Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

Потом в Грэнвилл-колледже начался обед.

Смит наклонился к Грэшему и обнюхал его.

– От вас пахнет пивом, – изрек он с презрением.

– Вполне понятно, – просто ответил Грэшем, чувствуя, как хорошее настроение, вернувшееся к нему этим утром, снова испаряется. – Ведь именно пиво подают в «Золотом льве».

– У вас что, совсем нет стыда? Вы оскверняете священное место пустой музыкой. Вы пьете, ругаетесь, совокупляетесь… И не желаете слушать слово Божие.

– О Небо! Неужели все это одновременно? – спросил Грэшем притворно спокойным голосом.

При его словах кое-кто за столом засмеялся. Один из присутствующих, толстяк Том Плезанс, весьма склонный к питию и чревоугодию, являлся одним из немногих союзников Грэшема.

«Как быть, если добрая половина членов совета вашего колледжа вас ненавидит?» Для Маниона ответ был прост. Все явления в мире интересны только с четырех точек зрения: можно ли это есть, можно ли это пить, можно ли с этим спать и можно ли это побить. Таких, как Уилл Смит, нельзя есть, нельзя пить, спать с ними тоже нет никакого смысла, значит, остается только одно.

– Надо их бить, если они лезут на рожон, – говорил он хозяину. – В конце концов, если их хорошо отделать, они перестанут приставать.

– А что, если они первыми меня побьют? – мрачно спросил Грэшем.

– Ну, тогда вы будете просто идиотом, – ответил слуга.

«Что правда, то правда», – подумал Генри.

Не так уж редко восходящие придворные «звезды» считали своим долгом почтить своим посещением Кембридж (то же относилось, между прочим, и к угасшим «звездам»). Грэшем воспринял появление Роберта Сесила в парадном зале без энтузиазма, тем более ему вовсе не хотелось отправляться на море. А появление Сесила означало одно – он привез приказ Уолсингема для Грэшема. Сесил прибыл сюда посмотреть, как используются пожертвования на новые здания, – так гласила официальная версия. Все знали: лорд Бэрли, все еще самый могущественный человек в стране, обучал своего сына, готовя его себе в преемники на посту первого министра. Всем также было известно: большая часть аристократии настроена решительно против этих поползновений. Возникшая волнующая интрига занимала умы университетского общества.

Сесил вежливо кивнул Грэшему, а затем быстро наклонился к нему, когда внимание соседа переключилось на появление новых блюд.

– Нам с вами надо поговорить наедине после трапезы у вас в комнате, – сказал он. – Я прибыл от Уолсингема. – Он тут же отвернулся и стал участвовать в разговоре ученого начальства.

– Я вам скажу, сэр, об этом говорит весь город, – заметил Алан Сайдсмит, старший член совета и также один из друзей Грэшема. Он недавно вернулся из Лондона. Флегматичный вид этого человека маскировал его развитой ум. Впрочем, Сесил всем своим видом показывал, что вовсе не желает слушать своего собеседника. – Все только и говорят об этих пророчествах, – продолжал Алан. – Я понял так: королева должна издать указ, осуждающий ересь, встревожившую власти.

– Это ничего не значит, – перебил его Сесил, недовольный тем, что помешали его разговору с ректором. – Просто бредни суеверных людей.

Явное нежелание Сесила говорить на животрепещущую тему только подлило масла в огонь.

– А о каких пророчествах идет речь? – спросил один из членов совета.

– Ими занимался человек, живший сто лет назад, – пояснил Сайдсмит. – Его обычно называют Региомонтан-Царегорец, хотя настоящее его имя, кажется, Мюллер, Иоанн Мюллер из Кенигсберга.

– Мюллер? Математик, составлявший для Колумба расчеты и навигационные таблицы? – подал голос Адам Бальдерстон, пьяница и один из худших врагов Грэшема в колледже.

