Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)

Первый из английских кораблей неожиданно развернулся бортом к «Сан-Мартину» и дал залп. Пять или шесть пушек с испанского корабля дали ответный залп. Одно из английских ядер обрушило флагшток на испанском флагмане. Трое или четверо испанских солдат упали на палубу убитыми или опасно раненными. Затем английский корабль уступил место следующему, дав ему возможность также повернуться бортом к испанцам.

– Ну вот! – Манион махнул рукой в отчаянии. – Пускай эти гады перестроятся и разнесут нас на части. А мы будем торчать тут – мы же очень смелые!

Лицо герцога оставалось непроницаемым. Английский адмирал не принял его вызова на бой, предпочитая оставаться на расстоянии и обстреливать «Сан-Мартин». Сидония не освободил Грэшема, и он находился в двух ярдах от человека, представлявшего собой самую заманчивую мишень для любого меткого английского стрелка и ввязавшего свой флагман в бой с пятью или шестью лучшими галеонами противника. Герцог все еще не отказался от своего вызова. Интересно, кто сейчас командовал английским флотом – Дрейк? Хоукинс? Фробишер? Сидония надеялся вовлечь его в непосредственное сражение борт о борт со своим флагманом, чтобы заставить в конечном счете англичан вступить в общий бой с превосходящими силами противника, а это был для испанцев единственный шанс победить в схватке.

Грэшем пережил, кажется, самый длинный час в своей жизни. Первоначальное чувство страха (он ведь находился на месте, открытом для обстрела) сменилось любопытством аналитика. Он стал следить за солдатами, суетившимися на палубе или сидевшими на мачтах и время от времени пытавшимися наудачу выстрелить по англичанам. Те же, в свою очередь, периодически стреляли по обитателям испанского флагмана. Потом Грэшем наблюдал за работой пушкарей, возившихся у орудий, следил за тем, как они отводят орудия назад, получают пороховые заряды у юнг, чистят стволы, заряжают орудия порохом, затем выбирают ядра, оценив их калибр на глаз, закладывают ядра в стволы, подкатывают орудия вперед, чтобы возобновить стрельбу, и фиксируют их, привязывая к борту толстыми канатами, от которых саднит даже загрубевшие руки матросов и солдат; затем они наводили орудия на цель, зажигали фитили и подносили их к запалу. А потом раздавался привычный для пушкарей грохот выстрелов. И все это они проделывают привычно, без лишних слов, часто не говоря ни слова… Когда стрельба стихала, тишину нарушал только стук молотков корабельных плотников, делавших мелкий ремонт там, где это требовалось для безопасности корабля. К счастью, дул не слишком сильный ветер, неспособный вызвать опасную качку и крен корабля, а потому ядра практически не могли поразить его ниже ватерлинии.

Прошел час или полтора, пока группа испанских кораблей не подошла вплотную к «Сан-Мартину» и не эскортировала его снова к главным силам флота. Затянувшееся странное сражение заканчивалось, шум боя сменялся обычным шумом моря. Герцог повернулся к Грэшему.

– Они не хотят с нами драться, – просто сказал он. На мгновение вся накопившаяся усталость командующего отразилась на его лице. Он заговорил без переводчика на ломаном, но вполне понятном английском языке. Значит, он понимал и все, о чем они говорили с Манионом. – Они хотят, – продолжал он, – только задержать нас. Я не могу сражаться, не могу и бесцельно стоять здесь, а потому мне остается только идти на соединение.

– Я уверен, герцог Пармский будет ждать вас там, – ответил Грэшем, сам прекрасно понимавший, насколько слабо звучат его заверения.

– Может быть, и так, – заметил герцог. – Только пятьдесят человек об этом уже не узнают.

За день «Сан-Мартин» потерял пятьдесят человек убитыми. Желание герцога Сидонии находиться в центре сражения, вызывая англичан на поединок, превратило его флагманский корабль в самый уязвимый из судов испанского флота. Англичане потрепали испанские транспорты с их конвоем, но эту атаку испанцам удалось отбить.

