Текст книги "Худшее из зол"

Автор книги: Мартин Уэйтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

Нэтрасс, с приземистой коренастой фигурой и внешне, с его точки зрения, совершенно неинтересная женщина (вполне может быть, что она лесбиянка), говорила успокаивающим голосом – таким голосом обычно сообщают о чем-то плохом или говорят, когда сообщать не о чем – плохие новости или никаких новостей. В этом случае сообщать было не о чем.

– Он промелькнул на экране камеры видеонаблюдения на вокзале Ньюкасла, а потом его зафиксировала такая же видеокамера на вокзале Кингс-Кросс в Лондоне. К сожалению, мы пока больше ничего не нашли. – Она подалась вперед, глядя собеседнице в глаза. – Вы можете предположить хотя бы, почему он там оказался?

Кэролайн Хантли вздохнула. А Тернбулл вдруг представил, как, наверное, еще неделю назад текла ее жизнь: утром на работу в банк, где она возглавляет службу персонала, обед в ресторане с молодым человеком, вечерами – с подругами, дома вечером – фильм на DVD под бокал вина и плитку шоколада. Двухнедельный отпуск где-нибудь в Греции или Португалии. Обыкновенная жизнь. Нормальная. Жизнь, в которой нет места ночным кошмарам.

Бедняжка изо всех сил пыталась держать себя в руках, но ее выдавали трясущиеся пальцы, которыми она теребила край газеты на столе перед собой, превратив его в лохмотья, немытая голова с длинными светлыми волосами и несвежая одежда – она не меняла ее, наверное, уже пару дней. И все же она хороша собой, а эта трагедия, думал Тернбулл, делает ее еще привлекательнее.

Она покачала головой:

– Нет… Он никогда… нет…

– Мы разговаривали с его коллегами на работе, – вставил Тернбулл, – но они тоже не могут нам ничего сообщить.

– Разве… – Кэролайн не отрываясь смотрела на газету со статьей о поисках пропавшего ученого. – Говорят, при поиске пропавших без вести первые двое суток самые важные. Это правда?

– Правда, но это вовсе не значит, что вы должны отчаиваться. Мы делаем все возможное, чтобы найти вашего отца, – сказала Нэтрасс.

Кэролайн кивнула. Он отсутствует вот уже два дня. Никаких следов, кроме этого видеоизображения на вокзале Кингс-Кросс. Никаких намеков на то, куда он мог отправиться. Дочь пребывала в отчаянии.

Тернбулл осмотрелся: и современно, и уютно. Повсюду вазы с увядшими, правда, цветами.

Он заметил возле телевизора большую фотографию в рамке. Кэролайн, Колин Хантли и какая-то женщина, очевидно ее мать. Лица людей на снимке светятся радостью, глаза будто говорят, что у них замечательная семья, они живут, не нарушая закон, и в их жизни ничего плохого не может произойти. И вот нате вам: мать умирает от какой-то жуткой формы рака, отец исчезает, а дочь сидит сейчас перед ними.

Тернбулл проникся к ней еще большим сочувствием.

Ее лицо, когда она открыла им дверь, выражало попеременно то надежду, то отчаяние. Разочарование, когда ей рассказали только о видеокамерах на вокзалах в Ньюкасле и Лондоне. Надежду, что это может вывести на след отца. Страх перед тем, куда этот след ведет.

Они еще какое-то время вели совершенно пустой разговор. Нэтрасс то и дело успокаивала ее, говоря, что они делают все возможное, чтобы найти ее отца.

– Не волнуйтесь, – вдруг произнес Тернбулл, – мы его найдем.

Обе женщины повернулись в его сторону. Нэтрасс осуждающе покачала головой.

Выйдя из подъезда, Нэтрасс повернулась к коллеге:

– Закатай губы.

– Что ты хочешь сказать? – разозлился Тернбулл.

– Я видела, как ты на нее смотрел.

Тернбулл покраснел:

– Это неправда!

– И что означает твое замечание «Мы его найдем»? А если не найдем?

Он пожал плечами. Предпочел оставить свое мнение при себе.

– Где же твоя беспристрастность, твой профессионализм! – произнесла она почти без всякого высокомерия. – Почему ты о них забываешь?

Она зашагала к машине.

«Беспристрастность… профессионализм, – подумал Тернбулл, следуя за ней, – засунь-ка ты их себе в задницу».

