Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Глава 5

Июнь 1587 года

Фландрия, Азоры, Эскориал

Это были испытанные вояки, и подобно многим своим товарищам они пьянствовали, сквернословили, распутничали, подобно сынам ада, но и дрались с адским ожесточением, добывая победу в одной кампании за другой. От них на вид ничем не отличался один военный, окруженный ими со всех сторон, вместе с другими пробиравшийся вперед по пояс в воде и так же ругавшийся, как остальные. Все они держали личное оружие высоко над головами, хотя все равно лил дождь, и неизвестно, в какое состояние мог из-за этого прийти порох. Человек, шедший в середине отряда, вдруг споткнулся и едва не упал в воду.

– Осторожнее, государь! – Один из солдат бросился к нему и поддержал его.

– Спасибо, – отвечал герцог Пармский. – Проклятие! И кто только все это придумал?!

Промокшие и утомленные солдаты невольно рассмеялись, услышав его слова.

– Наверное, государь, вы помните, что это были вы, – с улыбкой ответил тот же солдат.

Они с трудом выбрались на другой берег канала. Кадзанд, где они сейчас находились, являлся захолустной дырой. Перед ними открылась голая песчаная равнина, без малейших признаков хоть какого-нибудь деревца. И все же этот район, очень важный для обороны канала, мог открыть дорогу на порт Слис.

Конечно, полагал герцог, лучше бы они достигли Остенде – лучшего глубоководного порта для испанского флота, который хотел послать сюда король. Ведь, овладев Остенде, они могли бы потом не испытывать трудностей в самой Англии, где в то время не было настоящей армии. Но Остенде слишком хорошо защищали отборные английские войска. Значит, Слис был самым реальным вариантом. Этот порт не был глубоководным, но находился в сердце системы каналов и протоков, тем самым обеспечивая герцогу единственный военный план, в который тот верил.

Его армия стояла во Фландрии, в сорока милях от английского берега. Попади его войска в Англию, они бы прошли через эту страну, как нож сквозь масло, потому что англичане могли выставить против них только ополченцев, вооруженных дубинами и топорами. Испания же вполне может теперь послать большой флот: после присоединения Португалии она получила в свое распоряжение настоящие океанские корабли. Но как быть с голландским флотом трижды проклятого Юстина из Нассау? Он-то больше всего и беспокоил герцога Пармского. На своих приспособленных к мелководью, легких, но при этом хорошо вооруженных суденышках голландцы могут перекрыть дорогу его людям на уязвимых барках при выходе из каналов в открытое море. А великая королевская Армада в этом случае сможет быть только свидетельницей их разгрома, стоя вдали, в глубоких водах, но не сможет войти в мелкие воды, где хозяйничают голландцы.

Если бы он только мог захватить глубоководный морской порт! Это позволило бы королевской Армаде войти в порт, взять на корабли его войско и разгромить английский флот в Ла-Манше. Но у него не было времени.

Нет, помочь ему одержать победу может только хитрость, благодаря которой он до сих пор и одерживал победы, так что о его армии люди теперь говорят в таком же тоне, как о древних победоносных римских легионах. Слис для герцога Пармского будет означать власть над всей паутиной каналов и водных путей. Тогда он сможет послать свои барки на север, отвлекая внимание поганых голландцев.

Потом его войско вторгнется в пределы южных каналов под покровом ночи, когда темнота спутает карты голландским морякам, если они сдуру решатся выйти в море в ночное время. Фонари, скрытые щитами, будут освещать путь испанским баркам, и они смогут пройти по мелководью прежде, чем голландцы сообразят, что происходит. Если же голландцы последуют за их барками в открытое море, пушки на огромных галеонах разнесут их суденышки в одно мгновение. А если Испания пошлет достаточно большой флот, он станет непреодолимым барьером между барками и английским флотом. Но прежде всего он должен захватить Слис.

