Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Глава 7

Сентябрь 1587 года

– Тебе вообще-то приходило в голову, насколько опасную штуку ты затеял с этой своей экспедицией в Лиссабон? – спросил Джордж. – И сколько игр ты, по твоему мнению, можешь вести одновременно? Просто агент, двойной агент, тройной агент… Иногда даже я сам не могу понять, на чьей ты стороне.

– Я всегда на своей стороне, – отвечал Грэшем. – И разве эта затея более опасна, чем плавание на утлой лодчонке подогнем испанских кораблей?

– Примерно один к одному, – сказал Джордж. – Хотя, по правде сказать, я, наверно, предпочел бы сидеть в лодке. Там хотя бы точно знаешь, где враг.

– Вторжение грядет, – заметил Грэшем задумчиво. – Я нутром чувствую. А едва достигнув наших берегов, оно сработает как запал для всех сект, для всех, кто рвется к власти, для каждой семьи… А между нами и этой лавиной – всего несколько кораблей, которые никак нельзя назвать флотом. Ничего не делать – разве сейчас не самое опасное?

– Они шли по длинной галерее дома Грэшемов, украшенной лучшими полотнами и гобеленами из собрания сэра Томаса Грэшема. Здесь царила прохлада, несмотря на обилие окон, через которые в помещение проникал яркий летний солнечный свет.

За разрешение отправиться в Лиссабон королева потребовала от Грэшема официально представить Анну при дворе. Королева редко оставалась летом в Лондоне. Она предпочитала жить за городом, экономя немного средств на содержание своего двора. Но сейчас Елизавету задержала в Лондоне продолжающаяся опасная неопределенность. Поговаривали, испанская Армада готова отправиться к английским берегам, несмотря на ущерб, причиненный набегом Дрейка в Кадисе. Эта опытная лиса понимала: если явится король Филипп, ей следует быть именно в Лондоне, а не на отдыхе, в обществе стареющего низкопоклонника – лорда, читающего ей бесконечные (написанные кем-то еще) поэмы о ее вечной красоте.

– Что ты за человек! – продолжал Джордж. – Зачем тебе все эти хитросплетения, сложные интриги, шпионские страсти, когда ты наконец будешь жить по-человечески – бегать за девушками или пьянствовать, как нормальные люди?.. Ах да, совсем забыл: ты ведь и этим занимался. Ну, как бы там ни было, по-моему, тебя просто сразу зарежут, как только мы сойдем на португальский берег, – не их, так наши.

В тот момент в соседней комнате раздался треск и чей-то крик, потом – громкая энергичная речь. Грэшем с беспокойством прислушался. Анна втолковывала служанке, что надо поторопиться, и в подкрепление своих слов швырнула керамическую вазу с булавками в стенку. Вазы стоили денег, как, впрочем, и горничные. Генри надеялся, что разбита только ваза. При нем Анна всегда сохраняла хладнокровие. Может быть, он что-то упустил из виду? То, что происходило в соседней комнате, кажется, не могло исходить от девушки, которую, как ему казалось, он знал.

– Ты ведь знаешь, – сказал Грэшем, мысленно возвращаясь к разговору с Джорджем, – есть два способа маскировки: скрывать информацию о себе и рассказывать всем о том, кто ты есть. У жениха этой девушки база в Лиссабоне. Я ее опекун. Вполне естественно выглядит, если я стараюсь сдержать слово, данное ее матери. А если я организую это на самом высоком уровне, получу разрешение от королевы и от генерал-губернатора, то они подумают, что только сумасшедший будет поднимать столько шума вокруг своего визита, если он на самом деле шпион.

– Пожалуй, и действительно сумасшедший, – заметил Манион.

– Я тоже поеду с тобой, – заметил Джордж.

– Ты?! Тебе нельзя…

– Заткнись, – прервал Джордж. – Во-первых, ты меня все равно не остановишь, у меня тоже есть разрешение королевы, за которое мой отец заплатил кучу денег. Во-вторых, я для тебя – отличное прикрытие, лучше меня – только эта девушка. Люди считают меня просто смешным верзилой, комедиантом, а такого человека мог послать куда-то в качестве шпиона только тот, у кого совсем крыша поехала.