Испанцы в тот день показали незаурядную дисциплинированность и организованность, действовали слаженно и ритмично, невзирая на яростную канонаду англичан. Испанскому флоту был нанесен всего лишь незначительный ущерб.

– Вы можете спать здесь, на палубе, – произнес герцог. Это было честью. Адмиральская палуба всегда содержалась в чистоте, туда допускались только офицеры, непосредственно подчиненные командующему. К тому же впервые за много дней Грэшем мог спать пусть и на палубе, но зато вытянувшись во весь рост.

– С трехмачтовых галер, как и с других наших кораблей, – продолжал Сидония, – поступило подтверждение ваших слов. Действительно, если бы мы направили туда корабли, их затянуло бы на мель. – Герцог кивнул и удалился, очевидно, в свою каюту. Через несколько минут явился слуга, вручивший Грэшему прекрасно сшитую рубаху и офицерский плащ и сказавший ему несколько слов.

– О чем это он? – поинтересовался Манион.

– Сказал, эта одежда – из запасов самого герцога.

На другой день, в среду 3 августа, Грэшем проснулся с тяжестью в ногах и болью в животе. Видимо, сказывалась дрянная пища, которую они получали на корабле. А главное, он проснулся с чувством страха. Грэшем не знал, есть ли на свете люди, не знающие страха, но сам всегда считал: истинная смелость состоит в победе над страхом, а не в его отсутствии. Но сейчас ему действительно стало страшно. Неужели ему придется провести еще один день под пулями или ядрами врага? Это сильно отличается от единоборства с противником. Куда большая смелость требуется человеку, ставшему живой мишенью при обстреле.

Грэшему даже захотелось помолиться о даровании мужества, но он чувствовал: вряд ли его молитва будет искренней. Но оказалось, в тот день геройства от него не требовалось. Английские корабли предпочитали не подходить близко к испанским и держались на расстоянии, недосягаемом для ядер и пуль. В свою очередь, и они не понесли большого ущерба от испанской канонады.

– Наверно, пороху них на исходе, – предположил Манион, уже сделавшийся военным переводчиком Грэшема. – Правительство скупое, отпускает мало, а береговые города небось хотят приберечь порох и ядра для себя на случай, если испанцы там высадятся. Англичане стреляют слишком быстро, вот и не хватает пороха, ядер и всего прочего.

А потом наступил штиль, и оба враждебных флота стояли в бездействии. Корабли могли передвигаться со скоростью, не превосходящей скорости течения, около полумили в час.

* * *

4 августа английская флотилия расположилась у входа в Солент, намереваясь противодействовать любым попыткам испанцев высадить войска. Сильный ветер, подувший с побережья, заставил английские суда сместиться к северному флангу испанского флота. Снова начались перестрелки. И так как ветер стих, облака дыма повисли над кораблями.

– О Господи, опять началось! – воскликнул Манион. Видимо, он испытывал те же чувства, что и Грэшем.

Ветер, как будто дразня людей, то начинал бушевать, то совершенно стихал. «Сан-Мартин» в этот раз противостоял самому большому кораблю английского флота. В какой-то момент испанцам показалось, будто они подбили английское судно. На флагманском корабле началось настоящее торжество, когда английский корабль спустил лодки на воду и стал медленно отходить в сторону. С испанских военных судов раздались первые залпы, артиллерийские командиры громогласно приказали своим людям перезаряжать пушки. Но неожиданно на английском корабле подняли все паруса и на большой скорости оторвались от испанского флота. Преследовать английский корабль, принимая во внимание его скорость, было бесполезно. Теперь битва приняла спорадический характер. Тут и там возникали перестрелки.

– У них что, план такой? – крикнул Грэшем, обращаясь к Маниону. – Смотри, нас оттесняют от Солента, лишая всякой возможности высадиться на берегу.

– Следующая остановка – порт Кале! – усмехнулся Манион. Действительно, кроме Солента, Армада могла теперь остановиться только в этом французском порту, известном бурным течением, мелями и штормами. – По-моему, так получилось случайно. Дул бы сейчас нормальный ветер – он бы все равно туда подошел. Поганый ветер все решает за испанцев! Ну, все же нам ведь мог быть гораздо больший вред от этого чертова английского корабля-верзилы.