Герцог Пармский взобрался на песчаный холм – самую высокую точку Кадзанда. Где же баржи с припасами и оружием, нужные ему для достижения ближайшей цели? Он вздохнул. На войне никогда ни в чем нельзя быть уверенным. Он знал: они должны появиться здесь, их появление просто отсрочено превратностями войны. Несколько часов испанцы провели в тревожном ожидании: лишь бы противник не атаковал их со стороны моря. Ведь с подмокшим порохом они могли сражаться только холодным оружием. Они ждали прихода барж, но одновременно рыли окопы и готовили позиции для пушек.

Один из солдат передал что-то своему командиру – подмокшую галету, на которой отпечатались следы грязных пальцев солдата. Проклятие! Почему он вечно, отправляясь в военный поход, забывал приказать слугам упаковать провизию? Могли бы, впрочем, и сами научиться этому. Но сейчас он был слишком голоден. Он кивнул солдату в знак признательности и принялся есть. На вкус галета оказалась приятной.

* * *

Верный слову, Дрейк действительно поставил вооруженного охранника у дверей каюты Анны.

– Интересно, он сделал так, чтобы нас не впускать или чтобы ее не выпускать? – пошутил часовой, обращаясь к товарищам.

Джорджа отправили осматривать помещения на корме, и, поскольку никто не давал иных распоряжений Грэшему, он отправился с другом. Инструкции им дал капитан Фенер, пока Дрейк разговаривал с испанским капитаном в его бывшей каюте.

– Быстро и подробно перепишите все ценное, что найдется в каютах. – С этими словами капитан дал листок бумаги Джорджу и хотел вручить ему также перо и чернильницу, но потом почему-то предпочел отдать их Грэшему. – Я не желаю, чтобы эти вещи попали в руки кого-то из команды, так же как не желаю, чтобы они попали в ваши карманы, – продолжал он, обращаясь к друзьям.

Они открыли одну из дверей и инстинктивно отпрянули. «Ай да завоеватели!» – подумал Грэшем с грустной иронией.

– Войдите, пожалуйста! – обратилась к ним женщина. Голос ее звучал слабо, но говорила она на чистом английском языке.

Грэшем и Манион вопросительно посмотрели друг на друга, а затем осторожно вошли в каюту. Присмотревшись к женщине, лежавшей в постели, они поняли: это мать уже известной им девушки. Те же роскошные, хотя уже седые волосы, тот же овал лица, те же полные губы, те же прекрасные голубые глаза. Однако пожилая женщина выглядела очень больной. Лицо ее, покрытое глубокими морщинами, было болезненно бледным. Она еле ворочала языком, и, очевидно, ее изнурила долгая борьба с болью и страдания. Лоб ее покрывала испарина.

– Пожалуйста, скажите мне, что здесь произошло, – заговорила женщина. – Служанка убежала, как только начали стрелять.

– Ваш корабль захвачен, мадам, – сказал Грэшем. Он чувствовал себя не очень уверенно, общаясь с пожилыми женщинами, хотя в общении с женщинами молодыми затруднений не испытывал. – Захвачен флотилией сэра Фрэнсиса Дрейка. Бой (назовем его так) уже закончился.

– Но моя дочь! Не видели вы ее? Как она? – Тревога придала больной женщине силы, и она сделала попытку подняться.

– Успокойтесь, мадам, прошу вас, – поспешил заверить ее Грэшем. – Если ваша дочь – это та… необычная девушка, беседовавшая с нашим капитаном, то сейчас она в полной безопасности.

– Можно сказать, сегодня она сделала особенно много для того, чтобы покорить английских моряков, – вставил Джордж. Обеспокоенный состоянием пожилой женщины, он хотел на свой лад успокоить ее.

– Должно быть, это моя дочь, – тихо сказала женщина. Она почувствовала добродушие громкоголосого великана и предпочла не заметить его беззлобной иронии. Она не кричала, не рыдала. Как все женщины на кораблях, она знала, что бывает после захвата. Но, похоже, эти захватчики не чужды человечности. С удивлением почувствовала она, как ее лба коснулась приятно холодная материя. Другой здоровенный малый, видимо, слуга, заметив в каюте ведро с водой и фланелевую тряпку, смочил ее в воде и осторожно и заботливо приложил ко лбу пожилой англичанки самодельный компресс, после чего сразу отошел в сторону, подчеркивая отсутствие у него агрессивных намерений. По щекам женщины потекли слезы. Обычное проявление доброты оказалось сильнее ее готовности к сопротивлению: она ожидала не этого, а применения грубой силы.

