на тротуар», «водить в парк собак», «продавать фрукты на улицах», «побираться», «обслуживать пьяных посетителей», «тем, кто не умеет плавать, купаться в неогороженных местах» и так далее.

Велосипедист показал рукой на проезжавших мимо людей:

– Посмотрите, пожалуйста, все крутят обеими ногами.

Пепе задумался.

– Они живут в Суботице и вольны делать что хотят, – проговорил он наконец. – А ты, бездельник, из Сомбора!

Толпа разразилась гомерическим смехом, а какой-то полицейский, на этот раз настоящий, подошел к Пепе, взял его под руку и сказал велосипедисту:

– Продолжайте крутить обеими ногами. Извините, пожалуйста, это наш городской сумасшедший…

– Все вы тут сумасшедшие! – сердито крикнул велосипедист и поехал прочь.

Итак, этот самый Пепе накормил Пишту. Этот безумец был великодушен.

После завтрака мы всей гурьбой высыпали во двор, играть в воров и сыщиков. Не успели мы начать игру, как на входной двери весело зазвонил колокольчик.

– Здесь проживает Милутин Малович? – спросил носильщик, шапкой отирая со лба пот. – Этот ящик я должен вручить ему.

– Что в ящике? – поинтересовался я.

– Черт его знает! – мрачно ответил носильщик. – Похоже, что камни. С меня семь потов сошло, пока допер его с вокзала.

– С вокзала? – удивился я. – Кто же вас послал?

– Одна госпожа. – В голосе носильщика слышалась досада. – Ставьте его где хотите.

Носильщик приволок ящик в сени и ушел. Я кликнул Пишту, чтоб помог мне внести его в комнату, но как мы ни тужились, так и не смогли сдвинуть его с места. Пришлось позвать Лазаря, Милену и Виту.

– Пусть стоит здесь, – сказал Лазарь. – Без подъемного крана тут не обойтись.

Вскоре опять зазвонил звонок. Я открыл дверь и увидел высокую женщину со смуглым морщинистым лицом и спускавшимися по спине длинными косами.

На ней был отделанный золотыми пуговицами жилет и зеленое пальто с шелковой выпушкой, а голову покрывал большой черный платок. Именно так я и представлял себе вилу[19]19
  Ви?ла – русалка, фея.


[Закрыть] из сказки.

– Клянусь святым Йованом, – воскликнула женщина, – ты вылитый Милутин! Так, так! Ну, твой отец может спать спокойно. Поди ко мне, герой, я тебя поцелую!

– С удовольствием, – сказал я. – В лоб или в щеку?

– А язычок у тебя повострей отцовского! Я твоя бабушка.

– Ребята! – радостно крикнул я. – Это наша богатая бабушка из Пивы! Теперь я знаю, почему сундук такой тяжелый – он набит золотом.

– Вот и не угадал, – сказала бабушка. – В нем швейная машинка. Это все мое имущество.

Она нагнулась, взяла ящик, без особых усилий взвалила его на плечо и отнесла в комнату. Мы так и замерли от изумления.

– Ребята, – сказала Милена, – видели?

– Бабушка сама отнесла ящик! – восхищенно воскликнул Вита.

– Я б его и с вокзала принесла сама, да неловко как-то, – сказала бабушка. – Выбросила на ветер десять динаров!

– Бабушка, так ты не богачка? – разочарованно протянул Лазарь.

Наслушавшись рассказов отца, Лазарь представлял себе, как он будет жить в Пиве, скакать по горам на арабском скакуне, а потом отдыхать в постели – слуги будут подавать ему бананы, финики, кокосовые орехи, яблоки, груши, крендели, айву, мясо, шпиг, баклаву, пирожные, мороженое… Полные тарелки, полные миски, полные корзины! Ах, какая дивная, божественная жизнь!

– Бабушка, так ты не богачка? – повторила Милена вопрос Лазаря, делая точно такую же смешную гримасу.

