355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мартин Стивен » Могила галеонов » Текст книги (страница 8)
Могила галеонов
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 02:59

Текст книги "Могила галеонов"


Автор книги: Мартин Стивен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Грэшем не знал, какова взаимная зависимость всех трех мачт с их снаряжением. Если она существует, полагал он, тогда устойчивость двух других мачт невелика: они подвержены слишком большому напряжению. Впрочем, считал он, есть вещи, о которых даже лучше не все знать. Когда они вошли в тесную капитанскую каюту, ее хозяин был уже совершенно пьян, голова его покоилась на деревянном столе, а правая рука еще сжимала пивную кружку.

– Должно быть, празднует богатую поживу на Азорах, – заметил Манион. В каюте стояло четыре хороших резных стула с высокими спинками (вероятно, также добыча во время одного из предыдущих рейдов). Грэшем сел на один из них и указал Маниону на другой. Здесь, кроме них и пьяного капитана, никого не было. Четверо моряков, назначенные Дрейком им в охранники, предпочли остаться снаружи, а хозяин каюты, храпевший, положив голову на стол, сейчас вряд ли мог считаться свидетелем.

– Что скажешь? – спросил Грэшем.

– Бывало и похуже, – отвечал слуга. – Я тут потолковал с ихним плотником. Швы они как-никак заделали, и при хорошей погоде эта посудина может продержаться довольно долго. Из-за потерянной мачты оно будет плавать, словно краб, но эти катера довольно быстроходные. Хуже всего – гниль. Плотник говорил: часть корпуса, погруженная в воду, местами подгнила, но трудно сказать, насколько это серьезно.

Многие моряки боялись гнили, естественного спутника деревянных кораблей и естественного ограничителя их существования, больше, чем течей. Англичане в качестве балласта использовали гравий, а испанцы и португальцы предпочитали более крупные камни или куски металла. Гравий подвергался меньшему смещению в непогоду, но он препятствовал нормальному откачиванию воды и увеличивал вероятность распространения гнили. Малые суда с течением времени нередко приходили в такое состояние, что ремонт просто не стоил затраченных на него средств. Постепенное подгнивание дерева являлось коварным врагом тогдашних кораблей. Моряки рассказывали страшные истории о судах, внезапно распадавшихся во время шторма: процесс гниения в них заходил слишком далеко (трудно было отделить в таких случаях легенды от истины).

– Почему же команда согласилась на опасное плавание? – спросил Грэшем. – Они ведь знают обо всем.

– Ну, они не то чтобы очень уж «соглашались», – отвечал Манион. – Им приказал Дрейк. У них был выбор – или плавание на «Маргаритке», или их высадят на берег. – В последнем случае английские моряки в испанских владениях вполне могли попасть на галеры или даже под суд инквизиции. – Здесь мятежники и всякий сброд, – продолжал Манион. – Похоже, половина из них – те, кто поднял смуту на «Золотом льве» и хотел улизнуть, но они напоролись на «Неустрашимый», пригрозивший разнести их пушками, если они не повернут и не присоединятся к нам. Дрейк мог вздернуть кое-кого из них для примера, а остальных засадить в тюрьму, или же избавиться от этой шушеры таким образом, вроде бы отправив их домой.

– А как с припасами? – спросил Грэшем.

– Хорошо, – ответил Манион. – Они ведь захватили хорошую добычу в Кадисе и могут позволить себе быть щедрыми. Одно плохо: никогда не знаешь, чем ты располагаешь на самом деле, пока не откроешь бочку.

После похорон, проведенных с тем достоинством, на которое только были способны Дрейк и его люди, Грэшем переговорил с девушкой. Дрейк разрешил ему свидание на несколько минут, но в присутствии охранника. Она похудела, ее лицо осунулось, но глаза стали как будто еще больше и выразительнее. Однако взгляд ее выражал отнюдь не любовь к окружающему миру. Скромное платье Анны нельзя было назвать нарядным, и оно скорее скрывало ее тело, чем обрисовывало его, но она двигалась как атлетка. Грэшем поймал себя на том, что невольно пытается представить ее обнаженной. Не того хотела ее мать, когда возложила на него ответственность за жизнь дочери!

