Текст книги "Трудный поиск. Глухое дело"
Автор книги: Марк Ланской
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
– Это хуже нет, когда не милиция, а граждане хватают, – философски заметил Утин. – А ты, Ленька, как ты о себе думаешь?
Шрамов застеснялся, стал ковырять пальцем подушку.
– Я и не думал.
Серегин подпрыгнул от радости.
– Верно, Ленька! Чего нам думать?
– Заткнись, дурак, – остановил его Утин. – Как же это не думаешь? Собака и та думает. О жратве думал?
– Ну, думал.
– А как жить будешь, когда вырастешь, не думал?
– Не...
– А надо бы, – строго сказал Утин и опять уткнулся в газету.
Серегин подмигнул Шрамову и, кивая на Павлуху, повертел пальцем у лба. Поведение Утина было непонятным и удивительным.
Открылась глухая форточка у двери. Привезли обед.
17
По ночам Марат Иванович плакал. Этого никто не знал. Засыпал он быстро, но часа через два без всякого дремотного перехода возвращался в явь, и тут уж никакие таблетки помочь не могли. Мысль работала четко. Память услужливо включала яркие лампы, освещавшие прошлое.
Оба сына, погибшие на войне, приходили к нему во всей осязаемости живой плоти, и он разглядывал их, то каждого отдельно, то вместе, разговаривал с ними, слушал их голоса. Он вновь переживал их детские болезни, волнения в дни экзаменов, радости семейных праздников. Он улыбался им, они улыбались ему. И какая-то мелочь – зря сказанное обидное слово или мимолетная ласка, оставшаяся без ответа, – вдруг перехватывала дыхание и требовала оскудевших стариковских слез.
Ночь истекала по каплям. Марат Иванович лежал недвижимо, смотрел в одну точку на стенке и перебирал знакомые мысли. С тех пор как он заставил себя не выказывать своего горя и держаться на людях вровень с остальными, его поражало равнодушие, глупость или злая воля тех, кто не ценил великого счастья – иметь живых сыновей.
В подшефных ребятах, в их поведении, в жестах и словах, он подмечал то общее, что роднит, наверно, всех мальчишек на свете и что напоминало ему его сыновей. Он не мог без активного возмущения смотреть, как калечат этих ребят. Незатихающая отцовская боль гнала его из квартиры в квартиру, из одного учреждения в другое, заставляла вмешиваться в семейные отношения посторонних людей. Он знал, что в районных и городских организациях его не любят, считают одним из тех неприятных чудаков пенсионеров, которые от нечего делать беспокоят занятых людей мелочными жалобами и пустопорожними проектами.
Некоторые должностные лица при его появлении старались отгородиться секретаршами, другие при разговоре с ним еле сдерживали зубовный скрежет. Но в то же время он чувствовал, что в этих учреждениях его побаиваются. Сила его была в том, что он ничего не просил для себя. И говорил он так, что с ним нельзя было не соглашаться, а согласившись, трудно было ему объяснить, почему не все правильные выводы из правильных мыслей можно претворить в жизнь.
В прошлом главный бухгалтер крупного завода, Марат Иванович привык к строгой арифметической логике сбалансированных величин. Какие бы сложности ни возникали в производственной жизни завода, все они в конце концов отражались в подшитых документах и были доступны количественному анализу. Может быть, поэтому так упрямо старался Марат Иванович подчинить проблему детской безнадзорности системе, документам учета и контроля.
Бессонное ночное время топчется на месте. До рассвета далеко. Торопиться со своими мыслями некуда. Можно снова перетряхнуть их, проверить на ясность.
Ни один человек не возражает против его доводов. Все соглашаются, даже этот суховатый воспитатель, который держит под замком Леньку Шрамова. Соглашается и держит. Он, собственно, ни при чем. В том-то и беда, что никто ни при чем.
Был такой разговор с одним деятелем.
– Поймите вы, дорогой товарищ, что если мы не привлечем к уголовной ответственности родителей Леньки, через месяц-другой попадет в тюрьму еще один мальчонка, его младший брат Валерик.