Ее слезы явно смутили молодого человека, заговорившего с ней первым. Он, видимо, не мог выбрать, что лучше – остаться и утешать хозяйку каюты или удалиться и больше не беспокоить ее. Она решила избавить его от сомнений. Молодой человек явно был джентльменом. Даже его морской костюм выглядел почти роскошным. Глядя на молодого джентльмена, англичанка пожалела о том, что у нее никогда не было сына. Может быть, он был бы похож на этого статного красавца. Молодой англичанин производил впечатление человека умного и образованного. У него было очень приятное лицо, и вместе с тем взгляд его, как ей показалось, выражал какую-то скрытую печаль. Она решила сесть на постели, хотя знала: это, как и всегда в последнее время, будет стоить ей нового приступа боли.

Ее усилия, конечно, заметили молодой джентльмен и его слуга, и они приблизились к ее постели, готовые оказать помощь.

– Благодарю, благодарю вас. – Она говорила едва слышно, но старалась сохранить достоинство и чувство независимости. – Предваряя ваши вопросы, скажу: я – англичанка из семьи Риа.

Грэшем кивнул. Он знал этот древний род, происходивший из сторонников Генриха VIII, которых тот щедро вознаградил за поддержку. Однако многие из них потеряли свои земли позднее, при королеве Марии. Говорили, они оказались единственным католическим родом, которому не повезло в то царствование. Они попытались поправить свои дела в Ирландии, но и там скорее разорялись, чем наживали богатство.

– Когда же судьба отвернулась от нашей семьи, – продолжала пожилая англичанка, – я вышла замуж за испанского дворянина. Сильный и добрый, он совсем не умел вести хозяйство, и его семья была почти такой же бедной, как и семья Риа. После того как он скончался от лихорадки на Гоа, мы решили вернуться на родину.

Силы снова начали оставлять англичанку, и она сказала, обращаясь к Грэшему, к которому странным образом прониклась доверием (ведь он мог быть сыном пирата, а то и самим пиратом):

– Пожалуйста… найдите мою служанку и пришлите ее ко мне. Видите ли… я при смерти. – Последние слова она произнесла как-то странно просто и буднично.

Грэшем подивился мужеству этой женщины. Понятно было и поведение ее дочери, в чьих жилах текла кровь гордого испанца и благородной английской леди. Между тем она продолжала:

– У моей дочери нет никого. Ей необходимо добраться до Европы и выйти замуж за ее жениха. Вот здесь… – Она потянулась к сумочке, инкрустированной жемчугами и лежащей на кровати, и достала оттуда листок бумаги. – Вот здесь его имя и адрес. Пожалуйста, возьмите это, – продолжала она, обращаясь к Грэшему. – Я могу в любую минуту впасть в беспамятство, и я не так глупа, чтобы думать, будто я смогу защититься от воров.

Силы оставили ее, и она снова опустилась на подушку. Она закрыла глаза и почти беззвучно произнесла имя дочери – «Анна». Грэшем послал Маниона за служанкой и сам оставался в каюте, пока тот не привел насмерть перепуганную девчонку-мулатку.

Друзья продолжили осмотр судна. В большинстве кают пассажиров вовсе не обнаружилось: они были забиты ящиками с пряностями, а одна из них – ящиками со слоновой костью. Возить такие товары тогда было выгоднее, чем перевозить людей. Выполнив задачу, они вернулись на верхнюю палубу. Вскоре появились и Дрейк вместе с испанским капитаном. Дрейк покровительственно похлопывал его по спине, и оба они хохотали. Капитана с его офицерам)! посадили на катер, который должен был доставить их на остров. Всем, кто пожелал служить новому хозяину, разрешили остаться на борту. На английских кораблях насчитывалось немало больных, и новые моряки пришлись очень кстати. Пассажиров решили отправить на берег, где те ожидали бы прибытия следующего испанского корабля. Долго ждать им бы не пришлось: в то время много кораблей шли на материк с юга через Азоры.

