Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава 6

Июль 1587 года

Лондон

– Я явился, как только получил ваше письмо, – заявил Роберт Сесил.

«Ну, это-то по крайней мере правда», – подумал Уолсингем. Он прибыл на лодке в Барнес из Уайтхолла. Сесил выглядел усталым. С его спиной и такое путешествие являлось утомительным делом. Но чем более неприятным было это путешествие для Роберта, тем вернее он, Уолсингем, может задать ему вопросы, которые застанут этого молодого человека врасплох.

Они встретились в маленькой комнате с высоким окном, выходившим в сад. Уолсингем не любил модных, нарядных интерьеров, поэтому его покой выглядели несколько мрачновато. Они сидели у камина.

– Чем могу быть полезен? – спросил Роберт.

Уолсингем отметил про себя, что он еще достаточно молод. Со временем он научится следить за своим тоном, но сейчас пока в его манере говорить выражались одновременно желание польстить и слегка покровительственное отношение к собеседнику. Его семья была не очень высокого происхождения. Уолсингем видел в этом слабую сторону Роберта Сесила. Борьба за власть всегда требовала точного знания слабых мест конкурентов (если ты сам хочешь удержать власть, а не потерять ее). В тайной, но беспощадной войне, всегда идущей при дворе, оружием служили личные способности и высокое происхождение. Такие, как Сесил, умные и удивительно хитрые, обладали нюхом на конъюнктуру, свойственным людям, вынужденным постоянно бороться за свое положение. Его оппоненты, такие, как Эссекс, обладали аристократизмом и непринужденностью людей, родившихся в роскоши.

– Может быть, я могу оказаться вам полезным, – отвечал Уолсингем с насмешливой улыбкой. – Я давно усвоил: люди, имеющие здравый смысл, признают долги и стараются их оплачивать. Сам я беден. – Последние слова были правдой. Былое богатство Уолсингем растратил на свою сеть агентов. – Поэтому я могу дать только знания в надежде на то, что человек, их получивший, однажды вернет мне в качестве долга то, в чем я буду нуждаться.

После его слов Сесилу было над чем подумать. Скорее всего он думал о том, как опасно принимать дары от человека, которого сравнивали с самим дьяволом. И все же он, человек молодой и любопытный, пусть и не жадный до вина, игры и любовных утех, как многие его сверстники, должен клюнуть на приманку, полагал Уолсингем.

– Что же это за знание, которое, как вы считаете, представляет для меня интерес? – осторожно спросил Сесил.

Уолсингем не ошибся.

– Мне не может быть не известно о вашем интересе к молодому человеку по имени Генри Грэшем, – продолжал он. Сесил слегка покраснел (или это только показалось Уолсингему?). – Известна ли вам наиболее интересная история, касающаяся этого человека?

Роберт Сесил покачал головой. Он слегка наклонился вперед, выдав интерес к предмету разговора.

– Знаете вы его историю?

– Полагаю, да. Его отец был страшно богат, и сделал свое состояние, прежде всего ссужая деньги в долг. Известно, что сам Генри Грэшем – незаконнорожденный. Сравнительно недавно отец оставил ему по завещанию свое состояние, хотя при жизни он не признавал сына.

– Пока все верно, – ответил Уолсингем. – Но задумывались ли вы, отчего человек столь высокого положения вообще признал внебрачного сына? Ведь он мог просто сожалеть о подобном факте своей жизни. Итак, почему отец Грэшема решил признать его? И более того, отчего сделал внебрачного сына богачом?

– Я полагаю… из чувства долга, – осторожно ответил Сесил. – И потом, кажется, ведь других детей у него не было? Возможно, он полагал, лучше даже такое продолжение рода, чем его род вообще бы пресекся.

– Вполне возможно, – сказал Уолсингем. – Однако рождение внебрачного сына – не единственное необычное событие в жизни сэра Томаса Грэшема. Вы слишком молоды, чтобы это помнить, но некогда он стал опекуном одной молодой леди, причем достаточно необычной молодой леди. Причин этого сейчас точно никто не знает. Не исключено, девушке просто требовался опекун, и пожилой богач оказался наиболее подходящим кандидатом.