Про себя Грэшем неохотно признал: его друг говорит дело, хотя он пока еще не принял решение согласиться с Джорджем. Генриху просто-напросто не хотелось рисковать другом. Почему-то представлять себя участником опасных предприятий бывает труднее, чем представлять в этом качестве близких людей. «Вот почему так удобно никого не любить», – подумал Грэшем. Друзья стали ждать Анну.

Грэшем был одет в роскошный черный камзол, шитый серебром, с кружевным воротником. Этот наряд выгодно подчеркивал его широкие плечи и узкие бедра, а прекрасно сшитые шелковые панталоны в обтяжку могли бы вызвать зависть любого из молодых придворных франтов. Но, в отличие от его сверстников, любителей моды, Грэшем не носил экстравагантных высоких шляп. Его шляпа, сшитая из того же материала, что и камзол, была гораздо более плоской. Генри не любил большого количества драгоценностей, но единственный бриллиант на его перстне стоил столько же, сколько все золото и драгоценности, которые носили трое четверо самых богатых придворных. Это была роскошь, которую позволял себе еще его отец, вообще говоря, к роскоши не склонный. Он говорил: подобные вещи хорошо действуют на банкиров и заимодавцев.

В соседней комнате снова заговорили на повышенных тонах, и снова что-то, похоже, разбилось.

– Сходить, что ли, посмотреть, что там такое? – спросил Грэшем.

– Не надо, – отвечал Джордж. – У женщин свои дела. Пусть сами разберутся. Подожди. Они с этой служанкой минуты через две выйдут оттуда, как две лучшие подруги.

Через несколько минут горничная отворила дверь с таким видом, как будто к ним в гости пришла королева. Отчасти это было обоснованно. Даже Манион на мгновение замер от изумления, когда появилась Анна. Ее красивые синие глаза хорошо гармонировали с великолепным, действительно достойным принцессы темно-синим платьем, которое украшало такое количество жемчугов, как будто для их добычи потребовалось опустошить целое море. Над ее прической, похоже, работала какая-то жительница Олимпа, на время сошедшая на землю. Платье казалось как нарочно скроенным по фигуре Анны и подчеркивало ее достоинства. Оставалось только удивляться, как удалось вовремя подготовить это произведение искусства. И цена придворного платья, конечно, была сказочной. Однако богатство говорило само за себя. И Грэшему, пусть это и было ему не по сердцу, пришлось признать данный факт. Самого его в тяжелые годы юности намеренно лишили средств, но тем вернее он научился ценить силу материальных благ.

– Надеюсь, сборы идут хорошо, не так ли? – спросила Анна, сделав положенный реверанс. На сей раз за ее внешним хладнокровием просматривалось плохо скрываемое волнение.

– Вы переломали Мэри все ее конечности или только часть? – сухо осведомился Грэшем.

Анна вызывающе взглянула на него и сказала:

– Иногда вы бываете дураком, что очень странно для такого богатого человека. Мэри – очень хорошая служанка, и мы с ней лучше друзей. Девушки не общаются так же, как глупые мужчины.

Она произнесла свою речь с видом королевы, отчитывающей своего слугу. Похоже, она собиралась и дальше продолжать в том же духе. Грэшема такое поведение раздражало. Уместное при определенных обстоятельствах на палубе корабля, здесь оно казалось излишним.

Манион отметил про себя: эта красавица страстная. Красивые девушки бывают похожи на фарфоровые вазы, которые на огонь не поставишь, но у этой невидимый огонь горел внутри, хотя она не показывала вида, что это так. Ему казалось, она девственница. Впрочем, это ведь дело временное.

Между тем Грэшем и Анна продолжали спорить.

– Надо говорить «лучшие друзья», – поправил Грэшем.

– Конечно. Я так и сказала.

– Нет, вы сказали «лучше друзей».

– Не может такого быть!

– Почему вы всегда отрицаете очевидное? – спросил Грэшем.

– Я не всегда отрицаю очевидное. – Анна помолчала, видимо думая над ответом.