– Прошу простить, – сказал он, – но я не могу сопровождать вас домой на борту «Сан-Фелипе». Сэр Фрэнсис прогоняет меня. Но сразу же после того, как вы сойдете на английский берег, я встречу вас. Я предлагаю вам остановиться в моем доме в Лондоне, где есть прекрасная женская прислуга. – Грэшем с неудовольствием отметил про себя: он говорит напыщенно, словно его отец, однако продолжал: – Я также постараюсь найти достойную даму, которая могла бы стать вашей дуэньей. – Про себя он подумал, что это трудная задача для молодого человека, не имеющего родни и чурающегося двора. Похоже, его опекунство станет для него трудной задачей.

Анна бросила на него ненавидящий взгляд.

– Вы знаете, что это значит – чувствовать себя вещью? – спросила она.

– Простите? – переспросил удивленный Грэшем.

– Ну, случалось ли вам почувствовать себя вещью, не имеющей ни мыслей, ни чувств, ни собственной воли, которую просто пакуют и куда-то отправляют?

– Да нет, пожалуй.

– Кажется, мужчины как раз считают женщину просто вещью. Меня доставят вам, а вы доставите меня дальше. Я вас ненавижу! – Она встала. Последние слова она произнесла спокойным голосом, но они прозвучали более жутко, чем мог бы прозвучать крик. – Я ненавижу вас и всех вам подобных, тех, кто обращается с людьми как с вещами.

«У меня самого есть основания ненавидеть тебя, ведь сейчас ты только осложняешь мою жизнь», – подумал Грэшем. Но тут в разговор ввязался Манион.

– Вы, между прочим, такая не одна. Его много народу ненавидит, – сказал он. Девушка слегка вздрогнула. Скорее всего ее удивил сам факт, что последние слова сказал слуга. В лучших испанских домах слугам такая свобода не дозволялась. По правде говоря, и в лучших английских домах тоже.

– Вот, смотрите, – продолжал Манион, входя в роль, – Дрейк его ненавидит. Его хозяева на родине тоже ненавидят его. И тот, и другие уже пытались его убить. Испанцы его чуть не убили, стало быть, тоже ненавидят. И сын главного королевского секретаря ненавидит его. Если верить его словам (а я, как хороший слуга, должен ему верить), то его чуть ли не пытались убить сама королева, граф Лестер и граф Эссекский. Да, чуть не забыл, его товарищи из Кембриджского колледжа тоже его ненавидят. А теперь еще и вы! И мне самому вот что еще сейчас пришло в голову. С тех пор как мы познакомились, я с ним не знал ничего, кроме всяких неприятностей. Я этого оболтуса тоже ненавижу. Может быть, мы все по очереди попытаемся его убить?

Анна переводила удивленный взгляд с Маниона на Грэшема. А он подумал: в этом разговоре, кажется, нашла коса на камень.

– Отчего Господь сотворил тебя так, что твой рот подобен твоему брюху? – обратился он к слуге. – Отчего твои мозги расположены где-то между глоткой и брюхом?.. – Тут он оглянулся и увидел – девушка молча ушла.

– Было бы лучше, доверь вы это мне, – заметил Манион.

– Доверить тебе такую девушку – да это все равно как если бы пастух решил отдохнуть и доверил стадо льву.

– Это я-то лев? – переспросил Манион. – Полно. Я просто маленький ослик. Да только вот иногда даже у ослика бывает больше смекалки, чем у льва.

* * *

Грэшем привык к хорошему, размеренному ходу «Елизаветы Бонавентуры», тогда как тряскую «Маргаритку» покачивало даже от небольших волн. Они ушли из порта тихо, на закате, чтобы не привлекать к себе внимания. Им повезло: дул попутный ветер, так что даже эта странная команда могла управлять судном.

Трудно сказать, в какой степени капитан «Маргаритки» владел искусством морехода (конечно, когда не был слишком пьян), однако Грэшем надеялся на его инстинкт самосохранения. Они направлялись на запад, а стало быть, так или иначе, должны были достичь европейского побережья. Европа, рассуждал Грэшем, слишком велика, и даже такой команде трудно направить судно не туда, куда надо. А в дальнейшем они могли рассчитывать, что, двигаясь вдоль побережья континента, они рано или поздно вернутся в Англию, если их не настигнут готовые к отмщению испанцы, если они по дороге не потеряют все мачты, если их командирский катер не даст течь и, наконец, если их запасы галет и пива пригодны для еды и питья. Но проблему, возникшую в первый же день их путешествия, Грэшем не мог предвидеть.