– Что же произошло дальше? – спросил заинтересованный слушатель.

– Молодая леди, своевольная, своенравная, капризная красавица, превратилась для него в кошмар. Они не поладили с самого начала и все время ссорились. Говорят, он даже жаловался слугам, что из-за этой женщины, вверенной его попечению, он познал ад преждевременно, уже на этом свете. А потом она покинула его дом.

– И все? – разочарованно спросил Сесил.

– Для света – все, – отвечал Уолсингем. – Но если послушать слуг, то получается совсем другая история. История дикой молодой женщины, решившей «осчастливить» старика. А также история ребенка, родившегося через шесть месяцев после того, как молодая леди покинула дом Томаса Грэшема. А рождение его окружено глубокой тайной. Позднее же сэр Томас дал этому ребенку имя Генри Грэшем и признал его своим сыном. Но ни тогда, ни потом он ничего не сообщал о его матери, о ее происхождении или ее имени.

– Вы уверены в этом? – спросил Сесил.

– Конечно.

– Как же звали ту девушку?

– Леди Мэри Кейс.

Роберт Сесил побледнел. «Интересно, очень интересно», – подумал Уолсингем.

– Леди Мэри Кейс… это сестра леди Джейн Грей? – спросил Сесил едва слышно.

– Она самая, – подтвердил Уолсингем. – Сестра леди Джейн Грей, чья царственная кровь стала достаточным основанием для провозглашения ее королевой на девять дней неразборчивыми в средствах родичами, прежде чем ее свергла королева Мария, и Джейн казнили в итоге этой авантюры. В жилах леди Мэри Кейс течет кровь Тюдоров. Полагаю, Генри Грэшем получил имя Генрих не случайно.

– А зачем вы рассказали все это мне, сэр Фрэнсис? – спросил Роберт, изумленно глядя на собеседника.

«Потому, – подумал Уолсингем, – что порода – то, чего у тебя нет и не будет, и данное обстоятельство пугает тебя. Потому что мне пока неизвестно, действуешь ли ты в интересах своего отца, своих собственных, королевы, Лейстера, Эссекса, или же в интересах некоего еще неведомого мне лица. Я знаю одно: Генри Грэшем имеет некое отношение к твоим планам, а услышанные сведения заставят тебя его немножко больше опасаться, и при твоей молодости и неопытности ты скорее всего в чем-то выдашь себя».

Вслух он сказал:

– Я считаю, люди нашего положения должны доверять друг другу. Если бы вы все это узнали из других источников, вы могли бы заключить, что я утаил от вас эту информацию. Вы – восходящая звезда, и мне нужно ваше полное доверие.

– А сам Грэшем знает, кто была его мать и что он… дальний родственник королей?

– Вот это мне неизвестно. Но если он знает, это не удивит меня. Генри Грэшем – из тех людей, которые знают куда больше, чем говорят. Ему может быть известно куда больше, чем я мог бы полагать.

Уолсингем отметил про себя, что Сесил сделал упор на словах «дальний родственник». Уолсингем догадывался: сидящий напротив молодой человек уже не любит Грэшема из-за его внешней привлекательности и из-за независимости, которую Грэшему дает богатство. Только по способностям они были равны, и чувство превосходства Сесила основывалось на том, что Грэшем – незаконнорожденный. Теперь же Уолсингем лишил Роберта сомнительного преимущества, но вместе с тем, вероятно, заслужил малую толику его доверия.

– А… при дворе еще есть люди, знающие правду о его рождении? – спросил Роберт Сесил.

Вот оно! Уолсингем предвидел это. Его собеседник весь напрягся, ожидая ответа, очень для него важного.

– Возможно, – отвечал Уолсингем, сделав вид, будто немного подумал над вопросом. – Но если хотите знать о моих догадках, то я бы сказал: вряд ли.

Сесил явно почувствовал облегчение. Он простился и ушел настолько быстро, насколько позволяли светские приличия.