Джордж так и сидел с открытым ртом, с тех пор как ее увидел, и его растерянность тешила ее тщеславие.

– Я иногда это делаю, но только по необходимости. А с вами это часто необходимо – вы очень надутый и разговариваете со мной как старик, а на самом деле вы мальчишка – немного только меня старше.

– Я, пожалуй, вместо вас возьму с собой в Лиссабон попугая Спенсера, – заметил Грэшем. Поэт Спенсер являлся его старым другом. – Он красивее вас, и если нужно, чтобы он заткнулся, то достаточно накрыть его клетку одеялом.

– Ах, так вы хотите, чтобы я лежала у вас под одеялом?

– Я этого вовсе не говорил!

Так они продолжали спорить, странным образом переходя от официального тона к переругиванию в духе старой семейной пары.

Манион перестал вникать в их речи, однако они продолжали такое же общение всю дорогу, пока добирались во дворец. Лишь бы только это прекратилось по дороге в Лиссабон!

* * *

Грэшем знал: ему нужно увидеться с Уолсингемом, хотя встречаться с ним было ему неприятно и, по правде сказать, немного страшновато.

– Я слышал, представление вашей… подопечной ко двору прошло очень хорошо, – заметил Уолсингем спокойно.

– Если вы, сэр, подразумеваете под этим, что ей сделали несколько предложений за вечер и гораздо больше предложений краткосрочных отношений, то вечер прошел успешно, – ответил Грэшем, на состоявшемся приёме подчас чувствовавший себя лишним. Он не хотел тратить время на светскую беседу и решил задать прямой вопрос: – Милорд, я хочу знать, не приказали ли вы убить меня во время моего плавания?

Уолсингем в ответ лишь слегка поднял брови: в его случае это уже означало изумление и досаду.

– А почему вы решили, будто я мог это сделать? – спросил он. Уолсингем не стал прямо отрицать обвинение! У Грэшема упало сердце. В случае нужды он мог бы противостоять даже королеве. Но у Уолсингема Грэшем чувствовал себя наименее защищенным. Он кратко рассказал шефу о том, что произошло и как на него на корабле Дрейка возвели чудовищное обвинение.

Когда Грэшем закончил рассказ, Уолсингем несколько минут молча смотрел в окно. Наконец он повернулся к собеседнику и сказал:

– Добро пожаловать на инициацию. Знакомо вам такое понятие? Молодой человек получает (или жизнь дает ему) задание, от выполнения которого зависит его превращение в настоящего мужчину.

– Я не понимаю, – с досадой ответил Грэшем.

– В качестве ребенка вы можете позволить себе задавать мне подобные вопросы и ждать, что я вас успокою или укажу на настоящую причину вашей тревоги. Но если вы проанализируете ваши чувства, то поймете, как должен реагировать не ребенок, а мужчина. Как мужчина вы должны понимать: если я отрицаю, что приказывал вас убить, то это вполне может быть как правдой, так и ложью. А несколько слов отрицания с моей стороны не означают, что вы можете не опасаться чего-то подобного в будущем. Вам ведь надо будет всегда иметь в виду подобную возможность, если вы хотите выжить – а у вас, Генри Грэшем, прекрасный инстинкт выживания. Мужчину от ребенка отличает понимание, что легких ответов не существует.

Грэшему неприятно было это признать, но он чувствовал: в словах Уолсингема много правды. Получалось так, что он, Грэшем, уже никогда не сможет доверять этому человеку, как прежде.

– Могу сказать вам, – продолжал Уолсингем, – я действительно не имею никакого отношения к этой подделке, и меня раздражает, что кто-то пытался убить одного из моих агентов. Но для вас было бы неправильно найти успокоение в моих словах.

– Почему же, милорд? – спросил Грэшем, уже зная ответ наперед.

– Они могут быть неправдой. И также потому, что хотя в этом случае я и не искал вашей гибели, но я сделаю это без всякой пощады и сожалений, если решу, что ваша гибель потребуется ради торжества интересов протестантизма, Англии и королевы. Итак, я не хотел вас убить, но сделаю это, если в том будет большая нужда.