Она даже не догадывается, что за ней наблюдают.

Он видел, как она просыпалась, садилась в машину, уезжала на работу в центр города.

Оставляла машину на парковке и, стуча каблучками по пустынному коридору многоэтажного гаража, шла к лифту.

Он мог бы сделать с ней все, что угодно. В любое время.

Если бы захотел.

Он знает, где и с кем она обедает, что заказывает.

Знает, когда выезжает на машине, в какие дни пользуется метро. В какие бары, клубы, кино, рестораны предпочитает ходить после работы.

Но сегодня она никуда не поехала.

День угасал, уступая темноте. Он сидел напротив ее окон в машине, скрытой ветвями деревьев.

Он наблюдает. Ждет.

На этой неделе она вообще никуда не ходила. Сидит сиднем в своей квартире, сходит с ума от переживаний, молит бога о хороших новостях. Хоть о каких-то новостях.

А он наблюдает. И ждет.

Он видел, как к ней ненадолго заходят знакомые, потом уходят, и представлял, какие пошлости ей говорят.

«Не переживай так, дружок. Скоро он найдется. Все будет хорошо».

«Наверное, он просто на пару дней куда-то уехал. Конечно, он тебе позвонит».

«Может быть, у него появилась какая-то женщина. Откуда тебе знать? Он ведь еще совсем не старый».

Пустая болтовня и пошлость. Бесполезные разговоры – они только отвлекают, мешают услышать тревожные сигналы, которые посылает сердце: отец в беде, с ним что-то произошло, произошло нечто ужасное.

А тут еще полиция заглянула. Наверное, были личные заверения. Мы, дескать, делаем все возможное, все, что в наших силах, но… Газеты только об этом и пишут.

Он продолжал наблюдение за окном, в котором горел свет, представлял, как она мечется по комнате, не в силах смотреть телевизор, слушать радио, читать. Не в силах расслабиться, не в силах разумно мыслить.

Он сознавал свою над ней власть и от этого чувствовал возбуждение. Он мог бы запросто, если бы захотел, подойти к подъезду, позвонить в квартиру и все ей рассказать. Ответить на все вопросы.

Если бы только захотел. Но он не хочет.

Он упивался этой властью.

Она бодрила, придавала сил. Он чувствовал себя дирижером оркестра ее отчаяния.

Свет в гостиной погас. Через несколько секунд зажглось окно в спальне.

«Вряд ли тебе удастся уснуть, – шептал он вкрадчиво, будто сидел у ее кровати. – Не придет к тебе, милая, сон, пока ты так дергаешься. А дергаться ты будешь еще очень-очень долго…»

Окна спальни погасли. Квартира погрузилась в темноту.

Он снова улыбнулся, блеснув синим зубом. Слабый уличный свет заиграл на бритом черепе. Вставил наушники, нажал на кнопку.

«Мистерии Сатаны» – настоящий блэк-метал норвежской группы.

Адская музыка.

Руки на руле начали отбивать тяжелый ритм, мысли тут же куда-то унеслись.

Эти ребята прямо на сцене совершают жертвоприношения – режут животных. Когда их солист по имени Смерть покончил с собой, ударник группы сделал себе ожерелье из фрагментов его черепа, а гитарист сварил и съел кусочки мозга. А потом гитариста убил басист.

Не музыка, а просто темень, чернота какая-то. Уж если ему что-то нравилось в этой жизни, то именно такая музыка. Он получал от нее истинное наслаждение.

Он по-прежнему не спускал глаз с окон, но мысли были далеко.

Он приготовился провести здесь ночь.

Донован вздрогнул от телефонного звонка и посмотрел на аппарат, стоявший на диване.

Такой, казалось бы, незначительный предмет, а какие важные решения с его помощью приходится принимать. Он сделал глубокий вдох и поднял трубку.

– Джо Донован, – произнес он после некоторого колебания. – Слушаю вас.

Трубка молчала.

Донован подождал.

На другом конце в трубку дышали так, будто репетировали, что и как сказать. Потом трубка ожила:

– Это точно Джо Донован?

Неуверенный мальчишеский голос.

– Да, это я.

Снова молчание. Донован снова подождал.

– У меня, старик, кое-что для тебя имеется. Пришлось здорово повозиться, так что просто так не отдам. Готовь бабки.