Это было правдой. «Сан-Мартин» после перестрелки с несколькими большими кораблями противника получил лишь незначительные потери.

– Ну вот, – прокричал Манион на ухо Грэшему, – они что, хотят повторения старой истории? Так и ко дну пойти можно!

Грэшем ничего не ответил. То, что он понял, заставило его подняться наверх к герцогу. Лицо Сидонии, как обычно, выглядело бесстрастным. Почти рядом с тем местом, где он стоял, как сразу заметил Грэшем, в палубные доски попала мушкетная пуля. Может быть, сам герцог, занятый тревожными мыслями, даже не обратил на это внимания. «Интересно, спал ли он ночью?» – подумал Грэшем. Поклонившись герцогу, он произнес:

– Милорд, мы дрейфуем на восток. Там, впереди, есть место, которое англичане называют Оуэрз, – мели и скрытые подводные скалы. Англичане ведут нас на них.

Герцог посмотрел вперед на волновавшееся море. На флагмане, конечно, имелся свой лоцман, а он наверняка руководствовался маршрутным указателем – описанием разных курсов, ориентиров для входа в гавани, опасных мест – на основании сведений, полученных от моряков. Правда, многие лоцманы презирали такие указатели, но таким образом они просто скрывали неумение читать.

Герцог вежливо кивнул Грэшему и дал приказ выстрелить из пушки, дав сигнал флоту. «Сан-Мартин» повернул на юг.

– А вы хотели бы быть нашим лоцманом? – Грэшему сначала показалось, что он ослышался. Не шутка ли это? – В конце концов, вы уже дважды выполняли эту роль.

– Милорд, мои знания мне не принадлежат, – ответил Грэшем. – Мой слуга плавал здесь, когда был ребенком. Увы, и его знания заканчиваются за пределами южного побережья.

Бой практически закончился. На адмиральскую палубу взошли два офицера, поклонились и стали что-то докладывать герцогу.

– «Они вне досягаемости для обстрела», – перевел Грэшему Манион.

– Пока еще не начались настоящие трудности, – шепотом сказал Грэшем. – Часть кораблей вела напряженный бой, а другая не сделала ни одного выстрела. Если распределить оставшиеся боеприпасы, то их хватит на два-три дня. А потом…

У бойцов всегда есть свои особенности жизни и выживания. Они привыкают и к недосыпанию, и к тоске или страху, и к нездоровой пище. Те, кому везет, умеют постоянно сосредоточиваться на самом главном, отсекая или подавляя страх, боль и тревогу. Те, кто к этому не способен, не могут жить сносно. Каждый день им кажется, их вот-вот убьют, и каждый рассвет для них наступает в ожидании новых бедствий.

– Вот интересно, – заметил Манион, когда они вечером ложились слать на палубе, – я о вас многого не знал, думал, что вы просто ученый, ну, и все такое. Много ли надо, чтобы вывести вас из равновесия. – Грэшем, укрывшись плащом, предложил вторую половину этого «одеяла» Маниону.

– Я совсем выйду из равновесия, только если буду слишком долго тебя нюхать, – ответил он. – Постарайся не дышать на меня, когда я сплю.

* * *

В пятницу, 5-го, и в субботу, 6 августа, на «Сан-Мартине» шла дружная работа. Матросы подняли на грот-мачте новый парус взамен порванного во время боя. Ныряльщики, худощавые, жилистые люди, наделенные огромной выносливостью, заделывали пробоины, находившиеся ниже ватерлинии. Насосы постоянно откачивали воду в разных местах. Грэшем встал спозаранку, разбуженный храпом Маниона. Он отправился в носовую часть судна, чтобы справить нужду, а когда возвращался назад, его тронул за плечо слуга герцога и пригласил следовать за ним.

Герцог стоял в окружении нескольких офицеров и смотрел туда, где находился следовавший за ним по пятам английский флот. Он то ли очень рано встал, то ли вообще не ложился.

