Текст книги "Крушение"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

– Не имею чести-сс, – сказал равнодушно.

– Мы плыли на одном пароходе! По вашему приказу меня вышвырнули из каюты. Ну!

– Видимо, за дело, – пробасил Лысый на ходу.

– Подлец! – Андрей кинулся следом.

– Белопольский! Стой! – испуганно прокричал сзади Митька.

Андрей выскочил на улицу, и тут с двух сторон на его голову обрушились два страшных удара. Он рухнул, потеряв сознание.

– Нам не подходит, – сказал Лысый Митьке. – Кого вы приводите, Дорофеев?.. Оттащите подальше.

Придя в себя, Андрей вернулся в дом, где он жил вместе с генеральшей. Здесь его уже давно не ждали: клетушка была пересдана, кое-какие оставшиеся вещи покойной бесследно исчезли. Андрей сгоряча съездил по уху хозяину – иссушенному солнцем, точно вяленому, турку. Тот выдержал сильный удар на ногах и схватился за нож. Пришлось Белопольскому ретироваться: не хватало в его положении попасть в полицию!

Без цели и денег бродил он по огромному чужому и жестокому городу. Ночевал, где придется. Хорошо хоть потеплело и ночи не были холодными. Крепло желание убить Лысого. В этой скотине воплотилось все ненавистное Белопольскому: животная, тупая сила, жандармское хамство, ощущение своей власти над другими людьми. Желание становилось навязчивой идеей. Андрей е раз видел, как встречает Лысого, как останавливает его, дает пощечину и предлагает стреляться на любых условиях, как убивает его (Белопольский считался лучшим стрелком в полку и потом, в свите Слащева; он одинаково отлично стрелял из любого оружия, и мысль о том, что он может промахнуться и будет убит или ранен, не приходила ему). Но ни Лысого, ни Митьки Андрей не встречал. Разве это просто – найти человека в таком городе, как Константинополь?!

Однако надо было как-то жить. Позорное чувство голода стало постоянным. Однажды, обратив внимание на афишные призывы, Андрей чуть не стал солдатом Иностранного легиона – Legiones etranges, – пушечным мясом для войны в Тунисе или Марокко. Он направился даже к ближайшему вербовочному пункту. Верзила – французский сержант с бульдожьей челюстью, оглядев его тощую ширококостную фигуру весьма скептически, хотел было сострить или сказать обидное, но что-то, видно, остановило его. Злые серые глаза Андрея или поседевшая голова, быть может. А когда Белопольский представился, назвал себя капитаном и обратился к сержанту на превосходном французском языке, тот внезапно проникся почтительным уважением и, встав, протянул бланк контракта. Контракт заключался на пять лет. Завербованный получал сто франков на руки ежемесячно, и еще сто переводилось в фонд, обладателем которого солдат становился в конце службы. Если оставался в живых, разумеется. Андрей заколебался. Манили деньги. Подписать эту бумажку и смыться? Пусть они ищут, разве найдут? А найдут? Поедет в Африку служить Франции. Подумаешь, еще пять лет войны!.. С другой стороны, Иностранный легион – это дикие нравы, жесточайшая дисциплина, изощренная система наказаний – палки, карцер, подвешивание. Сержант уловил его колебание.

– Не думай шутить с нами, парень, – мрачно предупредил он. – Иностранный легион – не школа для девочек. Почеши как следует затылок и приходи завтра.

– Я без гроша, честное слово.

– La fortuno est une tranche courtisane!^{[3] – сержант попытался выкроить некое подобие улыбки. – До завтра. Надеюсь, не умрешь.}

– Надеюсь, – и Андрей вышел с твердым решением никогда больше не возвращаться...