Дрейк явно находился в хорошем расположении духа. Сейчас было уместно обратиться к нему, и Джордж решился взять это на себя.

– Милорд, – спросил он с поклоном, – могу ли я просить вас за одну пассажирку на борту захваченного корабля? – Прежде чем Дрейк успел ответить, Джордж вкратце объяснил, о ком идет речь. – Эта леди – англичанка, а ее дочь англичанка наполовину. Думаю, дочь – та самая девушка, на которую мы все обратили внимание, когда ступили на борт корабля. А ее мать – по-видимому, настоящая леди.

– Может ли эта женщина сама прийти сюда? – осведомился Дрейк. По крайней мере он выслушал Джорджа и не приказал выбросить его за борт. Он стоял с важным видом, в лучшем камзоле, богато украшенном драгоценными камнями. Дрейк явно хотел быть похожим на вельможу.

Джордж и Грэшем переглянулись. Конечно, для больной женщины сейчас здоровее находиться на свежем морском воздухе, но вряд ли она смогла бы самостоятельно добраться сюда из своей каюты.

– Увы, милорд, ей не выдержать такого путешествия, – ответил Джордж. – В ней едва теплится жизнь.

Дрейк слегка нахмурился. Однако он был слишком переполнен собственным успехом, чтобы у него ухудшилось настроение. Его можно было понять. Плавание на корабле «Елизавета Бонавентура» обходилось в четырнадцать шиллингов в месяц. Корабль можно было нанять за двадцать восемь фунтов в месяц. Содержание всей команды стоило примерно сто семьдесят пять фунтов в месяц. Новый корабль можно было построить за две тысячи шестьсот фунтов. Между тем весь груз «Сан-Фелипе» стоил, по словам капитана Феннера, сто десять, а то и все сто тридцать тысяч фунтов – к такому выводу он пришел на основании описи. Это не считая стоимости самого корабля. Понятно, что Дрейк был просто счастлив.

В каюту пожилой англичанки пожаловала странно разношерстная компания: сам Дрейк, Феннер, секретарь Дрейка, Джордж, Грэшем и, конечно, неразлучный с ним Манион.

– Сэр Фрэнсис, благодарю вас за ваше любезное посещение, – сказала она.

Дрейк почему-то посмотрел на Грэшема с явной неприязнью. Выражение его лица показалось Грэшему даже нервозным. Что касается пожилой леди, то, стараясь сберечь силы, она даже и не пыталась встать с постели.

– Мадам, – сказал Дрейк, почтительно поклонившись, – я весьма сожалею о вашем нездоровье. Как вам, полагаю, известно, я дал вам и вашей дочери гарантии безопасности.

– Я чрезвычайно признательна вам, сэр Фрэнсис. Могу я попросить пригласить сюда мою дочь?

Дрейк кивнул, и капитан Феннер крикнул охраннику, чтобы тот привел девушку в каюту. Анна появилась через несколько минут. Теперь она шла опустив глаза. Сделав реверанс, как требовали условности, она произнесла только «сэр», чем и ограничила свое приветствие.

Затем заговорила ее мать, но было заметно, что разговаривать ей трудно.

– Хотя я была замужем за одним из ваших врагов, я такая же англичанка, как и вы все.

– Мадам, я не сомневаюсь… – начал Дрейк.

– Пожалуйста, прошу вас. – Умоляющий тон женщины служил извинением за то, что она перебила его. Ясно было, что она хотела сказать. Будучи между жизнью и смертью, она боялась не успеть сказать все важное для нее, а потому не хотела, чтобы ей помешали говорить. – Моего мужа нет на свете, и скоро я последую за ним, – продолжала она. Девушка, сидевшая в углу, старалась сдержать слезы, слушая слова матери. Она по-прежнему не поднимала головы. – Моя семья, как и семья моего мужа, бедна. Если она и примет мою дочь, то Анна будет занимать в их семье место, немногим лучшее, чем служанка. На этом свете у моей дочери есть только один защитник – ее жених, француз, который сейчас в пути. У меня нет ни власти, ни богатства, у меня есть только моя просьба, просьба бедной англичанки: разрешите мне выбрать опекуна для моего единственного ребенка защитника, который доставил бы ее к жениху.

Речь женщины звучала просто, но вместе с тем с удивительным чувством собственного достоинства. Дрейк гордо выпятил грудь. Он заговорил снова:

– Мадам, я рад оказанному мне доверию…

– В таком случае… – голос старой англичанки вдруг окреп, приобретя даже властность, видимо, прежде ей свойственную, – я назначаю опекуном моей дочери человека по имени Генри Грэшем.

«Но ведь опекуном должен стать не я, а Джордж! – подумал Грэшем. – Именно он, и никто другой. Она ошиблась!»

За ее словами последовало тяжелое молчание. Всем показалось безумным предложение умирающей. Кто даст гарантию, что молодой человек, о котором только что шла речь, подобно множеству других молодых людей, не уступит своим плотским желанием и что эта девушка найдет в себе силы не подчиниться его воле? И если все так и будет, что скажет ее жених, узнав, что его невеста лишилась девственности и что у нее может быть ребенок от другого мужчины?

Грэшем годами учился контролировать собственные реакцию не допускать появления пота на лице, не поглаживать бороду, не дотрагиваться до носа и, конечно, контролировать выражение лица. Он хотел, чтобы собеседники (а чаще всего он общался с врагами) как можно меньше могли узнать о его чувствах. Но сейчас он ощутил, как заливается краской, и не мог ничего с этим поделать. Потом он взглянул на лицо женщины, даже и теперь, когда она была тяжело больна, сохранившее свою красоту и выражение благородства, и различил на нем едва заметную улыбку. И улыбалась она ему, Генри Грэшему.

– Принимаете ли вы эти обязанности? – спросила она очень тихо.

Девушка подняла голову. Взгляд ее выражал только ненависть и гнев. Грэшем почувствовал: он совершил ошибку, заглянув в огромные темные глаза, бездонные и загадочные. Ему вовсе не хотелось поддаться их магии, и он молил Небо не позволить выдать себя каким-нибудь невольным жестом. Даже в ту ночь, когда они удирали на лодке от испанской галеры, он, казалось, не чувствовал себя так неуютно, как сейчас. Грэшем глубоко вздохнул. Такие реакции следовало тоже подавлять, но сейчас ему это вдруг стало безразлично.

– Мадам, – сказал он с поклоном, обращаясь к матери Анны, – я не заслуживаю подобной чести. Я молод и глуп. Мне еще самому следует учиться жить, что уж говорить об ответственности за других! – Старая леди продолжала улыбаться. Понимала ли она его речь? Грэшем продолжал: – Но конечно, вы можете отвечать за чужую жизнь. У вас есть опыт, у вас есть мудрость. Вы встречаете конец жизни с таким достоинством, которому могут позавидовать и мужчины. И если вы верите в то, что я смогу выполнить этот… долг, то, может быть, и я сумею стать достойным вашего доверия и оправдать его. С тяжелым сердцем я отвечаю на ваш вопрос: да.

– Благодарю вас, – просто ответила старая леди. Затем она с трудом повернула голову, взглянула на Дрейка и сказала: – Вот мое последнее желание, сэр Фрэнсис. Если вы джентльмен, вы уважите его.

Тонкий ход показывал – мать Анны пребывала в полном сознании. Дрейк-то джентльменом как раз не являлся. Разночинец, чьи дерзость и удачливость принесли ему богатство, он старался быть похожим на джентльмена. Те, кто стал джентльменом по рождению, ненавидели удачливого выскочку и не упускали случая его унизить. Прирожденный джентльмен мог и не согласиться на просьбу женщины. Тот же, кому постоянно приходилось поддерживать репутацию джентльмена, отказать ей не мог. На какое-то мгновение сэр Фрэнсис Дрейк забыл о непомерных амбициях, об алчности, об интригах и просто ответил:

– Я уважу вашу просьбу.