– Сегодня вы, может быть, спасли наш корабль, – сказал герцог. Он обычно говорил, не повышая голоса, но от него исходила такая властная сила, что матросы и солдаты вполне искренне признавали его авторитет.

– Благодарю вас за такую оценку, но не уверен, что дело обстоит именно так, – отвечал Грэшем. – Ваши наблюдатели сами вполне могли заметить Оуэрз вовремя, а кто-то из лоцманов, очевидно, умеет правильно читать маршрутный указатель.

– Ваша наблюдательность делает вам честь. Вы ведь понимаете, что я вам не доверяю? – Последние слова герцог произнес мягко, без нажима.

– Никто не любит шпионов, милорд, – заметил Грэшем. – Да и откуда вам знать, вдруг я только и жду случая, чтобы перебежать обратно к англичанам, и могу нарочно дать вам вредоносный совет?

– В самом деле? – спросил герцог.

– Я надеюсь, что я работаю не ради Англии или Испании, а ради мира, – сказал Грэшем.

– Величавые притязания, – заметил Сидония. – И даже если это правда, кто сказал, что мир – наше естественное состояние? Разве мы не кричим, когда впервые приходим в этот мир? Разве моровые язвы, обычные болезни, боль от утраты близких, несчастная любовь не разрушают нормальную жизнь как богатых, так и бедных? Разве Господь по промыслу своему не поселил нас в мире, в котором жить означает страдать? И единственное свойство настоящих людей – готовность рисковать жизнью ради правого дела.

– Это действительно так, милорд, для тех из нас, у кого есть мозги в голове, для тех, для кого не существует проблемы голода и у кого много времени, чтобы подумать о смысле жизни, и тогда, может быть, нам дано будет постигнуть святость Христа и его учения.

– Вы говорите «нас»? – Герцога, как представителя древнего рода, слегка шокировало то, что его поставили в один ряд с незаконным сыном лондонского купца.

– Потому, милорд, что, как незаконный сын, я бродяжничал на улицах Лондона вместе с теми, у кого нет времени думать о жизни, а в поместьях моего отца встречался с деревенскими мужиками, которых нельзя назвать людьми в полном смысле и которых просто используют как рабочие инструменты. Герцог Медина Сидония хорошо знает – люди не равны.

– Господь не создавал всех людей равными, с их точки зрения. Он создал их всех равными перед Ним. – Герцог дал понять – он считает разговор законченным. – Нет ничего легче, чем проявлять сочувствие к бедным.

Грэшем подумал: герцог, должно быть, с уважением относится к душам всех людей, в том числе тысяч своих крестьян, но, полагал Грэшем, уважение к душе человека не обязательно означает признание его равным себе. Он продолжал:

– Легко забыть, что бедняки хотят жить, как и мы, также знают боль. – Он, видимо, забыл: герцог только что сам говорил ему о чем-то подобном. – Бедняков только легче использовать в качестве пешек в чудовищных властных играх. Я солгал своим испанским хозяевам. Я говорил, будто делаю все ради веры, но это неправда. Меня не интересует то, что королева Елизавета – еретичка. – Герцог слегка поднял брови. Не слишком ли разоткровенничался Грэшем? – Но меня волнует, – продолжал он, – что у нее нет наследников. Королева-девственница понимает: пока только она удерживает свою страну от гражданской войны, ее окружение будет всеми силами беречь ее жизнь. Но ее не волнует, что станет со страной после того, как ее самой не станет. А я думаю… Мне кажется, тогда и начнется гражданская война. Есть кучка сомнительных претендентов на трон… Взять хотя бы шотландского короля, сына Марии Шотландской, казненной нами. Но Шотландия – старый враг Англии. Есть глупая, вздорная баба Арабелла Стюарт, с королевскими претензиями, но без головы. Ну и наконец, еще один наш старый противник – король Испании. Я сам предпочел Испанию потому, что верю: Испания имеет достаточно власти, чтобы обуздать всю эту свору безответственной знати, подчинить и шотландского короля, и Арабеллу. Я верю – ее могущество обеспечит Испании победу. А для простых крестьян и их жен, чья главная забота – накормить их детей, так ли важно, будет ими править протестантская королева или католический король? Думаю, вовсе не так важно. Для них важно, чтобы установился мир, чтобы солдаты не вытаптывали их поля, не убивали их самих и их детей. Я решил – Испании необходимо победить в этой войне. А отсюда вытекали и остальные решения. Вот почему я выбрал Испанию, милорд. – Он поклонился герцогу. – Я выбираю свой путь не ради веры. Просто на этом пути будет гибнуть меньше людей.