– Слушай меня хорошенько, постреленок: было б у меня столько золота, сколько нет серебра, я могла бы знаться с царями.

– А папа рассказывал, что ты живешь в большом замке, у тебя много слуг, табун лошадей, поля, луга, пастбища, – еще печальнее проговорил Лазарь. – Так это неправда?

– Ах вот как! – весело воскликнула бабушка. – Я все это продала и купила швейную машинку.

– Бабушка, – я обнял ее, – ты приехала как раз вовремя. Ах, как я тебя люблю!

Бабушка обратила на меня взор, полный недоумения. Но у меня не было времени пускаться в объяснения. Я позвал Пишту, и мы со всех ног понеслись к типографии.

Отца я заметил в большой группе рабочих, стоявших у входа.

– Кого я вижу? – с наигранным удивлением спросил отец, когда мы протолкались к нему.

– Борцов за дело пролетариата! – ответил я.

– Вас-то нам и не хватает! – весело сказал он. – С минуты на минуту начнется спектакль.

Старый должник

В два часа женщины, среди которых была моя мать, принесли бастующим обед. Одному богу известно, где они выкопали большой котел на колесах, вероятно ходивший еще в обозе императора Калигулы. Две женщины катили этот драгоценный котел, остальные несли корзины с хлебом и тарелками. Они шли неторопливым, но решительным шагом, их хмурые, насупленные лица выражали гнев и ожесточение.

Над улицей нависла тяжелая, гнетущая тишина. Процессия надвигалась с неотвратимостью грозы или горного потока.

Поперек улицы выстроился кордон жандармов. Они стояли, опершись на свои ружья, словно вросли в землю, и казалось, никакая сила не заставит их двинуться с места. На какой-то миг я даже подумал, что это не люди, а огромные пни, невесть откуда взявшиеся посреди дороги.

Перед этой живой стеной гарцевал на норовистой белой лошади жандармский унтер, высоченный большеголовый детина с огромными, до ушей, усами. Конь под ним храпел и брызгал пеной.

– Личанин! – сказал отец, заметив мой восхищенный взгляд. – Ни дать ни взять – средневековый витязь! Народ в Лике – все голь перекатная, вот их и вербуют в жандармерию. Одного не могу понять: откуда у них такие усищи?

– Ружья на прицел! – громовым голосом скомандовал унтер, когда женщины приблизились к жандармам. – Стой! Что в котле?

– Жидкая фасоль, – с улыбкой ответила мать. – Знаете, господин Граховец, фасоли у нас было немного, а воды хоть отбавляй, вот и вышло что-то вроде похлебки.

– Покажите! – грубо потребовал унтер. – И нечего называть меня господином Граховцем. При исполнении служебных обязанностей я только жандармский унтер-офицер!

– Вам бы генералом быть! – тепло сказала мать. – Клянусь, в генеральском мундире вы будете писаный красавец.

– Бросьте вы это, сударыня. – Голос унтера несколько смягчился. – И откройте ваш допотопный котел!

– Сию минуту. Хотите попробовать, господин Граховец? – Мать взяла из корзинки ложку и с улыбкой протянула унтеру.

– Цирк, да и только! – засмеялся отец. – Видишь, как мать заговаривает зубы Рёле Крылатому?[20]20
  Рёля Крылатый – персонаж из сербских эпических песен.


[Закрыть]

– Проходи! – гаркнул унтер, убедившись в том, что в котле действительно фасоль, а в корзинах хлеб и ложки. – И чтоб вам животы посводило!

– Спасибо! – сказал отец. – И вам того же!

Мать подошла к нам.

– А вас сюда за каким чертом принесло? – накинулась она на нас с Пиштой. – Почему ты бросил детей?

– С ними бабушка, – сказал я.

– Какая бабушка? Чья бабушка?!

– Наша. Миллионерша из Пивы!

Мать бросила на отца сердитый взгляд. Он безмятежно уписывал свою фасоль.

– Ну, что ты на это скажешь? – спросила мать.