А Уолсингем остался наедине со своими размышлениями. Что ему удалось установить? Сесил явно вовлечен в какой-то заговор, в котором Грэшем рассматривается просто как фишка. Однако, чтобы Грэшем мог сыграть эту роль, нужно скрыть от влиятельных придворных правду о происхождении молодого человека – пусть недостаточно законном, зато очень высоком. Уолсингем был еще далек от разгадки, но он методично и жестко, как делал это всегда, шаг за шагом двигался к правильному решению. А что же Генри Грэшем? Уолсингем понимал: сегодня он уменьшил шансы Грэшема выстоять в жизненной борьбе, но ведь тот добровольно вошел в темный мир шпионского дела. Он или утонет, или выплывет, в зависимости от своих способностей и удачливости. Разве не то же самое пришлось делать в молодости и Уолсингему?

* * *

«Королевский купец» прибывал в Лондон, в Дептфорд. Между тем Генри Грэшем чувствовал себя так, как будто он снова оказался там, где его преследовала испанская галера. Он упрашивал капитана разрешить ему выйти в первую очередь и незаметно. Он знал: об открытом появлении в порту его и его спутников пойдут разговоры во всех лондонских тавернах. Грэшем постарался объяснить создавшуюся ситуацию Анне.

– Кто-то хотел убить меня на корабле Дрейка, но кто, я сам точно не знаю, – сказал он. – Насколько я понимаю, когда мы окажемся в Лондоне, тот, кто это затеял, повторит свою попытку, я не могу сейчас вернуться в свой дом, за ним наверняка следят. Также будут следить и за лондонским домом Джорджа. Поэтому нам следует тихо поселиться в какой-то гостинице, притом не в самой лучшей. Есть места, где люди останавливаются, когда не хотят быть узнанными.

– Что за приговор вынесен мне судьбой! – горько сказала Анна. – Мало того что я умерла для общества, у меня нет ни одежды, ни слуг, которые делали бы для меня самое необходимое, так у меня еще нет ни родителей, ни дома! Вы ведь говорили, – продолжала она насмешливо, – что мой опекун, то есть вы, – человек богатый и общается с самой королевой? А получается, мой опекун и его подопечная должны ходить по Лондону переодетыми, точно преступники. Хорош друг королевы! – Несмотря на язвительный тон Анны, она была готова заплакать, а потому отвернулась, пытаясь скрыть свое состояние. – По моему, вы оба – преступники и лжецы.

Грэшем почувствовал, как теряет терпение. Манион тоже, кажется, кипел от негодования.

– То обстоятельство, что я стал вашим опекуном, как и то, что вы так глупо попали на борт «Маргаритки», делает нас с вами связанными в глазах людей, – ответил он, – потому мои враги станут и вашими врагами.

– Что за несчастная страна, где честные женщины не могут безопасно ходить по улицам! – изрекла Анна с презрением.

– Страна борется за свое существование, – ответил Грэшем. – И мне очень жаль, что вас втянули в эту борьбу. Но в любом случае моя жизнь в опасности, если меня узнают или поймут, кто я такой, благодаря нам. Хорошо, что мы сойдем на берег после заката – у нас есть возможность закутать вас в плащ.

– Есть более простой способ, – неожиданно заметила Анна.

– Более простого способа нет, – нетерпеливо ответил Генри.

– Вы можете одеть меня как мужчину или как мальчика-юнгу, – неожиданно предложила девушка. – Здесь, на корабле, есть подходящая одежда. Нет ничего особенного в том, что юнга сходит на берег, особенно если волосы скрыты шляпой, а лицо замазано грязью.

Несколько мгновений Грэшем и Манион изумленно смотрели друг на друга.

– Не болтайте глупостей! – сердито ответил ей Грэшем. – Во имя Неба, поймите, молодым девушкам нельзя ходить в штанах.

– Прошу вас не рассуждать как папаша, когда по возрасту вы можете быть только сыном, и притом – довольно юным, – резко ответила Анна. – Почему мужчины такие… тупые? Неужели нельзя понять простую вещь? Если, как вы говорите, нам угрожает опасность, то двое матрос и юнга, сходящие на берег, привлекут куда меньше внимания, чем двое мужчин и одна женщина.