Ее неожиданно создала Анна. В средней части «Маргаритки» имелось огороженное пространство, где хранились корабельные припасы. Манион первым услышал странный стук. Звуки исходили от одной из бочек с надписью «пиво». Манион ринулся туда, вооружась двумя ножами для метания, а также мечом (неуставным оружием из пиратского арсенала). Он позвал Грэшема присутствовать при вскрытии бочки. К тому времени стук прекратился.

Анна была едва жива. Перед отплытием «Маргаритки» небольшое количество предназначенных для нее припасов сложили на верхней палубе «Сан-Фелипе». Анна видела это и приметила пивную бочку, стоявшую с краю, у стока для морской воды, попадавшей на палубу. Каким-то образом с помощью золотых монет, доставшихся Анне от матери, она уговорила свою служанку и матроса, ее любовника, проделать две дырки в бочке: пиво из нее постепенно вытекло в море. Потом, использовав остатки золота и вина из запаса матери, Анна сумела уговорить тех же лиц вскрыть бочку, запихнуть ее туда и снова закрыть. К несчастью, отверстия, достаточные для вытекания пива, оказались недостаточными для поступления в бочку свежего воздуха. Смрады жара внутри бочки были совершенно невыносимыми. Когда Анну с трудом извлекли из бочки, то ее спасители и присутствовавшие при этом матросы в первый момент сочли ее умершей. К счастью, они ошиблись. Грэшем вдруг почувствовал острую жалость, когда Манион осторожно положил девушку на бок так, чтобы ее могло вырвать.

Едва придя в себя, Анна проговорила хриплым голосом:

– Я никуда не уйду с вашего судна.

– Но это безумие – воскликнул Грэшем. – На опасной вонючей посудине нет места для женщины! И вообще, что заставило вас бежать, бросив почти всю одежду, ваши драгоценности и даже драгоценности вашей матери?

– «Сан-Фелипе» – военная добыча, не так ли? – ответила она. – С каких пор пассажирам на захваченных кораблях оставляют драгоценности?

Тут Анна была права.

– Но я уверен, – продолжал Грэшем, – если бы вы обратились к сэру Фрэнсису Дрейку, он бы уважил вашу просьбу…

– Я вообще не собираюсь возвращаться в Англию в качестве военного трофея, который показывают публике, как римские императоры демонстрировали своих пленников! – объявила девушка.

Стало быть, причиной всему была ее гордость.

– Я должен развернуть судно обратно, – сказал Грэшем.

– Вы не сделаете этого! – прошипела Анна.

– Это еще почему? Поймите простую вещь. Ваша красота не производит на меня впечатления. Красивых женщин много. Между тем Дрейк придет в ярость, узнав, что вы спрятались у нас на борту, а это принесет мне новые неприятности. Оставшись здесь, вы к тому же станете единственной женщиной на судне, для команды которого совершить насилие над женщиной так же просто, как выпить кружку вина. У нас нет и одежды для вас, если не считать вашего мятого и грязного платья. Телесные потребности вам придется отправлять за закрытыми дверями…

Анна насмешливо посмотрела на него и ответила:

– Но ведь, кажется, вы мой опекун? Вы должны меня защищать. Я повторяю: вы не развернете судно.

– А что, хотел бы я знать, мне помешает? – Грэшем поймал себя на том, что почти кричит на нее. Он постарался овладеть собой.

– Если вы это сделаете, я выброшусь за борт, – просто ответила девушка. Грэшем почувствовал, что он близок к отчаянию. Он понимал: Анна говорит не пустые слова. Она действительно была одержимой. Все же он сделал еще одну попытку возразить ей:

– Но вам будет гораздо удобнее на борту «Сан-Фелипе».

– Спасибо, мне и здесь удобно, – ответила Анна. Они теперь сидели в одной из двух маленьких кают, имевшихся на катере. – Вероятно, – продолжала она, – у вас там много дел: надо поднимать паруса и… грузить балласт, кажется? – Грэшем невольно усмехнулся. Ее познания о работе моряков были довольно туманными. – Я вас выпускаю делать то, что вам полагается.

– Это называется «отпускать», а не «выпускать», – саркастически заметил Генри. – И благодарю ваше милостивое величество за то, что вы оказали мне честь и мудро разрешили делать то, что мне бы и так никто не помешал делать.

Снежная королева промолчала. Она дала понять Грэшему: он свободен.

Между тем ветер относил катер в сторону от флотилии и Дрейка, как будто нарочно добиваясь цели их разъединить.