– Фасоль отличная! – весело ответил он.

– Не строй дурачка. Ты звал ее?

– Звал.

– Ну что ж, приехала так приехала. Ума не приложу, где мы будем покупать ей кокосовые орехи и ананасы.

Вдруг послышались крики: «Идут! Идут!» Мать повернулась и быстро пошла к тому месту, где стояли женщины.

– А теперь смотри в оба! – сказал отец. – Ты присутствуешь при историческом событии.

– Я тоже! – гордо воскликнул Пишта.

– Конечно, – подтвердил отец и похлопал его по плечу. – Ты тоже!

По широкой улице под охраной конных жандармов двигалась толпа штрейкбрехеров. Женщины во главе с моей матерью и тетей Марией, работницей типографии, пошли им навстречу.

– Смотри, смотри! – изумленно воскликнул отец. – Лозанчич опять здесь! Вон тот с кудрями… Значит, мало его лупили, хочет добавки. Видишь, сынок, синяки на его гнусной физиономии? Это все ручная работа твоей матери.

– А почему мы их не бьем? – спросил я.

– Незачем. У женщин это лучше выходит. Они наш передовой отряд. Разумеется, в случае нужды мы им подсобим.

Штрейкбрехеры и жандармы приблизились к преградившим им путь женщинам.

– Никак, к месту приросли? – крикнул «господин Граховец». – Дайте людям пройти!

– А кто им мешает? – спокойно сказала тетя Мария. – Пусть себе идут на здоровье…

– Господин Лозанчич, вы первый? – крикнула мать.

Отец, Пишта и я – все мы громко расхохотались. Лозанчич грубо выругался, но с места не тронулся.

– Хватит валять дурака! – рявкнул унтер. – Прочь с дороги!

Он дал коню шпоры и двинулся прямо на женщин. Те стояли неподвижно на своих местах. Лошадь унтера прядала ушами и, бойко выкидывая длинным хвостом, яростно била по мостовой копытами. Вдруг она взвилась на дыбы и вихрем налетела на женщин. Тетя Мария упала, мать отскочила в сторону. Я видел, как она остановилась на минутку, потом повернулась и кинулась к штрейкбрехерам. Белобрысая голова Лозанчича исчезла в общей свалке.

Штрейкбрехеры разлетелись, как вспугнутые птицы. Но в эту минуту справа, со стороны железнодорожного полотна, показался конный отряд жандармов и полицейских, вооруженных резиновыми дубинками. Они неслись прямо на нас.

– Ого! – воскликнул отец. – Держись, сынок! Сейчас пойдет потеха. Уверен, вы с Пиштой не заскучаете.

Что было дальше, я не помню. На голову мою опустилась дубинка, и я почувствовал, что падаю. Очнулся я в тюрьме. В крошечной камере нас было человек двадцать. Рядом со мной сидели мои дядья – Андра и Тибор.

– Твое счастье, что голова у тебя крепкая, – не то был бы уже в царствии небесном! – сказал дядя Тибор. – Болит?

– Ух! – протянул я, ощупывая шишку величиной с орех. – Вот украшение! А где мама с папой? И Пишта?

– Все здесь, – с улыбкой сказал дядя Андра.

– Слушай, – шептал мне дядя Тибор, в то время как дядя Андра стоял у двери, наблюдая в глазок за тюремщиком. – Пронюхал-таки этот мерзавец Лозанчич, что печатный станок хранится у вас. Тебя по малолетству первым выпустят на волю. Так вот, прямо отсюда беги в пекарню Андры Дуклянского. Спросишь Милана. Его легко узнать – такой курчавый, черноволосый да и хром на левую ногу… Скажи ему: «Когда посадите в печь кекс?» Повтори.

– «Когда посадите в печь кекс?»

– Хорошо, – продолжал дядя Тибор. – Он ответит: «Посадим, когда народ потребует». Расскажи ему про нас, а потом перенесите станок в дом на улице Обилича – вы там будете жить. Ключи у Милана. Сделаешь?