– Не «матрос», а «матросов», – поправил Грэшем. Он украдкой оглядел девушку. Ее бедра действительно выглядели узковатыми, как у подростка, а не пышными, как у женщин, самой природой созданных для чадородия. Но ее груди… Их нельзя было не различить под свободным платьем.

– Товар посмотрели? Брать будете? – заговорила Анна ледяным голосом, оскорбленная откровенным разглядыванием. – Магазин не может работать весь день! – Эту фразу часто повторяла ее любимая няня. Грэшему с трудом удалось скрыть смущение. Проклятие! Неужели его мысли так легко прочесть?

– Я думаю… – начал он, не зная, как объяснить семнадцатилетней испанской аристократке, что у нее – слишком большая грудь для ее намерения. Тут вмешался Манион.

– По-моему, это не так уж глупо, как может показаться, – сказал он. – Она права, будет безопаснее, если мы сойдем за двух моряков и одного паренька. Да и женского платья на этом корабле не найти. А вот достать одежду для мальчишки – легкое дело.

Грэшем, кажется, уже готов был сдаться.

– Но как же, – начал он, чувствуя, что краснеет, – как спрятать как скрыть… ну, словом, женские части вашего тела?

Ему показалось, девушка с легким злорадством восприняла его замешательство. А Манион отчего-то отвернулся к окну и фыркнул.

– Их можно обвязать материей, если найдется достаточно длинный кусок, – ответила Анна так, будто обсуждать ее грудь с мужчинами являлось для нее обычным делом. Грэшем попытался представить себе эту операцию и постарался унять свое воображение, представив себе, как он зимой лезет в ледяную воду. Половой голод так же опасен, как и обычный, и не вовремя давать ему ход не следует.

* * *

От Ленга трудно было добиться внятных сведений. Выждав какое-то время, Грэшем и Манион допросили его однажды вечером на борту «Королевского купца».

– Я только порылся в ваших вещах! Мне приказали! – бормотал Ленг. Его нервозность легко объяснялась: Манион приставил кинжал к его горлу. – Мне велели рассказать обо всем, что я найду! Сказали, если я соглашусь, они разрешат мне плаванье с Дрейком и я смогу стать знаменитым…

– И таким образом поручили меня убить? – спросил Грэшем бесстрастным тоном. Ленг замер на месте.

– Ну, не совсем так… То есть, я хотел сказать, совсем не так, – поспешно заговорил он. – Дрейк же вас не убил. Мало того, он, чтоб ему пусто было, чуть меня самого не убил… – Ленг понял, что запутался, и умолк.

– Я остался жив только потому, что Дрейку никто не давал приказа меня убивать, – резко ответил Грэшем. – Если бы у них был такой уговор, он бы проделал это с «испанским шпионом» не задумываясь. Кроме того, эта девушка, видно, понравилась Дрейку, а он дал слово ее матери… И конечно, он раскусил, что вы – наемник каких-то людей, преследующих только свои цели, вы ведь обманули его самого, не сказав ему, для чего вы на самом деле оказались на его корабле. Вот он и предоставил нас обоих Божьему суду. Так что, пока я не отправил вас в ад, говорите быстро: кто дал вам это указание?

– Чиновник. Идиот чиновник в Уайтхолле, – пролепетал Ленг. – Он мне дал письмо – пропуск на корабль к Дрейку и еще одно письмо с инструкциями… он сказал, что это приказ высшего начальства!

От услышанной информации было мало толку, хотя, вероятно, Ленг не врал. Приказ убить Грэшема мог исходить от разных лиц: от самой королевы, от Бэрли или Сесила, от Лейстера или Эссекса, и даже от Уолсингема.

– Что вы со мной сделаете? – в ужасе спросил Ленг.

– Вот что, – ответил Грэшем, затыкая Ленгу рот кляпом. Совсем ни к чему было, чтобы вопли Ленга разбудили пассажиров. Манион сделал одно движение, раздался странный хруст, и глаза Ленга широко раскрылись от страха и боли. Закричать он не мог. Манион толкнул Ленга, и тот упал на палубу.

