Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

Королева возникла в поле зрения Грэшема. Она посмотрела на него то ли с сочувствием, то ли с изучающим интересом.

– Ваше величество! – восклицал Сесил, то поднимаясь, то снова опускаясь на колени, не в силах преодолеть состояние шока. Грэшем же не смог бы поклониться королеве, даже если бы его освободили: у него уже начали сильно болеть руки и ноги.

– Встаньте и прекратите лизоблюдство, – велела королева Сесилу. Она снова посмотрела на Грэшема: – А вы можете оставаться там же. – Затем она властно потребовала от тюремщика: – А ты усади свою королеву, и немедленно!

Как по волшебству появился стул. Елизавета села.

– Итак, мой маленький пигмей, – заговорила она, – вы решили допросить человека, объявленного величайшим изменником, не поставив меня в известность. И даже не спросили моего разрешения применить пытку. – Действительно, по закону в подобных случаях требовалось разрешение монарха.

– И все же я всегда оставалась великодушной, и я дарую вам это разрешение. Продолжайте допрос.

У Грэшема упало сердце. Зато Сесил быстро пришел в себя. Он никак не ожидал прихода королевы, его даже потрясло ее появление, но теперь он снова овладел собой.

– Итак, – начал он, – вы отрицаете, что являлись испанским шпионом? И вы не посещали нечестивых и запрещенных здесь месс?

Грэшем отвечал медленно, обдумывая каждое слово. Сейчас решался вопрос его жизни и, что еще важнее, его чести.

– Я отрицаю, что был или являюсь испанским шпионом. Что касается месс, то я действительно посещал их три года, служа ее величеству и по указанию лорда Уолсингема. – «Но он уже не сможет подтвердить мои слова», – подумал Грэшема.

Сесил пришел в ярость:

– Посещали мессы, служа ее величеству?! Вы издеваетесь?! – Он поднял руку, намереваясь подать знак тюремщику продолжить пытку.

– Стойте! – приказала королева. – Пусть он говорит сейчас, пока боль не отуманила его разум.

– Да, на службе ее величеству, по приказу Уолсингема, – продолжал Грэшем. – Это началось лет в шестнадцать, когда я еще был бедным студентом. Мне предложили деньги, чтобы я встречался с одним священником и посещал его тайные мессы, объявив себя католиком.

– И вы продали душу за деньги? – с пафосом спросил Сесил.

– Нет, я не изменил своей вере. Я поступил так нарочно, играя роль испанского шпиона. Кроме того, мне самому это было интересно.

– И деньги, конечно, платили, – вставил Сесил с миной высокомерной добродетели. Его все-таки сильно смутил приход королевы, и он отчасти потерял самообладание. Он не знал, как ему следует себя вести.

– Те, кто получает богатство с рождения, считают его неотъемлемой частью жизни, – заметил Грэшем. – Но только те, кто знает, что такое жизнь без денег, понимают, что на свете есть и более важные вещи.

– Например? – вставил Сесил (он допустил первую ошибку).

– Например, интерес к жизни ради нее самой, особенно в юности. Например, честь. Например, любовь к своей стране, даже если еще не любишь никого из других людей. Например, стремление поступать по правде.

– И при этом вы стали испанским шпионом! – насмешливо ответил Сесил.

– Я только играл роль испанского шпиона. – Грэшему было все труднее говорить. Боль возросла. Особенно сильно почему-то болела левая рука, но надо было продолжать. – Уолсингем давал мне информацию, похожую на правду. Отчасти она и являлась правдивой, чтобы они мне поверили. А я передавал эти сведения испанским властям.

– Значит, вы имели доступ к испанскому двору? – недоверчиво проговорил Сесил.