– Могло быть и хуже, – проворчал Манион.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Грэшем. В это время один матрос, здоровенный детина с родинкой во всю щеку, бросил ему под ноги моток веревки. Грэшем посмотрел на матроса, и тот, перестав улыбаться, убрал моток.

– Вообразите, а вдруг бы Дрейк взял и сделал ей ребенка? От такой парочки мог бы родиться только дьявол.

Они оба стояли на страже у двери каюты Анны и по очереди спали на циновке. Капитан продолжал спать у себя в каюте.

– Этому сброду так же легко перерезать нам глотки, как просто посмотреть на нас, – заметил Манион. Дело было даже не просто в неприязни команды к ним двоим (матросы, видимо, считали, что попали на «плавучий гроб» из-за Маниона и Грэшема). Они также думали, будто у богача, каким считался Грэшема, наверняка зашиты в одежде золотые монеты. Струхнувший Роберт Ленг жался к Грэшему. «Ладно, я с тобой еще поговорю, но попозже», – думал тот.

Кризис наступил на третий день их путешествия. Небо заволокло свинцовыми тучами, ветер дул постоянно, стояла страшная духота.

– Надвигается шторм, – сказал Манион. – Вода будет прибывать быстрее, чем мы сможем ее откачивать.

Два человека постоянно работали со старой корабельной помпой. Это был изнурительный труд, однако вода постепенно прибывала, и судно шло все тяжелее. Скоро обитатели «Маргаритки» стали слышать бульканье воды в трюме.

Потом ветер вдруг стих. Наступил зловещий час, когда моряки с тревогой смотрят на дальний горизонт, час духоты и затишья перед бурей. Сначала они увидели гонимые ветром черные тучи, а потом уже услышали гром.

Всего за час свет померк, и «Маргаритка» превратилась в игрушку ревущих волн. Вскоре с треском разорвался пополам грот. Капитан, протрезвевший от страха, выкрикивал приказы, но матросы не хотели карабкаться вверх по реям навстречу верной гибели.

Грэшем и Манион, пытаясь удержаться на палубе, ухватились за перила, опустившись на колени. Манион кричал в ухо хозяину:

– Он хочет убрать парус! Тогда останемся с голыми реями. Уж не знаю, что путного может из этого выйти.

Два топселя, один на фок-мачте, другой на грот-мачте, продолжали держаться каким-то чудом, и «Маргаритка» пока шла вперед. Создавалось впечатление, что ее просто несут мощные волны, вместе с которыми она опускалась и поднималась. Она почти не слушалась руля, хотя у руля стояло трое человек. Верхнюю палубу постоянно заливало водой.

– Помпа! – заорал Манион, перекрывая рев волн.

Двое матросов, работавших с помпой, уже выбились из сил. Остальные собрались на баке. Один из них читал молитву. Огромная волна накрыла всю группу, и когда вода схлынула, двоих среди них недоставало…

Грэшем и Манион сами принялись откачивать воду.

Через несколько минут они промокли до нитки. Ветер гнал судно вперед еще несколько часов. Потом еще одна огромная волна накрыла корму и смыла в море двух помощников рулевого. Сам он упал, но с трудом смог подняться на ноги. С помощью сверхчеловеческого усилия он сумел все-таки овладеть рулем и повернуть его в нужную сторону. Еще одна волна обрушилась на «Маргаритку» сзади, но на сей раз она не накрыла корму, а только ударила по ней снизу.

Еще одна мощная волна ударила о борт судна, и Грэшем услышал чей-то вопль рядом с собой. Роберта Ленга смыло с палубы словно перышко, и он повис над бушующим морем, из последних сил вцепившись в руку Грэшема. Молодой человек посмотрел в глаза тому, кто предал его, кто хотел отправить его под военный суд, а затем – на виселицу. Грэшем мог одним движением отправить негодяя на морское дно. Вместо этого, сделав рывок, опасный для его собственного равновесия, он за шиворот втащил Ленга на палубу.

– А ты сделал бы так для меня? – крикнул Грэшем, обращаясь к спасенному.

Но Роберт Ленг ничего не ответил. Он рыдал, обняв обломок мачты, как своего лучшего друга или самого родного человека.

Шторм закончился так же внезапно, как и начался. Сила и ярость ветра постепенно пошли на убыль, затем его ритм нарушился, рев ветра и волн сменился глухим ворчанием. Когда наступило относительное затишье, перед взором уцелевших обитателей «Маргаритки» открылась удручающая картина.