– Перелом сделан чисто, между верхней частью бедра и коленом, – объявил Манион. – Будет очень больно, но если у вас хватит ума подождать, то будете снова ходить нормально. А до того у вас будет много времени подумать о том, что случается с предателями.

Взгляд Ленга выражал безмолвный вопль. В шоке от произошедшего, он едва ли был в состоянии что-то сказать, даже если бы мог. Грэшем посмотрел на него сверху вниз.

– Я не тот человек, которого можно предавать, – сказал он спокойно. – Больше так не делайте, иначе то же самое будет с вашей шеей.

* * *

После захода солнца Генри Грэшем, стоя на берегу, вспоминал о своем отплытии из Плимута три месяца назад. Тогда у него имелось несколько костюмов, сундуки с дорожными вещами и бочки с его личной провизией (он заплатил огромные деньги, чтобы погрузить все это на борт «Елизаветы Бонавентуры»). Теперь в его собственности находилась только та одежда, которую он носил сейчас. То же самое относилось к Маниону и к Анне, с растерянным видом стоявшей рядом. Она была одета в свободного покроя рубаху, короткую кожаную куртку, на два размера больше, чем ей требовалось, и короткие брюки. Шерстяные чулки не скрывали очертаний ее икр (хотя они и у мальчиков могут хорошо смотреться). Ее роскошные волосы скрыла широкополая шляпа. Со стороны ее действительно можно было принять за юнгу, впервые сошедшего на берег. Несмотря на июль, ночь выдалась прохладная, ветреная, собирался дождь. Генри и Манион помахали рукой в ответ на прощальные приветствия членов команды, оставшихся на борту корабля. Минут пять они стояли на берегу, осматриваясь и прислушиваясь. Обстановка казалась спокойной. Осторожно пробираясь по задворкам и переулкам, путники добрались до постоялого двора, где останавливались скорее контрабандисты и жулики, чем джентльмены. В здешней части города прохожие старались не смотреть друг на друга. Анна не спрашивала Грэшема и Маниона, откуда им известна такая гостиница. Но хозяин явно знал их и впустил без разговоров. К удивлению Грэшема, их комната оказалась довольно чистой и насекомых здесь не наблюдалось.

Хотя ни он, ни Манион об этом не говорили, девушка являлась для них обузой. Им обоим следовало встретиться с Сесилом, но как оставить ее одну?

– Вот не было заботы, – хмуро проворчал Манион, которому пришлось с ней остаться. Анна ничего не сказала. По крайней мере Манион не представлял для нее никакой опасности.

На деньги, извлеченные из-за подкладки своего камзола, Грэшем нанял лодку с двумя фонарями. Когда они прошли под Лондонским мостом, он убедился: на реке много таких огней. Никогда еще Грэшем не видел столько судов в этих местах. Очевидно, Англия собирала силы перед войной так же, как и Испания. Правда, на Темзе он не увидел военных кораблей. Это были торговые корабли с гражданскими командами на борту.

Грэшем поежился. Пусть Дрейк и «ущипнул короля Филиппа за бороду», но силы короля от этого не убавились. Теперь в Англии будут говорить о нападении на Кадис как о большой победе, но, может быть, Дрейк всего лишь разбудил спящего великана. При всем шуме англичане просто совершили налет на плохо защищенный порт, где не имелось настоящих военных судов, после чего убрались подобру-поздорову. Много ли будет толку от кораблей с налетчиками, когда они столкнутся с боевым испанским флотом?

Ночью в городе было небезопасно. Люди богатые выходили по ночам в сопровождении слуг, спереди и сзади несших фонари или факелы. Те, кто обделывал какие-то ночные делишки, жались к зданиям, закрывая лица плащами. В доме Сесила было темно и тихо. Грэшем так стучал в дверь, что проснулся бы и мертвый, но с трудом разбудил слугу. Старик в ночном колпаке всматривался в ночного гостя, глядя через глазок.