– Нет, я общался только с одним придворным. Случилось так, что в Кембридже он узнал правду обо мне – что я не их шпион, а двойной агент. Его мне пришлось убить на Грантчестерских лугах, иначе он бы выдал меня своим хозяевам и провалил всю операцию. – Теперь к боли в руках и ногах добавился еще звон в ушах. В горле пересохло. Он не заметил, как тюремщик отошел за водой для него, тем неожиданнее была радость узника, когда тюремщик поднес к его губам кружку с драгоценной водой. Грэшем снова услышал, как кто-то открыл и закрыл дверь, но Сесил не обратил на это внимания. Он продолжал:

– Это вы так говорите! Но вы добились, чтобы вас включили в экспедицию Дрейка в Кадис. Так бы и поступил настоящий шпион.

– Меня именно хотели объявить шпионом. Мне подбросили католический молитвенник и подложное письмо, и сделали это вы, Сесил. Вы ведь не ведали, что Уолсингем решил тогда заслать меня в Испанию. Так что вы действовали от себя, ложно обвинив меня в измене. Вам было важно избавиться от человека, которого вы считали врагом, но еще важнее – чтобы я погиб на море, далеко отсюда. Мое имущество, как имущество изменника, к тому же не имеющего наследников, вы могли конфисковать в казну, купив таким образом расположение королевы. Да и вашего отца, пожалуй.

– Одни слова! Где у вас доказательства? – спросил Сесил.

– Доказательства? – переспросил Грэшем. – Кое-что у меня имеется. – Грэшем поморщился от боли. Он старался, по возможности, игнорировать ее – ему следовало продолжать защищаться. – Подложное письмо, о котором я говорил, находилось у некоего Роберта Ленга. Мне удалось получить его у него. Письмо написано по всем правилам, там даже имеется печать, совсем как настоящая… Но вот почерк… Я узнал руку вашего старшего клерка. Дрейк ведь не видел его почерка! Вы рассчитывали на это обстоятельство. Вы могли бы поручить подделку некоему Тому Филипсу, но тот запросил слишком дорого. Вы предпочли поручить это одному из ваших людей из экономии. Вы думали, Дрейк попадется на эту удочку, а письмо никогда не попадет в мои руки.

– Ваше величество! – Голос Сесила стал высоким, почти визгливым. – Ведь ясно же: этот человек – изменник!

На сей раз Елизавета обратилась к самому Генри Грэшему.

– Уолсингем ничего не говорил мне о вас, – проронила она холодным тоном. – Вам, как говорил Дрейк, каким-то чудом удалось бежать от преследования испанских галер. Было ли это бегством, или они дали вам уйти, не собираясь убивать собственного шпиона? Вы были желанным гостем на борту кораблей Армады, сражавшейся с моим флотом. Вы сожительствовали с дочерью испанского дворянина. Все это делалось скорее в пользу Испании, а не Англии.

– С девушкой я познакомился случайно, – отвечал Грэшем (он поймал себя на том, что уже говорил то же самое герцогу Медине Сидонии). – Я отправился в Лиссабон, получив задание от Уолсингема. А девушку сделал своим прикрытием. Но я всегда выполнял приказы Уолсингема.

– Что за приказы? – требовательно спросила королева.

– Мне следовало найти старшего оружейника в Лиссабоне и подкупить его, чтобы он отливал негодные пушки. Такие, которые разрывались бы при стрельбе, а ядра разрывались бы, только выйдя из…

– А есть у вас доказательства? – вмешался Сесил.

– Когда я оставил корабль «Сан-Мартин», флагман Армады, он был весь разбит нашей артиллерией. А корабль «Месть», на котором меня держали и который не раз атаковал «Сан-Мартин», почти не понес урона после сражения.

– И вы приписываете себе эту заслугу? – спросил Сесил.

– Да нет. – Грэшем с трудом ворочал языком. Теперь у него болели не только руки и ноги, но и грудь. «Если уже сейчас так больно, что же будет, когда пытка продолжится?» – подумал он. Но надо было отвечать. – Тут дело не только во мне, и, может быть, не главным образом. Испанские пушки громоздки, они медленно стреляют, их неправильно обслуживают. И все же я могу поклясться: «Сан-Мартин» не раз и не два стрелял из своих орудий по английским кораблям. Просто совпадение? Возможно. Но «Сан-Мартин» распределил свои боеприпасы между кораблями Армады и получил новые из лиссабонских арсеналов. – Грэшем умолк на минуту. Тюремщик снова принес ему воды. – И было еще одно дело в Лиссабоне.