Грэшем снова наблюдал своеобразную силу чар колледжа, объединявшего не просто очень разных людей, но соперников и врагов. Теперь члены совета колледжа сгрудились за столом вокруг Сайдсмита, объединенные общим интересом. Многие студенты, и бедные и богатые, встали из-за своих столов и подобрались поближе к компании старших, занятых беседой. Наступило временное перемирие для тех, кто еще вчера готов был убить друг друга.

У Грэшема потеплело на сердце. При всех раздорах, вражде, тщете, присущих колледжу, он переживал и те моменты гармонии, благодаря которым Грэшем только здесь чувствовал себя как дома и не жалел денег (не обращая внимания на ропот завистников), стремясь возродить дорогое его сердцу заведение. «Мы сами себе не хозяева, – подумал он. – В лучшем случае – просто квартиранты. Но иногда мы можем сотворить то, что останется в будущем и переживет наше суматошное, суетливое бытие». Генри, привыкший жить в чисто мужской компании, был еще слишком молод, чтобы понять – ради этого же люди заводят детей.

– Да, но пророчества можно найти и у других, – заметил Сайдсмит.

– В их основе лежат в такой же мере математические принципы, как и библейские, – вставил Бальдерстон. Сейчас его можно было бы назвать вдохновенным, и недаром он умел привлекать студентов, когда только начинал преподавать в колледже. Кто бы мог подумать, что некое темное пророчество его так взволнует! Не раз и не два Грэшем убеждался: ни об одном человеке нельзя знать всего.

– Мюллер, Меланхтон, Штофлер, Постель, – продолжал Бальдерстон, – учили: вся человеческая история состоит из серии циклов.

– А есть в этих циклах что-нибудь библейское? – спросил декан.

– Только частично, – ответил Бальдерстон. – Их аутентичность поверяется писанием, выдержками из книг Откровения, Даниила и Исайи, но их структура нумерологическая, основанная на перестановке чисел десять и семь.

По кружку собеседников прошелестел испуганный шепот.

Нумерологию здесь признавали важной отраслью знания, но в то же время считали чем-то сродни колдовству.

– Но какое все это имеет значение? – спросил ректор, которого интересовал разговор, но беспокоило недовольство Сесила.

Сайдсмит и Бальдерстон переглянулись и пожали плечами.

– Пророчество Региомонтана основано на вере, будто предпоследний цикл человеческой истории закончился а 1518 году, когда Лютер бросил вызов папе, – пояснил Сайдсмит.

Снова раздался ропот. Кембридж был насквозь пуританским, а пуританизм стал возможен как раз благодаря выступлению Лютера. Однако Грэшем знал: здесь были и такие, кто тайно посещал мессы, также тайно отправляемые священниками, которых могли бы стереть в порошок, если бы это открылось.

– Значит, весь мир погибнет в нынешнем году?

– Нет, в следующем, – ответил Сайдсмит. – По одной из версий последний цикл состоит из семи десятилетий (десять, умноженное на семь).

– Срок Вавилонского пленения? – спросил кто-то из студентов.

– Да. Говорят, в 1588 году будет сломана Седьмая Печать.

Наступило молчание. Стало слышно, как на кухне кто-то позвал слугу.

– Говорят еще, в этом году будет ниспровергнут Антихрист и начнется Страшный суд.

На мгновение в зале, казалось, потемнело. Может быть, туча закрыла солнце?

– А как звучит пророчество? – спросил еще один молодой голос.

Сайдсмит начал читать по-латыни, и звучные слова разносились по всему залу.

Члены совета мысленно мгновенно переводили с латыни на английский, но на лицах многих студентов Грэшем заметил замешательство. Он вмешался, прежде чем они успели обнаружить свое невежество, прочитав стихи в английском переводе:

 
Тысяча лет пройдет с рождения Девы,
И еще пятьсот лет проживет земля.
Наступит таинственный восемьдесят восьмой год
И принесет великую скорбь. Если в этом году
Не совершится светопреставления.
Если не падут земля и море.
Все же весь мир переживет великие потрясения,
Империи начнут разрушаться,
И повсюду станут раздаваться плач и стоны.
 