– На то и общественность, школа, – отвлеките, воспитывайте.
– Я потому и пришел к вам, который раз прихожу, что не может общественность ничего со Шрамовыми поделать. В этом деле без вашей поддержки общественность – одно название.
– Жмите на милицию.
– Да что толку! Приходил участковый, пугал, а им хоть бы что. «Где это написано, спрашивают, что нельзя дома водку пить и в картишки переброситься?» Нет у милиции никакой возможности.
– И у меня нет. Пока они ничего противозаконного не совершили, нельзя их трогать.
– Как же ничего не совершили?! Сына своего воровать научили, под суд подвели, и ничего не совершили?
– Нет доказательств, что они учили воровать.
– Какие вам еще доказательства нужны, если парнишка в тюрьме?
– Свидетели нужны, вещественные доказательства. Вещей ворованных у них не нашли,
– Свидетели их боятся, потому и молчат. А вещи он на стороне продавал, зато деньги ворованные приносил.
– Деньги без примет, опять же не докажешь.
– Значит, будем ждать, пока Валерка проворуется?
– Ставьте вопрос о лишении прав.
– Ставили. И для суда доказательств мало.
– Вот видите!
– Неужели вам неясно, что не может мальчишка виноватым быть сам по себе, что всегда кто-то из взрослых главную вину несет?
– Мне ясно, но для закона такой ясности маловато.
– Значит, жди, пока появится новый преступник. Уму непостижимо!
– Я понимаю вас, товарищ Антиверов, но нарушать закон нам никто не позволит.
– Какой же это закон? Это безобразие, а не закон. Почему пожарная инспекция штрафует администрацию предприятия за нарушение противопожарных правил до появления огня, а горящего ребенка мы начинаем спасать, когда вся его душа в ожогах?
– Я не пожарный.
На том разговор и кончился. Прав этот Анатолий Степанович – какой прок от учета, от прогнозов, если все остается по-старому! Вот попасть бы на прием...
Марат Иванович часто представлял себе, что его принимает для откровенной, доверительной беседы кто-нибудь из руководителей партии. Принимает один, без секретарей и референтов, не ограничивая во времени. Сидят они друг против друга, и Марат Иванович силой своих аргументов заставляет собеседника забыть на сколько-то минут о других государственных делах, даже о международной политике, и задуматься над судьбой несчастных подростков.
Прежде всего рассказал бы ему Марат Иванович о проекте охраны морального здоровья, об Ольге Васильевне. «Почему бы, – спросил бы он напрямик, – не ускорить это дело? Чего ждать? Пока вырастет еще одно поколение преступников? Денег жалеете? Так ведь это липовая экономия». И он обязательно привел бы в пример аналогию, близкую ему по прежнему опыту.
Вот работает большой завод. Выпускает отличную продукцию. И тут же рядом течет тонкий ручеек брака. Хоть в общем балансе он невелик, но вред от него немалый. И на фирме – пятно. Есть все возможности избавиться от брака. Нужно только подойти по-серьезному, изучить причины, нацелить людей, затратить нужные средства. А вместо этого строят цехи для исправления, переплавки и перековки бракованной продукции. Разумно это? А ведь с несовершеннолетними правонарушителями дело именно так и обстоит. Вместо того чтобы бросить все силы на устранение причин, мы тратим деньги на исправление, перевоспитание, наказание... Много предложений высказывает Марат Иванович. Он сам чувствует, что злоупотребил гостеприимством. Но много еще неясного, многое нужно обсудить... Наконец они приходят к полному согласию. Можно уходить со спокойным сердцем... Марат Иванович видит, как посветлели на обоях серебряные завитушки. Пошел седьмой час. Пора вставать.
18
В крошечной передней негде было развернуться. Гости сталкивались, извинялись, впритирку проталкивались вперед, но в комнате тоже было тесно, стулья занимали на двоих. Регулировал движением Илья, чувствовавший себя здесь старожилом. Антошка конструировала условные сиденья из книг и географических атласов. Для Анатолия она приберегла низкий спрессованный пуфик, а сама пристроилась рядом на коврике, поджав ноги и выставив коленки.