– Еще одна ложь! – съязвил Сесил.

– Маркиз Санта-Крус всегда являлся плохим администратором. Он очень плохо снабжал Армаду провизией и всем необходимым. Поэтому нас… Уолсингема устраивало, чтобы этот человек выполнял такую роль. Но как адмирал он был очень опасен. Он вполне мог бы сделать то, на что не решился Медина Сидония, – атаковать наш флот на его базе. Поэтому пришлось убить его. – Грэшем сам удивился, как легко он сказал последние слова.

– Как?! Вы убили маркиза Санта-Круса? – На сей раз Сесил, кажется, действительно изумился.

– Не я, а мой слуга Манион. Испанцы некогда захватили его в плен, а маркиз отправил его на галеры. У Маниона имелись причины для мести. Он завязал знакомство с одной из кухарок маркиза, стал частым гостем на кухне и однажды, когда готовили любимое блюдо хозяина, сумел подсылать туда яд, не имеющий вкуса. Все это оказалось не таким уж трудным делом… Хотя маркиз, конечно, и так болел.

– Это вы так говорите! – закричал Сесил. – А где доказательства? Только слова того верзилы, который, рассчитывая спастись, объявит себя хоть сыном самого дьявола. Но вы не можете объяснить, почему во Фландрии вы перебежали к герцогу Пармскому. Вы обманули мое доверие! Ведь это я включил вас в нашу делегацию, вы бежали в Испанию, присоединились к Армаде, стояли рядом с их командующим.

– Я не просто стоял рядом, – тихо сказал Грэшем. – Я спасал его корабли от мелей. Предупреждал его о том, чего не знали его лоцманы.

– Вы спасали его корабли! – воскликнул Сесил, не веря своим ушам.

– Помогал это делать. Зачем нужны лишние жертвы? Дело же не в кораблях, не в Армаде. – Он умолк на минуту, стараясь перевести дух.

– А в чем же тогда дело? Если не в Армаде, то в чем, по-вашему? – Судя по выражению лица Сесила, он думал, что допрашиваемый лишился рассудка еще до продолжения пытки.

– Смысл похода Армады состоял в том, чтобы испанцы могли высадиться в Англии, например в Плимуте. А моя задача заключалась в том, чтобы их флот нигде делал остановки. Если бы половина их кораблей села на мели, им бы, вероятно, поневоле пришлось попытаться высадиться на берег – им ведь не хватало еды и боеприпасов. А так они ушли в Кале. – Грэшему становилось трудно дышать. Ему приходилось все чаще останавливаться, чтобы передохнуть. – Испанские корабли имели второстепенное значение. Пока они не высадили на нашей территории войска, находившиеся у них на борту, вся сила была в их армии. Без армии герцога Пармского весь их поход становился бессмысленным. А я вел переговоры с герцогом. Все дело было в том, чтобы встретиться с герцогом Пармским и предотвратить его возможное соединение с Армадой.

– Я знаю об этой встрече! – перебил его Сесил. – Один из моих людей подслушал ваш разговор. Вы признались ему, что вы испанский шпион!

– Я же вам уже объяснял, – устало ответил Грэшем. – Он и должен был считать меня испанским шпионом.

– И действовали вы, конечно, по приказу Уолсингема?

– Идея переговоров с герцогом принадлежала ему. – Грэшем вдруг почувствовал, что почему-то перестал ощущать боль. Вместо этого пришло странное ощущение сонного покоя. – Для этого прежде всего я и играл роль их шпиона. И мы встретились с герцогом. По-моему, кое-кто из его окружения догадывался о моем истинном лице, ведь испанцы там пытались меня убить.

– Как же это возможно, если они должны были считать вас их же шпионом?