– Я прибыл с вестями из Кадиса. Прямо с корабля из флотилии Дрейка, – объявил Грэшем. Он понимал: «Королевский купец» – скорее всего не первый из вернувшихся кораблей. Но главные силы Дрейка еще не могли вернуться в Англию, Их скорость зависела от огромного груза на борту «Сан-Фелипе».

Двери отворились. Старый слуга узнал гостя. Только спустя годы Грэшем понял, как много людей запоминают его, увидев лишь однажды. Он долго шел за слугой, освещавшим дорогу фонарем, по темным коридорам.

– Подождите здесь, – сказал старик, когда они пришли в какую-то маленькую комнату, где у стены стояла одинокая скамейка. Старик с фонарем исчез в каком-то следующем коридоре, а Грэшем остался один в полутьме (комнату освещала единственная свечка на стене). Наконец он снова услышал шаги. Вошли двое слуг, крепкие парни в дорогих ливреях дома Сесила.

– Пойдемте с нами, – сказал тот, что был выше ростом, и повернулся к гостю спиной. Грэшем не двинулся с места.

– В моем собственном лондонском доме на Стрэнде слуги обращаются к гостям вежливо, – заметил он. Слуга покраснел. Он не знал, как ему поступить. Ему вовсе не хотелось извиняться за грубость, тем более Грэшем сейчас мало походил на джентльмена, но не хотелось получить и выговор от хозяина. – Может быть, прислать кого-то с хорошими манерами? – предложил Грэшем.

Наконец слуга пробормотал что-то вроде «не угодно ли проследовать за мной, сэр», и Грэшем решил больше не приставать к нему.

– Прошу вас, присядьте, – любезно сказал Сесил гостю. Его комната была роскошно обставлена, а стены украшали дорогие французские гобелены с изображениями мифических животных, преследовавших людей. У одного из зверей когти были в крови. «Возможно, передо мной эмблема дома Сесилов», – подумал Грэшем.

Хозяин сидел в высоком кресле с резными ручками, одетый так, как будто и не ложился спать. На нем был плащ, подобающий скорее старику, чем галантному молодому человеку. На дубовом столе, чья полированная поверхность отражала свет множества свечей, стояли блюда с остатками еды. По знаку хозяина двое слуг мгновенно убрали со стола.

– Не желаете ли вина? – спросил он гостя. Если Сесила и неприятно поразило то, что Грэшем жив, то он хорошо умел скрывать свои чувства. Кувшин с вином и кубки были золотыми. Не исключено, Сесилу доставляло удовольствие самому созерцать свое богатство, возможно, также он рассчитывал произвести впечатление на гостя.

– Какая приятная неожиданность – увидеться с вами сразу по вашем возвращении! Вы, вероятно, расскажете мне о вашей миссии? – спросил Сесил так, словно речь шла о выращивании огурцов. – Конечно, я уже слышал кое-какие новости, но получить сведения из первых рук – всегда очень ценно.

Грэшем посмотрел в глаза собеседнику. Взгляд его не выражал никаких эмоций.

– Достигнута большая победа, – объявил Грэшем с нарочито преувеличенной важностью. – Англия, бесспорно, выиграла битву за бочки. Мы доказали, что можем уничтожать материал для сборки бочек, невзирая на трудности и опасности. Вы, бесспорно, можете гордиться нашими моряками и их капитанами. – Грэшем отметил: собеседник слегка поднял брови. Едва ли он оценил юмор гостя, скорее, был раздосадован. Грэшем продолжил уже нормальным тоном: Кроме того, несколько сотен семей испанских рыбаков не переживут эту зиму, поскольку мы лишили их судов и пожитков. А содержимое порта в Кадисе перешло в карманы сэра Фрэнсиса Дрейка. И конечно, ее величества. – Наступила продолжительная пауза.

Наконец Сесил спросил:

– Ваш доклад закончен?

– Я сообщил самое важное, – отвечал Грэшем. – Добавлю: «флот» Дрейка похож на стаю бешеных псов, не поддающихся дрессировке, а сам он контролирует свою ораву не больше, чем медведь – стаю шавок, которые его кусают. Он, видите ли, так и не разрешил мне сойти на берег, а находиться три месяца в море ужасно скучно. А тут еще кто-то подбросил в мои вещи подложные письма о том, что я якобы испанский шпион, и сделал так, что их обнаружили. – Последние слова Грэшем сказал так, будто данное обстоятельство ему только что пришло в голову. – Попросту говоря, кто-то пытался убить меня, конечно, чужими руками.