– Благодарю за откровенность, – ответил Грэшем. Неужели, думал он, подобные разговоры вообще возможны между людьми? Или это ему только снится? – И конечно, милорд, я буду также без всякой пощады и сожалений искать вашей гибели, если буду уверен, что вы замышляете убить меня, – добавил он. Про себя он подумал: «Только ваше желание в данном случае лучше обеспечено».

– Если это правда, значит, вы и на самом деле стали мужчиной, – заметил Уолсингем. Грэшему показалось, что на губах шефа появилась едва заметная улыбка.

– Я сомневаюсь, что извлек все возможное из этого путешествия, – продолжал Грэшем. – Но теперь я хочу совершить путешествие в Лиссабон. – Помните, вы ведь говорили о Лиссабоне. Вы сказали тогда: там – самое уязвимое место Испании в случае ее войны с Англией.

– Я и теперь так полагаю. Хотя, конечно, все к этому не сводится.

– Вы считаете, главный фактор – армия герцога Пармского в Нидерландах?

– Мое мнение об этом не изменилось.

– Я хочу заняться обоими этими делами. У меня есть свой план, – сказал Грэшем.

– Знаю. Кажется, вы ведь уже обсуждали ваши визиты и в Лиссабон, и в Нидерланды с мастером Робертом Сесилом?

Грэшем застыл. Значит, Уолсингем и Сесил общались регулярно. Не объединились ли они против него?

– Вы должны помнить, что вы работаете на меня, – холодно заметил Уолсингем. – Мы уже обсуждали, насколько полезны ваши визиты и в Лиссабон, и к герцогу Пармскому. Положение не изменилось. Вы действительно совершите оба путешествия, если ничего особенного не произойдет. Но помните: вы будете действовать только по моему приказу. Ясно?

Грэшему было ясно.

– В ваших планах надо будет учесть еще один вопрос, который мы прежде не обсуждали. В Лиссабоне живет маркиз Санта-Крус.

– Главный адмирал Испании?

– Тот самый. Победитель в битве при Лепанто, а также один из самых жестоких военачальников в Европе в настоящее время. И наш прекрасный союзник.

– Союзник? – переспросил пораженный Грэшем. – Но ведь Санта-Крус – блестящий адмирал. Санта-Крус для Испании – все равно что Дрейк для Англии, только Санта-Крус еще умеет командовать флотом.

– Вот именно! Он блестящий адмирал, но скверный администратор. В лиссабонском порту кораблей столько, что они чуть ли не лежат один на другом. На одних много пушек, но нет ядер. На других есть ядра, но нет пороха. На одних кораблях – лишние пушки, на других вовсе нет пушек. Жалованье морякам задерживают, люди умирают от эпидемий. Новую провизию, привозимую на корабли, там едят в первую очередь, остальная тем временем гниет. Потом люди или получают отравления, или голодают. Могу повторить пока Армада короля Филиппа стоит в порту, Санта-Крус – наш лучший союзник.

– А что будет, когда она выйдет в море? – спросил Грэшем.

– Ну, это другая история. Король Филипп будет составлять план боевых действий для своего флота! Он хочет все контролировать сам, не доверяя никому. Санта-Крус же проигнорирует приказы короля, если сочтет это необходимым для победы.

– Стало быть, будет хорошо, если здоровье Санта-Круса… необратимо ухудшится?

– Безусловно.

– А вы, вероятно, попытались этому способствовать? Должно быть, у вас множество шпионов в Лиссабоне, которые следят за состоянием испанского флота. И ни один человек не застрахован от подосланных убийц.

– Ни один. Но есть люди, делающие это с равной степенью успешности.

– А вы бы обрадовались… помощи в избавлении от Санта-Круса, если бы представился случай?

– Прекрасный оборот речи, – ответил Уолсингем. – Итак, готовы ли вы отбыть в Лиссабон, имея в виду прежде всего дело Англии? – Последние слова прозвучали неожиданно сурово. Не сомневался ли он в верности Грэшема? – А то ведь есть люди, считающие, будто ваш энтузиазм во время месс – не для вида. Есть те, кто заметил, что вы не проклинаете испанцев, как должно англичанину, и даже восхищаетесь, как вы выражаетесь, их культурой. Это, конечно, ерунда, но опасная ерунда… в случае, если ее услышат не те люди. – Грэшем подумал, что, возможно, кто-то из таких людей решил, будто он симпатизирует испанцем. Не мог ли такой человек подсказать Уолсингему идею покушения на его жизнь?

– Я готов отбыть в Лиссабон, имея в виду прежде всего собственное выживание, – ответил он. – И я надеюсь, от этого также будет польза Англии. Что до испанцев, то я достаточно честен и могу признать: у них не все плохо. Но я вовсе не желаю их власти у нас в стране. А мои дела показывают, чем я готов пожертвовать ради Англии.

Поверил ли ему Уолсингем? Нельзя было знать наверняка. Но было ясно: если бы Уолсингем счел Грэшема испанским шпионом, тот не ушел бы из его дома живым.

На прощание Уолсингем сказал:

– Смотрите, Генри Грэшем, как бы вам не погубить вашу жизнь без всякого вмешательства людей вроде меня.

Но прозвучавшие слова не вносили никакой ясности.

Грэшем вкратце передал Джорджу и Маниону суть своего разговора с Уолсингемом. Он хотел было поговорить об этом и с Анной, но все же предпочел промолчать. Пусть судьба Анны и зависит от решений Уолсингема, как и судьба самого Грэшема, но все же мужчины должны решать такие вещи сами.

– Ты веришь ему? – спросил Джордж.

– Не вполне. Вот почему я предпочел бы отправиться в оба путешествия сам по себе, а не как человек Уолсингема. Не исключено, что он все же решил отделаться от меня в результате какой-то сделки с Бэрли, Сесилом или с самой королевой. К тому же он дал понять: меня могут счесть за испанского шпиона. Сам-то он в это не верит. Но если он и хотел моей гибели, то это – в прошлом, а в данный момент он пока считает меня полезным.

– Разве шпионы когда-нибудь могут быть в чем-то уверены? – грустно спросил Джордж.

– По крайней мере в одном, – бодро ответил Генри. – Они всегда знают, что их хотят убить, хотя не всегда знают кто именно.

* * *

Среди английских моряков не нашлось глупцов, согласившихся бы плыть в Лиссабон. Грэшем нашел корабль, доставивший их в Сен-Мало. Даже там капитаны не хотели идти в Лиссабон, так как боялись Армады. Наконец им удалось найти небольшое каботажное судно, всегда курсировавшее вдоль берегов, а все его вооружение составляли четыре пушки, из которых никто никогда не стрелял, с тех пор как их отлили.

Такой корабль вовсе не мог заинтересовать адмиралов Армады, но даже его капитан не очень-то желал отправляться в Лиссабон. Грэшем все же кое-как упросил его пуститься в путь «ради бедной девушки, ищущей своего французского жениха». Помогло то обстоятельство, что сам капитан оказался французом.

Если кадисский порт был полон кораблей, то лиссабонский порт был ими переполнен. Грэшем быстро понял: его опасения обратить на себя внимание испанцев лишены каких бы то ни было оснований. В порту царил хаос: к множеству торговых судов, обычному для крупных европейских портов, добавились военные корабли, собираемые Филиппом.

– Проклятие! – воскликнул Манион. – Всю Англию можно было бы накормить на деньги, на которые здесь содержат всех этих бездельников.

Они остановились в каком-то старом сером здании с большой трещиной в покосившемся фасаде. Хозяин, старый голландский купец, занялся сдачей комнат внаем, так как бесконечная война в Нидерландах не способствовала удачной торговле.

– Однако же странно, – проворчал Манион, подозрительно глядя на еду, которую им принесли. – Я-то думал: как-то мы, англичане, будем тут жить? А нас, похоже, никто и не заметил.

В порт прибывали суда из всех стран мира. На улице, где они поселились, путешественники слышали итальянскую, французскую, голландскую и немецкую речь, ну и конечно, португальскую и испанскую. Говорили здесь и по-английски. Оказалось, это был пожилой человек, одетый в сутану католический священник.

Грэшем знал: сотни англичан бежали во Францию. И учились на священников в семинарии, именовавшейся «Школой мучеников», но не ведал, что многие с такой же целью отправились в Португалию. Может быть, подумал он с улыбкой, им стало известно, как глубоко шпионы Уолсингема внедрились во французские семинарии.

– Эти будут обращать в свою веру туземцев, – объявил Манион. – Их пошлют миссионерами куда-нибудь в Новый Свет или в Гоа. Все лучше, чем служить миссионером в Англии, – усмехнулся он.

– Думаю, в порту много кораблей, предназначенных для того, чтобы обращать в свою веру туземцев, то есть нас, англичан, – ответил Грэшем. Если в Кадисе он убедился в мощи и богатстве Испанской империи, то в Лиссабоне это чувство неизмеримо возросло.

– Уолсингем захочет видеть вас сразу, как только мы вернемся домой, – сказал Манион. – Вам найдется о чем ему порассказать.

– Если он будет жив, когда мы вернемся, – заметил Грэшем. Он знал о том, насколько опасна болезнь шефа. – И я уверен, его шпионы и так уже сообщили ему название, водоизмещение и характеристику каждого корабля в этой гавани.

* * *

Они представились генерал-губернатору, так как только с его разрешения Грэшем мог находиться в Лиссабоне. Это был безликий человек, о котором ходили слухи, будто он постоянно не ладит с маркизом Санта-Крусом.

– Странные времена наступили, – проговорил он на сносном английском языке. – А потому хорошо, когда люди вспоминают о делах сердечных, – чиновник улыбнулся Анне, – когда столь многие говорят только о войне. Вы и ваша весьма элегантная подопечная должны сделать нам визит. Мы даем прием, и я велю заказать пригласительный билет для вас обоих. – Он сделал жест слуге в роскошной ливрее, и тот с поклоном удалился выполнять поручение. – Кроме того, примите мои извинения.

– Вы весьма любезно пригласили нас на прием, – заметил Грэшем, – и я не вижу оснований для извинений.

– Нет-нет, – заверил генерал-губернатор, – есть основания. Я собирался узнать поподробнее об этом мсье… Жак Анри, так, кажется, его зовут? Но у меня тут столько дел, столько забот, что я упустил этот вопрос из виду.

– Я уверен, затруднений не будет. У нас есть адрес…

– Лучше будет, если я, с вашего позволения, выделю вам двоих своих слуг для сопровождения. – Старк заметил выражение лица Грэшема. – Нет-нет, не стеречь вас, как вы, должно быть, подумали. То, что происходит в этом порту – не секрет, и я бы удивился, если бы узнал, что ваш лорд Уолсингем не держит здесь десяток агентов, докладывающих ему о каждом корабле, который входит в эту гавань или покидает ее.

Последние слова странно напоминали произнесенные самим Грэшемом Маниону. Не слишком ли много знал генерал-губернатор? Грэшем посмотрел на него, потом на Джорджа. Лицо испанца ничего не выражало, а Джордж просто пожал плечами.

– Видите ли, – продолжал генерал-губернатор, – у нас многие думают, будто бесконечные войны в Нидерландах продолжаются благодаря поддержке мятежников англичанами, а эти войны расстроили нашу торговлю. Кроме того, Дрейк уничтожил уже в этом году много мелких судов, вызвав обнищание многих семей. Так что присутствие двух моих слуг вместе с вами, когда вы будете перемещаться по стране, поможет рассеять всякие… недоразумения. И я полагаю, вы ведь не задержитесь здесь надолго.

– Ровно настолько, чтобы найти жениха и должным образом устроить дела моей подопечной, – ответил Грэшем, выругавшись про себя. Сам он рассчитывал пробыть в Лиссабоне хотя бы неделю, а то и две-три.

Двое слуг, о которых шла речь, на деле оказались четырьмя – каждая пара работала по двенадцать часов в сутки. Они вежливо отвергли предложение находиться внутри, предпочитая сидеть в небольшом холле при входе. Оттуда можно было наблюдать за всеми, кто входил в здание и выходил из него.