Тут хлопнула дверь, и в каюту влетел Роберт Ленг, джентльмен-авантюрист и самозваный историк Фрэнсиса Дрейка. Все сразу уставились на него, и в тот же момент навсегда закрылись глаза матери Анны. Единственной, кто заметил уход старой леди, была сама Анна, не сводившая с матери взгляда. Последним, что видела старая леди, были широко открытые, полные слез глаза ее дочери.

– Сэр! – взволнованно начал Ленг, пораженный открывшейся ему картиной. – Простите, что помешал… я не имел представления… Но я просто обязан вам сообщить… Я узнал о страшной измене…

Все присутствующие, кроме Анны, по-прежнему внимали пришельцу. Он продолжал:

– Речь, сэр, идет об измене, замышленной и направляемой негодяем Генри Грэшемом.

Грэшем при его словах почувствовал даже не гнев, а изумление и тоску. Он никогда не любил Ленга, впрочем, игнорировавшего его на всем протяжении их путешествия, но и не чувствовал к нему ненависти. Глядя на потное рябое лицо Ленга, Грэшем в одну секунду осознал – тот готов сейчас действовать решительно.

– Вот это, – продолжал «историк», – мы нашли в вещах Грэшема. Взгляните, это четки и католический молитвенник. А главное, – Ленг выдержал эффектную паузу, – письмо от короля Филиппа, где король Испании предписывает всем оказывать всяческое содействие Генри Грэшему как своему агенту!

Он театрально вытянул вверх руку с письмом. Дрейк с мрачным видом взял письмо. Анна, на которую по-прежнему никто не обращал внимания, закрыла глаза своей матери. Дрейк перевел взгляд с письма на Грэшема, потом положил письмо на стол. Ленг взял его. Он явно торжествовал. И вдруг он обратил внимание на покойницу, лежавшую на постели.

– О Господи! – воскликнул он и сел на пол.

Теперь и все остальные увидели то, что видел он. В ужасе взирали они на постель. Анна, обнимая мать, беззвучно рыдала. Все присутствующие для нее сейчас не существовали. Они же почувствовали неловкость и стыд, невольно вторгшись в область чужого горя. Дрейк первым подошел к девушке.

– Из уважения мы похороним ее, – заговорил он так мягко, как ни с кем прежде, – в соответствии с вашими католическими ритуалами и не в открытом море: ее тело не достанется рыбам. Леди не принадлежала к нашему бродячему морскому племени. Мы похороним ее в Сан-Мигеле, где ее будут помнить и чтить ее память, а ее дети и внуки смогут всегда посетить ее могилу на доброй Божьей земле.

Грэшем про себя подивился, как столь жестокий человек может быть и столь добрым.

– Отнесите тело в капитанскую каюту и положите там. А вас, – обратился он к Анне, – я прошу последовать туда и проследить, чтобы все было сделано как должно.

Моряки выполнили его приказание, а девушка пошла за ними, погруженная в свое горе. Офицеры остались в каюте.

– Я-то думал, вы шпион английский, – заговорил Дрейк. – Теперь оказывается – испанский.

– Вы поверите, если я скажу, что никогда прежде не видел ни этого письма, ни четок и молитвенника? Полагаю, не поверите. Тем не менее я говорю правду.

– Все это нашли в его вещах. Клянусь, милорд! – возвысил голос Ленг.

Дрейк усмехнулся.

Грэшем заговорил вновь:

– Если сэр Фрэнсис Дрейк, капитан «Елизаветы Бонавентуры», не желает меня слушать, то, может быть, меня выслушает бывший капитан «Юдифи»?

Дрейк застыл на месте. Грэшем продолжал. Он знал: это его единственный шанс.

– В молодости вы были капитаном маленького суденышка под названием «Юдифь». Ваш корабль вместе с другими кораблями однажды зашел в испанский порт: Вашим людям требовался отдых, а кораблю – срочная починка. Тогда Англия не воевала с Испанией, все вы были просто моряками, плававшими в одних водах и подвергавшимися одинаковым опасностям. Вы попросили о помощи, вам помогли и обещали безопасность и сопровождение.