– Убить вас? – переспросил Сесил без всякого выражения.

– Да. Недаром говорят, перо могущественнее меча. Но… мы, шпионы, не очень беспокоимся о подобных вещах. Это наша работа. Нам даже бывает неприятно, если никто не пытается нас убить. – Грэшем широко улыбнулся собеседнику. – Могу я теперь выпить вина?

– Вы и в могиле будете так же паясничать? – спросил Сесил непринужденно, как будто беседовал с другом.

– Ну, в этом-то я сомневаюсь, – отвечал Грэшем. – Но мне очень интересно узнать, кто пытается меня туда отправить.

Молчание, казалось, продолжалось целую вечность.

– Мне ничего не известно обо всем этом, – ответил наконец Сесил.

– Понимаю, – сказал Грэшем. – Хотя должен заметить: кто бы это ни был, он искусно умеет заметать следы и едва ли может открыто признать указанный выше факт.

– Вы проявили недостаток воспитания, придя в дом джентльмена и обвинив его без всяких доказательств в покушении на убийство, – заметил хозяин, тщательно подбирая слова.

– Вы проявили недостаток здравого смысла, оскорбив человека и дав ему право вызвать вас на дуэль, – отвечал Грэшем. – На дуэль, которую вы проиграете. Так что ваше замечание может стоить вам либо жизни, либо чести.

Сесил теперь понял свою ошибку. При дворе никто не будет возражать против права Грэшема послать ему вызов после его последних слов. Если он, Сесил, согласится принять вызов, то потеряет жизнь, а если откажется, потеряет честь.

– К счастью для вас, – продолжал Грэшем, – сейчас для меня некстати убить или обесчестить сына королевского обер-секретаря. – Если Сесил и почувствовал облегчение, он не показал этого.

Грэшему действительно следовало вести свою игру очень осторожно. Сесил был ему симпатичен так же, как ведро с отбросами, но тот являлся первым претендентом на власть при ее естественной смене в стране. Он вполне мог стать главным лицом после ухода из жизни его отца и Уолсингема. В мире политики было даже не так уж и важно, если Сесил действительно пытался убить Грэшема. Важно было узнать, для чего это делалось, и сделать так, чтобы он больше не делал этого. При таких условиях возможным становился даже союз между этими двумя людьми. Но Грэшем пока не знал правды о своих врагах. И если он первым делом пришел к Сесилу, то не потому, что подозревал его больше других, а потому, что из всех подозреваемых доступен ему был только Сесил. Войти в его относительно скромный дом было гораздо легче, чем в дома Бэрли, Эссекса, Лейстера, тем более во дворец. Наступило время для серьезного разговора. Даже если Сесил действительно пытался его убить, Грэшем не сможет установить этого сейчас. Он может пока только создать защитную систему на случай будущих попыток в том же роде. Грэшему следовало сейчас расставить ловушки на всех тропах, по которым может пройти зверь, хотя сам он больше напоминал дичь, чем охотника.

– Мы живем в трудные времена, Сесил, – сказал он.

– Вот как? – В тоне собеседника теперь сквозила легкая насмешка.

– Вы сами сейчас можете или сделать карьеру, или упасть с высоты. Ваш главный соперник в борьбе за королевские милости – граф Эссекс Можно сказать, красавец и чудовище. – При этих словах Сесил напрягся, но промолчал. – Или точнее говоря, – пояснил Грэшем, – человек из древнего дворянского рода против выскочки. Ведь при всем богатстве и власти вашего отца у вас ведь нет благородного происхождения.

Грэшем отметил, что Сесил помрачнел, услышав его слова. Выходит, он нащупал его слабое место, которое в дальнейшем можно использовать.