– Вам не найдется места в новой Англии, – промолвил герцог после недолгого молчания, – даже если мы действительно завоюем ее. Ведь тогда власть будет в руках испанцев по происхождению. Вас поблагодарят и забудут. Вы будете в стороне.

– Очевидно, так и будет, милорд. Но я мало ценю жизненные блага, а тем более почести.

– У меня есть поместье в Андалусии, – задумчиво сказал герцог. – Земли там прекрасно обработаны крестьянами, работающими на них веками. На меня они смотрят как на наместника Господа на земле. Имение стоит мне больших денег, но земля платит за заботу сторицей. А какой удивительный аромат царит в апельсиновых рощах! Имением управляет человек умный, но порочный… Вы бы согласились в будущем управлять моим поместьем? Конечно, со временем будут всякие приемы при дворе. Но они, конечно, не дадут вам возможности занять высокие посты. А там вы будете жить на древней, мирной земле, вставать по утрам и вдыхать чистый воздух среди садов.

В воинственные времена, во времена общей борьбы и страданий, вдруг прозвучали простые, человечные слова. Грэшем почувствовал, что на глазах его появились слезы, но не досадовал на себя за непростительную слабость.

– Благодарю вас, милорд, – отвечал он. – От всей души! Но прежде чем думать о небесах Андалусии, мне надо разделаться с адом Ла-Манша.

Герцог от души рассмеялся, услышав ответ. Его смех открывал для Грэшема новые черты в характере этого человека.

– Вы правы, сейчас поправив меня. Молодость напомнила старости – не следует предаваться несбыточным мечтаниям. – Он встал. – Мы ведь сможем разбить ваш английский флот, не так ли?

– Нет, милорд, – прямо ответил Грэшем. – Английские корабли более быстрые и маневренные. Вы можете победить их только в ближнем бою, а они на это не пойдут, несмотря на все ваши смелые вызовы. Но вы вполне можете соединиться с герцогом Пармским и встать между его судами и английским флотом.

– Надеюсь, с Божьей помощью мы так и сделаем, – тихо произнес герцог. – Но отчего же герцог Пармский не отвечает мне?

На следующее утро герцог Сидония получил сводку: сто шестьдесят семь человек убито, двести сорок один ранен. Конечно, для Армады это были очень небольшие потери. Она потеряла также два корабля. Испанский флот выдержал четыре атаки противника. Почему же Грэшем ощущал горечь поражения?

В пятницу утром Сидония отправил еще один связной катер в Дюнкерк, умоляя герцога Пармского прислать ему боеприпасов и несколько небольших судов для вторжения в пределы, контролируемые английским флотом. Но больше всего он просил назначить место и время встречи между Армадой и его армией. В пять часов вечера в поле зрения испанцев появился Кале.

Лоцман с одного из португальских галеонов заявил: необходимо встать на рейде здесь. По словам лоцмана, если продолжать идти вперед, течение понесет Армаду через пролив в Северное море, в сторону от Англии. Его пожелание выполнили.

Английский флот также сделал остановку на безопасном расстоянии, получив подкрепление в виде тридцати кораблей. Наступила тяжелая пауза.

Глава 10

7–9 августа 1588 года

Гравелинское сражение

Грэшем надеялся – Анна уже в Кале. Герцог дал понять, что ни он, ни Манион не могут покинуть флагманский корабль, но согласился послать гонца навести справки об Анне.

– Вы всегда планировали использовать ее как прикрытие? – поинтересовался он.