Донован улыбнулся, почувствовал волнение, два года не дававшее о себе знать.

– Что ж, давай обсудим это дело.

6

Под дождем и без того мрачный жилой микрорайон в западной части Ньюкасла казался еще более унылым.

Несколько двухподъездных девятиэтажек с потрескавшимися, осыпающимися серыми стенами – остатки последнего слова архитектуры шестидесятых, когда они казались домами далекого будущего, посреди заросшей кустарником заплатки с редкими деревьями, призванными представлять городскую зелень, – больше походили на убогий спальный район для работяг эпохи советского тоталитаризма. Под ними – постепенно приходящая на смену новая одноэтажная застройка. Тут же рядом в лабиринте грязных улочек и закоулков, как после апокалипсиса, – заплеванные детские площадки и покосившиеся, местами обгоревшие хибары с закрытыми кривыми ставнями – отстойник для тех, кого принято считать антисоциальным элементом. В свое оправдание власти обосновывают существование подобных мест высказыванием Маргарет Тэтчер двадцатилетней давности о том, что такого понятия, как общество, в природе нет.

Трущобы Вест-Энда – западной части Ньюкасла. Земля, которая плодит чудовищ.

Здесь люди влачат жалкое существование. Родители живут в грязи и нечистотах, их мало заботит, получат ли их дети хоть какое-то образование и в каких условиях будут жить. Отпрыски идут на преступления, спят с отцами и матерями, родными братьями и сестрами, ненавидят все и вся. Наркотики. Ничего святого.

Место, от которого мурашки по коже. Ночной кошмар наяву.

Кинисайд стоял на пустыре позади покрытого копотью дома с закрытыми ставнями. Он старался держаться как можно ближе к стене, тщетно пытаясь не попадать под дождь. Дорогое черное пальто застегнуто на все пуговицы, воротник поднят. Руки в карманах.

Его заставляют ждать. А он этого очень не любит.

Он говорил об этом всем своим видом.

Откуда-то справа прямо из дождя вынырнула фигура. Небольшого роста, бедно одетый человек торопливо пересекал пустырь между Тайном и задними стенами домов, поросший редкими низкорослыми тощими деревьями и пожухлыми грязно-желтыми сорняками, перепрыгивая через лужи и размокшие собачьи кучки.

Кинисайд, не мигая, мрачно наблюдал. Человек подошел. Остановился, дрожа от холода.

Ему было под сорок, но выглядел он гораздо старше. На нем были джинсы, дырявые кроссовки, он кутался в пальто размера на три больше. Дождь делал его еще более жалким.

– Опаздываешь. – Голос звучал монотонно, почти без эмоций, но в нем угадывалась плохо скрываемая угроза.

– Прошу меня простить, мистер Кинисайд. – Человечек нервно сглотнул, дернулся, будто ожидая удара. – Пришлось с работы бежать бегом…

Кинисайд сверлил его своими глазами-лазерами.

– С работы? – Он рассмеялся отвратительным смехом. – Ты работаешь прежде всего на меня. Заруби это на носу – на меня! И по улицам-то ходишь только потому, что это позволяю тебе делать я. Понятно?

Майки повесил голову, кивнул.

– Вот и славно.

Кинисайд быстро охватил взглядом пустырь, проверяя, нет ли вокруг шпионов, кто мог бы подслушивать и подглядывать. Убедившись, что вокруг никого, он снова повернулся к Блэкмору:

– Ну, показывай, что принес.

Майки дрожащей рукой залез в карман и извлек оттуда неаккуратный сверток в дешевом пластиковом пакете из кооперативного магазина. Кинисайд скроил презрительную гримасу:

– Поприличнее завернуть не мог? Смотреть противно.

– Здесь вся сумма, мистер Кинисайд. Можете пересчитать.

– Конечно, Майки, пересчитаю. Только не сейчас. А пока придется поверить тебе на слово. Ты ведь не захочешь меня надуть, а?

От его слов веяло могильным холодом. Майки отвел глаза:

– Что вы, конечно нет.

– Отлично. Я знаю, что мы друг друга понимаем.

Кинисайд положил сверток в карман пальто, пару минут смотрел на дождь. Майки ждал указаний, не осмеливаясь уйти без разрешения.