Высота надводного борта составляла всего около двух футов, трюм заполняла вода. Если бы в борту судна были сделаны бойницы для пушек, оно бы уже затонуло, но несколько пушек размещались высоко на верхней палубе, у перил. Впрочем, три из них смыло во время шторма, а четвертую матросы сбросили вслед за ними, чтобы сделать катер легче. Вдобавок грот-мачта зловеще раскачивалась.

Пережили шторм, кроме Грэшема с Манионом, Ленга и Анны, еще десять членов команды. Капитан оказался в числе тех, кто погиб в волнах во время шторма. Еще двое неподвижно лежали на палубе. Один из них во время шторма разбил голову, ударившись головой о ствол пушки, другой – ударившись о железные перила. Оба они расстались с жизнью.

Те, кто уцелел, сидели на баке, угрюмые и злобные. Грэшем решил проведать Анну. В это время дверь отворилась, и она сама вышла из каюты. Вдруг на лице ее появилось выражение ужаса. Она заметила опасность прежде Грэшема. Он резко обернулся и увидел: оставшиеся члены команды окружили Маниона. Кто-то из них нанес ему удар доской по голове, когда тот нагнулся, пытаясь открыть люк. Манион упал на решетку люка, и вся орава заревела от восторга. А потом они, словно стая гиен, бросились к Грэшему.

Он и сам плохо понимал, что делал в эти минуты, словно им управляла какая-то сила, вырвавшаяся из мира его инстинктов и спасшая его жизнь в решающий момент. Дрейк, отправляя Грэшема на «Маргаритку», не запретил ему взять свой меч. Как это ни странно, меч висел у него на поясе и во время бури, хотя во время качки длинный клинок мог заставить хозяина споткнуться и потерять равновесие, а против буйства стихии человеческое оружие было бессильно. Но сейчас пришло время пустить его в ход.

У мятежников был жуткий вид. Их и без того поношенная одежда превратилась в мокрые и грязные отрепья, большинство из них потеряли часть зубов, что делало их физиономии еще более отталкивающими. Но больше всего Грэшему почему-то запомнилось шлепанье их босых ног по мокрой палубе.

Грэшем мгновенно отвел руку с мечом назад, рассчитывая придать удару силу. Лезвие сверкнуло в воздухе. Меч разрубил голову первого из мятежников от щеки до щеки, задев язык. Все лицо его залила кровь. Нападавший упал. Остальные, видимо, колебались. Они скорее ощутили на уровне инстинкта, чем успели заметить то, что произошло. И все же один из них не успел остановиться вовремя, и второй удар Грэшема отсек ему ухо. На глазах у пораженного ужасом матроса оно упало на палубу. Тут в другой руке Грэшема как бы сам собой возник итальянский кинжал. Грэшем извернулся и нанес нападавшему удар кинжалом сзади и сверху, так что лезвие вошло в его грудную клетку. Тот едва не упал на Грэшема, и он невольно поддержал смертельно раненного врага, истекавшего кровью (со стороны могло показаться даже, будто Грэшем обнял его). Жизнь вскоре оставила мятежника. Грэшем извлек кинжал из его тела, и оно бессильно повалилось на мокрую и грязную палубу.

Остальные мятежники попятились. Один из них споткнулся о недвижно лежавшего на палубе Маниона, который застонал и зашевелился. Держа меч перед собой, Грэшем бросился вперед. Они отступили на несколько шагов. Внезапно Грэшем почувствовал, что кто-то стоит с ним рядом. Это была Анна, вооружившаяся сломанным шестом для чистки пушек.

Между тем Манион с трудом, пошатываясь, поднялся на ноги. Кровь текла по его лицу, на голове зияла рана. Грэшем подумал: у его слуги, должно быть, железный череп. Любой другой на его месте был бы убит подобным ударом.

– Баркас! – прохрипел Манион. – Посадите этих гадов на баркас. Пусть плывут домой.

То, что он назвал баркасом, находилось на середине палубы – обычная гребная лодка. Удивительным было только то, что она, казалось, не пострадала во время шторма.

Грэшем недоумевал. О чем думает Манион, если он вообще думает и страшный удар не вышиб из него мозги? Ведь, кажется, только одна эта лодка на борту «Маргаритки» могла быть сейчас использована для плавания по морю. Похоже, она оставалась их единственной возможностью спастись! Словно отгадав его мысли, Манион повернулся лицом к Грэшему и спиной к своим врагам.