– Нет, милорд, – ответил Грэшем. – Она появилась… случайно.

– Ну что, каковы наши дела, по-твоему? – спросил Грэшем у Маниона, когда они остались вдвоем.

– Да не очень чтобы, – отозвался тот. – Теперь же все зависит от герцога Пармского. А ваш здешний герцог увяз в дерьме. – Манион называл Сидонию «его герцогом», потому что Грэшем искренне восхищался спокойным мужеством и достоинством этого человека. – Течения в этом поганом месте действительно страшные. Только, если я правильно понял, герцог Пармский может провести хоть сто своих посудин с войсками через голландские каналы. А в Дюнкерке он мог бы дать нам хороших лоцманов и достаточно судов помельче, чтобы войти в гавань и защитить наши транспорты. Да, вы говорили, будто он владеет Антверпеном?

– Его значительной частью. Этого достаточно для того, чтобы устроить убежище для флота на Шельде, в пригородах Антверпена, – пояснил Грэшем.

– Значит, ему достаточно будет послать нам несколько лоцманов и выслать большой десант из Антверпена. Они там, – он махнул рукой в сторону, где стояли английские корабли, – не смогут этому помешать.

Грэшем невольно вздрогнул. Его не оставляло чувство, что здесь должно случиться нечто ужасное. Именно здесь решится судьба народов. Или все это было только следствием холода, голода и неутоленной жажды пить и пить холодную, чистую пресную воду, а потом смыть в ней морскую соль и грязь?

Переводчик герцога, отыскав Грэшема, сообщил ему:

– Катер дона Родриго де ла Гусмана прибудет через несколько минут. Дона Родриго посылали гонцом к герцогу Пармскому две недели назад. – И шепотом добавил: – Если не считать дона Родриго, вы последним встречались с герцогом Пармским. Наш герцог желает, чтобы вы выслушали доклад.

Едва дон Родриго ступил на борт корабля, как они поняли: что-то идет не так. Вернувшийся посланец выглядел возбужденным и встревоженным. Герцог стоял на палубе, к которой он, кажется, прирос с тех пор, как они приблизились к берегам Англии. Встревоженный дон Родриго переводил взгляд с герцога на его советников и на всех, собравшихся вокруг него. Новости, принесенные им, нельзя было сообщать на палубе при всех. Герцог Сидония понял это отнюдь не сразу.

– Перейдем в мою каюту, – произнес он наконец и сделал знак нескольким испанским командирам и Грэшему последовать за ним.

Человек десять вошли в просторную каюту герцога. Грэшем невольно вспомнил встречу в каюте Фрэнсиса Дрейка в Кадисе. В штабе герцога могло поместиться в три раза больше народа. Грэшем заметил в стене, выходившей на море, две пробоины от английских ядер. Одно из ядер раздробило крышку красивого резного деревянного сундука, стоявшего у стены.

– Милорд, – заговорил дон Родриго, – герцог Пармский посылает вам самые теплые приветствия. Он в восторге от мощи Испании, позволившей достичь дальних пределов, и не сомневается, что Англия уже трепещет перед посланцами истинной веры. – Сказав все это, гонец умолк.

– И что дальше? – тихо спросил герцог Сидония. – Что о нашем соединении?

– Герцог… герцог… – запинаясь продолжал дон Родриго, – герцог говорит, его войска будут готовы к отправлению через шесть дней. Испанские дворяне-командиры не ахнули, услышав ужасную новость. Их воспитание и вековые традиции не позволяли им публично выражать такие эмоции, как изумление и негодование. В каюте повисло внезапное молчание.

Шесть дней! Еще шесть дней сто двадцать восемь кораблей на опасном рейде, почти без пороха и ядер, вблизи враждебного флота.

– Милорд… – Дон Родриго заговорил с трудом, как тяжелобольной, но постепенно его голос окреп. – Милорд, когда я оставил Дюнкерк, никаких признаков войск герцога там не было. Герцога никто не видел ни в Дюнкерке, ни в Ньюпорте. Герцог передвигается между Антверпеном, Гентом и Брюгге, и в его перемещениях нет определенной логики. Суда, которые мне случалось видеть в обоих местах, малочисленны и ненадежны по своему состоянию. На них не погружено никаких припасов, нет даже парусов. Милорд, войска герцога не готовы! Суда, если они существуют, не готовы. Похоже на то, как если бы его светлость герцог Пармский только сегодня получил уведомление о нашем отплытии из Лиссабона.

– Сколько надо времени? – тихо спросил герцог Сидония.

Дон Родриго беспомощно огляделся. Он сам испытывал неловкость, сообщая то, что должен.

– Для высадки войск… Это только мое мнение, милорд, я могу ошибаться… По-моему, две недели. Может, даже больше. Я уже не говорю о том, что надо, чтобы встретиться с нами, проплыть по мелководью под носом у проклятых голландцев с их легкими суденышками.

– Благодарю вас, вы хорошо сделали свое дело. – Герцог улыбнулся дону Родриго, принимая от него пакет, где, как теперь было известно, содержались теплые приветствия герцога Пармского и пустые обещания собрать войско (которое уже должно было быть собрано). – Прошу вас всех меня оставить. А вы, Родриго, идите к моему эконому, пусть он отпустит вам моего лучшего вина, а вы угостите им моих боевых товарищей и друзей. Мы все соберемся снова через полчаса. Я должен пока остаться один и ознакомиться с письмом герцога Пармского.

Герцог задержал взгляд на Грэшеме, дав ему безмолвный приказ остаться. Испанские дворяне откланялись, как бы не замечая оставшихся англичанина и его слугу. Герцог сломал печать и стал читать письмо из Нидерландов. Потом он повернулся к англичанину:

– Я так долго ждал этих слов, и вот я их дождался. Слова – и все!

– От них… нет пользы? – спросил Грэшем.

– Мне нужна армия, армия вторжения, состоящая из обученных людей. Мне нужен порох, пули, ядра. А я получаю… слова.

Он встал, не без усилия, и подошел к окну каюты, выходившему на корму.

– Две недели… – продолжал он. – Наверное, если бы сумел дойти до Шельдта или даже до Дюнкерка, мог бы поставить мой флот пред этой армией и заставить их сесть на корабли… Но без лоцманов, даже без обещания дать лоцманов мой океанский флот не сможет совершить такое путешествие вдоль берегов. Я должен ожидать армию герцога здесь, на опасном рейде у берегов нейтральной страны. А ведь я знаю: его войско не прибудет, и хорошо, если моему флоту удастся спокойно пробыть здесь еще сутки. – Лицо герцога за несколько минут осунулось, глаза запали. – Ну, разве я не прав, мой мечтательный английский друг?

– Вы правы, – ответил Грэшем, на глазах которого снова выступили слезы. Он не смел моргнуть, чтобы они не появились на щеках. – Вы проиграли.

Сотни людей вокруг жили обычной жизнью и занимались повседневными делами, мешавшими им задумываться. Они молились и уповали в своей жизни на Господа, веря, что Он их услышит. Эти люди верили в мудрость герцога Медины Сидонии, и многие из них вспоминали поцелуи жен или любимых, ожидавших их возвращения. Они уповали на данную им Богом веру в бессмертие их души и надеялись на спасение души. Они не думали о том, что люди и события, на которые они были бессильны повлиять, обрекли многих из них насмерть.

– Вас выгонит из гавани либо шторм, либо англичане, – грустно промолвил Грэшем. – А ведь вы будете драться, милорд? – На сей раз Грэшем не старался скрыть слезы.

– Драться? – не без удивления переспросил герцог. – Ну конечно, я буду драться. Столетиями моя страна стояла между христианским миром и турецкой империей. Когда пал Рим, а затем и Константинополь, разве мы считались с трудностями? Разве мы рассчитывали численность противостоящих нам орд? Нет. Мы дрались. И победили. И спасли христианский мир.

– Но сейчас вы проиграете!

– Иногда, молодой человек, люди должны верить в чудеса. И бывает, люди должны уметь проигрывать сейчас, чтобы их дети выиграли позднее. А те, кто готов пожертвовать жизнью, становятся сильнее – ведь они освобождаются от страха. Страх смерти, а не она сама по себе причина нашей слабости.

– Но ваша репутация… – Грэшем презирал себя за подобные слова. Должно быть, какой-то злой дух подсказал ему их.

– Конечно, меня осудят. Моя семья, мои дети пострадают. Поэтому я сейчас стою перед выбором настоящих мужчин. Так уже не раз бывало в моей жизни. И, как это ни забавно, кажется, перед вами такой вопрос встает впервые.

Грэшем подивился способности герцога рассуждать так легко в дни, когда величайшая военная миссия его страны может закончиться провалом и он будет за это отвечать.

– Что это за вопрос? – произнес Грэшем.

– Конечно, наша репутация в свете много значит. Но я давно убедился: при всей ее важности она довольно условна, даже, если угодно, она фикция. Когда все рушится и погружается во тьму, то отнюдь не суждение света имеет для нас значение перед лицом гибели. Имеет значение оценка нашей совести. Сделал ли я все от меня зависящее, чтобы поступить достойно? Не замарал ли я себя трусостью, себялюбием, тщеславием, алчностью? Я люблю, когда люди считают мои действия достойными. Но в итоге жизни важнее всего становится моя собственная честная самооценка.

– И какой же будет эта самооценка? – спросил Грэшем тихо.

– Зависит от того, встречу ли я смерть, как подобает бойцу. Мы не властны над многим в жизни, но мы властны стоять до конца.

 
«Тихо встречать смерть
Не унижение ли это?
Мы кричим, приходя в мир,
А смерть ранит сильнее рождения».
 

– Что это? – удивился герцог.

– Детские стишки, – ответил Грэшем. Он сделал огромное усилие, чтобы овладеть собой. – Милорд, я надеюсь, вы не погибнете. Я надеюсь, справедливость восторжествует.

– Я не настолько глуп, чтобы надеяться погибнуть, – промолвил герцог с легкой иронической усмешкой. – Просто, боюсь, это от меня мало зависит, а уж меньше того – торжество справедливости. Вы можете идти. Англичанину не очень пристало участвовать в совещании, которое я хочу созвать сейчас.

* * *

– Нечего сказать, попали мы в переделку, – заметил Манион, когда они опять остались вдвоем. – Прилив к вечеру достиг пика, и ветер весь день крепчает. Если у бывших наших найдется достаточно брандеров, они выкурят нас с этого рейда.

– Испанские брандеры в Кадисе ничего не добились, – напомнил Грэшем.

– Там ветра путного не было, да навряд ли и приливное течение такое было, о котором можно говорить.

– Так что же делать герцогу? – спросил Грэшем.

– Послать все куда подальше и возвращаться домой.

– Но он будет драться.

– Тогда он круглый идиот, который дела совсем не знает. Если он старается ради своей чести, то и ладно! Но только бьюсь об заклад, нам-то он не позволит послать все к черту и возвращаться домой.

Они наблюдали за маленькими суденышками, сновавшими между кораблями Армады, доставляя с берега провизию, которую разрешил поставлять относительно дружелюбный одноногий правитель Кале. Он потерял ногу, стараясь снова вернуть Кале, отобрать его у англичан, и он не питал любви к королеве Елизавете. Моряки понимали, что происходит с ветром и течением, и напряженно следили за морем и за англичанами. Напряжение распространилось и на армейских солдат, которые решили, что в этой компании им остается только погибнуть. В то утро Грэшем впервые заметил даже пятна ржавчины на щитах некоторых испанцев, чего раньше не наблюдалось – их старательно счищали. Все на борту «Сан-Мартина» двигались как-то медленнее, как будто у них болели кости или они носили ранцы за спиной. Однажды Грэшем даже застал плачущим на палубе «Сан-Мартина» одного юного, семнадцатилетнего, джентльмена. Тот в ужасе пытался спрятать лицо, поняв, что его заметили. Грэшем протянул было руку, но потом бессильно опустил ее.