– Итак, – наконец произнес Кинисайд, – что еще у тебя для меня имеется? Выкладывай.

Майки начал рассказывать. Он знал, что Кинисайд хочет знать. О наркобандах, действующих в районе. Когда ожидаются новые партии товара, куда прибывают. Какие разборки устраивают между собой конкуренты. Кто сходит со сцены, кто, наоборот, набирает силу.

Майки закончил рассказ и молча ожидал вердикта.

Кинисайд погрузился в раздумья. Наконец одобрительно кивнул:

– Ценная информация, Майки, очень ценная.

Майки не смог скрыть облегчения. Он только сейчас заметил, как дрожат колени.

Кинисайд вытащил из-за пазухи и передал Майки пакет, завернутый куда лучше.

– Вот здесь, – сказал он, – кокаин для крэка. Героин. Не перепутай. А еще травка и колеса. – Он улыбнулся. – Неси людям радость. Только не бесплатно. Разрешаю взять чуть-чуть себе – отработаешь.

– Благодарю вас, мистер Кинисайд.

– Но только имей в виду. – Кинисайд снова смотрел на Майки тяжелым взглядом. – В следующий раз, когда я захочу тебя увидеть, приходи вовремя. Не забывай, что именно я пристроил тебя на работу, квартиру тебе нашел. Благодаря мне ты сейчас можешь спокойно разгуливать по городу.

– Я все время об этом помню, мистер Кинисайд.

Кинисайд вдруг сгреб Майки за грудки и со всего маха прижал к стене дома. Даже стекла зазвенели. Майки испытал настоящий ужас.

– Я тебе, дерьмо, за услуги хорошо плачу, так что изволь не рыпаться и проявлять уважение. И чтоб не опаздывал.

– Н-н-не… б-буду… мистер Кинисайд.

Кинисайд разжал руку, отступил на шаг – Майки кулем рухнул на землю.

Кинисайд довольно ухмыльнулся:

– Вот и славно. А теперь вали отсюда.

Майки развернулся и почти бегом поспешил прочь. Через минуту он растворился в темном лабиринте улиц.

Кинисайд посмотрел ему вслед и направился назад к машине. Она стояла там же, где он ее оставил, – прямо у дороги возле гаражей. Новенький шестицилиндровый «ягуар» представительского класса явно выделялся на фоне припаркованных тут же стареньких «мондео», «астр» и «пежо». Стоявшую рядом «нову», очевидно, постигла печальная участь – от нее остался только обгоревший остов. Его автомобилю это, конечно, не грозит: с ним никто не осмелится проделать подобное, потому что люди знают, кто здесь хозяин.

Они знают, что может с ними случиться, если они отважатся на столь рискованный поступок.

Он забрался внутрь, убедился, что никто за ним не наблюдает, открыл сверток, который передал Майки, пересчитал деньги. Все банкноты уложены так, как он велел. Почти шесть тысяч фунтов – неплохо за пару-то дней. Но, он вздохнул, все равно мало. Денег много не бывает.

Он закрыл сверток в бардачке и тут же уехал.

Он родился в этом районе, но не испытывал никакой любви к своей малой родине. Всегда стремился держаться от нее как можно дальше.

Правда, близко географически – в начале Вестгейт-роуд, сразу после здания больницы. Совсем недалеко, но какой контраст: улицы с раскидистыми деревьями по обеим сторонам, старые красивые здания, построенные еще в начале двадцатого века.

И на всех окнах черные кружевные металлические решетки – такие не пропустят никаких ночных кошмаров из прошлого.

Он свернул с главной дороги на стоянку для служебных машин, заглушил мотор, проверил, хорошо ли закрыт бардачок, выбрался из машины, включил сигнализацию.

Несмотря на то, что никто не осмелится даже сунуться на эту территорию.

Кинисайд остановился, задрал голову. Построенное в конце пятидесятых годов, это огромное добротное здание возвышалось над округой. Как маяк, подумал он, который все освещает вокруг.

Но еще удлиняет и усиливает тени.

Он усмехнулся своим мыслям и вошел внутрь. На проходной обменялся любезностями и ничего не значащими фразами с человеком в форме и, набрав код входа в само здание, вошел внутрь.