На сей раз воцарилось более продолжительное молчание.

– Ерунда! – заявил самый нервный из членов совета. – Суеверная ерунда, произведенная теми, у кого голова и зад поменялись местами. Нам нет смысла воевать с Испанией, если наши солдаты и моряки отправятся на войну с мыслью, что они обречены, как и весь мир.

– Что вы, сэр – возразил Толстяк Том, считавший себя потомком Цезаря и таким же великим стратегом, как и его мнимый предок, хотя войска он видел только со стороны. – Нам не стоит вовлекать задние места в дискуссию. Я лично всегда стараюсь не смешивать одно с другим.

Студенты рассмеялись, как и рассчитывал Том. Он называл всех «мой дорогой» и обладал высоким и тонким голосом. Однажды какой-то нахальный студент обозвал его содомитом. Ответ Тома потом передавался в Кембридже из уст в уста.

– Молодой человек, – сказал он, – несколько лет назад мне пришлось выбирать: получать ли мне удовольствие от еды и питья или от половой жизни. Я выбрал первое, и потому пришлось исключить второе: теперь на кровати умещаюсь только я один. Поэтому если я и мог бы быть содомитом, то лишь в теории. Поскольку вы показали полную неспособность воспринимать любые теории, я полагаю, с такими обвинениями следовало бы выступить человеку, у которого ум находится выше задницы.

Сейчас Том говорил так, будто обращался ко всему собранию. Но все понимали – он обращается только к человеку, чей отец являлся одним из правителей страны.

– Если кто-то чего-то боится так, это только оттого, что люди видят то, чего не видит правительство.

– Что вы хотите этим сказать, сэр? – тихо спросил Сесил. Он не делал вид, будто не понял, к кому обращался Том, но отвечал подчеркнуто вежливо, стремясь показать, что замечание Тома его не оскорбило.

– У нас в государстве начинается смятение, сэр, – ответил Том также вежливо. – Известно, что Испания собирает флот, а в Нидерландах, докуда по морю рукой подать, стоит враждебная нам огромная армия под началом герцога Пармского, самого могущественного полководца в Европе.

В зале одобрительно загудели. Том действительно выразил общие опасения. Нигде так не боялись католической Испании, как в пуританском Кембридже. В Англии тогда пугали непослушных детей герцогом Пармским и свирепыми испанцами.

– У нас… не такое уж смятение, как вам может казаться, – отвечал Сесил, осторожно подбирая слова. – Королева всегда на страже интересов страны.

– Ее величество? Само собой! – ответил Толстяк Том. – Однако нам тут мнится, что о ее военачальниках такого не скажешь. Где у нас армия, способная отразить испанское нашествие? И какова наша стратегия? Собираемся ли мы защищать каждый наш порт, распределив нашу армию по всему побережью столь тонким слоем, что наши люди смогут повсюду встретить врага, но нигде не смогут его одолеть? Или же мы сконцентрируем наши войска в определенных важных пунктах, рискуя при этом, что враг высадится там, где мы не ожидаем, и, не встречая сопротивления, дойдет до Лондона? Обе тактики опасны, но опаснее всего вовсе не иметь тактики!

Слова Тома прозвучали почти грубо. Прямота, свойственная некоторым ученым мужам, нередко граничила с грубостью. Сесил предпочел не замечать этого.

– Солдат у нас достаточно, – ответил он.

Грэшем не питал подобной уверенности. Англия тогда не имела постоянной армии, а небольшое профессиональное войско находилось во Фландрии и воевало с герцогом Пармским.

– Но гораздо больше у нас военных кораблей, – продолжал Сесил. – У нас достаточно сильный флот, чтобы потопить неуклюжие галеоны короля Филиппа, возможно, вместе со знаменитыми солдатами герцога Пармского.

