Текст книги "Могила галеонов"

Автор книги: Мартин Стивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Глава 8

Октябрь 1587 – май 1588 года

Кембридж, Лондон, Лиссабон, Нидерланды

Снимать пушки с корабля – сложная задача. Вроде как зубы вырывать. Прежде всего стволы надо снять с коротких лафетов и аккуратно поднять с помощью канатов. Каждое орудие очень тяжелое, но тяжесть распределена неравномерно: казенная часть весит больше. Надо соблюдать большую осторожность, чтобы пушка не сорвалась и не разрушила деревянные части корабля. Достаточно плохо завязанного узла, ненадежной веревки или неплотно вбитого столба – и орудие всей своей тяжестью обрушится на палубу. Не говоря уже об опасности для людей; в прошлом году вообще был случай, когда пушка пробила брешь в корпусе корабля и упала на морское дно. Корабль удалось спасти только чудом.

Моряки мрачно взирали на то, как последние орудия снимали с борта и грузили на повозки, собираясь потом отправить на хранение в огромный арсенал лондонского Тауэра. Их дурное настроение проистекало вовсе не из нежелания расставаться с пушками. Оно было вызвано страхом. Многие нервозно смотрели в сторону устья Темзы, словно опасаясь, что туда со стороны моря вот-вот войдут испанские галеоны с пушками наготове и начнут бомбардировку Лондона. Флот решили распустить на зиму, но кто тогда остановит испанцев, вздумай они напасть на Англию?

Может быть, ответ на этот вопрос знал Уолсингем, смотревший из окна на Темзу. Десять лет назад он поселился в Барн-Элмсе, привлеченный покоем и уединенностью этих мест. Да и в Лондон легко было лопасть из деревни Барн. Конечно, он решительно протестовал против флотских «каникул», но без особого успеха. Для них там не существует ничего, кроме денег! Как они смеют говорить о деньгах ему, человеку, потратившему собственное состояние ради безопасности границ Англии! Хвала Небесам, Санта-Крус опять хворает. Иначе… Уолсингем прекрасно понимал, как должен был поступить Санта-Крус, узнай он, что англичане отправили своих военных моряков «на зимние квартиры». Сам он на месте Санта-Круса, не дожидаясь приказа короля, с флотилией в пятнадцать кораблей дошел бы до Ла-Манша, а потом до Плимута и, может быть, даже вошел бы в Темзу, высадив десант из пяти тысяч человек. Или еще, взяв всего пятьдесят лучших кораблей, он сделал бы с английским флотом то же самое, что и Дрейк с испанским флотом в Кадисе.

Но несмотря на болезнь опасного врага, такое все же могло случиться. Король Филипп слал срочные депеши Санта-Крусу, требуя от того начать морской поход хотя бы зимой. Как только первый же агент в Лиссабоне сообщит, что подготовка к походу закончена, весь этот бред с ополовиниванием английского флота прекратится. Уолсингем знал: ее величество начнет тогда суетиться, испугавшись перспективы стоять на коленях перед Филиппом Испанским. Тогда посмотрим, как прихлебатель Бэрли вдруг сделается сторонником укрепления флота, а лорды Лейстер и Эссекс почувствуют, что их родовые замки заколебались от фундамента до вершин башен!

Но такие истории уже случались в прошлом. За все время царствования Елизаветы английские солдаты и их военачальники – идиоты дворяне – не раз оказывались не в состоянии выполнить свою миссию, и даже полноценный по размерам английский флот в этот критический момент может вполне не справиться со своей задачей. До сих пор Англию от испанской угрозы спасал прежде всего шпионаж, и сейчас, если Англия опять уцелеет, это произойдет благодаря ему же.

Уолсингем поднялся из-за стола, и тут его согнул новый приступ боли. Хорошо, что он был один и никто не видел его в таком состоянии. Доктор уже сказал: вылечить его способен только знахарь. Но надежда на выздоровление для Уолсингема означала и надежду для Англии.

* * *

Члены Совета Грэнвилл-колледжа не знали, как им реагировать на возвращение Генри Грэшема, появившегося к Михайлову дню 1587 года. Считать ли его виновным? Он очень долго отсутствовал и вернулся вместе с испанской красоткой, с которой он познакомился при немыслимых обстоятельствах и которая скорее всего являлась его любовницей. Члены совета не имели права жениться и должны были контролировать половые страсти студентов и ни в коем случае не подавать им дурной пример. Считать его невиновным? Он героически сражался за свою страну в Кадисе. Кроме того, теперь ни для кого не было тайной, что именно он дал деньги на ремонт старых зданий, хотя трудно сказать, как и откуда просочились эти сведения. И потом, Грэшем вернулся, когда началась самая важная часть академического года. Аргументы за положительное решение, кажется, перевешивали доводы за решение отрицательное.

Уилл Смит, готовый обратиться в бегство при одном упоминании о мече, даже если пресловутый меч не имел к нему никакого отношения, заявил:

– Этак и каждый бы из нас мог – отправиться за моря и наслаждаться за счет своих студентов, если бы, конечно, нам понадобилась такая сомнительная слава.

Большинство из них полагало: гораздо большая смелость нужна, чтобы сидеть дома и, так сказать, оборонять домашнюю крепость, нежели отправляться неизвестно куда в качестве простого военного моряка.

Толстяк Том считал их аргументы не заслуживающими ни малейшего внимания.

– Расскажи мне, милый мальчик, – говорил он, обращаясь к Грэшему, – обо всем и со всеми самыми мрачными подробностями. Эти матросы, должно быть, очень крутые люди! Расскажи мне, пожалуйста, и о них тоже. И не забудь также про все случаи, когда кого-то ранили, и тому подобное.

Его действительно очень живо интересовали все подробности приключений Грэшема, а своего интереса к мужчинам он и не скрывал.

Грэшем отправил посыльных в Нидерланды на поиски следов неуловимого Жака Анри. До сих пор напасть на его след так и не удалось. Но Генри хотя бы смог найти дуэнью для Анны. Ею стала дочь их экономки, суровая девушка – пуританка с худым лицом и тонкими губами. На ее лице, казалось, навсегда застыло выражение вечного недовольства. Она постоянно нервно теребила свою поношенную юбку, словно опасалась, что кто-то в любую минуту может попытаться снять ее с хозяйки. Ее мать по каким-то ей одной ведомым причинам решила рекомендовать свою дочь Грэшему. Две девушки являли собой странную пару. Дуэнья, конечно, не имела реальной власти над подопечной: от нее требовалось только находиться рядом и блюсти добродетель Анны. Предполагалось, что дуэнья будет отваживать страстных молодых поклонников Анны и сообщать об их притязаниях молодому хозяину.

– Это, выходит, вроде как вылить ведро воды на кобеля, преследующего вашу любимую сучку, – заметил Манион, заинтригованный идей компаньонства.

– Не… совсем так, – уклончиво отвечал Грэшем.

Анна стала популярной среди людей того пестрого мирка, с которым Грэшем охотно общался в Лондоне – поэтов, музыкантов и драматургов, писавших модные пьесы для театра. А с дуэньей Грэшем мог не очень беспокоиться о том, будут ли они пытаться с ней переспать. Но в Кембридже он должен был найти для нее лучшее жилье, чем две его комнаты в колледже. В его распоряжении находился так называемый Купеческий дом в окрестностях Кембриджа, в Трампиннгтоне, пустовавший уже более года. Это было достаточно древнее здание, ядро которого составлял средневековый дворянский дом с позднейшими пристройками того времени, когда хозяином здания стал некий купец – отсюда и его нынешнее наименование. Здесь-то Генри Грэшем и решил создать базу, куда можно будет вывозить его подопечную раз в шесть недель из суетного Лондона, в Кембридж, к простым деревенским радостям, чтобы она могла уделить внимание и делам своего хозяина. Законного хозяина по крайней мере.

Отрадой Грэшема являлось Озеро Волшебного меча – так он сам прозвал место, где образовался глубокий омут. Если где-то на земле и мог блеснуть из тумана меч короля Артура, то именно здесь. В темной воде, казалось Генри, отражалось далекое легендарное прошлое Англии. Он любил ночевать в спальне с видом на озеро и гулять здесь ранним утром, когда еще не рассвело. Конечно, покупка Купеческого дома также наделала шуму в колледже. Такие покупки говорили о нешуточном богатстве. И кроме того, нарушали свойственные колледжу традиции жизни, соблюдавшиеся членами совета.

Рождество и святки Грэшем провел в Лондоне. Кто из молодых людей мог бы отказаться от повеления королевы провести праздничные дни среди самых богатых и порочных людей страны? Впечатления этих дней проносились подобно вихрю – бесконечные танцующие пары, освещенные тысячами свечей, огромное количество мужчин и женщин, чьи страсти и влечения скованы светскими приличиями и правилами. И среди них – разгоряченная Анна, которой какой-то придворный, ее верный партнер по танцам, обещал все свое огромное наследство в обмен на проведенную с ним ночь. Она, однако, высмеяла его. Был и очень опасный момент, когда сам Грэшем, сильно пьяный, оказался во время танцев рядом с ее величеством королевой Елизаветой, но на сей раз он протрезвел так быстро, как никогда.

* * *

Люди, корабли и даже целые страны, вовлеченные в великую игру, стояли сейчас, подобно фигурам на шахматной доске, там, где им следовало находиться согласно замыслам амбициозных игроков, движимых отчаянным желанием сохранить власть или захватить ее. Годами тихо стоявшие на своих местах фигуры теперь пришли в движение. А в такой игре каждая комбинация, каждый ход могли означать перемены в судьбах мира и самой истории.

Толчком для начала партии стала тогда кончина дона Альваро де Базэна, маркиза Санта-Круса, главнокомандующего испанским флотом, героя Лепанто и множества других сражений, которому было поручено командовать Английской экспедицией. Известный своей жестокостью человек ушел из жизни 9 февраля 1588 года, не оплаканный никем из слуг.

А затем наступил самый тяжелый день в жизни герцога Медины Сидонии. Испанским грандам редко доводилось изведать часы покоя. Весь их день, от рассвета до заката, проходил на виду у людей – в этом состояла их обязанность. Им самим принадлежали только ночные часы, и только ночью они могли побыть наедине с членами семьи и отдохнуть. Что поделаешь – высокое положение давало не только наследственные привилегии, но и наследственные обязанности. Однако понятно – герцогу, как и другим испанским аристократам, подчас очень уж хотелось побыть в одиночестве.

Воротясь из Кадиса, он целый день, как судья, разбирал дела арендаторов, и его привел в весьма дурное расположение духа один возмутительный случай, когда человек отрицал и веру, и свои обязанности арендатора, и свои обязанности мужа и отца.

Поэтому к чувству страшной усталости у герцога добавилось и чувство раздражения и недовольства всем окружающим.

В то время к нему явились гонцы. Король Филипп никогда не посылает одного человека, если можно было послать десять. Полученное письмо он воспринял как удар меча. Сообщалось: маркиз Санта-Крус скончался, а король требует от герцога Медины Сидонии стать главнокомандующим испанским флотом, предназначенным для вторжения в Англию!

Герцог страшно побледнел и на минуту лишился дара речи. Потом он медленно встал и вызвал секретаря. Думать над ответом было некогда, и герцог все еще переживал перенесенное потрясение. Он писал королю так, как подсказывало ему сердце:

«Мое здоровье не позволяет мне взять на себя такую миссию. Я несколько раз бывал на море и всякий раз страдал от морской болезни и лихорадки. Долги моей семьи составляют более девятисот тысяч дукатов. У меня нет денег на экспедицию, и даже ради моего короля я не имею возможности это сделать. У меня нет совершенно никакого опыта ведения войны на море. Как же я могу осмелиться взять на себя командование всем флотом?! Мне ничего не известно о том, чем занимался Санта-Крус. У меня нет агентуры в Англии. Вот почему я боюсь подвести вас, ваше величество, и самого себя самым ужасным образом, действуя как слепой вождь, полагаясь на советы тех, кого я не знаю, будучи не в состоянии отличить хороший совет от дурного и правду от лжи».

Едва успев отослать письмо, герцог тут же пожалел о нем: автор письма выглядел трусом. А герцогу вовсе не хотелось такого обвинения, унизительного для его чести. Он боялся прослыть трусом больше, чем смерти. А главное, и это еще увеличивало чувство тоски, он понимал – письмо не достигнет цели. Как все ограниченные люди, Филипп не менял своих решений. Перемена решения для него означала не проявление мудрости, а признание собственной неправоты. А помазанник Господа не может быть не прав по определению.

Герцог понимал, почему назначили именно его. В Испанской империи служили адмиралы, одержимые гордыней, слишком много понимавшие о себе. Он, Сидония, находился выше всех их по положению и, что особенно важно, умел думать. Он был способен и урезонить слишком амбициозных командиров. Неужели у него все в прошлом? Все же адмиралы создавали империю. Среди них числились люди очень одаренные и знающие. Разве они не могут дать ему советы по стратегии и тактике, в которых он так нуждается? Самое трудное, что предстояло герцогу на этом посту – конечно, не ведение войны. Он являлся прирожденным бойцом. Но как он сможет командовать сотней кораблей и десятком тысяч военных, ожидающих своего часа в Лиссабоне (между прочим, каждый месяц задержки обходится в семьсот тысяч дукатов)?

Через два дня герцог написал еще одно письмо. Он знал; вся эта переписка лишена реального смысла, однако считал ее своим долгом, если угодно, даже долгом перед историей (а вдруг его письмо прочтут потомки?). На сей раз он поставил вопрос о целесообразности всей экспедиции. Море, утверждал он, – зыбкое поле сражения. Буря на море может за считанные часы уничтожить целый флот. Сидония знал: герцог Пармский заперт на побережье из-за проклятых нидерландских морских разбойников и ни один испанский корабль пока не может выйти из Нидерландов или войти в их порты. А это также повредит всему делу.

Тут же пришел ответ от дона Кристобеля де Мура, самого влиятельного из секретарей короля:

«Мы не показывали его величеству вашего письма. Видит Небо, наша Армада непобедима!»

Герцогу оставалось только отправиться в Лиссабон. Он мог бы утверждать, что Небеса не прощают людям их собственных упущений, а в деле снаряжения Армады слишком многое следовало исправить, прежде чем она могла рассчитывать на победу.

Первым, что увидел герцог по прибытии в Лиссабон, были горы бумаги, которые служащие вывозили из штаба маркиза Санта-Круса – расчеты, счета, чертежи, планы, списки кораблей – все необходимое для организации вторжения и, конечно, принадлежавшее лично маркизу. Таков был вековой обычай. Сидония вызвал лучших из его секретарей и дал им четкие указания. Любой ценой надо удержать и сохранить хотя бы часть бумаг Санта-Круса. Герцог начинал понимать: сражение с врагом, возможно, будет едва ли не самой легкой частью всего предприятия.

Раз начавшись, большая игра продолжалась. Сесил вызвал к себе Генри Грэшема. Они впервые встретились с той самой ночи, когда Грэшем вернулся из морской экспедиции. Сесил объявил:

– Королева настаивала на переговорах с испанской армией в Нидерландах, и герцог Пармский согласился. Только что поступило сообщение о кончине маркиза Санта-Круса.

«Вот так история! – подумал Грэшем. – Больше всех изумится Манион».

– Это событие, – продолжал Сесил, – вызвало замешательство в Испании. Мы вскоре отплываем из Дувра, чтобы успеть воспользоваться этим замешательством в наших целях. Меня включили в состав миссии в качестве наблюдателя, как вы и ожидали. – Спесь, всегда свойственная этому человеку, сейчас была буквально написана на его лице. – Фактически меня попросили предпринять все усилия и добыть как можно больше информации об испанских военных силах в Нидерландах.

Грэшем не смог сдержать улыбки.

– Конечно, ваш богатый военный опыт поможет вам в вашей миссии. Фактически вы будете шпионом. Добро пожаловать в нашу компанию.

– Шпионом? – Сесил поморщился. – Я предпочитаю именовать себя посланником, который должен смотреть и слушать. – Он уже понял свою ошибку, но было поздно. – В конце концов, шпионы – наемные служащие, получающие плату.

– Вот как? – переспросил Грэшем, никогда особенно не нуждавшийся в деньгах. – Что же, тем лучше. Если кто-то готов заплатить, то зачем отказываться? Денег слишком много не бывает, не так ли? – Сам он знал: эти слова могли бы стать девизом семейства Сесила. Едва ли его папаша Бэрли возводил великолепные дворцы на жалованье, которое платила ему королева.

– В любом случае, – торопливо сказал собеседник, от всей души желавший сменить тему, – у вас есть предлог для поисков жениха вашей… подопечной. Я дал слово содействовать вашим поездкам в Лиссабон и в Нидерланды. Вы можете присоединиться к моей команде. Вы будете считаться советником, это все же повыше статуса слуги. Но эта женщина не сможет поехать с вами.

– Я бы и сам этого не хотел. В Нидерландах идет война. Шансов найти ее жениха у меня почти нет. А моя миссия ее не касается. Ваша экспедиция будет для меня хорошим прикрытием. – Услышав слово «прикрытие», Сесил снова поморщился.

– Учтите, мне пришлось затратить огромные усилия, чтобы включить вас в нашу команду. – Он уже называл ее «своей», хотя в качестве сына аристократа сам считался не очень важной персоной. – Так что, может быть, согласно нашему «договору», вы сумеете рассказать мне, чего вы добились в Лиссабоне, если чего-то добились?

– Можно считать, чего-то добился, хотя этого недостаточно. Как я уже говорил прежде, подробностей вам лучше не знать. Особенно если учесть, что мы отправляемся в страну, где идет затяжная война и где даже хорошо охраняемые экспедиции не застрахованы от нападения разбойников.

Сесил слегка побледнел.

– Я уверен, до этого не дойдет, – с надеждой вымолвил он.

Он вернулся в свой лондонский дом, в компанию Анны. Она прекрасно провела двенадцатидневные праздники, хотя она ни за что не хотела признать это перед Грэшемом. Его она встречала с холодным отчуждением, а дуэнья на глазах теряла важную суровость.

Не только ради Сесила Грэшем находился в Лондоне. Ему хотелось посетить вечеринку, устроенную Эдмундом Спенсером, в честь его детища – длинной поэмы «Королевская феерия».

Это было далеко не самое блестящее празднество из тех, что посещали Грэшем и Анна, но Спенсер был верным другом и настоящим поэтом, так что ради него имело смысл пока не возвращаться в Кембридж. Анна предпочитала не разговаривать с Грэшемом, но благоволила Джорджу и беседовала с ним с видимым доверием.

– Я была шокирована, – объявила она (на самом деле это ее очень развлекло). – Он такой интересный мужчина, фаворит королевы и, как мне сказали, титулярный граф. И так небрежно одевается!

– Это называется «титулованный граф», – заметил Грэшем позднее, когда они шли по большой галерее его особняка. – И он действительно самый привлекательный мужчина из всей компании. – Джордж откланялся и ушел домой. Он пребывал не в духе: его престарелые родители собирались в Лондон (это случалось редко), и их визит нарушал холостяцкий уклад его жизни.

– Я не вмешиваюсь в ваши разговоры и не понимаю, почему вы вмешиваетесь в мои, – сказала Анна. – Для меня, может быть, вообще небезопасно находиться подле вас. Барышни при дворе говорят: вы – человек опасный. – «Может быть, и опасный, для кого-то из их мужей», – подумал Грэшем. Что ему остается делать, если девушки сами к нему льнут? Отказать им было бы нелюбезно.

– Не так опасен, как для вас будет опасна королева, если решит, будто вы отвлекаете на себя внимание ее нынешнего кавалера, – сказал он. – Что же произошло?

– Граф – Роберт Деверю, кажется? – танцевал со мною первый танец, а потом пригласил меня на второй и на третий. А я знаю: у него были дамы и на второй, и на третий танец. Они ждали его. Я видела, как они расстроились. – Сама Анна явно не испытывала ни малейшего огорчения по этому поводу. – А потом, во время третьего танца, он стал шептать мне на ухо.

Грэшем задумчиво взглянул на Анну. Почему она-то к нему не льнет? Эта девушка имела гораздо большую силу воли, чем ему показалось сначала. Кто там знает, что у нее на душе – внешне она весьма сдержанна. Он подумал: она первая настоящая красавица, которая сама не ищет его расположения. Может быть, оно и к лучшему.

– Что же он вам шептал? – спросил Грэшем.

– То, что обычно мужчины говорят шепотом, – чтобы я легла с ним в постель, – просто ответила Анна.

– И как же вы поступили? – невольно спросил он.

– Я ответила, что я девственница, – сказала она так же просто. – Более того, католичка и признаю только непорочное зачатие.

Грэшем не мог удержаться от смеха.

– И что же он ответил? – задал он вопрос.

– Рассмеялся, как и вы. Мужчины все одинаковые. И еще добавил: на подобную вещь он не способен.

«Ну и молодец», – подумал Генри, невольно зауважав графа Эссекса. Но все же на душе у него веселее не стало. Почему-то Грэшем вспомнил, как однажды в детстве видел стаю голубей, поднявшуюся в небо с их крыши. Потом вдруг один из них замертво упал на крышу словно подстреленный на самом деле в него никто не стрелял). При ударе отбились две черепицы, слетевшие вниз. И раз Грэшем сам не знал, почему он вспомнил об этом и что было общего между его судьбой и судьбой этой несчастной птицы, он сказал:

– Я уезжаю в Нидерланды.

– Искать Жака Анри? – спросила Анна.

– Это для меня один из предлогов, если ваш проклятый купец действительно существует, в чем я уже начинаю сомневаться. Но это не главная цель поездки, и вас я не могу взять с собой. Там идет война, ситуация никем не контролируется, и у меня будет достаточно забот о безопасности Сесила и о том, чтобы я сам был достаточно свободен и мог сделать что требуется. А для вас это будет настоящая и очень серьезная опасность.

Она ответила улыбкой (что бывало редко), улыбнувшись скорее себе самой, чем ему:

– Еще большая опасность, чем носиться по морю на тонущем корабле вместе с пятнадцатью пиратами?

Иногда, решил Грэшем, лучший способ ответить женщине – промолчать.

– Вы, значит, будете рады, если я останусь здесь и буду жить, как жила? – продолжала Анна. По существу, она спрашивала его, согласен ли он, чтобы она продолжала тратить его деньги.

– Конечно, – отвечал Грэшем. – Ведь вы моя подопечная, не так ли? И все же месяца через два я, может быть, попрошу вас побыть в другом месте. Как я надеюсь, недолго.

Выражение ее лица сделалось немного озадаченным. У Грэшема не оставалось вариантов. Теперь ему предстояло сообщить девушке правду о своей жизни, правду, которую до сих пор знал только Манион и которая могла стать убийственной для Грэшема, принеся ему бесчестье, если бы стала известной. Поскольку Анна была испанкой, он мог, наверное, поведать ей обо всем и раньше, но иногда тайна становится второй кожей, а люди, в отличие от змей, не могут легко сбрасывать кожу.

– Я должен объясниться, – начал он…

Открыв Анне истину о том, что всегда томило его, истину, которая, он знал, должна была решить его судьбу, Грэшем понял, как глупо, должно быть, это прозвучало для постороннего.

Кончив рассказ, он бросил взгляд на лицо Анны. Оно было белым как полотно, а на глазах потрясенной девушки появились слезы. Только теперь сам Грэшем почувствовал, какое ужасное впечатление производят его секреты. За все время их знакомства Анна впервые посмотрела ему в глаза и опустила голову. Она дрожала.

– Я уверен, вам будет безопаснее там, куда я вас приглашаю, чем в Нидерландах, – неуклюже добавил Грэшем, не зная, как вести себя дальше.

Манион, слышавший весь разговор, сказал только:

– Вы не очень-то облегчаете жизнь тех, кто рядом с вами, верно?

* * *

Посольство ее величества королевы Елизаветы в Нидерланды было одним из самых странных, даже диких, и в то же время отчасти смешных предприятий в жизни Грэшема. Если вся дипломатия являлась столь же смешным предприятием, то оставалось только удивляться, почему в мире постоянно не происходят войны. Хотя, опять же, может быть, именно так и есть.

Зачем, спрашивал себя Грэшем, герцогу Пармскому желать мира, если у него сейчас есть все шансы выиграть войну, так дорого обошедшуюся Испании, да и ему самому? У него на руках были все козыри: лучшая в Европе армия, военные победы в Нидерландах, самый большой в мире флот, готовый прийти ему на помощь, чтобы перевезти его армию на Британские острова. Он также прекрасно знал – в случае его вторжения британцы мало что смогут ему противопоставить. И в это время Англия прислала депутацию с предложением мира. Входивший в нее Генри Стэнли, граф Дерби, очень умный и опытный человек, много поездил по свету. Но двое других аристократов, Кобхэм и Джеймс Крофт, не знали, что и как им делать, и пользовались услугами двух юристов-книжников. Кроме того, Англию представляли Сесил и родственник Дерби Том Спенсер, человек неглупый, но совершенно неопытный в такого рода делах. Этих-то людей Англия послала против армии герцога. Могли ли они заключить мир?

В феврале Дуврский порт обледенел. Зима стояла свирепая. Корабли сгрудились в гавани, словно в страхе перед морозом. Уже несколько дней бушевал ветер, гнавший печной дым вниз по трубам, так что дым и пепел попадали в большую залу гостиницы, где пришлось поселиться «искателям мира». Только в конце месяца они получили пропуск на Остенде. Даже Грэшему, уже привыкшему к превратностям морской стихии и считавшему себя моряком, часто делалось не по себе. Стоило несколько минут побыть на палубе, как борода покрывалась инеем. Оставалось только удивляться, как у настоящих моряков не закоченели пальцы и они могут управляться с парусами. Остенде был опустошен в стране, охваченной войной, как человеческий организм бывает охвачен чумой. Всего в четверти мили от их пристанища они видели обглоданные трупы целого семейства, лежавшие на снегу.

– Волки. Ну и, конечно, птицы, – пояснил проводник. – Сейчас волки по ночам приходят прямо под городские стены. Вы еще наслушаетесь их воя.

В городе, где люди ходили сгорбившись, даже для английского посольства, имевшего достаточное количество золота, на постоялом дворе не нашлось еды. Сесил отдал какие-то распоряжения своим слугам, а потом явился вдруг через два часа с двумя ветхими рыболовными сетями и в сопровождении двух охотничьих псов.

– Если здесь нет еды, мы сами добудем ее! – объявил он гордо.

Но собаки убежали, едва только слуги вывели их на улицу, а сети оказались дырявыми.

Положение спас Манион, ушедший на промысел и вернувшийся с тремя яйцами, половиной сырного круга и куском несвежей ветчины. Путешественники съели его добычу с таким аппетитом, каким отличаются только деревенские дети на празднике.

Вынужденные промедления и казавшееся бесконечным ожидание рождали чувство тоски. Они находились в Остенде, а герцог Пармский, как им говорили, – в Брюгге. Между двумя станами сновали гонцы, которые должны были устроить встречу. Теперь сообщили, что герцог уже не в Брюгге, а «инспектирует войска». Интересно, сколько могла продолжаться инспекция? В Остенде не осталось не только еды, но даже угля.

Посольство ее величества сидело у дымного торфяного костра, моля о ниспослании настоящего тепла. Сесил еще больше расширил свои практические познания.

Во вторую неделю марта Дейл, Сесил и Грэшем поскакали в Гент. В дороге они питались только апельсинами. В придорожных лесах таились разбойники. На расстоянии мушкетного выстрела по обе стороны от дороги тощие всадники следили за процессией на дороге, явно оценивая их силу и многочисленность. Послы были «вознаграждены» встречей с секретарем герцога Пармского Гарньером, низеньким человечком лет тридцати пяти в меховой куртке и бесформенном голубом бархатном камзоле с золотыми пуговицами. Снова начались разговоры и новые проволочки. Наконец стороны пришли к соглашению начать официальные переговоры в Бурбурге, около Дюнкерка.

– Боюсь, все эти затяжки не случайны: нас намеренно «выдерживают», пока Испания готовит свою Армаду, – заметил граф Дерби Грэшему. Он привык обмениваться мнениями с молодым человеком, к явному неудовольствию Сесила.

– Возможно, милорд, – отвечал Грэшем. – Но вместе с тем перед нами один из приемов герцога – быть везде и в то же время нигде, перемещая своих людей как бы без видимой цели.

– Но какие это дает преимущества? – спросил заинтригованный Дерби.

– Говорят, – пояснил Грэшем, – это одна из причин, почему на него не совершалось покушений. А вторая, конечно, – верность его солдат. А кроме того, при таком порядке ни один из подчиненных командиров не может точно знать, когда к нему нагрянет внезапная проверка. Первое, что он делает, – приказывает выстроить всех людей и проверяет по списку. – Язвой всех европейских армий тогда являлись офицеры, бравшие деньги за рекрутов – «мертвых душ», либо за тех, кого уже не было на свете, либо за таких, которых вовсе не существовало. Но в армии герцога Пармского таким промыслом могли заниматься только идиоты, ведь за это полагалась виселица. – Кроме того, милорд, – продолжал Грэшем, – мы должны учитывать, что, возможно, таким образом герцог проверяет нашу собственную стойкость и искренность намерений.

– Может, и так, – заметил Дерби. – Только, скажу я вам, он уже испытал силу воли некоторых из нас почти до немыслимого предела. – Он встал и приказал открыть одну из немногих оставшихся бутылок вина, из числа привезенных из Англии. Не менее дюжины бутылок разбилось, когда они переправлялись через Ла-Манш.

Возможно, юный Грэшем обладал умом старика, но он оставался деятельной натурой, как и положено в его годы. Ему смертельно надоели разговоры в скверной гостинице, где ветер постоянно дул сквозь щели в стенах. В ту ночь, накинув плащ, он вышел на улицу подышать свежим воздухом. Дома здесь стояли вплотную один к одному, чуть не натыкаясь друг на друга, напоминая тем самым Лондон, только здесь не слышалось грохота экипажей и криков уличных торговцев. Манион молча следовал за хозяином. Они шли быстро и через четверть часа достигли окраины города.

Дождь закончился, но было холодно и сыро. Но невзирая на непогоду, Грэшем чувствовал бодрость после прогулки.

Луна выглянула из-за туч, осветив темные очертания городских стен.

На них напали, когда они прошли полпути назад. Нападавшие, видимо, ждали их в вонючем тупике на углу улицы по которой они шли. Грэшема спасла грязь и то обстоятельство, что ветер на минуту улегся, перестав шуметь. Они услышали хлюпанье, когда один из нападавших высвободил ногу, увязшую в жидкой уличной грязи. Слабого звука оказалось достаточно – Грэшем и Манион резко обернулись и увидели преследовавших их людей. Тупик был очень узким, так что двое там разойтись не могли и выходить или выбегать оттуда люди могли только по одному. Ближайший из врагов, рябой детина с всклокоченной бородой, уже занес руку с кинжалом для удара в спину. Рот его почему-то был открыт. За его спиной стоял еще один, поднявший тяжелую дубину (он намеревался ударить Маниона в затылок).