Он отправился на пятый этаж, по дороге кого-то поприветствовал, с кем-то перекинулся парой слов о футболе, с кем-то пошутил о горячительных напитках, вошел в свой отдел. В свою мастерскую. В большой комнате стоял рабочий шум. Он прошел к себе в кабинет, отделенный от остального пространства стеклянными стенами, и плотно закрыл за собой дверь.

Снял пальто, стряхнул, повесил на плечики в шкаф. Сел за стол, пригладил влажные волосы, убедился, что его никто не побеспокоит, поднял трубку рабочего телефона и по памяти набрал номер мобильного.

Подождал. На том конце ответили.

– Это я. – Помолчал. – Слушают ли нас? Разве что я сам. Что скажешь?

Выслушал, усмехнулся.

– Нашел? Отлично. Он что-нибудь рассказал о нашем беглеце?

Снова прислушался. Ему задали вопрос. Прежде чем ответить, он долго и напряженно думал. О шести тысячах фунтах в бардачке. О том, что денег много не бывает. О том, сколько он вот-вот заработает. Пожевал нижнюю губу. Снова усмешка – решение готово.

– Делай что необходимо. Только аккуратно, без шума и пыли. Вполне может быть, что его всего-то снимают на улице, так что никто особо расстраиваться не станет. Но я не хочу, чтобы мне это доставило ненужные хлопоты.

Он подождал ответа собеседника, вздохнул.

– Да, я прекрасно знаю, сколько такая работа стоит. Не волнуйся, я оплачу твои услуги. – Подумал, какая прорва денег ему вскоре достанется. – Только никаких следов, хорошо? – Снова прислушался. Кивнул. – Как идет наблюдение? Что нового?

Ему ответили.

Снова вздохнул.

– Отлично. Продолжай.

Снова прислушался.

– Да, возвращайся, как только все уладишь. Ты мне нужен здесь. Пора поторопить дело. Слегка подтолкнуть. – Снова молчание. – Знаю, это нелегко – туда-сюда мотаться между Лондоном и Ньюкаслом. Но ведь я тебя потому и нанял, что ты самый лучший.

Лесть должна возыметь действие.

Возымела.

– Тогда до встречи. Ты знаешь, где и когда.

Он дождался ответа, положил трубку на рычаг, вздохнул с облегчением.

Скрестил ноги в коленях, откинулся на спинку стула – черная кожа заскрипела под его весом. Он очень хорошо понимал, на что только что дал добро. Понимал, что перешел еще одну черту.

Вздохнул, потер переносицу.

На это, сказал он себе, пойти необходимо. Риск велик, зато какие перспективы! Цель оправдывает средства.

Он улыбнулся. Тряхнул головой, словно пытался изгнать оттуда мрачные мысли.

Шесть тысяч фунтов. Сумма немалая. Даже за вычетом неизбежных расходов.

Обдумав все как следует, инспектор сыскного отдела Алан Кинисайд энергично взялся за выполнение служебных обязанностей.

Сай стоял перед дверью и размышлял. Он страшно нервничал, но наконец решился и постучал.

Ответа не последовало. Он снова постучал.

– Джек? – неуверенным голосом позвал он.

Из-за двери донеслось приглушенное недовольное ворчание.

– Пошел вон, – подал голос Джек, – я сплю.

Сай подождал. Он должен сказать Джеку нечто важное; это его наверняка заинтересует. Но Джек непредсказуем, настроение у него меняется очень быстро – не угадаешь. Сай в этой жизни мало с кем считался, мало что ценил, но Джека почти боготворил.

Он его уважал. И боялся. Больше, конечно, боялся.

Тяжело дыша от волнения, он постучал еще раз.

– Слушай, Джек, это я, Сай. Хочу тебе что-то сказать.

Никакой реакции.

– Отличная информация. Стоящая. Тебе понравится.

За дверью послышался ленивый гул, сопровождавшийся звуком, похожим на глухие раскаты грома, словно сдвигались тектонические плиты. При этом дверь распахнулась настолько быстро, что Сай от неожиданности отскочил назад.

– Не дай тебе бог, если врешь!

В проеме стоял Джек. Откуда-то из толщи жирного розового лица две крохотные точки метали громы и молнии. Он напоминал гигантскую разъяренную свинью. Сай затрясся как осиновый лист.

– Нет, что ты! Не вру, ей-богу. Точно понравится.

– Входи.

Джек вернулся к кровати.

В комнате была настоящая помойка. Повсюду – следы деятельности шефа. Сай даже глазом не моргнул – он такое и раньше видел. Он ведь был частью этой деятельности.

Сначала он оказался здесь в роли жертвы – плачущий, несчастный. Его раздавили, уничтожили. Заставили получать удовольствие. Постепенно разрешили играть роль хищника, агрессора. Что ж, ему гораздо больше понравилось причинять боль, чем ее терпеть. Он полюбил это чувство. Поэтому делал все, что Отец Джек только пожелает, всегда готовый оказать ему любую услугу. Он знал, что может случиться, если этого не делать. Тот несчастный плачущий мальчишка всегда стоял перед глазами – Джек мог в любую минуту вернуть его в это состояние.

Он очень старался делать так, чтобы в голову Джеку никогда не пришла подобная мысль.

– Что ты хотел сказать? – спросил Джек бесцветным голосом. – Ну, если это окажется ерундой, смотри у меня!

В горле застрял не комок – камень. Сай судорожно сглотнул и заговорил:

– Я о новеньком, о Джамале.

– Что там у него?

– Помнишь, я тебе говорил, что мне показалось, он что-то затевает?

Джек молча смотрел на него, ожидая продолжения.

– Так вот, я был прав.

В свинячьих глазках зажегся интерес.

– Рассказывай.

– Короче, он попросил у меня зарядное устройство. Сказал, что должен позвонить клиенту. Я того… типа, что-то заподозрил и решил, он точно что-то скрывает.

– И что?

– А вчера вечером он снова ушел. Ну, я это… взял и пошел за ним.

– Он тебя заметил?

– Нет.

Джек смерил его взглядом с головы до ног.

– Честное слово! Он даже не догадался. Все время оглядывался – наверное, боялся, что кто-то его караулит, а меня не заметил. Я оказался хитрее.

– Ты тут при чем! – зыркнул на него Джек. – Про него рассказывай!

От грубого окрика Сай даже подпрыгнул.

– Прости, пожалуйста, Джек. В общем, я за ним пошел. Он зашел в телефонную будку и набрал номер по мобильнику. Кого-то попросил к телефону. Я затаился в другой будке, которая стоит спиной к той, из которой он звонил.

– Не путай меня – какая еще будка? На хрена он тогда заряжал мобильник?

– Сейчас расскажу, – поспешно заверил Сай.

– Да уж, будь любезен, а то стоишь тут сопли жуешь. Я не собираюсь с тобой целый день разговоры разговаривать.

Сай молчал.

– Давай говори. Кого он попросил?

Сай вытащил из заднего кармана джинсов смятую бумажку, расправил ее и начал читать каракули:

– Джо Донован. Я когда вернулся, сразу все записал.

Напрасно Сай рассчитывал, что Джек его похвалит. Несколько обескураженный, он продолжил:

– Ему дали другой номер. Он и по нему позвонил. Я слышал, как он сказал этому Доновану, что у него есть диск.

– Диск?

– Да, диск. Наверное, Донован потом спросил, сколько он за него хочет, потому что Джамал сказал «миллион».

Лицо Джека уже не было таким злым, он как будто что-то обдумывал.

– Миллион, говоришь?

– Да, он сказал «миллион». А Донован, наверное, типа, рассмеялся, что ли, потому что Джамал спросил, а сколько он готов заплатить, а потом сказал «пять тысяч». Наверное, Донован назвал эту сумму.

– Пять тысяч? Он согласился?

– Да. Но сказал, это вопрос жизни и смерти. Все время это твердил. Вопрос жизни и смерти.

Жирное лицо прорезала узкая длинная щель улыбки.

– Похоже, у нас завелся маленький шантажист. Жизни и смерти, говоришь? Пять тысяч… Уверен, эта штучка стоит куда дороже. Кажется, нужно поговорить с нашим малышом.

– Да.

– Что он потом сделал? Только не говори, что не знаешь.

– Нет, что ты! Конечно знаю. Они договорились встретиться завтра вечером. На пристани. А потом они пойдут к Доновану в гостиницу для обмена – деньги на диск.

Джек осклабился:

– Хочет сделать вид, что этот Донован – его клиент. Ай, какой умненький мальчик!

Сай кивнул. Он об этом не подумал, но, наверное, Отец Джек прав.

– А потом он дал номер своего мобильного. Чтобы позвонил, если что-то изменится.

– Прям дружбаны.

– Ага, – хихикнул Сай.

Сай выжидающе смотрел на патрона. Тот хмурился, явно что-то обдумывая.

– Что мне теперь делать?

– Глаз с него не спускай, – сказал Джек задумчиво. – Перед тем как он пойдет на встречу, я перекинусь с ним парой слов.

Джек говорил таким тоном, что Сай обрадовался – эта пара слов будет адресована не ему.

– Ясно.

Джек кивнул:

– Молодец, Сай, хвалю. Ты хорошо потрудился. Очень хорошо.

В груди Сая поднялась волна гордости.

– Спасибо, Отец Джек!

– Молодец-то ты, конечно, молодец. Но если еще раз потревожишь мой сон, я отрежу твое хозяйство и слопаю, а тебя заставлю смотреть. – Он тяжело забрался на кровать и лег. – А сейчас убирайся, пока я добрый.

Сай вздрогнул. Он и не сомневался, чем закончится разговор. Он вышел за дверь и тихонько прикрыл ее за собой. Сквозь дерево донесся звук, похожий на движение в недрах земли: Отец Джек устраивался поудобнее.

Сай стоял на лестничной площадке и тяжело дышал, ноги дрожали и подкашивались.

Фу, пронесло, подумал он и вздрогнул.

Могло быть гораздо хуже.

На Кингс-Кросс тяжело опустилась ночь. Такая темная, что ее не в состоянии осветить ни один фонарь.

В одном физическом пространстве бок о бок два совершенно разных мира; вокзал – одновременно граница их раздела и область соединения. Вместе со светом дня жители одного мира покидают улицы – со сгущающейся темнотой их место занимают обитатели другого. Редкие прохожие из дневного мира торопливо спускаются в метро или стараются поскорее прыгнуть в пригородную электричку, отваживаясь появляться на поверхности только в случае крайней необходимости.

Или желания.

Ибо ночью дневной мир превращается в место, где все выставляется на продажу. Секс. Наркотики. Тела. Души. Надежда. Будущее.

Мир безудержного, безумного потребления. Звериный оскал капитализма.

Секс и смерть. В каком угодно сочетании.

Попытки искоренить зло, облагородить этот район, завлекая средний класс, давали лишь временные результаты, но вскоре все возвращалось на круги своя: как вода, которая точит камень и превращает в песок, новичков здешняя жизнь или развращала, или поглощала.

Дин стоял на своем обычном месте – у почерневшей кирпичной стены вокзала, выходящей на Йорк-Уэй, – наполовину скрытый тенью, однако так, чтобы заинтересованные лица знали, что он на работе.

Заинтересованные лица находились всегда.

Он снова заметил черный «сааб» – машина в третий раз выскочила на светофоре из-за угла. Подъехала ближе, притормозила и, прежде чем Дин успел к ней приблизиться, снова уехала. Набирается смелости, решил Дин. Вернется. А если нет? Фиг с ним – будут другие.

Он похлопал себя по боковому карману джинсов – там приятно шелестели бумажки, подвигал челюстью – она начинала болеть. Фигня – он привык.

Кайф от последней сигареты с крэком, как всегда, быстро улетучивался. Собачий холод. Сейчас бы пару затяжек от косячка с марихуаной, чтобы чуток взбодриться и согреться.

Он засунул руки в карманы. Без Джамала скучно.

Но деньги компенсировали потерю. Он знал, что бы предпочел, окажись он перед выбором: деньги или Джамал.

Он посмотрел в ту сторону, куда скрылась машина, – надо подождать, когда она вернется, – и в это время заметил потенциального клиента. Огромный накачанный мужик. Бритая голова. Дорожная сумка через плечо. Подошел, нагнулся.

Дин его узнал:

– Блин, я же тебе все сказал! Чего тебе от меня надо?

Тот остановился, поднял перед собой руки, словно собирался сдаваться в плен, как в старых фильмах про войну.

– Все тип-топ, – сказал он. – Я здесь по другому делу и ни о чем не собираюсь тебя спрашивать.

– Да? – недоверчиво переспросил Дин. – Я тебе уже говорил – Джамал мне не звонил. Понятия не имею, где он болтается.

Бритоголовый улыбнулся. Снова этот синий зуб, от которого Дин почему-то не мог оторвать глаз. От которого бросает в дрожь.

– Да ладно тебе. Не дрейфь. Мне он больше без надобности.

– Да? Зачем тогда пришел?

Бритоголовый вынул из кармана брюк пятидесятифунтовую купюру.

– Я к тебепришел.

Дин заулыбался при виде денег, немного расслабился.

– Это меняет дело, старик! Куда пойдем? Ты на машине?

Тот покачал бритой головой.

– Тогда в гостиницу. – Дин сделал шаг в сторону. – Пошли…

– Не в гостиницу.

– А куда?

– У меня есть кое-что на примете.

Снова улыбка на лице. От которой мороз по коже. Дин заволновался. Перед глазами помахали банкнотой.

– Это, – произнес Жуткий Зуб, – задаток. Еще одну такую бумажку получишь потом.

Дин схватил банкноту – деньги почти успокоили его страхи.

– Только после вас, – произнес он учтиво. Они прошли до конца Йорк-Уэй мимо баров и ночных клубов, когда-то служивших складами, спустились по бетонным ступенькам к каналу.

– Тебя как зовут-то?

– Алан, – сказал спутник после некоторого колебания.

– Ага, значит, Алан.

Дорога вдоль канала была усеяна цветами большого города – пучками выброшенных из воды водорослей, пустыми банками, бутылками, иголками от шприцев, какими-то осколками, обрывками, обломками. Кое-где из воды торчали ржавые магазинные тележки и остовы велосипедов, в темноте казавшиеся древними морскими чудищами или остатками затонувших городов. Фонари над головой не светили – там не было лампочек, стены покрывали граффити и объявления. В черноте арки под мостом могло происходить все, что угодно. Вокруг в кучах мусора копались крысы. Знакомое место – Дин и сам им пользовался пару раз.

– Я знаю тут одно хорошее местечко. Иди за мной, – сказал бритоголовый.

Он повел Дина в сторону от огней, буханья музыки из баров и ночных клубов, пока эти звуки не стали напоминать удары сердца. Полуразрушенные дома пустыми глазницами пялились на черную гладь канала. Страшное место – ни одной живой души, даже крыс.

Заброшенное здание. Дина начало трясти не только от холода. Здесь витал какой-то злой дух. Будто когда-то здесь произошло что-то страшное и до сих пор эхом напоминало о себе.

– Люблю места, в которых есть изюминка, – сказал Дин, представляя очередную пятидесятифунтовую купюру и ломая голову, что же такое придется сделать, чтобы заработать этакую прорву денег.

Алан, молча ухмыляясь, расстегнул ремень.

– Давай, Дин, – сказал он, – придется поработать. Я тебе за это плачу.

Дин встал на колени, начал расстегивать на Алане джинсы, нащупал и вытащил твердеющий пенис, провел рукой вдоль и вдруг застыл в ужасе.

– Блин, что это?

Алан самодовольно улыбнулся:

– Нравится? В сантиметр толщиной, а шириной – в три. – В голосе слышалась гордость.

С металлической вставкой предмет его гордости походил на средневековый пыточный инструмент.

– Тебе не больно?

– Нет, – ответил Алан почему-то с ноткой печали в голосе. – Даже если за него тянуть. – Он взял Дина за голову, придвинул к себе. – Так что давай тяни.

Дин приступил к работе. Было очень тяжело – ртом он дышать не мог – и очень больно. Алан постоянно ерзал, и это тоже страшно мешало. Дин уже решил остановиться и что-нибудь сказать странному клиенту, как вдруг тот схватил его за волосы сзади и оттянул голову назад.

– Какого хрена…

Он не договорил – слова застыли на губах. Одной рукой Алан придерживал его, другой – прижал к горлу огромный кинжал.

– Мне понравилось, но нужно сделать кое-что еще.

Дину угрожали и раньше, порой даже избивали. Но то, что происходило с ним сейчас, было гораздо страшнее. Он был в таком ужасе, что не мог выдавить из себя даже звука.

– Я тебе говорил, что я здесь по другому делу, помнишь? Так вот – я соврал. А вот если соврешь ты, с тобой произойдет нечто ужасное. Понял?

Дину казалось, что ему перекрыли кислород. Он попытался отодвинуться от страшного лезвия, но Алан держал его так, что он не мог пошевелиться.