Текст книги "Мотылек (СИ)"
Автор книги: Марьяна Сурикова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)
– Да.
– Не могу понять, чем ты его привлекла. Ты просто бледное подобие женщины и не можешь вызвать у мужчины интереса. Почему же тогда он смотрит тебе вослед, когда выходишь из комнаты, почему голос его звучит мягче, когда он говорит о тебе? Отвечай мне!
– Я не знаю.
– Не знаешь? Ты глупая, скучная, бесцветная моль, которую я раздавлю. Сегодня избавлюсь от тебя навсегда. Идём, познакомлю кое с кем. Ты должна будешь соглашаться со всем, что она скажет, поняла?
– Да.
– Превосходно. А теперь утри кровь салфеткой, она уже закапала скатерть.
Мачеха поднялась и неторопливо проследовала в гостиную, а я шла позади. Безразличие и апатия царили в душе, только в самой глубине горел крошечный огонёк эмоций, но они были придавлены сейчас более тяжёлым грузом.
– Доброе утро, аббатиса, – Катрин величественно вплыла в комнату и обменялась приветствием с высокой, очень худой женщиной в чёрном платье и платке, закрывавшем волосы.
– Доброе утро, графиня. Это и есть ваша падчерица?
– Все верно. Розалинда, сделай реверанс и поприветствуй нашу гостью.
Я хотела присесть, но женщина остановила меня, приблизившись и положив руку на плечо.
– Ни к чему истинной рабе Господа нашего светские манеры. Дай взглянуть на тебя, дитя.
Она подняла моё лицо за подбородок и пристально разглядывала, поворачивая его в разные стороны.
– Я вижу чистую душу в этих глазах. Господу угодны такие невесты. Чиста ли ваша подопечная телом, как и душой?
– Она чиста, аббатиса. Мне известны правила ордена.
– Это и правда твоё решение дитя? Ты согласна уйти в монастырь, отринув все искушения мирской жизни?
– Да.
– Ты должна понимать, что наш орден – один из немногих, сохранивших прежние традиции. Правила очень строги. Мы даём обет молчания, и дабы никогда не нарушать его, каждой из сестёр отрезают язык. Ты готова к этому?
– Да.
Находись я в здравом уме, испытала бы дикий ужас от того, через что предстояло пройти, но яд оказывал своё действие, и я покорно со всем соглашалась.
– Жизнь в монастыре тяжела, наказания строги, но справедливы. Мы трудимся на благо мирян не покладая рук, возносим молитвы о прощении этих грешников, и по заслугам нам воздастся. Да спасены будут наши бессмертные души, и Господь примет нас в обитель, ибо жизнь бренна, и конец близок.
Аббатиса положила мне руку на плечо, подвела к столу и усадила на стул. Передо мной положили лист белой бумаги и перо.
– Дитя, напиши о том, что вверяешь себя, имущество своё и жизнь аббатству и ордену и переходишь под их покровительство, а после отправимся в дорогу, путь до Уэльса7 не близок.
– Ах, – вздохнула мачеха, – вы простите, аббатиса, но мне так тяжело за этим наблюдать, никак не могу понять её рвения. Уйти от мира в самом расцвете лет...
Катрин скорбно покачала головой и приложила платочек к глазам.
– Господь просветляет лучших из нас, и тому немало примеров жития истинно святых людей.
Пока они разговаривали, я написала все, что требовалось, а потом подписала ещё какие-то бумаги.
– Его светлость придёт попрощаться? – спросила аббатиса, аккуратно сворачивая документы и пряча их в небольшую сумку.
– Муж очень болен, врач и сиделка не отходят от него, а мы постоянно молимся о его выздоровлении. В любом другом случае, он непременно спустился бы поприветствовать вас.
– Подпись графа предпочтительней, но раз он болен, то достаточно, чтобы вы заверили документ, графиня. Подпишите вот здесь. Нам уже пора отправляться в дорогу.
Катрин склонилась над столом, рука с пером замерла на полпути, а мачеха с сожалением в голосе произнесла:
– Как же тяжело навсегда отдать дитя ордену. Я привыкла заботиться о девочке, а теперь вынуждена расстаться с ней, вверить Розалинду в руки чужих людей.
– Трудности нашей жизни лишь путь в вечному раю. Не всякая мать способна смириться с выбором дочери, и в нашем случае я угадываю волю провидения. Вам не суждено более увидеться, но отрадой станет знание, что вашей подопечной уготовлена жизнь небесная.
– Вы правы, – Катрин поставила подпись, – дозвольте проститься с падчерицей, она спустится к повозке совсем скоро.
– Прощайте, графиня.
– Прощайте.
Аббатиса вышла, а Катрин медленно приблизилась ко мне, обошла по кругу, пристально оглядев сверху донизу, и остановилась напротив.
– Это особенный орден, Розалинда. Я очень тщательно выбирала его, чтобы быть уверенной – ты не вернёшься. Они такие аскеты, даже сложно себе представить. Теперь ты собственность монастыря до конца жизни, а граф не сможет вернуть тебя назад. Говорят, стены там высокие и очень крепкие. Однако не думаю, чтобы мой милый Джаральд последовал за неблагодарной девчонкой, которая предпочла ему божью обитель. Это ведь так бьёт по мужской гордости, а граф очень горд и крайне самолюбив. Его интерес быстро угаснет, а я найду чем отвлечь мужа на это время. Прощай, дорогая, веди себя там хорошо.
Катрин нежно обняла меня, потом довела до самых дверей и велела слуге накинуть мне на плечи тёплый плащ.
– Как бы ты не замёрзла в дороге, – причитала мачеха с бездушной улыбкой на лице.
Холодная каменная келья, узкое окошко – единственный выход в мир. Оно закрывалось хлипкой деревянной ставней, чтобы ветер не задувал внутрь. Один стылый пейзаж кругом: горы и ущелья, а ещё узкая дорога, ведущая к высоким монастырским воротам.
Присев на деревянную кровать, перевела взгляд на одиноко мерцающую свечу в глиняном горшочке с песком. Рядом стоял ещё один горшочек побольше, в него нам дозволялось собирать уголья из большого очага в трапезной, чтобы хоть немного согреть свои крошечные комнаты. Я посмотрела на противоположную стену с иконой и вспомнила, как аббатиса привезла меня сюда, и я впервые увидела мрачные высокие стены и возвышающиеся над ними крыши аббатства на вершине горы.
Встречала нас одна из помощниц, и пока две молоденькие девушки бросились выпрягать лошадей из повозки, сестра что-то торопливо объясняла. Её тонкие пальцы складывались в непонятные для меня знаки, а аббатиса задавала вопросы:
– Сестра Селестия? Со скалы?
Женщина кивнула в ответ и продолжила свой молчаливый рассказ.
– После встречи с покровителями? Вы не проследили, чтобы она выпила особый отвар?
Помощница склонила голову, скорбно складывая руки в мольбе.
– Вы будете наказаны, сестра Анна. Разве не знаете, как не любят покровители подобных происшествий? Вы должны были объяснить ей, что ради аббатства и сестёр приходится идти на жертвы, а потом напоить отваром. Этот досадный случай может сказаться на чести ордена, и высокие лица отвернутся от нас, и не на что станет содержать монастырь. Прихожане нынче не жалуют милостыней, её не хватает даже на дрова для очага. Что станет с обителью и монахинями? Как мы сможем нести просветление грешным душам и помогать страждущим? К счастью, есть ещё шанс умилостивить покровителей. Я привезла новую послушницу. Сейчас соберите сестёр и будем молиться за душу нашей бедной усопшей грешницы, дабы Господь простил грех самоубийства и принял её в своё царствие.
После меня провели в келью. Все они были крошечными, с маленьким узким окошком. Одежда послушниц представляла собой серое шерстяное платье из той грубой материи, от которой обычно чешется все тело, шерстяных чулок и чёрных плащей, а на ноги обувались большие неудобные башмаки. Волосы все сестры закрывали чёрными накидками, а на шее у каждой висел тяжёлый деревянный крест. Одежда монахинь отличалась только цветом платья, оно было белым.
Наш стол ограничивался овощами, маслом, чёрным хлебом, солью и водой. Ни мяса, ни рыбы, а тем более молока здесь не давали. Красное вино дозволялось отведать только во время причастия. Ели всего два раза в день, около полудня и вечером, часов в пять – шесть, а когда начинался пост, то питаться разрешалось один раз в день при закате солнца. Спали на соломенных матрасах, положенных на доски, и накрывались своими плащами. Одежду не снимали, чтобы всегда быть готовыми подняться на молитву.
При монастыре был обширный огород, но зимой не приходилось возделывать землю, зато хватало другой работы: уборка монастырских помещений, помощь на кухне, прядение пряжи, а в остальное время мы молились или же читали Священное Писание.
Поднимали нас в половине третьего утра и созывали на ночную службу. Следующие службы шли в шесть и восемь часов, а далее следовала месса8. На утреннем капитуле9 всем определялись обязанности на день. Наряду с физическим трудом, стоял труд умственный, и зимою он занимал не менее пяти часов в сутки.
Умственный труд состоял в чтении Священного Писания и других религиозных книг, а также в их переписке. Эту работу часто доверяли мне и ещё одной сестре, поскольку не все монахини и послушницы оказались образованными. Писали мы в общей келье, и за этим делом очень строго следили. Сама аббатиса приходила проведать нас, чтобы не смогли унести ни единого клочка бумаги. Все связи с внешним миром пресекались на корню, особенно в период послушничества.
Я ждала пострига через пару дней. Меня готовили к нему. Настоятельница приходила в келью каждый вечер и вела беседы на тему послушания и обета, говорила об уставе аббатства, объясняя всё тем, что бодрствование и пост есть лучшие средства отсечения вожделенной плоти, рассказывала о жизни вечной и небесной благодати. В половине седьмого она покидала меня, наказав прочитать вечернюю молитву и ложиться спать.
Мне каждый день следовало учить знаки, с помощью которых немые сестры общались. Одного я не могла понять, для чего доходить до подобной жестокости? Затем, чтобы девушки и помыслить не могли о возвращении к мирской жизни, когда примут обет? Или здесь скрывалась другая тайна? Послушниц ко многому не допускали, не во все помещения мы могли входить. Были в монастыре и запертые двери, за которыми скрывались, как однажды обмолвилась аббатиса, настоящие сокровища монастыря – священные книги, и познать их дано было лишь истинно просветлённому человеку.
Само аббатство подчинялось епископу, но помимо него существовали какие-то загадочные покровители, чьей милостью и существовала обитель. Монахини о них ничего не рассказывали, но девушка, которую, как и меня, готовили к постригу, и которая прежде жила в деревне у подножия горы, шёпотом поведала, что эти покровители принимают участие в обрядах, предшествующих постригу и жуткому отрезанию языка. Сама Эмили удалилась в обитель с одобрения родных. Она рассказывала, что выбор был невелик, поскольку она уродилась калекой и всегда была родителям обузой. Она расспрашивала и меня о причине, побудившей отречься от мирской жизни, но я не могла поведать всей истории, ведь Катрин велела молчать.
Наконец настал тот день, когда мы готовились принять постриг. Меня и вторую послушницу отправили в часовню. Нам следовало убрать её, почистить полы и вымыть алтарь, а также расставить повсюду свечи и растопить пожарче очаг. Я молча мыла полы, а Эмили тихонько шептала, рассказывая все новые и новые подробности о монастыре, которые были мне неведомы.
– Аббатису нашу выбрал сам епископ. Она очень суровая женщина и предана ордену, сделает все, чтобы аббатство процветало и больше послушниц стремилось попасть сюда. Благодаря её усилиям монастырь существует, и епископ доволен. Никак Божьими молитвами у обители столько покровителей. Из-за строгости здешних правил желающих принять постриг немного. А аббатиса спит и видит, что наступит день, когда орден обретёт небывалое величие. Считает, что только последовательницы светлого учения могут нести просветление, открывать людям глаза на их грехи и возвращать их на путь истинный.
Я молча продолжала убираться, слушая вполуха.
– Скажи мне, ты серьёзно больна?
Я опустила веник, подняла взгляд на Эмили и отрицательно покачала головой.
– Вовсе нет.
– Отчего тогда помощница аббатисы подсыпает тебе в еду лекарство.
– Какое лекарство?
– Коричневый порошок. Я видела, она каждый раз добавляет щепотку.
– Возможно, это тот самый порошок, что передала мачеха. Он не совсем обычный. Обладает свойством лишать человека воли.
– Так ты здесь не по собственному желанию? Но так ведь нельзя! Это против воли Божьей!
– Мачеха так велела.
– Мачеха? Сослали тебя что ли? А я диву давалась, отчего ты спокойная такая и не волнуешься перед церемонией. Тебя опаивают?
– Если они сыплют в еду порошок, то, скорее всего, да.
– Тебя привезли сюда насильно?
– Верно.
– Так почему ты не пытаешься уйти? В орден берут только с добровольного согласия.
– Мачеха велела и я подписала бумаги. Теперь я собственность ордена.
Я принялась оттирать грязные пятна на полу, а Эмили притихла и больше не произнесла ни слова. Мы работали в полной тишине, послушница смахивала пыль с подоконников небольшой часовни, а я очищала подсвечники от воска. Один из них, серебряный и очень тяжёлый, выскользнул из рук и упал на мою ногу. Эмили ахнула, бросилась ко мне и опустилась на корточки, рассматривая ступню.
– Тебе больно? Где болит, кости не сломаны?
Я равнодушно наклонилась, подняла с пола красивую вещицу и покачала головой:
– Не больно.
Послушница проследила взглядом, как я ставлю подсвечник на место, а потом потянула меня за рукав.
– Идём, нам пора возвращаться и готовиться к церемонии.
Без лишних слов, я проследовала за ней к выходу. Мы спускались по узкой расчищенной тропинке. Она вела из часовни к храмовым помещениям, проходила как раз через заснеженный сад, за которым начиналась высокая каменная стена, а дальше был обрыв в горную бездну. Я медленно ступала за Эмили, равнодушно наблюдая с холма за тем, как сестры открывают ворота и впускают во двор монастыря каких-то людей в чёрных плащах с капюшонами на головах.
– Наверное, это и есть покровители. Скоро служба начнётся, нужно поспешить. – Эмили вопреки своим словам замерла на месте, обернулась и схватила меня за рукав рабочей робы, – мне так страшно! Очень боюсь ритуала! Хотя говорят, что после сестринского отвара боли совсем не чувствуешь. Жаль, что потом мы никогда не сможем поговорить, только знаками будем общаться. Но таков обет молчания, его дают на всю жизнь.
Я равнодушно кивнула, а Эмили отвернулась и поспешила вниз. Мы проходили совсем недалеко от ворот и уже завернули за угол сарая, когда меня внезапно дёрнули за плащ назад, затягивая под сень заснеженных кустов и пряча от глаз сестёр за стеной деревянного строения.
– Привет, Рози, – прошептал знакомый голос, и человек, одетый в такой же тёмный плащ, как и входившие в ворота люди, скинул с лица капюшон.
– Джаральд, – промолвила я в ответ.
– Правда думала, что сумеешь скрыться от меня в монастыре? – он жёстко обхватил пальцами за подбородок, поднимая мою голову, – здесь тебе нравится больше, чем рядом со мной?
Я глядела в знакомые синие глаза, и в онемевшей душе что-то встрепенулось. В самой глубине, на той грани чувств, за которой начиналось безразличие. Даже в таком состоянии, под действием странного яда, я была счастлива увидеть графа. Не думала, что мы встретимся вновь.
– Я не готов отпустить тебя, Рози, – продолжил он. – Не позволю принести себя в жертву во имя церкви! Неужели веришь, что можно забывать себя в объятиях мужчины, а потом разом отринуть все чувства?
Я закрыла глаза, слушая его голос, пытаясь прочувствовать отголоски подавленных действием порошка эмоций. Так привыкла равнодушно на все реагировать, что даже слабые ощущения казались слишком сильными для моего сознания.
Он сжал мои плечи и резко встряхнул, заставляя снова посмотреть на него.
– У меня почти нет возможности вернуть тебя обратно, но я это сделаю, хочешь ты того или нет. Только желаю понять, для чего ты собралась принять постриг?
Я ответила словами аббатисы, которая день за днём внушала мне эти мысли:
– Это есть главное испытание и ознаменование новой жизни. Бодрствование и пост лучшие средства отсечения вожделенной плоти. Трудности нашей жизни лишь путь к вечному раю.
Джаральд отстранился, всматриваясь в моё лицо, но невозможно было понять выражения его глаз. А потом он притиснул меня к мёрзлым брёвнам и ответил:
– Это не то место, где ты обретёшь вечный рай, и плевать мне, как им удаётся пудрить вам мозги. Чертов орден тебя не получит.
Он прижал ещё крепче к стене, и задрал подол платья послушницы.
– Извини, Рози, иного способа нет, уж лучше это сделаю я.
И внезапно до меня дошло, о каком способе он говорит. Его действия и слова вызвали в памяти повеления аббатисы о сохранении светлых помыслов, о соблюдении чистоты духа и тела. Я попыталась оттолкнуть, а когда не удалось, начала извиваться, пытаясь выскользнуть из его рук, хотела призвать кого-нибудь на помощь, а граф зажал ладонью рот. Я чувствовала прикосновение широких ладоней к моим бёдрам, он подался вперёд и заставил обхватить его ногами. Я пустила в ход ногти, проводя красные царапины по его лицу.
Он выдохнул резко и приказал:
– Замри, Рози, и тебе не будет так больно.
Послушно обмякла в его руках, откинула голову на стену сарая, устремляя свой взгляд в небо и слушая отдалённые голоса. Кажется, меня искали, но слов было не разобрать. Джаральд придержал ладонью под ягодицы, раздвинул ноги ещё шире, прижимаясь ко мне всем телом, и медленно проник внутрь, разрушая ту преграду, благодаря которой я все ещё оставалась девственницей.
Я не ощутила боли, чувствовала только движение мужских бёдер, осязала его прикосновения, но словно сквозь очень плотную ткань. Все эмоции являлись лишь бледной тенью того глубокого многообразия оттенков, что я способна была испытывать в обычном состоянии. Одно казалось удивительным – жуткий яд Катрин не смог до конца погасить мои чувства, которые пробуждались в присутствии Джаральда, а он брал меня сейчас у обледенелой стены старого сарая, вновь подтверждая свою власть над телом и жизнью.
Сколько раз я представляла каково это – отдаться ему и позволить сделать себя женщиной. Как часто меня терзали недопустимые сны именно об этом моменте, а сколько запрета было в желании принадлежать ему. Я сопротивлялась постыдной жажде, пыталась убежать от самой себя и от него, но не удалось. Сейчас уже не разрывали мучительные противоречия, он приказал и я подчинилась. Отныне на меня поставили клеймо принадлежности одному человеку, даже если нам не суждено было остаться вместе.
Он отстранился после нескольких толчков, опустил меня на ноги, присел на корточки, вновь задирая подол. Набрав в горсть белого снега, он провёл ладонями по моим ногам, а после отёр их собственным носовым платком. Оправив наши одежды, Джаральд склонился к моему лицу.
– Прости, мотылёк, – тёплое дыхание коснулось моей щеки, шевельнуло пряди выбившихся из-под косынки волос, а синие глаза блеснули горьким сожалением.
Джаральд отступил и отвернулся, набрасывая на голову капюшон.
– Я буду ждать, – долетел его тихий шёпот, и отчим скрылся среди заснеженных деревьев сада, оставляя меня одну.
Аббатиса и Эмили отыскали несколько минут спустя. Я услышала их голоса, повелевавшие мне откликнуться, а когда отозвалась, они поспешили к сараю.
– Дитя, отчего ты стоишь здесь? Церемония вот-вот начнётся, поспешим.
Аббатиса потянула меня за руку к часовне, а послушница последовала за нами.
Мы зашли с другого входа через низкую дверь, прошли по коридору в маленькую комнату, где дожидались две монахини. Издали до нас доносились приглушённые песнопения.
– Подготовьте их как должно, – велела аббатиса и покинула нас.
Монахини сняли наши платья, обмыли тела прохладной водой и смазали душистыми маслами. Распустили и расчесали волосы и обрядили нас в просторные белые рубашки на голое тело с широким вырезом на груди, а напоследок напоили странным отваром с очень неприятным и резким запахом.
Ступая босиком по холодному полу, мы пошли следом за вернувшейся настоятельницей. Эмили прихрамывала рядом, взяв меня за руку. У девушки от рождения одна нога была короче другой, и кости странно выпирали, послушница часто мучилась от болей. Она считала, что все её несчастья из-за этого уродства. Шею и щёку Эмили пересекал длинный шрам, который она получила давно, когда пыталась помочь отцу в кузнице, но случайно подвернула больную ногу, споткнулась и рассекла кожу о торчащий из стены железный крюк. Она рассказывала, что в миру её не ожидает ничего хорошего, и монастырь для неё единственный выход.
Аббатиса подвела нас к ещё одной двери, за которой находился просторный зал старой часовни. Удивительно, что церемония пострига проходила именно здесь. За все время моего пребывания в монастыре её ни разу не открывали, сестры молились внутри главного храма.
Я думала, что сейчас мы войдём в залу и присоединимся к молящимся, но аббатиса вдруг толкнула неприметную дверцу по правую руку и завела нас с Эмили в крохотную каморку.
– Проверяйте, сестра Азалия.
Я посмотрела на старую монахиню, которая пошаркала к дубовой скамье и трясущейся рукой указала Эмили на неё. Послушница легла на спину, и монахиня велела ей раздвинуть ноги. Я равнодушно наблюдала за тем, как девушка шумно дышит и сжимает зубы, стараясь подавить неприятные ощущения от этого унизительного осмотра.
Когда послушница поднялась, я заняла её место. Мне не было неприятно, как бедняжке Эмили, поскольку по-прежнему ничего не чувствовала. Монахиня приступила к осмотру, потом сдавленно промычала что-то и торопливо поковыляла к двери.
Минуту спустя в каморку ворвалась аббатиса, стремительно приблизилась к скамье и за руку сдёрнула меня на пол.
– Ты обманула нас? Отвечай! Ты не девственна?
– Да.
– Как ты посмела? Предавалась разврату, но выдавала себя за невинную, непорочную деву? Орден рассчитывал на тебя, а покровители ожидают твоего появления! Ты предала своих сестёр! Нечистая!
Она резко оттолкнула меня, и я растянулась на полу.
– Сестра Азалия, мы прогоним распутницу прочь. Орден отрекается от неё, опекунов у неё более нет, и никто не даст отныне покровительство и защиту. Все имущество и приданое отходит монастырю, а нам следует заклеймить блудницу. Если ей доведётся выйти замуж, пусть знает супруг, с кем имеет дело. Это послужит наукой всем лживым нечестивицам, обманувшим доверие сестёр и презревшим законы ордена.
Аббатиса схватила меня за волосы, запрокинула вверх голову и сорвала рубашку вниз, до самой талии.
– Несите клеймо, сестра.
Старая монахиня пошаркала в угол каморки, откуда послышался звон железа. Краем глаза я заметила, как она опустила длинную кочергу в горшок с тлеющими углями. Аббатиса заставила меня встать на колени и держала за волосы. Я явственно ощущала исходившие от неё волны ярости.
Сестра Азалия поднесла раскалённое клеймо, и настоятельница лично прижала круглый наконечник к моей коже между обеими грудями. В воздухе запахло палёным, но я даже не вскрикнула. Эмили закрыла рот руками, в ужасе глядя на эту средневековую пытку. Старая монахиня перекрестилась, видя, что я никак не реагирую, а на лице аббатисы промелькнуло испуганное выражение, рука её дрогнула и она выронила клеймо.
– Гоните её прочь! Немедленно! Она не человек вовсе, ей не будет очищения от светлого огня.
Аббатиса развернулась и, схватив Эмили за руку, быстро покинула комнату. Сестра Азалия, не переставая креститься, кивнула в сторону двери, приказывая идти прочь. Я попыталась подняться, но запуталась в упавшей к ногам рубашке, и пришлось натянуть её на плечи. Медленно встала и последовала за выскользнувшей из каморки монахиней. Она торопливо шагала впереди и быстро подвела к воротам. Отворив тяжёлую калитку, монахиня снова перекрестилась, глядя, как я медленно выхожу наружу. Позади послышался глухой стук и лязг тяжёлого замка.
Я собрала ткань на груди, удерживая рубашку на плечах, и пошла по узкой дороге, ступая босыми ногами по утоптанному снегу. У меня все сильнее кружилась голова, кусты и деревья по краям дорожки раскачивались из стороны в сторону, но я шла, повинуясь отданному приказу.
До слуха долетел стук копыт и негромкое фырканье. На тропинку из-за поворота выехала вороная лошадь, и наездник в чёрном плаще торопливо спрыгнул на землю. Я хотела обогнуть неожиданно возникшую преграду, когда всадник поймал за руку, разворачивая лицом к себе. Граф скинул с головы капюшон, а я старалась вырвать ладонь, чтобы продолжить путь, хотя небо и земля перед глазами пытались поменяться местами.
Невзирая на сопротивление, отчим притянул к себе и завернул с головы до ног в длинный большой плащ, подбитый мехом. Бережно подняв меня на руки, он усадил в седло и сам запрыгнул следом. Меня качнуло в сторону, но Джаральд успел подхватить и крепко прижал к своей груди. Я ощущала себя как в коконе, лицо было полностью закрыто, и только для носа оставалось небольшое пространство, чтобы дышать. Граф пришпорил коня, устремляясь вниз по тропинке, а меня продолжало покачивать в волнах тумана между реальностью и забытьём.
– Вот горячая вода, господин. Чем ещё можем вам услуживать? – подобострастный голос звучал негромко, но именно он привёл меня в чувство.
– Уходите, вы мне не понадобитесь.
Голоса стихли, послышался стук двери, и я ощутила прикосновение чьих-то рук. Меня бережно приподняли, осторожно поддерживая под спину. С тела сняли плотный плащ и потихоньку стянули через голову рубашку. Чувствительность постепенно возвращалась, но разум все ещё был затуманен. Джаральд разговаривал со мной, я слышала его слова, но не понимала их значения.
– Давай смоем с тебя эту гадость, Рози.
И снова почувствовала себя в его объятиях, а потом он осторожно опустил моё тело в тёплую воду, отвёл с груди волосы, убирая их назад, и гневные ругательства всколыхнули воздух.
– Безумная старая сука!
Джаральд обхватил за плечи, приподнимая меня над горячей водой, чтобы она не касалась отметины на груди.
– Клеймо распутницы10, – прошептал отчим и, едва притрагиваясь, обвел красный след по краю. – У тебя, моя Рози! – Он склонился ниже и бережно прикоснулся к распухшей отметке губами.
– Больно, Рози? Нанесём мазь, и боль уйдёт.
Кожа начинала потихоньку гореть, а вот язык онемел, его я перестала чувствовать и не могла ничего ответить. Джаральд тем временем намылил губку и вымыл меня, убирая с кожи липкое масло, полил водой волосы, ласково проводя пальцами сквозь мокрые пряди и смывая с них грязь. Придержав за талию, ополоснул меня чистой водой и завернул в полотенце как маленького ребёнка. Уложил на кровать, на ту сторону, которая была ближе к горящему камину, и осторожно промокнул тело полотенцем, склоняясь и сцеловывая капли на груди, шее и животе. Я прикрыла глаза, а потом услышала тихий щелчок и ощутила, как отчим наносит на горящую отметину густую мазь.
– Сейчас станет легче, – негромко говорил он, медленными и лёгкими движениями, втирая снадобье в кожу. Когда гореть стало чуточку меньше, Джаральд принёс собственную рубашку, натянул на меня и заставил лечь под одеяло. Голова все ещё кружилась, но стены и пол покачивались перед глазами уже не так сильно.
– Спи, здесь ты в безопасности. Джим приехал со мной, он о тебе позаботится.
Я наблюдала, как отчим встал с кровати, прицепил пистолет на пояс и вставил шпагу в ножны. Он снова накинул поверх одежды тот самый тёмный плащ.
– У меня есть пара дел, Рози. Вернусь на рассвете, и тогда мы поедем домой. Спи.
Он улыбнулся странной опасной улыбкой, накинул на лицо капюшон и вышел за дверь. С лёгким щелчком ключ повернулся в замке с той стороны.
ГЛАВА 15. Ответ
Голова все ещё кружилась, и в сон я повалилась быстро, а просыпаться оказалось очень больно. Горело клеймо и кололо сердце, не удавалось глубоко вдохнуть, от этого становилось только хуже. Я застонала, заворочалась в постели, подтягивая колени к груди, услышала щелчок, и дверь отворилась.
– Леди Розалинда, – Джим вбежал в комнату, как будто дежурил по ту сторону в коридоре.
Я продолжала стонать. Камердинер подошёл к кровати и, приподняв меня, немного сдвинул в сторону одеяло и смазал метку мазью. Жжение потихоньку стихло, а вот сердце кололо по-прежнему. Я прижала руку к груди, а Джим уже протягивал полный стакан воды и, снова придержав меня, помог его осушить. Устроив мою голову на подушках, он подтянул одеяло повыше и спросил:
– Что сделать, мисс? Позвать врача?
Я издала протестующий возглас, отрицательно качнув головой. Никого чужого не желала видеть рядом, да и стало чуточку легче. Обернулась к окошку, за ним уже светало. Вопросительно взглянула на Джима, а он только вздохнул в ответ.
– Не вернулся ещё.
Я снова сжала ладони у груди, в испуге глядя на камердинера. Языка не чувствовала по-прежнему, могла только мычать или стонать.
– Не волнуйтесь, не будет он понапрасну рисковать. Граф все продумал. Как узнал от леди Катрин, что вы в монастырь подались, сразу справки навёл. Ничего дурного про орден не говорили, но у хозяина осведомителей хватает. Кто-то донёс, что нечисто в этом месте, а позже узнали, как и когда эти так называемые покровители чёрные мессы в часовне проводят. Вот тут и сорвался хозяин в дорогу, а сам ведь едва на ноги поднялся.
До монастыря добрались, но, знаете, как бывает, запросто в такое место не попадёшь, даже за деньги не впустят. Хозяин и сказал, что желает в эту их секту вступить, а для того нужно специальный обряд пройти. Они как раз готовились к одному. Взнос потребовали, подписку бумаг особенных, ну и позволили вместе со всеми в монастырь войти. Благо граф вас ещё до мессы обнаружить успел, иначе какой ужас наблюдать бы пришлось. Знаете, уж чем хозяин ни увлекался, но подобными вещами никогда не баловался. Мерзость это, если не сказать хуже. Его только потому выпустили за ворота, что пока обряд не проведён, можно и отступиться. Граф ушёл, а мне велел здесь ждать, пока вас привезёт. Такая вот история, мисс.
Я махнула рукой, велев ему продолжать. Необходимо было знать, что Джаральд задумал сделать теперь.
– Бумаги у них имеются, по которым и графа обвинить можно. Но его светлость голыми руками не возьмёшь. В обряде он не участвовал, тому свидетелем сам архиепископ будет. Хозяин за ним и поехал. Шутка ли, под носом Его Высокопреосвященства такие непотребства творятся. Пусть своими глазами убедится, что в ордене происходит, ну а дальше уж инквизиторы решат, какие наказания богохульцам определить. Одно плохо, покровители эти сопротивляться начнут, люди не из простых, это точно. Вся надежда на его светлость, он из ситуаций и похуже выпутывался. Как вы, мисс, легче вам стало?