– Море весьма обширно, и даже самый «неуклюжий» из галеонов слишком мал по сравнении с его просторами, – заметил Том, одержимый страстью спорщика. – Их корабли и наши корабли могут ночью разойтись в море, не заметив друг друга.

– Наконец, у нас есть Дрейк, – ответил Сесил. (Грэшем заметил, что его левое веко слегка дергается.)

Испанцы действительно боялись знаменитого Дрейка (они называли его Эль Драко). Ходили слухи, будто у него есть волшебное стекло, с помощью которого он мог видеть расположение всех испанских кораблей на море. Иначе невозможно было объяснить его умение всегда находить испанские корабли с сокровищами на борту. Реакция зала на слова Сесила была одобрительной. Дрейк считался чем-то вроде талисмана, устрашающего врагов.

– Это могучий человек, – продолжал Сесил. – И он капитан одного из наших новых замечательных кораблей, которые могут скользить по волнам, как танцор по дворцовому полу.

В то время перед лицом опасности, грозившей стране, и преодолев сопротивление капитанов, королевский адмирал Хокинс велел сломать огромные бастионы, находившиеся на носу и на корме каждого военного корабля. Он наладил производство новых кораблей, более легких и более маневренных, которые могли идти вперед даже при встречном ветре. Бастионы предназначались для солдат, ведущих мушкетный огонь по противнику и отражавших атаки врага при попытке взять судно на абордаж.

Но огромные сооружения задерживали ветер и делали корабли почти не маневренными, способными двигаться вперед только при попутном ветре.

– У нас есть корабли, способные крушить вражеские суда, находясь от них на расстоянии, – заговорил Грэшем. Он вовсе не собирался обижать Сесила (пока Генри вообще не знал, есть ли у них причины для конфликта), но поскольку его вовлекли в дело обороны страны, было бы полезно сейчас услышать, что думают в Лондоне о некоторых очевидных вещах. – Однако Дрейк никогда не командовал нашим флотом в бою против неприятельского флота. Даже сама королева именует его «пиратом». – Некоторые из слушателей засмеялись. Грэшем продолжал: – Он до сих пор нападал только на торговые корабли или на менее сильного противника, захватывая грузы и обогащая как нашу казну, так и самого себя. Доблестный моряк, что и говорить. Но испанцы участвовали в крупных морских сражениях против флотов нескольких стран. А наши капитаны, даже те, которые знают свое дело и не очень жадны до сокровищ, говорят, чаще враждуют между собой, чем дерутся с неприятелем. – В Англии все знали, как Фробишер угрожал «вырвать сердце» Дрейка. – Каждый из наших кораблей сейчас действует по прихоти его капитана. Это как если бы в армии офицеры воевали друг против друга и каждый выбирал бы противника по своему усмотрению.

– Я думаю, – спокойно ответил Сесил, – наши капитаны сумеют объединиться сейчас перед лицом испанской угрозы. И если уж вы, молодой человек, не имеющий никакого опыта мореходства, видите эти проблемы, то, как вы понимаете, те, кто имеет богатый опыт в этом деле, и их начальники понимают их не хуже и имеют какие-то планы решения возникших трудностей.

Здесь было вполне уместно закончить разговор. Слушатели одобрительно загудели. Людям хотелось верить в лучшее. Понимая это, Грэшем также понимал – сегодня он вовсе не увеличил число своих друзей, возражая высокому гостю и ставя под сомнение репутацию Дрейка. Было очевидно: именно Сесил привлек к себе симпатии большинства членов совета.

Стук в дверь раздался, как только Грэшем вернулся к себе. Маниона он отпустил, и тот скорее всего сейчас сидел в какой-нибудь местной таверне.

Сесил сделал знак своему слуге, и тот удалился, закрыв за собой две двери. Грэшем считал, что в своей комнате он сам должен решать, открывать или закрывать двери, но промолчал.