– Это вовсе не инсинуации против сына первого королевского министра, – сказал он. – Зачем мне так рисковать? Это уж так, к слову пришлось. Но у меня есть и еще о чем поговорить с вами.

– Например?

– Ваш достопочтенный отец впал в немилость, ведь по его инициативе королеве Марии Шотландской вынесли смертный приговор. Королева Елизавета утверждает: ее министры действуют самовольно.

– Сплетни. Пустые придворные сплетни, – спокойно ответил Роберт Сесил. – Если бы вы чаще бывали при дворе, знали бы, чего стоит вся эта болтовня.

– Я рад, если так, – ответил Грэшем с наигранным облегчением. – Ваши власть и влияние незыблемы. Что до меня, меня кто-то уже пытался убить и этот кто-то не стремится себя обнаружить. Поэтому мне нужно некоторым образом обеспечить свою безопасность, причем от многих людей сразу, ведь я еще не знаю своих истинных врагов. Мы с вами – разные люди. У меня нет зависимых людей, нет даже семьи, и некому будет обо мне плакать в случае моей гибели.

– Как печально, – заметил Сесил, изобразив на лице выражение скорби. – А вот я могу сказать: уже сейчас, в начале моей карьеры, случись что-то подобное со мной, так многие люди будут даже радоваться.

– Вы не поняли, – ответил Грэшем. – Меня не интересует, будут о вас плакать или нет. Речь о том, что я люблю только себя самого. В этом моя сила. И я слышал, вы любите кое-кого еще, кроме себя. В этом ваша слабость. Если я пойму, что это вы покушаетесь на жизнь самого дорогого мне человека – на мою собственную, тогда мне придется ответить на это, и погибнет человек, которого вы любите.

– А вы, конечно, знаете, что у меня на душе, Генри Грэшем? – насмешливо сказал Сесил.

– Я – нет. Но кажется, красавица Елизавета Брук знает.

Сесил вскочил на ноги.

– Как вы смеете! – заорал он. Дверь отворилась, и в комнату быстро вошли двое слуг, но хозяин сделал им знак не приближаться. Грэшем подумал: Роберт Сесил может попытаться убить его даже здесь и сейчас. Достаточно просто приказать словом или знаком кому-то из его слуг метнуть нож в гостя.

– Кстати, вы ведь не знаете, какие меры я принял на случай, если я не возвращусь отсюда. Лучше не делайте глупостей, ничего хорошего это вам не принесет.

По новому знаку хозяина его люди удалились. Вообще говоря, Сесил боялся женщин, боялся их насмешек над его уродством. Елизавета Брук, дочь лорда Кобхэма, могла принести Роберту не только уважение света, но и приданое в две тысячи фунтов. Говорили также, что она очень мила и даже чувствует расположение к Роберту Сесилу.

– Я уже говорил, – продолжал Грэшем, – что привязанности вроде этой – ваша слабость, а отсутствие привязанностей – моя сила. Нет никакой необходимости причинять вред любимой вами женщине. Речь о другом: я должен убедиться, что вы не причиняли вреда мне самому и не попытались бы делать это в будущем.

– Я не отвечаю на угрозы, – злобно сказал Сесил, – прежде всего хочу напомнить: тем, кто угрожает мне, следует лучше заботиться об угрозе их собственной жизни.

– Замечательно! – воскликнул вдруг Генри с неожиданным радостным возбуждением. – Вы ведь понимаете, в чем тут дело? – Вопрос был риторическим. Собеседник его явно не понимал, озадаченный его внезапной жизнерадостностью. – Мы с вами признали: мы враги. Наконец-то двусмысленный придворный протокол вытеснен настоящими человеческими чувствами. Я говорю о моем желании убить вашу невесту, если это именно вы пытаетесь убить меня, а также о вашем искреннем желании убить меня за такую угрозу.

– Насколько мне позволяет судить наше не слишком близкое знакомство… многие люди хотели бы убить вас, Генри Грэшем, – заметил Сесил.

– Однако мало кто из них говорит об этом так откровенно, – возразил Генри с тем же веселым оживлением. – Странно, но и прекрасно, что ненависть может рождать честность. Теперь мы знаем друг друга.