– Неужто вы сомневаетесь, товарищ Рожа? – обиделся я.

Он весело засмеялся.

– Ни капельки. Кабы сомневался, не стал бы давать тебе такое поручение.

Меня продержали в тюрьме до вечера. Жандармы все время водили забастовщиков на допрос. Когда повели дядю Тибора, он весело подмигнул мне и поспешил за жандармом с таким блаженным видом, будто шел на свободу. Вернулся он сияющий и счастливый.

– Меня допрашивали! – Дядя Тибор щелкнул языком. – Этим горе-следователям никогда не понять, что, хотя у нас и нет дипломов, мы тоже кончали университеты. Только свои. Что знают они о жизни? Какой-то прилизанный капитанишка битый час выспрашивал, как меня зовут, где работаю, откуда родом, состою ли в профсоюзе и в Коммунистической партии. А я знай себе на все вопросы: «Я не Хоргош, я Тибор Рожа из Суботицы». Тогда он позвал переводчика, который задал мне те же вопросы по-мадьярски: «Hogy hivj?k Mivel foglalkozik Hol sz?letet? Tagja-e a Sz?vets?gnek? ?s a kommunista p?rtnak?» Хотите знать, что я ему ответил? А то же самое, что капитану: «Я не Хоргош, я Тибор Рожа из Суботицы!» Боюсь, что оба заработали нервный тик.

Около шести вечера в камеру вошел жандарм и велел мне следовать за ним. Я бросил на дядю Тибора красноречивый взгляд и быстро зашагал по темному узкому коридору. Вдруг жандарм остановился, постучал и, гаркнув: «Входи!» – грубо втолкнул меня в дверь.

Прежде всего я увидел огромный письменный стол красного дерева, за которым сидел человек, погруженный в чтение газеты. В нескольких шагах от стола, спиной к двери, стояли мои родители. В первую минуту я страшно обрадовался, но радость моя тут же сменилась страхом, что полиция уже нашла печатный станок. Между тем одного взгляда отца и беззаботной улыбки матери было достаточно, чтоб весь мой страх как рукой сняло.

– Значит, все семейство в сборе! – сказал человек за столом и, опустив газету, пронзил меня долгим испытующим взглядом, на который я ответил полным равнодушием.

Наконец он встал, улыбнулся и подошел ко мне.

– Кажется, ты меня забыл. – И повернулся к отцу: – А вы, сударь?

Отец пожал плечами и вдруг изумленно воскликнул:

– Так это были вы?..

– Значит, вспомнили?

– Да. Вы тот самый жандармский лейтенант, который тонул на Паличе!

– Теперь я капитан! – гордо объявил жандарм и снова воззрился на отца: – Вы, господин Малович, спасли мне жизнь.

– Что ж, – усмехнулся отец. – Человеку свойственно ошибаться!

– А вы шутник, – с кислой улыбкой заметил капитан. – Впрочем, это неважно. Я хочу вернуть вам долг. Вы свободны.

– Хорошо, господин капитан, мы уходим, – сказал отец. – Теперь мы квиты, однако позвольте надеяться, что наша любовь на том не кончится.

– Прощайте! Прощайте, сударь!

Как только мы вышли на улицу, я рассказал отцу все, что сообщил мне дядя Тибор. Мы поспешили домой.

Дома родители поговорили с бабушкой, а потом мы разобрали станок, разложили его по маленьким ящикам и ночью, с помощью мастера Милана, перенесли в дом на улицу Обилича. А на следующий день перебрались на новую квартиру.

Как-то в погожий день отец отдыхал во дворе.

– Гм, просто невероятно! – воскликнул он вдруг. – Раз в жизни дал промашку, и та пошла на пользу! А капитану надо зарубить на носу: не зная броду, не суйся в воду!

Пять белых платьев

Моя мать часто говорила:

– Только бы еще Лазарь подрос, тогда я буду самая счастливая женщина на свете. Только бы Лазарь подрос…

Она любила грезить вслух. Вот Лазарь подрастет, пойдет в школу, она не будет привязана к дому, как теперь, сможет, скажем, сходить в театр. У нее будет белое платье до пят, а у папы – фрак. Слушая ее, мы всегда дружно хохотали. Мама не сердилась и, дождавшись, пока мы угомонимся, продолжала свои фантазии. Но мы обычно прерывали ее и просили еще разок рассказать, как она пойдет в театр. Уж очень смешным и забавным казался нам ее рассказ, а посмеяться мы любили. Мама печально улыбалась и, не обращая внимания на наш хохот, с полной серьезностью повторяла:

– У меня будет белое платье до пят, а у папы – фрак.

Шло время, и мы все чаще с грустью думали о том, что мама никогда не пойдет в театр в таком наряде. Мы были очень бедны, а с приездом бабушки Милицы из Пивы жить стало еще труднее. Вместо миллиона, который мы по своей наивности надеялись от нее получить, она привезла одну швейную машинку марки «Зингер», которая стояла в углу и только собирала пыль, так как ни мама, ни бабушка не умели шить. Да и шить было не из чего. Большой коричневый колпак поднимался лишь в тех случаях, когда Даша с Миленой шили из лоскутов платья своим куклам или когда бабушка, вооружившись маленькой жестяной масленкой, смазывала машинку.

Вид «Зингера» вызывал у всех нас неприятное и мучительное чувство. Как-то раз, взглянув на нее, Лазарь сказал маме:

– Когда я вырасту, я подарю тебе белое платье до пят!

Мама долго смотрела на него влажными от слез глазами.

Все мы сникли и пригорюнились. Каждый думал про себя, как это он сам не догадался пообещать ей такой подарок.

– Ну, а что подарят мне остальные? – спросила вдруг мама с наигранной веселостью.

Ни одна мать в мире не получала столько подарков, сколько их получила в тот день наша мама. Подарки сыпались на нее как из рога изобилия. Вита посулил ей виллу, я – автомобиль. Даша – самолет, а Милена – сто шелковых платьев, двести из парчи, триста тюлевых и…

– Постой! – перебила ее мама. – А что я буду с ними делать?

Мы продолжали дарить ей драгоценности, о которых знали только понаслышке. Мама смеялась, благодарила нас, «брала» подарки в руки, рассматривала, восхищалась, но я чувствовал, что в душу ей запал лишь подарок Лазаря – белое платье до пят, в котором она пойдет в театр, когда он подрастет.

И вот долгожданный день настал. Мама поднялась чуть свет и затеяла в доме такую возню, что все мы проснулись. Я вошел в кухню, где она готовила завтрак, и застыл от изумления – передо мной стояла незнакомая красивая женщина без единой морщинки на удивительно молодом лице. Горькая улыбка, придававшая ей какое-то печальное, пожалуй, даже трагическое выражение, куда-то исчезла.

– Что уставился на меня, как теленок? – спросила мама, как бы прочтя мои мысли. – Не узнал родную мать?

– Я еще не видел тебя такой веселой, – сказал я, не скрывая своего восхищения.

– А знаешь ли, мудрец, почему? Мог бы догадаться, умная головушка. Сегодня лучший день в моей жизни… – Она чуть понизила голос, чтобы не услышали дети за стенкой. – Так знай же – я уже несколько лет коплю на белое платье, длинное белое платье… Ах, какая я буду в нем красивая! После обеда пойдем с папой покупать платье, а вечером – в театр! Будем смотреть «Госпожу министершу»[21]21
  «Госпожа министерша» – комедия известного югославского писателя Бранислава Нушича.


[Закрыть] и билеты возьмем не на галерку, под облака, а в первый ряд партера! Ну, что ты на это скажешь, шут гороховый?

– Думаю, что в белом платье ты будешь очень красивая.

– Дурачок! – Она громко рассмеялась. – Я буду прекрасна, божественно прекрасна!

Оставив маму наедине с ее радостью, я вышел во двор умыться. А после завтрака взял Лазаря за руку и повел в школу.

У ворот мама давала Лазарю последние наставления:

– Сиди на уроках смирно, не вертись, как на иголках, не смотри по сторонам… Понял? И внимательно слушай учителя. Он для тебя бог! Сегодня Драган тебя отведет, а потом будешь ходить сам. А сейчас ступайте, не то опоздаете. И запомни: слушайся брата!

– Не беспокойся, мама! – сказал я. – Он будет меня слушаться. Правда, Лазица?

– Правда, – подтвердил Лазарь. – Я буду слушаться.

После уроков я ждал Лазаря у школы. Вид у него был унылый и потерянный.

– Никакой он не бог, наш учитель, а самый обыкновенный старикашка. И еще шепелявый. «Ваши лодители пливели вас ко мне. И холошо сделали. Я сделаю из вас людей». И так все время. Голова трещит от его болтовни. Давай хоть погуляем немножко!

Я охотно согласился. Тут-то я и совершил большую, непоправимую ошибку. Но разве мог я знать, что прогулка по тихому заштатному городку может таить в себе опасность? В то время на всю Суботицу было три автомобиля – один принадлежал господину Дакичу, народному депутату, второй – богатому торговцу Литману, а третий доктору… доктору… словом, тому самому, что лечил меня от ветрянки, скарлатины и дифтерита.

Постояв немного у городской управы, возле которой резвилась стая голубей, мы свернули направо. Собственно говоря, я собирался идти налево, и тогда не случилось бы того, что случилось; но Лазарю так хотелось пройти мимо булочной Коробоша и хоть одним глазком взглянуть на рабочих, месивших тесто в больших деревянных корытах, что я не выдержал и пошел направо. Этот хитрец всегда умел подольститься ко мне и добиться своего.

Мы шли по улице, громко распевая всякие песни. Лазарь подцепил пустую консервную банку и, пошвыривая ее ногой, то забегал вперед, то отставал. Вдруг банка подкатилась ко мне, и я увидел на ней улыбающегося негра с большими серьгами в ушах. «Пейте кофе Юлио Мейнл», – было написано на этикетке. «Ладно, запомним», – подумал я и так поддал банку, что она покатилась к противоположному тротуару.

У трамвайной линии я остановился. Лазарь торчал еще перед пекарней – шагах в двадцати от линии. Это был старый приземистый дом с гипсовыми ангелами на фасаде. Наверху, в доме, помещалась булочная, а в подвале, куда едва проникал дневной свет (днем и ночью там горела электрическая лампочка), была пекарня.

– Пошли, Лазица! – крикнул я. – Пора домой, не то останемся без обеда. Вита, Даша и Милена все съедят!

Обычно эта угроза действовала на Лазаря безотказно, но на сей раз она не сработала.

Я зашагал к пекарне, полный решимости надрать уши своему обожаемому брату. Он стоял у подвального оконца, просунув голову сквозь решетку, и неотрывно глядел на рабочих.

– Что ты увидел там такое интересное, что оторваться не можешь? – нетерпеливо спросил я.

– Голова застряла! – захныкал Лазарь. – Это самое интересное!

– Не валяй дурака! – Я начал злиться. – Идем, после обеда мне в школу!

Рабочие оставили дело и с интересом воззрились на нас.

– Я не могу вытащить голову! – простонал Лазарь.

– Как же ты ее просунул? – удивился я.

– Не знаю… – Лазаря душили рыдания.

Вокруг нас собралась толпа, из булочной вышел газда Коробош.

– Убирайся отсюда! Мешаешь людям работать! – прорычал он и, схватив Лазаря за плечи, стал оттаскивать от окна.

Лазарь кричал благим матом.

– Перестаньте, газда Коробош! – сказал я решительно. – Он и в самом деле застрял.

– Еще чего? Как пролез, так и вылезет. Иль голова выросла за пять минут?

– Выходит, выросла, – спокойно сказал я.

Толпа вокруг нас все прибывала. Подошли полицейские.

– Чей парнишка? – спросил один из них. – Кто толкнул его в решетку?

Я молчал.

– Сам влез, – сказал газда Коробош.

– Вы здесь работаете? – спросил полицейский.

– Я хозяин! – с достоинством ответил Коробош.

– Так, – многозначительно сказал полицейский и, наклонившись к Лазарю, спросил: – Как тебя зовут?

Люди зашумели. Женщина с младенцем на руках выступила вперед:

– Спасите ребенка, пока не поздно! Вытащите его оттуда! А еще полиция! Им бы только справки наводить, а помочь человеку в беде – не их забота.

Младенец заплакал.

– А вам бы только языком чесать! Заморите ребенка, – огрызнулся полицейский и, обернувшись, накинулся на меня: – А ты что рот разинул? Марш отсюда! Здесь не цирк!

– Я не могу уйти. Это мой брат.

Полицейские попытались было раздвинуть прутья, но они были толстые и крепкие. Несколько человек из толпы вызвались им помочь.

– Ничего не выйдет, – сказал полицейский, отирая со лба пот. – Какого черта поставили такую решетку! Можно подумать, что в этой халупе не тараканы, а золото! Придется послать за слесарем!

– Решетка не с неба свалилась! – взволнованно крикнул газда Коробош. – За нее деньги плачены!

– Подумаешь! – сказала женщина с ребенком. – Не обеднеете из-за пары прутьев.

– Помолчите, госпожа Панич! – цыкнул на нее газда Коробош. – Вы мне должны сто двадцать динаров. Будете много разговаривать, перестану хлеб в долг давать!

– Экое вы нам делаете одолжение! – не унималась женщина. – Каждый раз присчитываете двадцать – тридцать динаров. И не только нам. Всех обираете. Грабите бедняков.

– Какая наглость! – крикнул кто-то из толпы. – Возвращай им деньги!

– Прекратите шум! – рыкнул полицейский. – А ты беги домой и приведи взрослых. Эй вы, бездельники, расходись! Расходись, расходись!

– Не дам пилить, пока не заплатите! – крикнул газда Коробош мне вдогонку. – Деньги на бочку – и решетка ваша!

Я рассказал маме о случившемся. Она побледнела и бессильно опустилась на стул. Помертвелыми губами шептала она, что я очень нехороший мальчик, раз могу так грубо и зло шутить над ней, что я несу несусветный вздор, ибо такого быть не может. Я стоял, низко понурив голову, не смея взглянуть ей в глаза. Я чувствовал себя кругом виноватым и лепетал в свое оправдание что-то бессвязное.

– Значит, Лазарь в пекарне Коробоша, – отсутствующим голосом сказала мама и пошла в комнату.

Вскоре она вернулась с завернутой в шелковый голубой платок шкатулкой. Она долго смотрела на сверток немигающими глазами и наконец сказала сквозь душившие ее слезы:

– Здесь мои сбережения. Хотела пойти сегодня в театр в длинном белом платье. Об этом я мечтаю уже много лет… Но, видно, не суждено. Не суждено…

Мы не торгуясь заплатили газде Коробошу, а оставшиеся деньги отдали слесарю. А когда мы пришли домой, мама подарила Лазарю свою заветную шкатулку – для карандашей и перьев.

– Может, это к лучшему, – сказала она, утирая слезы. – Давно я не была в театре и совсем от него отвыкла. Я уверена, что мне было бы ужасно скучно!

С тех пор прошло много лет. Как-то я навестил мать. Мы сидели на веранде.

– Помнишь ту историю с Лазарем? – спросила она вдруг и засмеялась.

– Да, помню.

– У меня и вправду хорошие дети, – продолжала она с заметным волнением. – Видишь, я никому из вас еще не говорила этого. Каждый год в день рождения я получаю пять белых платьев.