И действительно не вернулся: на следующий день он выиграл две сотни лир на тараканьих бегах. Андрей выигрывал еще несколько раз и зачастил на кафародромы. Но фортуна повернулась к нему спиной. Он вновь обезденежел. И тогда, проклиная себя за слабость, казнясь и мучаясь, он продал последнее, что имел, – платиновую ладанку, повешенную ему на шею генеральшей Кульчицкой. Это была подлость. По отношению к умершей, к памяти ее. Ладанка, сверкнув в руках менялы, исчезла безвозвратно. И деньги, полученные за нее, он проиграл за два заезда. Единственным утешением была нежданная встреча с Митькой Дорофеевым. Андрей, пригрозив, узнал: фамилия лысого полковника Бадейкин, он – бывший жандармский офицер из Вильно, а ныне – доверенное лицо высоких кругов. В настоящее время ведет вербовку монархически настроенных офицеров в лигу, куда он, Митька, и хотел привести Андрея. Ничего больше. Он не виноват в том, что там произошло: это недоразумение. Андрей с удовольствием ударил Дорофеева по щеке, но Митька стерпел и это, смолчал. Боялся Белопольского: за ним всегда ходила слава офицера, которому человека убить – просто, как высморкаться.

На следующее утро Андрей упросил взять его на борт французского пароходика, возившего продовольствие для корпуса Кутепова, и отплыл в Галлиполи.

Город произвел на Белопольского ужасающее впечатление. Но первый офицер, встреченный на пристани, окликнул его. Это оказался старый приятель и сослуживец, капитан Калентьев. Андрею показалась неприятной и ненужной их встреча, и он сделал вид, что не расслышал обращение к нему. И Калентьеву показалось, он обознался, а Белопольский с горечью подумал о том, как он изменился, что даже приятели с трудом узнают его. И действительно, что осталось в сегодняшнем оборванном и голодном бродяге от прежнего блистательного боевого офицера.

Дул норд-ост, нес дождевую пыль. Андрей замерз, на душе было мерзко, тоскливо. Хотелось спать, но, пересилив себя, он пошел по городу в надежде найти Лысого и быстро решить дело, ради которого нелегкая принесла его сюда. Улица, поднимающаяся от каменистого морского берега, привела Белопольского к двухэтажному зданию с деревянным верхом и черепичной крышей, где, как он догадался по флагу, часовым и снующим офицерам, размещался штаб Кутеповского корпуса. Почему-то явственно представилось: сейчас выйдет Лысый... Андрей, подняв ворот шинели и надвинув поглубже фуражку, присел поодаль на камень, не спуская взгляда с дверей, калитки в заборе и одновременно – с трехоконного эркера, выступающего на втором этаже. Приходили и уходили офицеры, носились посыльные. Подъехал старенький, чадящий автомобиль, из которого солидно и торжественно вылез генерал-майор Штейфон. Белопольский сразу узнал его, а часовые взяли «на караул». Андрей просидел более часа, Лысый не показывался, да и глупо было надеяться, что он – тут как тут, словно черт, выскочит из коробочки. Андрея колотила дрожь – не то от холода, не то от волнения. Необходимость согреться вновь погнала его по городу, по кривым турецким улочкам без названий и переулкам с нависшими над разбитой мостовой деревянными мансардами, точно наспех сшитыми из тонких досок. Он миновал несколько грязных кофеен и мелочных лавчонок, думая, что ничего еще не ел и не хочется будто, – и вышел на бойкую торговую улицу. Здесь казалось довольно людно. Сновали тяжело груженные ослики. Слышалась турецкая речь, преобладали красные фески. Улица вела к рынку. Толпа густела. Мелькали в ней пестрые сенегальцы, с красными помпонами на синих беретах французские моряки, русские солдатики, несущие на продажу дрова, юркие перекупщики, говорящие шепотом.