– Делайте, что я сказал, без лишних разговоров! – прошипел он. – На баркас их и вон отсюда!

Теперь уже и мятежники изумленно уставились на Маниона. Не сошел ли он с ума? Ведь они и напали на него потому, что хотели беспрепятственно завладеть лодкой, считая ее своим единственным шансом на спасение. Разве офицеры и проклятая баба не желали сами захватить лодку? Не заставив себя уговаривать, они направились к лодке, освободили ее от швартовых, оттащили к борту и столкнули на воду. Тот, кто, по-видимому, являлся вожаком, взглянул туда, где до шторма стояли бочки с водой. Две из них смыло в море, но еще две оставались на месте. Матрос вопросительно посмотрел на Грэшема. Грэшем кивнул. Матросы погрузили одну бочку в лодку, а затем уселись туда сами. Они молча отчалили от борта «Маргаритки», и только отплыв на безопасное расстояние, кто-то из них заорал, оглянувшись назад:

– Сволочи!

– Зачем ты отдал им лодку? – удивился Грэшем.

– Могли бы прежде спросить, здоров ли я, – угрюмо ответил Манион, потрогав рану на голове.

– Раз разговариваешь, значит, должно быть, здоров. Впрочем, поделом тебе, проклятому олуху. Ответь наконец, зачем ты лишил нас единственной возможности спастись?

– Ну уж нет, – возразил Манион. – Нам надо было спровадить их отсюда. Их ведь все равно осталось чуть ли не втрое больше, чем нас. А теперь последите за лодкой. Думаю, все случится еще до того, как мы потеряем их из виду.

– Что еще случится? – вскричал Грэшем.

– Подождите немного, – загадочно проговорил слуга.

Лодка с беглецами уже почти достигла горизонта, когда это произошло. Маленький парус, поднятый мятежниками, вдруг заколебался и свалился в воду, а один из пассажиров лодки внезапно исчез, словно провалился сквозь ее дно…

– Гнилье, – заметил Манион. – Лодка-то вся прогнила. Я это давно заметил. Ее покрасили для вида, но внутри она гнилая. А мачта эта ни одного паруса не могла выдержать. Они сами устроили себе ловушку.

Недавние пассажиры лодки (Грэшем и его спутники видели только силуэты) отчаянно заметались. Вскоре их голов уже не стало видно над водой.

– Вряд ли кто-то из них умел плавать, – продолжал Манион. – Моряки обычно не умеют. Да сейчас они еще ошалели от страха. Без толку машут руками и ногами, вместо того чтобы хвататься за подходящие куски дерева. Может, кто из них и догадается ухватить какую-нибудь плавучую деревяшку. Дня три-четыре смогут продержаться с ее помощью, и то если погода не испортится, а потом – каюк.

Там, вдали, уже почти незримые для них, матросы отчаянно боролись за свою жизнь, но победить в отчаянной борьбе не могли. Это были живые люди, у кого-то из них, вероятно, имелись жены, матери, любившие их, кто-то, наверное, имел детей… Да, это были скверные люди, отребье, но все же люди, которым хотелось жить так же, как и всем прочим.

Грэшем, Манион и Анна видели последние минуты людей с борта тонувшей «Маргаритки» (каким странным казалось это название, от которого веяло свежестью залитых солнечным светом лугов Англии, здесь, посреди бескрайнего, серого водного пространства, где не могли расти ни цветы, ни деревья!). Далекая драма, когда не было слышно отчаянных воплей мятежников, а сами они издалека походили на марионеток, а не на людей, казалась им чем-то почти нереальным. Реальными погибавшие моряки оставались только для Маниона.

– Гады, – сказал он, глядя вдаль, с чувством искренней ненависти, – будете знать, как на меня нападать!