– Благодарю вас зато, что уделили мне время, – вежливо сказал Сесил, прекрасно знавший, что у Грэшема не было другого выбора.

– Это честь для меня, – также любезно ответил Грэшем, считавший, что особой чести для него здесь нет.

У его гостя были маленькие, острые глазки. Длинный плащ, который он носил, как и его костюм, был сшит таким образом, чтобы замаскировать его физические недостатки, а свои длинные волосы он причесывал, чтобы частично прикрыть странную вмятину над ухом, которая, по утверждению недоброжелателей, образовалась после того, как пьяная нянька уронила его на каменный пол.

– Вы хорошо вели спор, – заметил он.

«Однако я проиграл его», – подумал Грэшем. Но недаром Уолсингем как-то сказал ему: признать свою слабость иногда означает обрести силу.

– Если бы у нас с вами состоялся официальный диспут, вы бы его выиграли, – ответил он.

Такие диспуты составляли сердцевину ученой жизни Кембриджа.

– Те, кто говорит то, что хочет услышать аудитория, часто побеждают тех, кто говорит правду, – заметил Сесил с усмешкой.

Грэшем подумал, что его гость иногда тоже говорит правду. Вслух же он сказал:

– Я забыл о вежливости. Позвольте предложить вам вина.

– Как это любезно! – ответил Сесил. В его голосе, тонком и скрипучем, все же чувствовался напор. Грэшем налил гостю вина в хрустальный венецианский бокал. Если тот и оценил всю прелесть поданного ему сосуда для вина, то вслух этого никак не выразил. Грэшем также решил не нарушать молчания первым. – К сожалению, вы правы, – заговорил Сесил. – У нас нет армии, способной защитить наши берега. Дрейк ненадежен. Флот у нас разрозненный, а у испанцев – единый боевой флот, испытанный в сражениях. Грэшем не показал собеседнику, как его взволновало услышанное признание. Ведь, по сути, оно исходило от первого королевского министра.

– Вы, вероятно, будете осуждать меня, – продолжал Сесил, – за то, что я опровергал ваши доводы перед вашими товарищами по совету, сознавая всю их справедливость.

– Я никого не осуждаю, – ответил Грэшем, – оставляя это судьям и политикам. – Для такого человека, как я, естественно успокаивать тех, кто беспокоится, пусть даже необоснованно, – заметил гость.

– Я не моряк. – Грэшем повторил то, что уже говорил Уолсингему. – Какую роль я могу сыграть во всех этих великих событиях?

– Я знаю только, что вы можете стать глазами и ушами Англии в Лиссабоне. И… кажется, вы одно время были… агентом Уолсингема?

– Вам же все известно, – просто ответил Грэшем.

– Как шпион? Можем мы употребить такое выражение? – Теперь в тоне Сесила появился оттенок яда.

– Если не вы, так другие употребят. В конце концов, шпионы необходимы, – ответил Грэшем. – Как собаки, например. Да, говорят, даже вши зачем-то нужны.

– Безусловно, – ответил Сесил с таким выражением лица, как будто он рылся в куче мусора. – В общем, у меня бумаги, которые сэр Фрэнсис просил вам передать. Он также просил вас предостеречь. Вы, конечно, знаете, что такие указания, которые он дал вам, будут означать вашу гибель, если их найдут у вас в чужой стране. Сэр Фрэнсис полагает…

– Что я уничтожу их после прочтения? Не беспокойтесь, я знаком с протоколом, – ответил Грэшем с легкой улыбкой.

– Понимаю, – ответил Сесил с явным одобрением. – Ну, и я желаю вам доброго пути. По-моему, сэр Фрэнсис надеется на великую победу благодаря бочарной клепке.

– «Благодаря бочарной клепке»? – в недоумении переспросил Грэшем. Он не считал Сесила склонным к юмору. – Не собираются ли наши бить испанцев по голове бочарными клепками?! По-моему, пики и мушкеты будут надежнее.

Собеседник не принял его насмешливого тона.

– Милорд полагает, таким образом мы сможем нанести удар Армаде не хуже, чем с помощью пушечных ядер, – ответил он. – Великой Армаде требуются тысячи тонн провизии, вина, воды, пороха – и все это хранится в бочках. А вы пробовали пиво из бочек, сделанных из невыдержанного материала?

Кислое пиво! Теперь Грэшем понял, о чем идет речь. Даже он знал, что происходит, когда на корабле такая бочка трескается и содержимое просачивается наружу. К тому же он слышал: при варке пива для королевского флота использовалось слишком мало хмеля, и варево становилось кислым еще до того, как попадало в бочки.

Сесил продолжал, словно читая лекцию школьнику:

– Поскольку бочарная древесина должна быть выдержанной и так как испанцы сейчас располагают гораздо меньшим количеством бочек, чем им нужно, они заказывают подходящую древесину по всей Европе. Сотни небольших грузовых кораблей направляются к Лиссабону. Уолсингем полагает; если мы захватим и потопим достаточное число таких судов, испанцы получат гнилой провиант и вредоносное питье для своего флота. Дрейк получил приказ совершать рейды от Лиссабона до Кадиса, нападая на грузовые суда. Он должен, по возможности, блокировать всю береговую торговлю испанцев.

– Звучит интересно, – заметил Грэшем, – но, опять-таки, при чем тут я?

– Все очень просто. Сэру Фрэнсису нужны от вас сведения не только о знаменитых кораблях, которые собирает король Филипп, но и как можно больше о вовсе не славных судах, возящих припасы, поскольку от этого зависит боеспособность испанского флота.

«Вовсе не славная миссия», – подумал Грэшем.

– Верно ли, что ваш отец и Уолсингем враждуют между собой? – спросил он неожиданно. Ему отчего-то хотелось задеть Сесила. Он сам не мог понять, за что его так не любил.

– Да нет, – ответил Сесил. Либо Грэшем неправильно поставил вопрос либо Сесила было не так легко задеть. – Будь так, разве я стал бы выполнять поручения сэра Фрэнсиса?

«Действительно, зачем бы тебе их выполнять?» – подумал Грэшем. Эта неясность беспокоила его. Он вообще терпеть не мог придворные интриги. И все же до сих пор Сесил, кажется, говорил правду (конечно, насколько Грэшем мог судить об этом).

– Как я понимаю, вам будет дано формальное разрешение, – продолжал собеседник.

«Формальными разрешениями» назывались письма из Тайного совета с требованием «не чинить препятствий» Генри Грэшему, которому необходимо временно отсутствовать в колледже «в интересах службы Ее Величеству». В колледже это, конечно, вызовет неприязненную реакцию, как будто Грэшему и без того недостаточно проблем. И еще надо будет заплатить кому-то, кто прочтет вместо него лекции.

Тут, словно заподозрив что-то неладное, вернулся Манион. Сесил сразу же выскользнул из комнаты. Разговор временно пришлось отложить.

– Вот кого не люблю, так этого малого, – заметил слуга. – Ваш Сесил лезет вверх, и ему все одно – что лезть по ступенькам, что по чужим головам. Знаю я этих сукиных детей – придворных. Ручаюсь, он вам не рассказал и половины правды.

– Ясно одно: будут морские сражения, и они-то решат судьбы Англии, а то и всей Европы. И мне предлагается во всем этом одна из первых ролей. Какой же мужчина откажется?!

– Тот, у кого побольше здравого смысла, чем у вас, – ответил Манион. – Ну, хорошо хоть, я научил вас плавать.

Это было правдой. Грэшем не терпел море, но любил чистые, холодные речки и озеро в отцовском имении. Манион действительно учил его плавать несколько лет назад.

– Надеюсь, мне все же не придется применить свое умение, – с чувством сказал Грэшем.