Согревшись чуть-чуть, Белопольский пришел к управлению русского коменданта города. Ведомство генерала Штейфона размещалось в бывшей турецкой крепости, в «белой башне», где когда-то содержались пленные запорожские казаки. В нижнем этаже – гарнизонная гауптвахта и караульное помещение, наверху – комендатура. Полоскался по ветру русский флаг. Томился часовой. Все, как положено. «Завоевали Галлиполи, – подумал Белопольский. – Взяли штурмом такой город!» Он покрутился вокруг комендатуры с полчаса, пока не закоченел, но, конечно, и тут не увидел Лысого. Незаметно серело, день кончался, я Андрей решил, что пора наконец подумать и о ночлеге, крыше над головой и хоть куске хлеба, который каким-либо образом предстояло добыть. Он опять побрел по улицам, разглядывая все, что могло послужить хоть каким-нибудь пристанищем. Но в Галлиполи, казалось, каждая щель была уже занята людьми. В полуразрушенной мечети размещалось целое военное училище. Сараи, пакгаузы, склады и караван-сарай на базарной площади были забиты солдатами и офицерами технических полков. Брошенные полуразрушенные дома кое-как переоборудованы под общежития – окна заложены камнями, щели заткнуты морскими водорослями, вместо дверей – одеяла или мешковина. Развалины кишели людьми. На одном из «домов», состоящем всего из двух стен, словно в насмешку было написано белой краской: «Вилла «Надежда», мест для курящих 53, для некурящих 112...» Да, и в городских развалинах не находилось места для князя Белопольского! Долгие блуждания привели его на берег моря. Он набрел на пещеру, в которой рыбаки прятали сети, забрался туда и, найдя себе местечко среди десятка таких же, как он, бездомных, блаженно вытянулся на чуть влажных, пахнущих морем сетях.

Несколько дней Белопольский выслеживал Лысого. У него даже появилась на миг мысль, что Митька обманул его, но он решительно отогнал ее: Дорофеев был испуган, их встреча оказалась внезапной, он не посмел бы соврать – Лысый в Галлиполи.

Чтобы не ослабеть окончательно, Андрей продал последнее, что имел, – револьвер. Теперь сама месть Лысому становилась проблематичной: он был безоружным перед сильным и опасным противником, но Андрей, сохраняя прежний свой план, упрямо продолжал поиски.

И на шестой день увидел его. Полковник Бадейкин в сопровождении двух корниловских офицеров выезжал из города на штейфоновском автомобиле. Андрей, сдержав крик, устремился за ним. Автомобиль направился в сторону военного лагеря. Андрей зашагал следом...

Автомобиль коменданта сломался в долине, и Андрей догнал его. Подойдя, он окликнул Бадейкина и, когда тот недоуменно обернулся, узнал Белопольского. Лысый несомненно узнал его и вроде бы удивился или даже испугался. Андрей дважды хлестко ударил его по щекам, назвал хамом, подлецом, трусом и опричником.

Полковник выхватил пистолет. Андрей сказал, что он безоружен, но жандармам ведь пристало расправляться с безоружными или уничтожать неугодных чужими руками – пусть Бадейкин стреляет.

– Кто вы? – спросил Андрея один из корниловцев.

– Я капитан и князь Белопольский.

– Как вы можете доказать это? Кто подтвердит? – сказали оба офицера.

– Капитан Калентьев. Он здесь, при штабе.

Лысый, дотоле молчавший и относившийся ко всему с видимым (показным, конечно) безразличием, сказал весомо и убежденно:

– Я не знаю этого господина. Но тут пахнет провокацией.

– Постойте, господа! – вскричал один из корниловцев. – У нас в дивизии был князь Белопольский. Перед «Крымской бутылкой» он командовал полком. Выдающийся офицер!

– Это мой брат, – сказал Андрей.

– А что вы хотите, господин капитан? – спросил корниловец.

– Я гонялся по Константинополю за этой... за этим человеком, чтобы убить его. Он оскорбил меня и должен ответить. Я согласен драться – на любых условиях! – пылко воскликнул Андрей.

У нас в Галлиполи разрешены и возрождены дуэли. Генерал Кутепов, правда, не очень поощряет, но и не запрещает их. Однако, согласно утвержденному им кодексу дуэлей здесь, в Галлиполи...

– Прежде я должен во всем разобраться, – непреклонно вставил полковник. – Он большевистский агент.

– Трус! – крикнул Андрей.

– Господа, господа! – требовательно сказал корниловец. – Удержите себя от взаимных оскорблений...