Анатолий пришел нехотя, только потому, что очень просила Ольга Васильевна. Времени у него было в обрез, да и ничего полезного для себя от обещанной репетиции он не ждал.
Оглядев собравшихся, Анатолий увидел много новых лиц, в большинстве – молодых, видимо студентов. Пришли и пожилые, по виду – учителя. Ольга Васильевна, сидевшая за маленьким столиком, отодвинутым к окну, поймала его недовольный взгляд и приветливо улыбнулась.
– Начнем, – сказала она. – Сегодня нас почтил своим присутствием представитель педагогической науки Афанасий Афанасьевич Воронцов. По поручению роно он познакомится с нашими замыслами и, надеюсь, выскажет свое мнение. Нам оно бесспорно пойдет на пользу.
Кто-то сдержанно хмыкнул. Мелькнули и исчезли иронические усмешки. Должно быть, многие знали Афанасия Афанасьевича.
Анатолий не сразу узнал своего тестя, – лицо его было в тени. Когда глаза их встретились, они оба удивились, – ни тот ни другой не чаяли этой встречи.
Антошка подтолкнула Анатолия и прошептала: «Красивая у меня мамка. Правда?» Анатолий кивнул. Ольга Васильевна действительно выглядела праздничной, помолодевшей. Ее угловатое нервное лицо, всегда отражавшее душевную неуспокоенность, сегодня было радостным. Видно было, что ей приятны собравшиеся люди и сам предмет предстоящего разговора.
– Мы исходим из того, – говорила Ольга Васильевна, – что моральное здоровье человека, его мысли, чувства и поведение, в такой же мере зависит от воздействия внешних условий, как и здоровье физическое. Управляя этими условиями, устраняя вредные и создавая полезные, мы смогли бы уберечь всю нашу детвору, всю, без единого исключения, от моральной кори, скарлатины и паралича. Мы всяко обсуждали эту проблему, и фантазировали, и подсчитывали...
– И ругались, – к общему удовольствию добавил Марат Иванович, сидевший среди почетных гостей у стола.
– И это было, – согласилась Ольга Васильевна. – Но в конце концов пришли к некоторому согласию. Вообще, должна заметить, все оказалось гораздо сложнее, чем это нам казалось вначале. И мы не считаем, что все трудности преодолены даже в теории. Но для того чтобы двигаться вперед, нужно не только разговаривать, но и шагать. Мы набросали черновик будущей системы и для проверки решили провести сегодняшнюю репетицию. Вот, пожалуй, и все, что мне хотелось сказать, прежде чем мы приступим...
– Достаточно! Приступим! – нетерпеливо поддержала ее молодежь.
– Да, еще два слова, для непосвященных. Чтобы все выглядело более наглядно, мы выбрали конкретный район нашего города. Итак, слово предоставляется заведующему районным отделом охраны морального здоровья Андрею Симбирцеву. Прошу, Андрей.
Этого высокого сутуловатого парня Анатолий как-то видел у Ольги Васильевны. Симбирцев тогда ни слова не сказал, но его смуглое лицо и пытливые, думающие глаза запомнились. Бывший ученик Ольги Васильевны, он перешел то ли на четвертый, то ли на пятый курс университета.
Симбирцев пробрался к столу, косо взглянул на Ольгу Васильевну, словно бы ожидая подсказки.
– Начинай, Андрей, – ободрила его Ольга Васильевна. – Расскажи, из кого состоит твой отдел, как организована работа?
– Комплектуя штат отдела, – деловым голосом докладчика начал Симбирцев, – мы исходили из того, что органы здравоохранения уступят нам часть своей невропатологической службы, и в первую очередь ту ее часть, которая связана с аномалиями детского и юношеского возраста. Поэтому у нас в штате один психиатр. Далее. Один юрист, психолог, социолог и два методиста-воспитателя. Вот, собственно, и весь штат.
– А учет?
– Да, есть еще сектор учета. Его штат мы еще не определили. Думаю, двоих хватит.
– Мало!
– Достаточно. Нужно иметь в виду, что хотя на учете у нас состоят все дети района без исключения с момента их рождения, но абсолютное большинство потребует от нас лишь пассивного контроля.
– Все равно двоим не справиться.
– Не будем спорить о частностях, – просительно сказала Ольга Васильевна.
– Огромное большинство ребят растет в морально здоровой обстановке и активного вмешательства от нас не потребуют. Точно так же, как не требуется повседневная медицинская помощь большинству детей. Главная наша задача – своевременно выделить, взять под наблюдение и охрану ту группу, которая еще не стала, но может стать трудной. В этом, по существу, коренное отличие предлагаемой системы от существующей ныне, когда трудными начинают интересоваться после того, как трудность определилась,
– Это очень важно, товарищи! – не удержалась и перебила Андрея Ольга Васильевна. – Вся наша беда сейчас в том, что мы начинаем тратить огромную энергию, большие средства с опозданием. Вместо того чтобы предупредить болезнь, мы начинаем лечить ее в запущенном состоянии. Прости, Андрей, продолжай.
– Сколько бы у нас ни было людей в штате, мы не смогли бы решить эту задачу: выявлять и контролировать своими силами. Поэтому наша служба опирается на широкий общественный актив, тот самый актив, который создан и создается сейчас почти в каждом городе. Но в настоящее время эта общественность работает кустарно, в порядке филантропии что ли, без научного и организационного руководства. Они бесправны и часто беспомощны. Коэффициент полезного действия у них очень низкий. Картина резко изменится, как только ими станет руководить райотдел. Сигналы с мест, информация, полученная из квартир и домов, из детских садов и школ, помогут нам сосредоточить внимание на угрожающих участках, находить очаги аморальной инфекции и принимать экстренные меры, – Симбирцев остановился и обернулся к Ольге Васильевне.
– Хорошо, Андрей, пока достаточно. Садись, – по школьной привычке сказала Ольга Васильевна.
Садиться было некуда, и все рассмеялись. Антиверов попробовал уступить часть своего стула, но из этого ничего не вышло. Симбирцев прислонился к стене.
– Продолжаем. С места поступает сигнал. Прошу вас, Марат Иванович.
На столе перед Антиверовым лежали знакомые Анатолию карточки и исписанные листки. Предложение Ольги Васильевны словно застало старика врасплох. Пальцы его дрожали сильнее обычного. И на лице была взволнованность, как будто он собирался докладывать какому-то учреждению.
– До того как был создан наш отдел... – Пронесся ветерок сдержанного смеха. Антиверов оглядел аудиторию непонимающими глазами и продолжал: – Мне по моему кварталу пришлось вести и учет и контроль самому. Это вам известно. Но сигнализировать было некому. И получился пшик. Сейчас я обращаю ваше внимание на нижеследующие факты. Они у меня изложены на бумажке. Пожалуйста, – Антиверов протянул два листка Ольге Васильевне, но она повернулась к Симбирцеву.
– Принимайте, товарищ заведующий. А вы, Марат Иванович, коротко изложите их содержание, чтобы все слышали.
– Факт первый, – на память стал излагать Антиверов. – Юра Суровцев. Пять лет. Родители молодые, интеллигентные люди. Оба работают. Юра был в детском саду, но вскоре его забрали домой. Он не уживался с ребятами, не слушался воспитательниц, при малейшем принуждении заливался истерическим плачем. Сейчас он целые дни на попечении бабки – глупой, религиозной старухи. Ребенок растет грубым, капризным, своевольным.
– Достаточно! – остановила его Ольга Васильевна. – Твое решение, Андрей.
– Мы поручили нашему психиатру Тане Коломиной обследовать ребенка. Прошу, Таня.
Пухленькая девушка в очках с толстыми стеклами отрапортовала скороговоркой, как вызубренный урок.
– Я познакомилась с документацией в детском саду и поликлинике. Обследовала ребенка. Никаких расстройств нервной системы у Юры не обнаружено. Чрезмерная возбудимость и некоторая истеричность патологической основы не имеют.
Девушка покраснела и уже собиралась опуститься на свое место, но Ольга Васильевна ее остановила:
– Погоди, Таня. А какие твои рекомендации?
– Проверить условия домашнего воспитания. Это дело методиста.
– Хорошо, садись. Что предпринято дальше? Я тебя спрашиваю, Андрей.
– Мы направили к родителям Юры воспитателя-методиста, Алексея Тихоновича.
– Прошу вас, Алексей Тихонович, – с особой почтительностью обратилась Ольга Васильевна к сидевшему на отдельном стуле пожилому, болезненного вида мужчине.
– Я посетил родителей Юры. Очень милые люди, но абсолютные невежды в педагогическом отношении. Ребенок избалован до крайности. Воспитание ведется по каким-то диким принципам полного невмешательства. Потворство выдается за чуткость. Наказание считается пережитком варварства. Мы долго беседовали. Кажется, они меня поняли и встревожились. Составили план постепенной перестройки взаимоотношений. Очертили круг обязанностей Юры. Кстати, он произвел на меня неплохое впечатление. Условились, что через две недели я приду снова и договоримся о дальнейшем. Ближайшая задача – нейтрализовать бабку и сделать его контактным для детского сада.
– Благодарю вас, Алексей Тихонович. Какое решение райотдела?
– Держать на оперативном контроле, пока не будем уверены, что ребенок вошел в норму. Потом переведем на общий контроль.
– С сигналом номер один мы закончили, – сказала Ольга Васильевна. – Перейдем ко второму. Прошу, Марат Иванович.
– Второй... Этот случай потруднее. Есть такой Леня Шрамов.
Анатолий ощутил взгляд Ольги Васильевны. Вот почему она так настаивала, чтобы он стал свидетелем репетиции. Она торопила его с вмешательством в судьбу Шрамова. И Антошка надавила локтем, призывая к вниманию. Она отсидела ноги и передвинулась так, что опиралась теперь на колени Анатолия. Из дальнего угла на нее мрачно поглядывал Илья Гущин.
– В первом случае мы имели дело с ребенком, у которого только обнаружены задатки трудного, – говорил Антиверов. – Со Шрамовым хуже. Он ждет суда. Мы решили проверить, как устроилась бы его жизнь, если бы наш райотдел существовал года четыре назад. Именно в это время я познакомился с этим мальчиком, взял его на учет и стал сигнализировать. Куда только ни писал, но толку не добился. Мальчик тонул на моих глазах, а помочь ему я не мог.
– Марат Иванович, – прикоснулась к его руке Ольга Васильевна, – забудем о прошлом. Начнем с того, что вы свой сигнал направляете в районный отдел охраны морального здоровья.
– Так точно. Я пишу в отдел, что в соседнем доме, в квартире шесть, живет семья алкоголиков и распутников, развращающих двух мальчишек.
– Андрей, ты получил заявление. Что предпринимает отдел?
– К такого рода сообщениям мы относимся как к сигналам бедствия. По аналогии можно сказать, что для нас это то же, что для райздравотдела сообщение о случае холеры или оспы. В тот же день по указанному адресу (условно, конечно, поскольку мы этот случай разбираем ретроспективно) выехала бригада, состоящая из социолога, воспитателя, юриста. На месте они привлекли в помощь автора заявления, в данном случае – Марата Ивановича.
– Кто у нас социолог? – спросила Ольга Васильевна.
– Наташа Артемьева.
Совсем молоденькая девушка выдержала направленные на нее взгляды, только прищурила подкрашенные реснички и заговорила с вызывающей серьезностью.
– Уже первое, поверхностное обследование показало, что семья Шрамовых – опасный очаг безнравственности. Оставляя в стороне анализ причин моральной деградации взрослых членов семьи...
– А почему, собственно, вы оставляете в стороне этот анализ? – спросил вдруг Афанасий Афанасьевич.
– Потому что... – Наташа растерялась.
– Потому что мы ограничили функции нашего отдела охраной детей, подростков, юношей, – пришла на помощь Ольга Васильевна. – Проблема морального оздоровления взрослых имеет свою специфику и требует особой разработки.
– А не от робости вы это говорите? – с улыбкой спросил Афанасий Афанасьевич.
– Именно от робости, товарищ Воронцов. Слишком смелое вторжение в жизнь взрослых может привести к разгулу ханжества и административному произволу. А если мы обеспечим моральное здоровье всего подрастающего поколения, мы тем самым вырастим взрослых, не нуждающихся в такой помощи. Сама проблема отпадет.
– У вас не вяжутся концы с концами, – как бы про себя проронил Афанасий Афанасьевич и что-то записал в маленьком блокнотике, потонувшем в его пухлой ладони.
– Дискуссия в конце. Дадим возможность нашему социологу закончить сообщение. Пожалуйста, Наташа.
– Нам стало ясно: оставить детей в создавшейся семейной обстановке – значит приговорить их к моральной смерти. Мы составили акт и, забрав детей, вернулись в райотдел.
– Какие были предложения?
– Это я скажу, – вмешался Симбирцев. – О таком чрезвычайном случае мы информируем городской отдел охраны морального здоровья. В тот же день вопрос был вынесен на объединенное заседание ученого совета и юридической комиссии. Ученый совет состоит из специалистов городского отдела. Наши предложения сводились бы к следующему: немедленно изъять обоих мальчиков из семьи и лишить Шрамовых родительских прав. В порядке частного определения мы рекомендовали бы милиции и горздравотделу применить к ним принудительное лечение.
– Дальше, дальше, – поторапливала Ольга Васильевна. – Нас интересуют ребята. Какие были приняты решения? Где находились мальчики?
– Лене Шрамову тогда было одиннадцать лет. Мы поместили бы его в школу-интернат, находящуюся в распоряжении городского отдела.
– Отобрали бы у гороно? – тихо спросил воспитатель-методист, Алексей Тихонович.
– Наша служба не будет находиться в безвоздушном пространстве, – ответила Ольга Васильевна. – Мы будем работать в контакте с органами и народного просвещения и здравоохранения. Одна из школ и один из детских садов будут выделены специально для наших срочных нужд. Это не значит, что гороно освободится от организации учебного процесса в этой школе, так же как горздравотдел не будет отстранен от охраны физического здоровья школьников.
– Младшего мальчика дошкольного возраста мы поместили бы, – продолжал Симбирцев, употребляя глаголы в разных временах, – в детский сад, о котором только что сказала Ольга Васильевна. Что касается решений, то они были приняты юридической комиссией, а еще через несколько дней их оформили через суд и они получили силу закона. – Симбирцев сделал шаг назад и прислонился к стене.
– Теперь представим себе, что Андрею не пришлось бы докладывать предположительно, а все, что он говорил, произошло в действительности. Стал бы Леня Шрамов вором? Попал бы он в тюрьму?
– Нет! – хором ответили молодые голоса.
– Другой вопрос. Есть у нас уверенность, что младший брат Лени не пойдет под влиянием своих преступных родителей по тому же пути?
– Нет!
– Могла бы надежно оградить его будущее система охраны морального здоровья, если бы такая была?
– Да!
Сама того не замечая, Ольга Васильевна перешла на классную форму разговора, и великовозрастные «ученики» охотно отвечали на ее вопросы.
– Вы улыбаетесь, Алексей Тихонович. Хотя вы работаете с нами, но я вижу, что вас гложут сомнения.
– Дорогая Ольга Васильевна, – с робкой нежностью ответил старый учитель, – вы забываете о тех изрядных расходах, которые потребуются для финансирования ваших отделов, школ, интернатов...
– Не только школ и отделов, Алексей Тихонович! Предвижу гораздо большие расходы. При министерстве Омза будут свои научно-исследовательские институты. Им предстоит разработать все социологические, психологические, педагогические аспекты науки о поведении человека. Нам не обойтись без науки о нравственном воспитании. От ученых будут ждать рекомендаций, книг, инструкций. Каждый шаг должен быть научно обоснованным. Будут и экспериментальные лаборатории, и факультеты для подготовки специалистов. Как видите, мы не наводим экономии.
– Спасибо за щедрость, товарищ министр, – поклонился Алексей Тихонович под общий смех.
– Это не щедрость, – заторопилась покрасневшая Ольга Васильевна. – Разумное перераспределение средств. Сразу же или вскоре после организации нашей службы отпадет необходимость в детских комнатах, в приемниках и в изоляторах для подростков, в колониях для подростков. А мало ли сейчас в разных ведомствах всяких штатных единиц, которым положено охранять детей и которые практически ничего сделать не могут? Возьмите карандаш и бумагу, прикиньте.
– Не берусь, – признался Алексей Тихонович.
– Это не трудно подсчитать. Значительно трудней другое. Тут уж без счетной машины не обойтись: предсказать, какую выгоду получит государство от того, что вместо воров, хулиганов, тунеядцев оно из года в год будет получать духовно здоровых, полезных обществу граждан. А заглянув лет на пять вперед, мы увидим еще более поразительные результаты. Когда постареют, или исправятся, или вымрут нынешние уголовники, начнут пустеть и колонии для взрослых преступников. Это неизбежно. Ведь пополнения из молодежи не будет. Не вырастет, никогда не вырастет их смена, если душа каждого ребенка будет под охраной.
Голос Ольги Васильевны окрасился той взволнованностью глубоко верующего человека, которая передается другим мгновенно, как электрический заряд. И выражение ее лица тоже передалось многим.
– Пришла пора, – заключила она совсем тихо. – Все созрело, чтобы покончить с преступностью в нашей стране. Это не утопия. Для общества, которое вступает в коммунизм, это закономерный процесс.
Кто-то вздумал аплодировать. Ольга Васильевна сердито махнула рукой.
– Я отвлеклась и злоупотребила правами председателя. У нас по ходу репетиции еще донесения других постов. Слово предоставляется учительнице Людмиле Алексеевне Николаевой. Прошу, Людочка.
Поднялась еще одна молоденькая женщина с озабоченным лицом.
– Я хочу доложить об очень тревожном факте. Очень тревожном, – повторила она. – Учится у нас в седьмом «а» Зоя Клинкарева. Сидит в этом классе второй год. Учиться не хочет. Семья у нее неблагополучная, мать... – Людмила Алексеевна замялась, – непорядочная женщина. Зоя попала в какую-то грязную компанию. Есть данные, что она не только курит, но и выпивает, и еще ужасней – пристрастилась к азартным играм. В общем, девушка гибнет на глазах. Школа старается от нее избавиться, чтобы оградить других от ее влияния. Ей натягивают отметки, чтобы выдать свидетельство и спихнуть куда угодно. Как только она уйдет из школы, будет потеряна последняя возможность контроля над ее судьбой. И судьба у нее будет ужасной...
Людмила Алексеевна села, спрятав лицо за спинами соседей. Очень долгими показались секунды общего молчания.
– Вот перед нами случай, требующий неотложной помощи, – сказала Ольга Васильевна. – Случай показательный для нынешнего положения вещей. Семейный и школьный контроль дал осечку, а бывает это нередко, и заменить его нечем. Зоя Клинкарева оказалась в одной из мертвых зон... В такие зоны, как правило, нога воспитателя не вступает. Самое печальное, что практически для ее спасения очень мало что можно сделать. Из школы она, конечно, уйдет. А дальше – повезет не повезет. Попадется ей на пути сильный друг, человек добрый и энергичный, может быть, она и выправится. Не попадется – покатится наша Зоя вниз... А как бы ты поступил, Андрей, если бы твой отдел был реальностью и ты получил бы такой сигнал?
Андрей подошел к столу.
– Если бы отдел Омза был реальностью, то и самого факта не было бы. Зоя была бы у нас на контроле. Мы бы давно разобрались в ее отношениях с матерью и уж во всяком случае не допустили бы никакой грязной компании. Такие компании ликвидировались бы в зародыше... Ну, а сейчас... Прежде всего мы провели бы обследование... Затем мы потребовали бы от милиции раскрыть тот притон, где растлевают Зою. Я уверен, что там орудует кто-нибудь из взрослых негодяев.
– Правильно, – поддержала Ольга Васильевна. – Следить за тем, чтобы ни один взрослый совратитель не остался без сурового наказания, – одна из главных задач Омза. Дальше, Андрей.
– Оборвав таким образом вредные связи, мы бы занялись устройством судьбы Зои.
– Конкретней.
– Мне трудно так сразу... Я думаю, что в школе ее оставлять нецелесообразно.
– В интернат!
– На завод, в хорошее общежитие! Предложения посыпались с разных сторон. Ольга Васильевна дождалась тишины и сказала:
– Так, с ходу, не поговорив с девочкой, не поработав с ней, решение принимать нельзя. Вероятно, кроме нынешних школ, будут созданы и другие, промежуточного типа, нечто среднее между нормальной и так называемой специальной. В таких случаях очень важна точная дифференциация. Без помощи ученых тут не обойтись. А пока ясно одно: для Зои нужно найти замену оборванным связям, и прежде всего умного взрослого шефа. Вокруг нас – постоянный резерв сердечных, деятельных людей, опытных воспитателей. Сейчас они рассеяны по белу свету и только случай сводит их с теми, кто в них нуждается. А Омз всех их возьмет на учет. Прикрепив такого шефа к Зое, мы окажем ей моральную поддержку, которая так необходима подросткам в трудную минуту.
– А что мы сейчас можем сделать?
– Я уже сказала – очень мало. Придется попросить Марата Ивановича, хотя Зоя живет не на его участке, заинтересоваться ее семьей и связаться с милицией.
– Да меня и слушать не будут, – возразил Марат Иванович, – скажут – преувеличиваю, нет оснований, девочка ничего плохого не сделала, никого не убила, не ограбила, вот когда ограбит...
– Ну ладно. Об этом мы поговорим потом. Вернемся к репетиции. Доклад поста из общежития механического завода.
К столу подходили и докладывали посты: о коменданте общежития, выгнавшем в ночь на улицу какого-то паренька за пустяковую провинность; о бригадире, который позволяет ученикам делать на заводе кастеты и гоняет их за водкой; о подростке, который вышел из колонии и не может устроиться на работу; о ватаге хулиганящих парней, не знающих, как убить время. После каждого доклада Ольга Васильевна сравнивала возможности, которые существуют сейчас для того, чтобы выправить положение, с теми, которые будут у органов Омза. Выходило, что будет несравненно лучше. И все радостно улыбались, а иногда хлопали в ладоши.
– Прежде чем перейти к общей дискуссии и подведению итогов нашей репетиции, – сказала Ольга Васильевна, – я попрошу нашего уважаемого гостя поделиться своими мыслями по поводу того, что он здесь услышал. Прошу, Афанасий Афанасьевич.
Солидно помолчав и покашляв, как будто пробуждая голосовые связки, Афанасий Афанасьевич окинул взглядом аудиторию:
– Мне уже пришлось знакомиться с общими идеями, изложенными в одной статье, которая, увы, не увидит света, идеями, так сказать, положенными в основу того представления, которое развернулось в столь блистательном исполнении. Я не буду злоупотреблять вашим вниманием и повторять аргументацию, развернутую мной в рецензии на упомянутую статью, и ограничусь некоторыми замечаниями и мыслями, возникшими у меня в ходе вашей репетиции. Кстати, название для данного мероприятия выбрано, на мой взгляд, весьма удачно (я имею в виду термин «репетиция»), поскольку его действительно можно рассматривать с позиций театральной условности, как некий фантастический спектакль, любопытный по замыслу и не имеющий ничего общего с реальной проблематикой наших дней.