* * *

Анна неожиданно появилась в комнате Грэшема, когда они с Манионом и Джорджем разложили на кровати сутаны священников-семинаристов. Оглядев эти наряды, она сделала свой вывод:

– Вы хотите уйти ночью тайком, переодетые.

Джордж покраснел.

– Вы знаете, с кем вам надо встретиться, – продолжала Анна. – Вы давно к этому приготовились, давно их заказали. Я была для вас, по-вашему сказать, прикрытием. Если бы я не согласилась, вы все равно поехали в Лиссабон, должно быть, соблюдая маскарад всю дорогу.

– Поехали бы в Лиссабон, – поправил Грэшем.

– Мне сейчас не до правильной речи. Вы должны взять меня с собой, – объявила она. – Здесь у вас четыре сутаны. Если одну из них подколоть булавками, она мне подойдет. Я имею право на это. Вы смогли приехать сюда благодаря мне. Я тоже должна участвовать. Так будет честно.

– Но вам нельзя идти, – сказал Джордж, сам любивший честную игру. – Это небезопасно.

– Это вовсе не забава, – сердито вмешался Грэшем. – Речь идет о судьбах народов. Это – не игрушка! – Надо было втолковать ей: то, что она принимает за игру, для него вопрос жизни и смерти.

– Вот как? Но для вас-то как раз это и есть игра, а ставка в ней – ваша жизнь. Моя собственная игра не имеет смысла. Что я могу выиграть? Брак с жирным французом? Почему бы мне не сыграть в вашу игру? Только потому, что у меня между ног – не то же самое, что у вас?

Грубость Анны шокировала Грэшема. Он посмотрел на Джорджа и на Маниона. К его удивлению, последний, видимо, взял сторону девушки.

– Послушайте, ведь мы можем ее использовать, если она сама хочет, – сказал он.

Грэшем вдруг почувствовал огромную усталость. Он просто махнул Маниону рукой в знак согласия. Манион отвел Анну в угол комнаты, и они там о чем-то пошептались. Анна густо покраснела, но потом оправилась от смущения и кивнула ему. Манион ухмыльнулся, и, забывшись, чуть было не похлопал ее по заду в знак одобрения, но вовремя отдернул руку.

Анну в путешествии сопровождали две служанки, включая верную Мэри, и отделаться от них было сложнее, чем от двух стражей. Все же ей удалось отослать их в отдельную комнату. Анна заявила, будто у нее так сильно болит голова, что она не может выносить даже их дыхание, когда они спят с нею в одной комнате. Ночью она надела сутану поверх ночной рубашки, забрала волосы под шляпку, но пока не стала опускать капюшон, Раздался условный стук в дверь. Пришел Манион. Приложив палец к губам, он провел ее по пыльному коридору и ввел в комнату Грэшема. Только после этого он, щелкнув пальцами, вызвал одного из слуг, привезенных из Англии, и поставил его на страже у дверей Анны.

– Никого не впускать и не выпускать. Ясно? – сказал Манион. Слуга кивнул.

Рядом с камином находилась дверь в стене, которой, по-видимому, давно никто не пользовался. Маниону удалось открыть заскорузлый затвор (до того его, видимо, открывали раза три-четыре за десять лет). За дверью открывался черный ход для слуг, ведущий на кухню (разумеется, в ночное время она пустовала). Теперь все четверо опустили капюшоны и осторожно направились к выходу. Если бы их в это время увидел какой-нибудь ребенок, то вскрикнул бы от страха, приняв за призраки. Большая дверь вела прямо на улицу (по этому пути на кухню доставляли провизию).

Эта дверь была заперта тяжелыми засовами сверху и снизу. Они не стали ее трогать, воспользовавшись небольшой дверцей слева от нее. Засов заржавел, и Манион достаточно легко отворил его. Он посмеивался про себя. Три часа, которые он провел, обольщая кухарку и ее помощниц, не прошли даром. Он знал расположение дверей, знал, как обращаться с болтами и затворами, и однажды ночью уже выходил через эту дверь во двор по малой нужде, а возвращаясь, только для виду неплотно запер ее за собой.

На юге в это время лунными ночами, как заметил Грэшем, бывает светлее, чем на севере, однако улицы города были пустынны, некоторое оживление наблюдалось только в районе порта. Грэшем и Манион, видимо, хорошо знали, куда идти. Анна следовала за Грэшемом и Джорджем с чувством удивительного возбуждения, к которому примешивался, однако, смутный страх. Манион шел за нею, замыкая процессию.

Они шли около четверти часа, не очень быстро, так как старались держаться в тени. Кроме того, людям, которых они изображали, и не пристало бегать. Подозрительно было уже их появление на улице в такой час. Постепенно величественные каменные дома на улицах города сменились плохонькими деревянными строениями. В одном большом доме (похожем на гостиницу или таверну) окна были закрыты ставнями, из-за которых пробивался свет. Изнутри доносились грубые голоса и смех. Путники вошли в маленький дворик. Манион снял свое облачение. Теперь он был одет как ремесленник. Но не лондонский, а местный – одежда его была более свободного покроя и сшита из более легкой ткани в расчете на жару. Анна с любопытством смотрела на него. Манион отворил дверь, на минуту вошел в дом, затем снова вышел и сказал своим спутникам:

– С черного хода.

Они обогнули здание и вошли через заднюю калитку в заброшенный хозяйственный двор.

– Ради Неба, Джордж, – сказал другу Грэшем, – постарайтесь там ничего не разбить.

Они оказались в маленькой комнатке, вероятно, бывшей кладовой. У двери стояли две деревянные табуретки на трех ножках. Посреди комнаты стоял грубо сработанный стол с двумя свечами на нем. Грэшем осторожно поставил обе свечи рядом и уселся за столом на одну из табуреток, поставив ее по ту сторону стола в углу, где от стены отвалился большой кусок штукатурки.

– Сидите здесь, – произнес Грэшем, обращаясь к Анне.

Он злился на нее за то, что она увязалась за ними. По крайней мере, может быть, она узнает сегодня, что быть шпионом – не в бирюльки играть. Пусть узнает на себе опасность этой работы, как она и хотела. Он поправил ее капюшон так чтобы лицо ее оставалось в тени. Она уже заметила: капюшоны на их сутанах были гораздо больше по размеру, чем это обычно делалось. Грэшем сидел за столом достаточно далеко от двери, а свет свечей ударил бы в глаза любому человеку, вошедшему с темного двора, так что он не смог бы различить того, кто сидит за столом. Джордж сел у дверей так, чтобы его трудно было заметить (хотя такого, как он, скорее, было трудно не заметить).

Во дворе раздался шорох, и Манион отступил в сторону от полуоткрытой двери, давая дорогу дюжему пришельцу. Тот остановился у дверей, моргая и пытаясь освоиться в полутемной комнате, где находились люди в мрачного вида нарядах.

– Садитесь, – Грэшем обратился к гостю на прекрасном итальянском языке. Анна достаточно знала его, чтобы понимать их разговор. Ее отец говаривал; «Нельзя понять человека, если не говоришь с ним на одном языке». На испанском она говорила всю жизнь, английскому научилась от матери, а французскому и итальянскому ее учили в школе. Что бы сказал ее отец, если бы узнал, что его дочь окажется здесь, в вонючем помещении, и будет помогать английскому шпиону разгромить испанский флот?

Гость явно был поражен.

– Вы что, итальянец? – спросил он. Теперь, когда они рассмотрели его красное лицо, стало ясно: этот человек сильно пьет (хотя в данный момент он был, похоже, трезв).

– Я англичанин. Вас, кажется, предупреждали, – ответил Грэшем. Впервые он начал изучать этот язык из-за острого желания читать Макиавелли в подлиннике. – Впрочем, я мелкая сошка, и если вы предадите меня, английское правительство едва ли будет меня оплакивать. Иногда нарочно и выбирают людей, которых не очень жаль. Людей без титулов и званий, зато имеющих доступ к большим деньгам. К очень большим деньгам ради хорошей работы.