По приезде в лагерь Белопольский ознакомился с приказом Кутепова, утвержденным Врангелем: «Признавая воспитательное значение поединков, – отмечалось в приказе, – укрепляющих в офицерах сознание высокого достоинства носимого ими звания, для поддержания воинской дисциплины и укрепления моральных основ, приказываю всем судам чести для генералов и офицеров прибегать к поединкам во всех случаях, когда это окажется необходимо...» Прибыл вызванный им капитан Калентьев. Блистательный офицер, который и в окопах войны, во времена наступлений и отступлений добровольчества, всегда сохранял и выправку, и форму, был неизменно гладко, до синевы выбрит и надушен, поблек несколько, но и теперь мог служить примером для других. Выслушав историю отношений Андрея с Бадейкиным, он согласился быть секундантом. Право выбора оружия оставалось за бывшим жандармом. Бадейкин выбрал... винтовки, но предложил не очень жесткие условия: сто метров и до первой крови. Дуэль на винтовках уже входила в моду среди русских офицеров в Галлиполи. Андрей выдвинул свои условия: пятьдесят метров и по три патрона. Бадейкин согласился и, видно учтя ранение и сложение Белопольского, предложил после обмена выстрелами штыковой бой. Одного не учли дуэлянты, назначая встречу на раннее утро. Погода переменилась. Стих норд-ост, резко потеплело. Солнце, встающее из-за Мраморного моря, быстро прогревало воздух, высвечивало сиреневые склоны гор. Над долиной поднимался густой туман. Фигуры Белопольского и Бадейкина, разведенных секундантами по местам, казались размытыми.

Андрей отверг предложение о мире. Бросили жребий – Андрею выпало сделать свой выстрел первым. Он вскинул винтовку и нажал скобу. Пуля попала Бадейкину в левое плечо. Он достал носовой платок, засунул его под френч и стал целиться. Бадейкин, откровенно издеваясь, целился долго и тщательно.

«Надо было оговорить и ограничить время, – мелькнула мысль у Андрея, и в ту же секунду раздался выстрел и пуля, цвикнув правее уха, ушла в степь. – В голову целил, скотина». Андрей выстрелил вторично. Полковник упал, но тут же вскочил и, прихрамывая, заходил по кругу, разминаясь, видно. «Сейчас он положит меня. – Андрей переступил с ноги на ногу, поворачиваясь боком к противнику и инстинктивно ощупывая клапан левого нагрудного кармана френча, точно прикрывая рукой сердце. – Черт с ним! Скорее бы!»

Бухнул второй выстрел. И снова Бадейкин промазал. Может быть, солнечный луч ослепил его.

Вперед вышел Калентьев.

– Господа! – провозгласил он. – Не достаточно ли? Разойдитесь с миром. Просим вас!

– Я убью его! – азартно крикнул Белопольский. – Отойди, Калентьев!

Они обменялись выстрелами, и оба промазали. Секунданты снова предложили окончить дело миром, и противники вновь отказались. Андрей казался невменяемым – таким он становился всегда в бою. Бадейкин несколько ослабел от потери крови (особо кровоточила сквозная рана в предплечье), но выглядел бодрым и самоуверенным («Меня и бомбы социалистов не взяли!»).

Противники сошлись в штыковом бою. Полковник рассчитывал на свою массу, на силу удара, Андрей – на изворотливость и особые фехтовальные приемы, которым его научил еще во времена «ледяного похода» поручик Яваров, – они не раз ходили в атаки рядом, в одной цепи, плечом к плечу.

Белопольский, покружив вокруг жандарма и отбив несколько ударов, сделал ложный выпад, нанес удар затылком приклада в грудь и, скользнув под ружье противника, всадил ему трехгранный штык в сердце. Бадейкин, ойкнув, осел, как копна. Все было кончено.