Дрейк стоял не шевелясь, Грэшем продолжал рассказ:

– А потом испанцы решили захватить английский корабль, а английских моряков – заточить или отправить на костер. Ваше судно являлось самым незначительным и неинтересным для испанцев из всей добычи. Вам удалось уйти от вероломных испанцев и с боем пробить себе дорогу домой. Но вас предали. Вас тогда обозвали трусом, якобы бросившим в беде товарищей.

В каюте воцарилось полное молчание. Теперь взгляды всех присутствующих устремились на Дрейка.

– Точно так же, – продолжал Грэшем, – и я оказался в положении «маленького лишнего суденышка», от которого решили избавиться, и меня предали, хотя я не знаю, кто именно. Меня назвали трусом, хотя я вел лодку под вражеским огнем, как и вас назвали трусом при всей вашей храбрости. Поверите ли вы моим словам, как бывший капитан «Юдифи», вернувший ее на родину? Поверите ли вы, что есть люди, пытающиеся обмануть вас и использовать, сделав моим палачом?

Несмотря на критическое положение Грэшема, его аналитическое мышление продолжало работать. Он старался подогреть самомнение и страшную подозрительность Дрейка, считавшего, что его всегда готовы предать. Кроме того, Дрейк только что обещал признать Грэшема опекуном Анны, а для человека, тщившегося разыгрывать настоящего джентльмена, весьма невыгодно нарушить свое слово. И все же Дрейку дали основания считать, будто Грэшем обманул его. Не письмо само по себе могло воспламенить гнев Дрейка, а то обстоятельство, что его мог провести какой-то мальчишка вроде Грэшема.

– Судите сами, сэр Фрэнсис, – вновь заговорил Грэшем. – Не требуется большого ума, чтобы подкинуть в наш багаж все, что угодно. Наши вещи свалены на палубе как попало. Неужели я, по-вашему, такой осел, чтобы разбрасывать столь опасные для меня письма? Кто может так поступить с письмом, представляющим собой его смертный приговор?

Грэшем на мгновение умолк. В каюте наступила мертвая тишина. Он продолжал:

– Вы не высадили меня на вражеском берегу. И ведь вам кто-то велел так поступить. Что же, тот, кто выступил против Уолсингема, потребовал также убрать меня с дороги? Разве человек не должен знать, кто хочет убить его? И можете ли вы быть уверены, что то же лицо не поступит с вами так же, как со мной?

– Никто не приказывает мне, Генри Грэшем, – заговорил наконец Дрейк. – Мне могут лишь предлагать. И никто не приказывал мне вас убивать. Я сам властен над жизнью и смертью людей на моих кораблях.

Дрейк принял решение с удивительной быстротой. Ясно было: Грэшем ему не по душе. Но Грэшем надеялся: еще больше ему не по душе те, кто пытался распоряжаться им самим.

– Хорошо ли вы знаете историю? – вдруг спросил Дрейк. Грэшем, уже привыкший к неожиданным поворотам и ходам мысли сэра Фрэнсиса, все равно не мог не удивиться – почему тот задал такой вопрос, когда решалась его судьба?

– Не хуже и не лучше своих коллег по колледжу, – отвечал он, стараясь сохранить хладнокровие.

– Вы, наверное, знаете, в старину у англосаксов правосудие было суровым и скорым, и при всей своей суровости действенным. Вы знаете о суде-испытании?

Еще бы! Одно из таких испытаний состояло в том, что человеку вкладывали в руку кусок раскаленного железа и заставляли пройти несколько шагов. Если рана заживала без осложнений, он считался невиновным, а если начиналось воспаление – виноватым. Не собирается ли Дрейк проделать с ним нечто подобное?

– Считалось, – продолжал Дрейк, – в таких случаях происходит Божий суд. Пусть же такой суд свершится над вами. Одно из моих небольших судов дало течь. Его залатали на острове, однако нам нужно решить, что лучше – уничтожить судно или рискнуть и отослать его домой. – Дрейк посмотрел на своего первого помощника: – Капитан Феннер! Подготовьте «Маргаритку» к отплытию в Англию. Отправляйтесь завтра. И подготовьте мне команду. Начните с этого пса-мятежника с «Неустрашимого», которого мы решили повесить. Думаю, нынешний капитан справится со своим делом. А вы, Грэшем, отправляйтесь на «Маргаритку». Я велю людям перенести туда ваши пожитки с «Бонавентуры». Если благополучно доберетесь домой, значит, Божий суд Вас Оправдал. В противном случае – вы были виновны.

– А девушка? – напомнил Грэшем.

– Я обещал уважать последнюю волю ее матери. Она будет под моей защитой, и вы останетесь ее опекуном. Только несколько недель, пока вы будете на борту «Маргаритки», я приму на себя ваши обязанности здесь. Вы же, если будет милость Божья, вернетесь в Англию.

«Может быть, и вернусь», – подумал Грэшем. На душе у него было неспокойно. Наскоро отремонтированный корабль, какие-то висельники на борту и опасное путешествие домой. И все же ему дали шанс. Все лучше, чем быть повешенным на месте.

Но Дрейк, очевидно, еще не закончил. Он повернулся к Ленгу и спросил:

– Вы закончили свое повествование?

– Я только что закончил рассказ о том, как вы доблестно захватили «Сан-Фелипе», – ответил тот. – Полный текст – у вашего секретаря. – Он украдкой посмотрел на Грэшема, видимо, опасаясь, что тот сейчас бросится на него.

– Значит, ваш труд завершен, верно? Вы можете оставить мне вашу рукопись, вы ведь, должно быть, не прочь вернуться домой? Я решил помочь вам. Вы тоже отправитесь на «Маргаритку» и будете стеречь этого молодого человека.

– Сэр! Это несправедливо! Я едва успел завершить мой труд… – Ленг не успел договорить. Лезвие ножа сверкнуло в воздухе. Нож вонзился в переборку, едва не задев ухо «историка».

– Я чую измену, – зло сказал Дрейк. – Мое тщеславие, мое желание запечатлеть этот поход лишило меня чутья. Но теперь я снова ее почуял. Пусть же дело решится между вами и вашим молодым другом. Кто виновен, а кто не виновен – пусть решит Божий суд на борту «Маргаритки».

Дрейк разразился хохотом. Теперь он сказал все и покинул каюту. Ленг схватил письмо и бегом бросился за Дрейком.

Потом Грэшем и Манион утешали Джорджа, умолявшего взять его с собой. Но едва взглянув на «Маргаритку», Грэшем решительно отказал ему в этом. Расставаясь с «Елизаветой Бонавентурой», Грэшем с грустью посмотрел на своего друга. Увидит ли он снова его жизнерадостное лицо?

Они успели лишь очень кратко переговорить с Джорджем.

– Я уверен, – сказал Генри, – кто-то приказал Дрейку не высаживать меня на берег. Дрейк ничем не побрезгует, если ему хорошо заплатить. Он всегда нашел бы что соврать Уолсингему, объясняя свой поступок. Пожалуй, его удивило, что кто-то решил еще и убить меня, а он так не договаривался.

– Тебе повезло – Дрейк посочувствовал тебе, – заметил Джордж.

– Посочувствовал? Не говори глупостей! Дрейк поступил так вовсе не из сочувствия. Он просто посылает сигнал тому, кто дает ему задания, – имея с ним дело, необходимо говорить ему всю правду. Если бы тот таинственный «кто-то» велел ему убить меня и заплатил хорошую цену, Дрейк разделался бы со мной в два счета.

* * *

Плавание на «Маргаритке» не вызывало оптимизма. Ее капитан, горький пьяница, конечно, не мог не радоваться тому, что в этом путешествии над ним не будет командиров. Команда состояла всего из пятнадцати человек, и все они так или иначе находились не в ладу с законом, а один даже подозревался в убийстве. Да и вообще команда являлась слишком малочисленной даже для «Маргаритки». Катера часто представляли собой уменьшенные копии огромных галеонов – с тремя чахлыми мачтами и каким-то подобием пушек на борту. Третья мачта «Маргаритки» сломалась во время последнего шторма, и хотя на ней ранее был укреплен только один небольшой парус, ее отсутствие нарушало хрупкое равновесие маленького судна.