– О том, кто является (или должен считаться) чьим-то шпионом, обычно знают немногие. О таких вещах не говорят публично. Были, видимо, люди, которые не без основания подозревали во мне врага… Знаете, я не во всем поступал, как приказывал Уолсингем. Он хотел вести разговор только о легком флоте, а у меня была своя идея. Это мне самому пришло в голову. – Неожиданно для самого себя он вдруг глупо засмеялся.

– Еще воды! Быстро! – услышал он голос королевы. Кто-то, очевидно, опять тюремщик, облил его лицо водой, и Грэшем жадно сделал несколько глотков.

– Ваша идея?

Грэшем почувствовал: что-то случилось с его головой, он не мог понять, говорит это королева или Сесил. Речь его стала менее связной.

– Герцог Пармский… в нем все дело, я это всегда знал… всегда. Если его армия стоит на месте, никакого вторжения испанцев в Англию не будет. Вся эта Армада – всего лишь шутка… ужасная шутка. Оплаченная человеческими жизнями! – Грэшем вдруг заметил – из глаз его потекли слезы. Ему стоило большого труда продолжать свой рассказ. – Так вот, я – не то, что вы. Я заплатил Тому Филипсу по-королевски за поддельное письмо с поддельной печатью… – Он старался овладеть собой и изложить свои мысли правильно, но язык не всегда слушался его. – Это было секретное письмо с печатью королевы. В письме от королевы ему предлагалось стать королем Нидерландов, если он не станет идти на соединение с Армадой и позволить ей уплыть… проплыть… проплыть мимо.

Кто-то вдруг ударил его по лицу. На сей раз не было сомнений, чья это рука и чей голос. Это была королева.

– Вы смели предлагать герцогу Пармскому трон Нидерландов от моего имени?! – гневно спросила она.

– Да, – просто ответил Грэшем. – Я сделал даже больше, ваше величество. – Он чувствовал настоящую гордость, поскольку еще не забыл, как следует к ней обращаться. – Я даже предложил ему трон Англии от вашего имени. В том случае, если он предоставит Армаду ее собственной участи. Конечно, на бумаге стояла не ваша печать, а поддельная. Я думал, ему понравится быть королем Нидерландов. Только поддержка Англии может помешать герцогу одержать победу для Испании. И потом, если католик может править Нидерландами, протестантской страной, почему он не может править Англией? Хотя, конечно, это вздор, больше нам католиков на троне не надо. Слишком много тревоги от них. Но ему-то мы об этом не скажем. Так вот, я дал ему письмо, якобы от королевы со всеми этими предложениями, если он согласится не вторгаться в Англию… Не волнуйтесь! Я подкупил секретаря: он украл и уничтожил письмо, как только герцог его прочел. У них ведь и так много чего пропало за время войны.

Грэшем повернул голову, чтобы увидеть лицо королевы. Он думал прочесть в ее глазах свой смертный приговор. Ее лицо было более чем гневным (или так ему показалось?). Грэшем решил извиниться, но у него снова вышло что-то не то.

– Знаете, я сделал это не ради вас… то есть не только ради вас. Я сделал это ради мира. Ради крестьян. Пусть больше не будет огня и меча. Я, знаете, не верю в войну. На войне людей убивают. А я хочу, чтобы они жили. Хотя многие и так умирают. Такие дела.

Голова Грэшема бессильно откинулась на доски. И в воцарившейся тишине он вдруг услышал чей-то хриплый смех. Грэшем сразу узнал этот смех.

Уолсингем! Он выглядел полуживым. Но взгляд его остался прежним – взглядом умного и властного человека. Он мог теперь ходить, лишь опираясь на палку, и около него суетился мальчик-слуга, растерянный и испуганный, не ожидавший оказаться в такой обстановке. Уолсингем снова засмеялся. Он поклонился королеве, и она кивнула в ответ. Сесила он не удостоил вниманием.

– Ваша собственная идея! Славно. Просто славно! Собственная идея! Каково!

– Что, по-вашему, славно, сэр Томас? – ядовито промолвила королева. – Что можно подделать волю королевы? Что какой-то выскочка может обещать трон иностранному принцу?

– Безусловно, лучше, если это делается без ее ведома, ваше величество, – отвечал старик. – Как лучше и то, что вы не знаете многих вещей, которые делаются во имя королевы. Но самое лучшее – это когда герцог Пармский сидит в Гейте, вместо того чтобы осаждать Лондон, угрожая вашему величеству.

На минуту воцарилось молчание.

– И заметьте, тот, кто взялся бы за подобное дело, вполне вероятно, должен был кончить именно здесь. На самом деле этот человек получил приказ сообщить герцогу Пармскому, что число голландских легких судов гораздо больше, чем он рассчитывает, и что они потопят баржи, которые он готовит для вторжения в Англию. Вот что я ему приказал.

– Это бы не помогло, – пробормотал Грэшем. – Такие люди, как герцог, видят в численном превосходстве противника вызов для себя, и тогда дерутся еще отчаяннее. Требовалось нечто большее. – Странное дело, он чувствовал не только страшную жажду, но и сильную тошноту. – Простите, ваше величество, мне очень жаль, но меня, кажется, сейчас стошнит. Нельзя ли начать пытку, пока я не опозорился?

Возникла продолжительная пауза.

– Освободите его! – приказала королева.

Тюремщик явно растерялся.

– Лучше не перерезать веревок, ваше величество, – сказал он невпопад. – Вдевать новые – дело очень трудоемкое, да и денег стоит. Их ведь нельзя использовать повторно, если…

– Я вам сказала: перережьте веревки сейчас же! – повторила королева ледяным тоном. – Иначе вы будете первым, на ком испытают новые веревки.

Тюремщик тут же достал откуда-то нож и быстро выполнил приказ. Боль, вызванная восстановлением кровообращения, оказалась очень острой, как будто множество игл вонзились во все жилы. Грэшема не мог встать и даже не знал, позволено ли ему это. Он снова услышал голос Уолсингема:

– Ваш слуга сообщил, вы полагали, будто меня нет в живых. Видимо, испанский посол со слишком большим воодушевлением воспринял известие о моей тяжелой болезни и отправил соответствующее письмо герцогу Пармскому. – Уолсингему тоже подали стул. И теперь он сидел, словно заботливый отец у постели больного сына.

– Моего слугу пытали? – с тревогой поинтересовался Грэшем.

– Думаю, он успел получить несколько ударов, прежде чем мы проникли в его камеру. У человека, который его бил, сломаны рука и нога. Интересный малый этот ваш слуга. Он сказал, вы самый большой дурак в Европе, потому что я единственный человек, знающий о вас правду, а вы все же отправились со своей миссией, считая, что меня нет в живых. И все же он остался с вами.

– Ему недостает образования и изящества. – Грэшем улыбнулся впервые за многие дни. Боль немного утихла.

– Он хотел предложить ваш трон католику! – завопил Сесил, молчавший с тех пор, как появился Уолсингем.

– Только для того, чтобы не допустить действительного католического правления в Англии, – ответил Грэшем. Затем суровым тоном заговорила королева:

– Ради чего вы рисковали своей жизнью и своей честью? Вас считали испанским шпионом. Только один человек знал правду. И если, как вы полагали, его бы не было в живых, вы бы потеряли все ваше имущество, уважение соотечественников – все, что у человека есть в жизни! Почему вы продолжали свое дело?

– Я… – Он старался объяснить это в том числе и самому себе. – Ваше величество, вы принесли мир в нашу страну. При католическом короле мира в Англии не будет. А гражданская война… Достаточно сказать, что я видел у стен Остенде трупы, которыми питались волки… Я видел герцога Пармского. Это великий человек и великий правитель. Но он прожил большую часть жизни и превратил в пустыню страну, в которой он воюет… Иногда люди идут на огромный риск ради великой цели.

– Вы пошли на непростительный риск, Генри Грэшем, предложив корону другому человеку. Это риск на грани измены.

– Пусть будет так, ваше величество. – Грэшем почувствовал страшную, непреодолимую усталость. – Что сделано, того не переделаешь. И все же я действовал ради общего блага, как я его понимаю. Я не предал никого из соотечественников. И я прошу вас о милости – даровать мне достойную смерть. Если мне не сохранить жизнь, позвольте мне сохранить достоинство.

– Принесите меч, – велела королева.

Тут же со стены комнаты сняли меч, сделанный, судя по его отделке, около пятидесяти лет назад, когда такое оружие считалось престижным. Однако лезвие меча оставалось довольно острым. В таком месте, как это, подумалось ему, оружие может применяться только для пыток или казней. Он напрягся в ожидании неизбежного. После минутной боли наступит избавление. Похоронят ли его здесь, в Тауэре, или на хорошей земле?

Лезвие меча коснулось плеча Грэшема, затем королева подняла меч снова. Он был тяжелым, но королева, несмотря на возраст, держала его довольно легко. В ее лице сейчас явственно проступали черты лица ее отца, Генриха VIII Она сказала:

– Если этот меч коснется вашего второго плеча, вы станете сэром Генри Грэшемом и будете первым, кто посвящен в рыцари в этом проклятом месте. – Лишь на мгновение открыто проявилась ненависть Елизаветы к Тауэру. – Однако если удар будет нанесен по вашей шее, вы станете мертвецом, каковым вы и сами считали себя в последние недели. Выбор за вами. Вы даете мне слово, что вы никому не расскажете об этих событиях, пока я жива, и в течение всей вашей жизни, сколько бы вы не прожили, не расскажете никому о предложении короны герцогу Пармскому? Вы даете мне слово, что не существует письменных данных об этих событиях? Наконец, даете ли вы слово, что если ваш слуга, явно знающий ваши секреты, способен о них кому-нибудь рассказать, то он умрет от вашей руки?

– Разумеется, – ответил Грэшем. Ему не было никакого смысла рассказывать обо всем этом другим. А Манион скорее мог покончить с собой, чем предать своего хозяина и друга.

– Наконец, даете ли вы мне клятву в том, что, несмотря на вашу ненависть к этому моему маленькому пигмею, вы не будете ему мстить, но будете работать вместе с ним, когда я того потребую?

Вот это было для Грэшема гораздо труднее исполнить. Но стоит ли терять свою жизнь из-за пигмея?

– Я даю вам клятву, – промолвил он.

– В таком случае вы – сэр Генри Грэшем. – Лезвие коснулось второго плеча молодого человека. – Я извиню вас, если вы не встанете, но можете поцеловать мою руку.

Грэшем попытался подняться. Никто не предложил ему помощи. Все понимали, как важно, чтобы он сделал это сам. Сделав над собой огромное усилие, он смог сесть на край дыбы. Наклонив голову, он поцеловал холодную белую руку Елизаветы. Она кивнула ему и повернулась к Сесилу.

– Ваше время еще придет, Роберт Сесил, – проговорила она. – Вы мне еще послужите. И можете не рассказывать о вашей верности. Ваша преданность основана на том, что во мне вы видите путь к власти и влиянию. Его верность, – королева показала на Генри Грэшема, – основана на чем-то ином. Ваша взаимная ненависть привязывает вас ко мне. Я же намерена использовать единство противоположностей. И как поклялся сейчас Генри Грэшем, так и вы должны поклясться – вы тоже перестанете преследовать этого человека и будете работать вместе с ним, когда я этого потребую.

– Клянусь, ваше величество, – ответил Сесил.

Грэшем не без злорадства подумал: вода на сей раз скорее всего нужна Сесилу.

– Помните, – продолжала Елизавета, снова обращаясь к Грэшему (ее собственное рождение было признано незаконным после казни ее матери). – Помните – миру нужны незаконнорожденные. Что касается вас, Роберт Сесил, то вовсе не Генри Грэшем впервые назвал вас маленьким пигмеем. Так сказал ваш собственный отец.

С этими словами королева Елизавета удалилась.