Когда о случившемся доложили Кутепову, он приказал вызвать Белопольского и Калентьева, чтобы допросить с пристрастием. Командир корпуса был недоволен происшедшим: смерть полковника Бадейкина, не являвшегося офицером вверенных ему частей, прибывшего в Галлиполи с непонятной миссией от генерала Климовича, могла доставить ему неприятности. Наверняка донесут Врангелю: не охранили, не оберегли. Как это неприятно, как некстати... С другой стороны, Бадейкин был послан в военные лагеря без согласования с командованием корпуса; он не счел нужным даже представиться, имел лишь какие-то дела со Штейфоном. Поделом этим политиканам! В другой раз станут осмотрительней. У нас боевые офицеры, господа! И они не привыкли, чтоб какие-то судейские оскорбляли их без повода. Пусть учтут все, окопавшиеся в Константинополе, пытающиеся оттуда управлять им и русской армией... Нет, все правильно. Все очень даже кстати – решил Кутепов. А когда он узнал, что капитан – родной брат Виктора Николаевича Белопольского, его сослуживца, командира полка, которого он всегда уважал, Кутепов, окончательно сменив гнев на милость, распорядился о прикомандировании к штабу корпуса капитана князя Белопольского Андрея Николаевича на должность офицера для поручений, с окладом согласно штатному расписанию...

Так Андрей вновь вернулся в армию – «нести свой крест» вместе со всеми, хотя и оклад его, и должность очень скоро стали фикцией, ибо союзники русской армии – французы – стали отказывать ей в помощи...

Глеб Калентьев оказался в столь трудное время верным другом и добрым товарищем. Он не только поручился за Белопольского перед командиром корпуса, но разделил с ним, как говорится, и стол и кров. Он поделился с Андреем маленькой каморкой, куда они втиснули сооруженное из плоских камней еще одно ложе.

Азиатская весна скоротечна. Уже в конце февраля пришло стойкое тепло. А с ним – клопы, подлинная клопиная эпидемия, не сравнимая ни с чем, даже с атаками вшей на фронте. Тошнотворный запах преследовал Андрея. А он-то думал, что испытал все! Андрей ощущал: его ждет срыв, и он будет страшен. Апатия овладела им.

Со злобным удовольствием узнал Андрей о борьбе Врангеля со Слащевым, с удовольствием впитывал слухи, позорящие и Кутепова. Упорно говорили, что генерал вместе со своим братом-офицером будто бы увез из России на пароходе «Крым» 16 тысяч пудов табака, продал их в Константинополе за 50 тысяч лир, на которые открыл ресторан и кинотеатр... Врангель, Слащев, Кутепов – это был закат командования. Оставшись без родины, без армии, оно теряло честь.

Возрождение иллюзий и надежд у галлиполийцев, и у Белопольского в их числе, принес конец февраля и первые дни марта. Союзническая и эмигрантская пресса ежедневно сообщала самые радужные и будоражащие известия из Советской России: «Под руководством генерала Брусилова (вот, наконец, подлинная причина его «измены»!) произошел государственный переворот. Ленин бежал. Антонов во главе армии восставших крестьян идет к Москве, где образовалось новое правительство...» Известия о Кронштадтском мятеже еще более усилили эти настроения. Городок бурлил.

После шести вечера, свободный от дежурств по штабу, Андрей, приведя себя в порядок (и это желание на короткий период возродилось в нем), отправлялся на площадку к маяку, ставшую вместе с набережной излюбленным местом гуляний русской галлиполийской публики. «Невским проспектом Туретчины» окрестил эти места какой-то мрачный остряк.

Особенно оживлялся город в воскресенье, когда приходили транспорты, привозили продовольствие войскам, газеты, почту. Однако и в будние вечера набережная была полна праздной публики. Где, в каком далеке осталось позорное бегство из Крыма, тифозные трюмы, голодная и холодная зима! Под теплыми и ласковыми лучами солнца зазеленела серая, неприветливая земля Галлиполийского полуострова. Бурно полез плющ, задрапировывая развалины и мрачные фасады. И, словно первые подснежники, появились в толпе беженцев умытые, просветленные и красивые женские лица. Белопольский с любопытством вглядывался в эти лица, отыскивая следы всех тех невзгод и страданий, которые перенесли и продолжали переносить жены и дочери офицеров, полностью разделившие судьбу своих близких... Боже! Как и во что они были одеты! Но если смотреть только на лица, действительно вспоминалось прошлое, представлялся петербургский Каменноостровский проспект, поездки на Острова.

По галлиполийской набережной прогуливались беженцы, стараясь показной беспечностью прикрыть растерянность и опустошенность. Мартовские надежды целиком были связаны с мятежом в Кронштадте, с самыми фантастическими слухами. Но даже осторожные и во всем сомневающиеся люди не могли не признать: восстание моряков «под сердцем» большевистского Петрограда означало очень многое! Назывались с восторгом имена героев: царский генерал Козловский, командир линейного корабля «Севастополь» Вильнен. Штаб Кутеповского корпуса тоже был во власти слухов, которые по достоверности мало чем отличались от тех, что муссировались возле маяка и на набережной.

В разгар событий пришло известие: из Кронштадта вышел миноносец с депутацией восставших к Врангелю. Считанные дни остались до торжественной встречи в Константинополе. В штабе корпуса говорили о готовящемся приказе главнокомандующего русскому флоту – покинуть немедля Бизерту и идти в Галлиполи и на остров Лемнос для приема войск. Напряжение в городе и в лагерях достигло, казалось, предела.

И вдруг наступила тишина. Газеты словно по команде замолчали. Андрей понял: плохой признак. 20 марта Калентьев принес известие – два дня назад большевики штурмом по льду захватили неприступную крепость. Кронштадт пал. Еще через два дня газета «Общее дело» подтвердила это сообщение. Надежды, расцветшие яркими огнями в черном ночном галлиполийском небе, погасли. Андрей, не очень-то и веривший в силу мятежа, чувствовал себя в очередной раз обманутым и переживал новое разочарование.

В среде военной и гражданской эмиграции усиливались раздоры. Союзники с опаской следили за тем, что происходит в лагерях. Участились стычки с французскими патрулями. Один из солдат технического полка по неустановленной причине напал на врача. Около тридцати офицеров решили с оружием в руках пробиваться в славянские страны. Они тайно покинули лагерь, но уже в местечке Булаир – недалеко ушли! – их атаковали греческие жандармы. Офицеры приняли бой и рассеяли греков. Те, однако, сообщили по телефону в Галлиполи своему префекту. Тот – Кутепову. И пока офицеры праздновали победу в местном кабачке, патрульный отряд, посланный командующим корпуса, арестовал всех. Ведется следствие. Бедняг ждет военно-полевой суд и строгое наказание.

Французский генерал Шарпи вновь отдал приказ: русским частям сдать оружие. Кутепов, ознакомившись с этим приказом, заявил во всеуслышание: пусть приходят и отнимают силой. Французы твердо заявили о непосильности расходов по содержанию русской армии. Кутепов провел ряд смотров и парадов. Французы забеспокоились – не хотят ли русские атаковать Константинополь? Кутепов заявил: это очередные занятия на тот случай, если армии придется идти в Сербию походным порядком. Французы сократили паек, устроили маневры пехоты и флота. К Галлиполи подошла эскадра – два броненосца, три крейсера, несколько миноносцев и транспортных судов. Французский комендант, отвечая на недоуменный вопрос Кутепова, заявил нагло: «Завтра будет высажен десант, который начнет операцию с целью овладения городом». Кутепов не дрогнул. Он был абсолютно чужд дипломатии. «По странному совпадению завтра назначены и маневры всех частей моего корпуса по овладению перешейком», – сказал он.

Ночью эскадра ушла от Галлиполи...

Врангель метался по Константинополю, чувствуя полное бессилие и понимая, что Кутепов выходит из-под его контроля. Русские колонии и военные лагеря переполнялись слухами: французы вот-вот откажут в помощи армии и беженцам, интересы их подлой политики требуют этого, и им ничего не стоит предать своих вчерашних союзников. Русские эмигранты уже чувствовали себя брошенными на произвол судьбы, обманутыми.

Был яркий солнечный полдень. Белопольский окончательно очнулся от воспоминаний. Стены каменной клети, где он жил вместе с Калентьевым, полыхали жаром. Потолок медленно кренился. «Будьте вы прокляты!» – шептал Андрей. Мысли путались. Лицо горело. На лбу выступил холодный пот. Сердце глухо и медленно било в грудь. Андрей достал револьвер, крутанул барабан.

Он не хотел больше жить. Он принял решение, и ничто не удерживало его. Андрей сунул дуло револьвера в рот, ощущая приятный холод железа, и, инстинктивно закрыв глаза, нажал на спусковую скобу... Выстрела не последовало. Андрей еще раз крутанул барабан и вновь нажал на скобу. Он не услышал сухой щелчок новой осечки: кто-то цепко схватил его за руку н отвел ее в сторону.

Андрей вскочил, взбешенный. Рядом стоял Калентьев.

– Послушайте, капитан! – начал Андрей срывающимся голосом. – Кто дал право?.. Вы входите, не сказавши, не предупредив! Это недостойно! Не принято среди порядочных людей! Да!

– Ты рехнулся, князь? Ты пьян? Что с тобой?

– Не ваше дело! Отдайте револьвер!

– И не подумаю. Если припомните, он принадлежит мне.

– Да-да! Ангел-хранитель! Ты уже спасал меня! – У него начиналась истерика. – И что?! Какие права?! Но пойми – это, в конце концов, пошло и подло! Уйди, пожалуйста! – упав на топчан, Андрей зарыдал.

Калентьев вышел, пожав плечами.

Сон мгновенно сморил Андрея. Сон был, как потеря сознания, короткий, дурной, не излечивающий. Он прошел быстро: Андрей очнулся, точно от толчка, и сел, страшно озираясь. Все так же светило голубое небо, били изо всех щелей палящие солнечные лучи. На желто-зеленой, уже порядком выгоревшей карте Европы неторопливо ползали жирные клопы. Андрей вскочил на топчан и, схватив сапог, ударил им по карте – кровавое пятно осталось в районе Черного моря. Андрей рассмеялся: странная идея пришла ему в голову. Сухой веткой, вырванной из крыши, он касался клопа и осторожно, но настойчиво подталкивал его, гнал на юг, где распласталась на карте бывшая Турция. Подогнав клопа к столице, Андрей точным, резким и мстительным ударом сапога бил по клопам – так, что кровь брызгала в стороны. Скоро весь район от Константинополя до Галлиполи был окрашен кровью...

В ЦЕНТР ЧЕРЕЗ «ДОКТОРА» ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ ОТ «БАЯЗЕТА»

«На борту яхты «Лукулл» по поручению Пелле Врангеля посетил адмирал де Бон. Дважды начштаба французского оккупационного корпуса полковник Депре, минуя главкома, пытался распоряжаться армией. В лагерях учреждена должность «командующего» из числа французских офицеров, которому подчинен русский комендант. Командир французского отряда в Галлиполи потребовал сдать оружие. Врангель обратился с угрозами к Шарпи, который отступил. Де Бон предложил Врангелю сложить звание главнокомандующего, дабы успокоить общественное мнение. Врангель отказался, заявив: «Я буду оставаться на своем посту до той поры, пока не удалят меня силой, и буду употреблять все свое влияние для того, чтобы задержать русских от гибельного шага – переселения в Бразилию или возвращения в совдепию».

Врангелю приходится вести борьбу и с русскими общественными организациями. «Из поддерживающих меня общественных и политических организаций и деятелей одни всецело предоставляют себя в наше распоряжение, без всяких оговорок. – заявил он. – Другие хотят разделить со мною власть. Я за власть не цепляюсь. Но, пройдя через горнило бедствий, потоки крови, через Временное правительство, комитеты, всякие «особые совещания», придя к единоличной власти, без которой невозможно вести борьбу, они хотят теперь снова повторить тяжелые ошибки прошлого. Я не могу легкомысленно отнестись к этому факту. Передавать армию в руки каких-то комитетов я не имею нравственного права, и на это я никогда не пойду. Мы должны всемерно охранять то знамя, которое вынесли. Разве может даже идти речь о том, чтобы армия находилась в зависимости от комитетов, выдвинутых совещанием учредиловцев, в рядах которых находятся Милюков, Керенский, Минор и присные, именно те, которые уничтожили, опозорили армию, кто, несмотря на все уроки, до сего времени продолжает вести против нее борьбу...»

Продолжается усиление разногласий Врангель – М. Гире. Старшина дипкорпуса утверждает: французы будут сокращать помощь армии, единственная возможность – рассматривать всех эвакуированных как беженцев, – только при этом условии можно рассчитывать на получение значительных средств, выделяемых на счет общественных организаций. Цель: устранение Врангеля от денег и армии. Широкая кампания защиты армии, оказавшаяся на руку французам, позволила им, дезавуируя общественное мнение, заявить, что довольствие беженцам они вынуждены продлить еще на месяц.

Положение в лагерях отчаянное.

Остров Лемнос. Кубанцы почти без воды. Лагерь посещал Врангель. После парада встречался с губернатором острова Буссо. Тот жаловался на Винникова: кляузничает на всех начальников, назойлив, позорит звание офицера. Винников просил Врангеля убрать Фостикова. Врангель пригрозил снять с Винникова погоны, предать суду Винников покинул остров. Донцы размещены тремя группами. В турецкой деревушке Чилингир, в овчарнях и землянках. Имеются случаи холеры, бегства из лагеря. Лучшие строевые части – в деревушке Санджак-Тепе, в бараках и землянках. Организованы театр, обучение ремеслам, курсы для офицеров, охота. Третья группа – в имении Кабаджа, в десяти километрах от Чаталджи. Около трехсот землянок в лесистой местности. Штаб корпуса на станции Хадем-Киой. Приемная генерала Абрамова – в кофейне. Среди казаков усиливаются возвращенческие настроения.

Штаб Кутепова разрабатывает планы операций, имеющих провокационный характер: движение в славянские страны походным порядком (если союзники с оружием встречают части на перешейке, не исключается и прорыв силой); высадка совместно с английскими войсками на Кавказском побережье (условия: участие англичан в боевых действиях, снабжение продовольствием и всем необходимым по мере продвижения десанта); переброска наиболее боеспособных частей на Дальний Восток, к японцам. Соединение с атаманом Семеновым без японцев маловероятно. Эмиссар последнего полковник А. А. Стахович, прибывший в Константинополь, доложил о положении 15-тысячной армии во главе с генералами Лохвицким и Дидерихсом. Семенов получил от японцев 50 миллионов золотом. Отправка к нему врангелевцев маловероятна ввиду дороговизны проезда.

Представители общественности дискредитируют друг друга перед союзниками. Усилились нападки на Кривошеина, Климовича, продолжающих вести крымскую политику. С неограниченными полномочиями при ведении переговоров должен выехать на Балканы Шатилов. Возможны посещения Венгрии и Чехословакии. В группу сопровождения, вероятно, будет допущен «Приятель». Прошу «почтовые ящики» на Балканах, в Чехословакии.

Обострились и личные отношения Врангеля с Шарпи.

В день полкового праздника конной гвардии конвой главкома устроил демонстративный развод караулов в посольстве и консульстве. Юнкера с оркестром прошли по улице Пера, вызвав тревогу полиции. Врангель получил приказ Пелле разоружить конвой, но отказался. Пелле приказал очистить здание посольства от всех учреждений, за исключением канцелярии по делам беженцев, предписал Врангелю уехать из Константинополя. Врангель захотел попрощаться с войсками в Галлиполи и на Лемносе. Пелле ответил, что не находит возможности удовлетворить просьбу, опасаясь, что подобная акция вызовет нежелательные настроения в войсках, но разрешил обратиться к войскам с письменным посланием, текст которого должен подлежать предварительному просмотру французов. Врангель демонстративно подчинился. Он тянет время, делает противоречивые заявления и угрожает несогласованными действиями: «если французское правительство настаивает на уничтожении русской армии, то единственный выход – перевести всю армию с оружием в руках на побережье Черного моря, чтобы она могла погибнуть с честью». Заявления эти не сопровождаются работой штабов.