Грэшем только что убил человека. К тому же он сегодня стал свидетелем гибели шести человек. И все же тяжести на душе он не ощущал. Он думал: от людей все равно ничего не зависит, все решает судьба. Сейчас у него не было и в помине тяжелого состояния, пережитого им, когда он убил испанского шпиона в Англии. Стал ли он за это время более зрелым или просто очерствел душой? Но размышлять об этом не было времени. Вскоре гибнувшие в волнах мятежники скрылись из виду. Грэшем и его спутники открыли оставшуюся бочку с пресной водой и пили до тех пор, пока почти не перестали ощущать вкус морской соли во рту. Маслины и галеты, нашедшиеся в другой бочке, показались им самой вкусной едой за всю их жизнь. Анна ела вместе с мужчинами. Она все время молчала, только подтвердила, что ран и повреждений на ее теле нет. Потрепанное платье не скрывало ее лодыжек, и Грэшему постоянно хотелось смотреть на ее босые ноги. Утолив обычный голод, он почувствовал голод иного рода. Однако девушка вскоре удалилась в свою каюту. Можно было только догадываться, что она пережила там во время шторма. А потом на ее глазах совершилась кровавая схватка, и она, конечно, понимала, что бы с ней произошло, если бы Грэшема и Манион не устояли против мятежников. Ей не хотелось обсуждать с ними свои страхи. Впрочем, им и своих тревог хватало.

Грэшема почувствовал непреодолимое желание уснуть. Раньше он слышал об этом от солдат, побывавших в боях и знакомых с чувством непреодолимой усталости. Но засыпать сейчас на готовом утонуть судне было никак нельзя. Им следовало как-то выбраться с обреченного катера и постараться все же добраться до Англии.

– Мы тонем, – услышал он голос Анны, снова неожиданно появившейся из своей каюты (она каким-то образом сумела причесаться). Грэшем не раз удивлялся ее повелительному тону. – Я рада сообщить, что ничего не знаю о море, знаю только, что вода в нем соленая, а само оно опасно для людей и неприятно настолько, что это мне и не снилось. И все же даже я понимаю: судно все глубже погружается в воду. К тому же у меня в каюте – вода, чего час назад еще не наблюдалось.

– Вода… – пробормотал Грэшем. Тут в разговор снова вступил Манион.

– Эти деревянные корабли – интересная вещь, – объявил он. – Дерево ведь, я вам скажу, любит плавать. Оно для того и существует на свете. Я видел, как посудины вроде этой держались на плаву по нескольку дней. Но у меня есть новость, и хорошая и плохая сразу. Из тех бочек, что нам оставили, когда мы отплыли, примерно половина – на самом деле пустые. Я это давно уже обнаружил.

Когда катер поднимался и опускался, в трюме слышался какой-то глухой стук.

– Они помогут нам удержаться, – сказал Манион.

– Плот! – ответил Грэшем. – Надо строить плот.

И тут из какого-то укромного угла вылез скрывавшийся там до сих пор Ленг – буквально «как в воду опущенный».

– Нам надо построить плот, – сказал Грэшем. – Надо собрать воду, которая еще осталась, и еду, которая еще съедобна. Надо использовать пустые бочки как строительный материал для плота, пока старушка «Маргаритка» еще держится. Надо приспособить парус как тент для защиты от палящего солнца. Можно продержаться несколько недель, лишь бы не попасть в воду. А для вас вода сейчас вообще смерти подобна.

– Можно задать вопрос? – вмешалась Анна.

– Вы уже задали. А теперь закройте рот и не мешайтесь!

Грэшем сам удивился, отчего он взъелся на девушку. Конечно, оттого что силы его были на пределе, оттого что на них обрушивалось испытание за испытанием, и при этом она была для него дополнительным бременем, так что ему приходилось заботиться сейчас не о себе одном. А думать только о себе было, как ему казалось, проще и легче. Он и сам себе не хотел признаться в том, как боялся никогда больше не увидеть земли…

– Зачем вы собираетесь строить плот? – спросила Анна, как будто не слыша его грубых слов.

Грэшем тяжело вздохнул.

– Наше судно тонет, – стал терпеливо объяснять он, – и если мы не хотим пойти ко дну вместе с ним, нам надо на чем-то плыть. А теперь можно нам заняться делом?

– Конечно, – отвечала Анна. – Но разве не лучше было бы добраться на том, что мы уже имеем, вон до того огромного корабля, который я заметила еще минут десять назад?

Мужчины посмотрели в ту сторону, куда она указывала, и застыли, раскрыв рты. Это был «Королевский купец». Один из лондонских кораблей, очень давно отделившийся от флотилии Дрейка. Он, видимо, сбился с курса во время шторма. Великолепный корабль постепенно приближался к ним. Очевидно, там заметили пострадавшее судно прежде, чем даже острые глаза Анны смогли различить на горизонте большой корабль.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю