Текст книги "Крушение"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

– Неутомимы вы, Станислав Игнатьевич, неутомимы в развлечениях, – отшучивался Венделовский. – Оставим что-нибудь на вечер и на ночь, если угодно. – Они проходили мимо мрачного здания филармонии, и странная мысль неожиданно пришла ему в голову. – А знаете, – сказал он бесшабашно, – только не удивляйтесь! Мы с вами сейчас отправимся на... Знаете, куда торопятся те люди, что толпятся у входа? Не знаете? Тогда читайте – на лекцию. И кого? Небезызвестного историка Милюкова. Да, да! Редактора газеты «Речь», сторонника аннексии Дарданелл, знаменитого своей речью «Глупость или измена?» в Думе.

– Так это здесь? – удивленно пробормотал Издетский. – Но почему мы... э... э... должны слушать болтовню старого идиота?

– Во-первых, нам абсолютно нечего делать. Идет дождь, и мы – рядом, это перст господен. А во-вторых, как вы говорили. Белопольский – фигура известная именно среди милюковцев. Где же наводить справки о нем, как не в их среде?

– Постойте! – вскричал ротмистр. – Сегодня какое число?

– Двадцать восьмое с утра было.

– Вы хотите увидеть театр? Извольте, отправляйтесь поглазеть на Милюкова. А меня увольте! Да! – зло выкрикивал Издетский. – Я не пойду, даже если мне приплатят!

– Удивляете, коллега! – Альберт Николаевич сразу почувствовал резкую перемену в настроении своего напарника, который, без сомнения, знал нечто важное, о чем не мог, не имел права говорить. – Не по-товарищески поступаете, Станислав Игнатьевич. Весь день мы вместе, вы меня обижаете, честное слово, обижаете! Такое не принято среди людей нашего круга. Именно здесь вы бросаете меня!.. Вы что, боитесь идти? Да?! Я догадался? Вы боитесь встретить здесь кого-то! Точно?! Ваши прошлые, крымские делишки? Вы боитесь? Факт.

– Ну что вы, право, – пожал плечами ротмистр. – Никого я не боюсь. Просто растерялся от неожиданности. Я не обязан выслушивать лекции одного из самых ярых губителей России. Сегодня у меня иные задачи. – Издетский приходил в себя, начинал говорить в обычной манере, кривя серые губы. – Но если вы настаиваете. Что ж! Идемте, меня еще никто не упрекал в забвении чувства товарищества, а тем более в трусости.

– Вы опять говорите загадками.

– На них вам ответит... э... э... Милюков.

Они вошли в зал и уселись посредине, возле прохода. Издетский наотрез отказался продвинуться вперед. Лекция уже шла. На трибуне витийствовал хорошо известный всем Павел Николаевич Милюков, профессор, блистательный оратор и прожженный политик, кадет, один из тех «главных» либералов, которые «расшатывали» Российскую империю. И сейчас Милюков – плотный, румяный, с быстрым взглядом голубых глаз – вдохновенно говорил о российской политической ситуации так, точно не было двух революций, гражданской войны, бегства из Крыма; точно стоял он по-прежнему на думской трибуне круглого зала Потемкинского дворца.

Впрочем, все более внимательно вдумываясь в слова Милюкова, Альберт Николаевич с удивлением улавливал и новые ноты, из которых начинала складываться и совершенно иная мелодия: оратор пропагандировал необходимость приспособления старой политики к современным условиям с учетом ряда таких факторов, с которыми – увы! – все партии России обязаны были считаться.

Белое движение, говорил он, в настоящий момент вряд ли сможет завоевать Россию, так как советская власть держится не без воли народа. В том виде, в каком существует оно ныне, белое движение, лишенное идеи и творческих сил, уверенно идет к тихой и мирной кончине, замирая от старческого склероза. Следует выбирать иной путь, отвернувшись от реставрационных вожделений, спрятанных в складках свернутых монархических знамен. В русской эмиграции появился ряд мелких групп, стремящихся перенести борьбу внутрь России путем террора. На этой почве и возникают сверхоригинальные сращения партий и группировок. С другой стороны, в среде эмиграции – особо среди молодежи – уже начинают наблюдаться и неосознанные стремления к реабилитации современной России. Как ни странно, в то же время эти люди используют свои теории для оправдания своей правой тактики во имя реставрационных целей. Они всячески потакают слепым инстинктам, темным обрядам, разжигают ненависть к иноверцам, а также культивируют монархические настроения среди своих соратников, что совершенно алогично первой части их программы.

Альберт Николаевич искоса посмотрел на Издетского. Тот сидел напряженно, застыв, как изваяние. Он словно ждал чего-то. Холодно поблескивал седоватый ежик волос, нервически дергалась щека. Крепко сцепленные руки заметно подрагивали на колене.

Милюков, закончив лекцию и поклонившись собравшимся в ответ на их не очень дружные аплодисменты, начал спускаться с трибуны в зал. К нему подошли несколько человек и, оживленно разговаривая, двинулись следом по проходу. Венделовский увидел, как из третьего ряда быстро поднялся неопределенного возраста человек и, выхватив револьвер, с криком «За царя и царскую семью! За Россию!» стал стрелять в спину Милюкова. Милюков упал. Поднялась паника. Двое из окружения Милюкова набросились на стрелявшего, стали бороться с ним и тоже упали. Неизвестно откуда с пистолетом появился второй террорист и, не целясь, выстрелил в груду барахтающихся тел. В зал ворвались полицейские.

– Бежим! – Издетский схватил за руку Альберта Николаевича и с силой потянул за собой к боковому выходу. – Скорее!

– Но в чем дело? – упирался тот, уже понимая, что именно об этих выстрелах знал заранее ротмистр.

– Потом, потом! – вскрикивал Издетский. – Мы не должны быть замешаны в этом. Я... э... объясню. Да поспешайте, черт возьми!

У Издетского был отличный сыскной нюх – ничего не скажешь! Он ориентировался так, точно бывал здесь сотни раз. Какими-то переходами и боковыми лестницами они пронеслись через здание и спустя несколько минут оказались на маленькой незнакомой улице – вовсе не на той, с которой входили. Ротмистр по инерции продолжал тащить Венделовского. Наконец, запыхавшись, выпустил.

– А вы испугались, ротмистр, – с чего бы? Держу пари, вы знали обо всем, знали и этих, стрелявших. Ваши друзья? Однополчане?

– Я не могу довериться вам, Венделовский. Это не моя тайна.

– Ах, ротмистр, ротмистр! За кого вы меня принимаете?! Стреляли в Милюкова, да еще с лозунгом «За убиенного царя и Россию». Значит, наши друзья – монархисты. И вы знали об этом с первых же минут появления возле филармонии. Значит, Лига! Думаете, я тупица! Мои взгляды вам известны. Мы – коллеги. А теперь мы как бы и соучастники. Да и какая тайна? Завтра берлинские газеты опишут это покушение или убийство со всеми подробностями. И фотографии ваших друзей напечатают. Их же схватили, видели?

– А вы видели – точно?

– Видел.

– Вот черт. Жаль. Хотя мы были незнакомы. Это, так сказать, берлинская... э... э... группа – сторонники открытой борьбы.

– В то время как константинопольско-белградские группы проповедуют иную тактику. – Венделовский заговорщически улыбнулся, показывая, что и ему кое-что известно. – Такие же боевые организации, такие же «списки приговоренных». Надеюсь, ваши знакомые не промазали. Кто же они, герои?

В конце концов Издетский, то ли преодолев сомнения, то ли движимый какими-то планами относительно «привязывания» к себе Альберта Николаевича, рассказал все, что знал. Имя первого стрелявшего – Шабельский-Борк. Он сын помещика, служил в туземной дивизии под командованием великого князя Михаила Александровича, в эмиграции жил сначала в Берлине, потом в Мюнхене, занимался литературной деятельностью, убежденный монархист, считавший, что «Гучков и Милюков довели страну до революции...». Другой – Сергей Таборицкий. Во время войны он окончил Елисаветградское кавалерийское училище, служил в Северной армии авантюриста и самозванца Авалова-Вермонта, был правой рукой начальника охранки армии Селевина, в свое время повешенного военно-полевым судом за откровенный разбой. Затем корнет недолго сотрудничал в «Призыве», был сельским батраком в Померании. В последнее время оба бедствовали – пока не попали в поле зрения Лиги и не согласились на сотрудничество. В качестве испытания им было поручено убийство Милюкова, имеющее демонстративный, политический характер, – судьба, мол, по воле провидения настигает всякого, кто приложил руку к разрушению монархии. Шабельский и Таборицкий ждали подходящего случая: Милюкова следовало уничтожить в общественном месте, на глазах как можно большего числа людей. И, по отзывам коллег, не очень-то и торопились. Жили в дорогих номерах отеля «Мариенбад», у них имелись деньги. А о лекции Милюкова было объявлено и в русских колониях, и в газетах...

Венделовский, как казалось, без большого интереса выслушал коллегу. Теперь, однако, следовало как-то поощрить его откровенность, отблагодарить его, что ли, не акцентируя на этом внимания... И поскольку вечер уже наступил, Альберт Николаевич достал бумажник и, вздохнув, пересчитал деньги, а потом беспечно махнул рукой, сказал нечто вроде «где наша не пропадала», «живем все равно один раз» и предложил завершить день там, где захочет его приятель. К его удивлению, от выпивки и даже от женщин Издетский отказался. И вдруг предложил с чувством плохо скрытой неловкости:

– Может быть, э... сходим в театр «Эроса»? Слышали, что это? Уникальное заведение, не пожалеете. – Издетский как-то подобострастно захихикал, что также было несвойственно ему.

Венделовский внутренне насторожился.

– Что, вторая филармония? – спросил он с насмешкой. – И там стреляют друг в друга?

– О нет, там театр! Зрелище! Незабываемые картинки. И только в Берлине. Нам ничего не грозит, уверяю.

Театр «Эроса» находился в западной части города, напротив крупного варьете, в одном из бесчисленных маленьких танцевальных залов. Вчера здесь танцевали горничные и продавщицы с шоферами и грузчиками, сегодня, как предупредил их швейцар, «у нас только для дам». Они зашли, и их тут же окружили гладко-выбритые, напудренные мужчины, с подведенными глазами, накрашенными ярко губами, намазанными бровями, с искусственными цветками в петлицах. Танцующей походкой они вели своих «дам» – коротко остриженных, в широких юбках и темных блузках с высокими закрытыми воротниками и галстуками, нередко с моноклями в глазу. Зал был переполнен. Странные прически, белые, напудренные, словно заштукатуренные лица, яркие губы и глаза. Запахи дешевых духов, пудры, пота, табака. Духота. Теснота. Двусмысленные улыбки. Смех. Где мужчина, где женщина – разобраться невозможно. Издетский чувствовал себя здесь как рыба в йоде и не мог скрыть этого. «Вот она – слабина, вот ахиллесова пята нашего несгибаемого, неподкупного и бесстрашного ротмистра, – думал Альберт Николаевич с удовлетворением, словно человек, решивший сложную инженерную задачу. – Это мы запомним, учтем и другим расскажем. Меня он, видно, уже считает совершенно своим и не стесняется. Черт знает, какая трансформация произошла с этим человеком! Наверняка, он уже бывал здесь».

Подымается занавес. На импровизированной сцене начинается нудная сентиментальная пьеса из «их» жизни. Актеры ужасные. Венделовский с трудом пытается понять содержание, хотя идея пьесы утверждается в каждом эпизоде, чуть ли не в каждой реплике – как плох мир и плохи люди, не понимающие «их» и заставляющие страдать. В зале гробовая тишина. У некоторых на подкрашенных глазах слезы. Венделовский с трудом сдерживает желание засмеяться. Если бы не дело, не перспективность внезапного «открытия», он бы с удовольствием высказал бывшему ротмистру все, что думает о его любимом театре...

– Ну как? Не жалеете... э... о потерянном времени? – спрашивает Издетский, когда они возвращаются в отель ночью на конном омнибусе, работающем до утра и прозванном в Берлине Буммлерваген – «кутиловоз».

– Было любопытно, Станислав Игнатьевич. Весьма, – отвечает Венделовский, боясь переиграть. – И хотя я не принадлежу к... героям пьесы, зрелище показалось мне весьма занимательным. Благодарю за доставленное удовольствие.

Да, – резюмирует Издетский. – Мы отлично провели свободный денек...

На следующее утро газеты полны сообщений о неудавшемся покушении на Милюкова. Рассказываются биографии Шабельского-Борка и Таборицкого. Они полностью совпадают с тем, что сообщил о них Издетский. После выстрелов Шабельского Милюков оказался невредимым: его заслонили собой бывший профессор Каминка и редактор влиятельной эмигрантской газеты «Руль» Владимир Дмитриевич Набоков – бывший камер-юнкер и сын министра при Александре III. Его-то и убил случайно Сергей Таборицкий, когда стрелял вторым в груду тел, барахтавшихся на полу, в проходе. Террористы арестованы полицией. Ведется следствие. Как сообщили «из весьма осведомленных кругов», по этому же делу будто бы арестован и граф Пален, бывший офицер лейб-гвардии конного полка, начальник дивизии у генерала Юденича, ныне близкий к крайне правым русским монархическим кругам, один из руководителей тайной Лиги, ведущей активную борьбу с мировым большевизмом.

– Интересно, – комментировал сообщения Венделовский. – С каких-то пор Милюков записался в большевики?

– Э... э... Наши враги – это наши враги, – усмехнулся ротмистр. – Не все равно, как они называются?!

...Помощник военного агента капитан Снесарев в назначенное время передал им вализу и подтвердил приказ срочно ехать через Вену: бывший кирасир полковник Бемер, действительно, по невыясненным до сих пор обстоятельствам, задерживается местной полицией. Его напарник с почтой ждет инструкций, находясь без документов, по существу, на нелегальном положении и каждую минуту ожидая ареста, ибо у него, ко всему, нет и австрийской визы. Им предписывалось разыскать дипкурьера, почту забрать, а при невозможности перевезти через сербскую границу – сжечь.

– Положены ли в вализу берлинские газеты? Для главнокомандующего? – спросил Венделовский.

Капитан Снесарев растерянно пожал плечами.

– В этой суматохе, – сказал он. – Я затрудняюсь. Я не присутствовал при опечатывании вализы. Но генерал Врангель лично просил меня напомнить, чтобы все газеты, в том числе и советские, продающиеся здесь, были отправлены с почтой для него, – настаивал Венделовский. – Это приказ, и я обязан. Это мой служебный долг, наконец.

Издетский молча наблюдал за этой сценой. Авторитет Альберта Николаевича, имевшего личное поручение от самого Врангеля, значительно вырастал в его глазах.

– Хорошо, – сказал Снесарев. – Я пошлю кого-нибудь к киоску.

– И вы полагаете, я смогу провезти их в боковом кармане пиджака? Вализа ведь запечатана.

– Не понял, – Снесарев смешался.

– На первом же пограничном пункте меня из-за вашей нерасторопности, господин капитан, арестуют, как большевистского агитатора. Так что распорядитесь только о газетах нашего направления.

Слушаюсь, господин Венделовский, – капитан впервые за время их знакомства почтительно принял под козырек и, четко развернувшись, вышел...

И вот снова поезд, стучат колеса на стыках рельсов. Снова страны, границы, вокзалы, разъезды. Снова купе на двоих – один отдыхает, другой несет бдительную вахту. Какая это поездка? Третья? Пятая? С разрешения Центра Альберт Николаевич начал работать – содержание каждой перевозимой вализы просматривается, с наиболее интересных документов врангелевского штаба снимаются фотокопии. Издетский, получивший не одно доказательство дружеских чувств коллеги, при необходимости нейтрализуется. Однако, за исключением активизации кутеповцев в Болгарии, ничего существенного пока не обнаружено. Ярких документальных материалов, подтверждающих связь белой армии и ее вождей с правительственными кругами Англии, Франции, Польши, не прослеживается. Задание Центра не выполнено. Но Венделовский чувствует шестым чувством, интуицией разведчика – поиск надо начинать с Болгарии...

«Плечи» поездок удлинялись. Время, проводимое в пути, увеличивалось. И хотя дипкурьерская работа становилась все отлаженней, привычнее и обыденнее, чаще стали проявляться непредвиденные, кажущиеся случайными, мелкие, в сущности, срывы, досадные задержки, недоразумения. В их обилии чувствовалась определенная система, легкая, почти неощутимая направляющая рука, присутствие которой давало о себе знать все настойчивей, хотя и маскировалась она по-прежнему столь же искусно. Венделовский понимал: ими начинают интересоваться спецслужбы все большего числа стран. Слишком многие из них связывали свою политику и дипломатию с еще существующей армией Врангеля, хотели как можно чаще знать, кто, как, с чьей помощью надеется использовать полки кадровых, отмобилизованных солдат и офицеров, готовых по первому приказу своих командиров стать кондотьерами и направить оружие против тех, кого повелят считать врагами. Наиболее активными оставались французы. Они больше всех поистратились на Врангеля и хотели знать, чем он занимается и о чем думает.

Альберт Николаевич вспомнил и предыдущую поездку. Они прибыли прямиком в Прагу, сдали почту в управление военного агента, пересели на другом вокзале на будапештский поезд и отправились в Венгрию. На пограничной станция попали в забастовку железнодорожных служащих и просидели трое суток в вагоне, без денег и еды, боясь, что у них под любым предлогом могут отнять вализу. Из-за непредвиденной задержки и возникла гонка, которая продолжалась по всему дальнейшему маршруту. А на вокзале в Будапеште их уже ждал помощник полковника фон Лампе – Иловайский, он прямо в купе принял и передал им почту. Сербскую границу миновали ночью. Два часа всего они пробыли в Белграде и, получив распоряжение не останавливаться в Сремских Карловцах, отбыли через Ниш, по живописной долине реки Моравы, мимо Косова Поля на Цариброд – последнюю станцию перед болгарской границей. Здесь существовал так называемый «русский этап», которым заведовал бывший полковник Долгов («Не смейте говорить «бывший»: меня трясет!»). При станции чуть ли не круглосуточно работала харчевня, где кипел огромный самовар и продавались бутерброды. Вокруг была дикая природа – поросшие лесом высокие холмы, внизу шумела бурная, горная речка. Переехав границу, Венделовский всегда остро чувствовал: Европа оставалась позади, он – на Балканах. Впечатления были безотрадными – грязные маленькие вокзалы, переполненные крестьянами и вчерашними солдатами (куда они все ехали – оставалось загадкой), одинокий извозчик, покосившиеся домики, разбросанные в беспорядке, месиво грязи на жалких центральных городских площадях. Правда, если быть объективным, Европа явно уступала в другом – в еде: Балканы встречали пассажиров белым хлебом, сыром, колбасой...

Тут мысли Венделовского были прерваны приходом жандарма, которого почему-то сопровождал похожий на страуса человек, представившийся на французском языке «инспектором специальной полиции». Жандарм проверил их документы, а «инспектор» неожиданно предложил им сойти со всем багажом, угрюмо заметив, что неподчинение, а тем более сопротивление бесполезно. Он показал кивком головы на окно: с высокого перрона в купе заглядывали три совершенно одинаковые, с нафабренными усами, физиономии. Издетский начал было скандал, но Альберту Николаевичу удалось укротить его, и, эскортируемые бдительными стражами, отобравшими у них вализу и багаж, они отправились в помещение вокзала. Положение было безвыходное: ничего не сделать – болгарская полиция у себя, на границе, проводила таможенный досмотр. Но когда по приказу француза была вскрыта вализа, Венделовский выразил решительный протест и потребовал, чтобы ему предоставили возможность связаться с Софией, с русским посольством. Альберт Николаевич уже знал содержание вализы (успел ознакомиться), поэтому внутренне он не очень-то и волновался, однако проявить дипломатические способности и служебное рвение следовало для пользы дела. Он добился удовлетворения просьбы, и его провели в аппаратную. Единственно, что его занимало, – участие в этой акции представителей доброй и старой союзницы Франции. Чем оно вызвано? Цель их задержания была неясна... Не дозвонившись до посланника Петряева, Венделовский разыскал военного агента генерала Ронжина и, доложив о случившемся, просил вмешательства и распоряжений. Разговор с Ронжиным тоже не помог Венделовскому прояснить ситуацию. Характерно, что досмотр и задержание произошли в Болгарии. Именно в Болгарии, находящейся в преддверии каких-то событий.

Когда он вернулся, ему объявили, что они оба арестованы, а их багаж и почта конфискованы. «На каком основании?» – спросил он по-французски, демонстративно обращаясь не к жандармам, а к «инспектору». – «За провоз контрабандных товаров, – невозмутимо ответил тот. – Изъяты бриллианты».

– В чем дело, Станислав Игнатьевич? – спросил Венделовский.

У Издетского был вид побитой дворняги.

– М’сьс – француз? – осведомился «инспектор».

– Я русский, – по-французски ответил Альберт Николаевич.

– У вашего коллеги изъяты два крупных бриллианта. Мы приняли решение задержать вас до выяснения обстоятельств и ваших личностей. Просим следовать, господа.

Их провели через привокзальную площадь в одноэтажное приземистое здание с решетками на окнах и заперли в комнате, обставленной убого, хотя и не без полицейской сообразительности: прибитый к полу струганый стол, две дубовые скамьи рядом, платяной шкаф, деревянные кровати, застланные домотканым рядном. Когда охранники ушли и сухо щелкнул замок запираемой двери, Венделовский, посмотрев на коллегу с презрением, сказал сухо:

– Рассказывайте! И без фантазий. Иначе вам одному расхлебывать это забавное происшествие. Одно слово лжи, и я умываю руки.

– Я думаю, это происки... э... большевиков, – выдавил Издетский.

– О большевиках потом. Начинайте с бриллиантов.

– Ничего особенного. Одна пожилая дама из Белграда дала мне... э... два камушка и просила продать в Константинополе. Она несколько раз помогала мне – долг платежом красен.

– Она делилась с вами?

– Как вы могли подумать?! – По тому, каким тоном были произнесены эти слова, Венделовский понял: врет, брал свою долю, и немалую.

– Очень мне все это не нравится, Станислав Игнатьевич, – с почти искренним сожалением сказал Альберт Николаевич. В душе он радовался: Издетский попадал в полную зависимость от него, хотя неизвестно было еще, чем могла обернуться для них эта непредусмотренная ситуация. – Мы – дипкурьеры главнокомандующего русской армией, а не... ловцы бриллиантов. Придется отдать их этому французу.

– Но это... э... э... невозможно! – вскрикнул Издетский. – Как я расплачусь?

– Вот это ваша забота. Я, к сожалению, ничем помочь не могу. Вы же не посвящали меня в свои финансовые аферы. Не доверяли, вероятно. Делиться не хотели.

– Да я впервые пошел на это! Слово офицера!

– Контрабандист из вас не получился. Что скажут Климович, фон Перлоф? А если дойдет до Врангеля?! Мой вам совет: скорее избавляйтесь от бриллиантов. Никаких протоколов! Вы ему – камни, он нам – вализу и свободу. Еще неизвестно, возьмет ли? Черт его разберет, кого он представляет!

– А я вам говорю... э... все подстроено большевиками!

– Вряд ли. А почему вам кажется?

– Они давно за мной охотились. Однажды в Берлине я заметил, какой-то тип фотографировал меня в окне вагона. А в Софии недавно во дворе посольства ко мне подошел человек в мундире без погон и... э... э... попросил зайти для переговоров в ближайшее кафе. Я, разумеется, отказался, потребовав, чтобы он изложил суть дела на месте. Без обиняков он заявил, что одна правая организация – какая... э... он пока сказать не может – очень интересуется перепиской Врангеля. Он предлагает передать ему всю почту на два-три часа и гарантирует, что... э... печати останутся в полной неприкосновенности. За большое вознаграждение, конечно. Я, разумеется, отказался и хотел схватить мерзавца, чтобы удостовериться в его личности, но он вырвался и исчез.

– Очень интересно! Но почему вы решили, что это – агент Советов, если он представился монархистом?

– Правые и так знают все, что исходит из штаба главнокомандующего.

– Ну, тут вы преувеличиваете.

– А я вас уверяю!

– Мне нужны не слова, а доказательства, Станислав Игнатьевич. Факты! Мы что же – возим открытые вализы?

– Именно, именно! Для определенного круга открытые.

– И для вас тоже?

– Да. Почти всегда – скажу, как другу.

– А Врангель? Шатилов? Миллер?

– Естественно, нет. Я имел в виду руководство монархической лиги. Открою вам секрет. После того как этот негодяй пытался меня купить, я доложил об инциденте генералу... э... э... – Издетский поперхнулся и, откашлявшись, продолжил: – Ну, не важно, одному из военных руководителей лиги. Дело в том, что тот человек назначил мне еще одно свидание.

«Не отсюда ли у тебя эти «дамские» бриллианты, голубчик? – подумал Венделовский. – Ротмистр оказался более прытким, чем я полагал. Похоже, он молится сразу трем богам...»

– Ну, и? – заинтересованно поддержал он разговор.

– Я предложил генералу обмануть их. Конечно, тип не имел никакого отношения к правой организации – проверка установила.

– Ну, и? – повторил Венделовский озабоченно, ибо разговор, начавшийся почти случайно, давал все более важную информацию.

– Я придумал, как обмануть того типа и всех, кто за ним стоял, специально изготовленными «секретными» бумагами. Однако генерал отказал: получив нашу вализу, большевики могут сами подложить туда компрометирующие «белое дело» документы и передать их французскому правительству или в адрес Генуэзской конференции, чтобы опорочить нашу армию. Понимаете? Да, факт продажи почты дипкурьером главнокомандующего, став достоянием печати, говорил бы против нас.

– Резонно, – согласился Альберт Николаевич. – Но почему же вы думаете, что против вас действуют именно большевики? Может быть, это милюковцы, керенцы – мало ли кто еще из «леваков».

– Почерк особый. Видно птицу по полету, – я знаю, в России насмотрелся, поверьте. И вообще – за последние месяцы повсеместно усилилась деятельность именно... э... большевистской агентуры. Генерал Климович – только между нами, совершенно конфиденциально! – начинает крупную операцию. У Кутепова под самым носом давно сидит, судя по всему, крупный их агент.

Венделовский похолодел: неужели «засветился» кто-то из окружения «Баязета» или он сам? Издетский, выбитый из привычного состояния арестом, сболтнул лишнее. Ситуация резко менялась. Теперь и Альберт Николаевич был заинтересован в том, чтобы в кратчайший срок выбраться из этого городка. Следовало предупредить товарищей: «Баязету» грозила опасность!

– Вот что, Станислав Игнатьевич, – сказал он. – Я приложу все свое умение для того, чтобы мы с самыми меньшими потерями вылезли сухими из этой гнусной истории. Что я получу за это?

– А что бы вы хотели?

– Не знаю еще, если признаться.

– Не беспокойтесь: мой принцип – услуга за услугу.

– Беспокоюсь. Время такое. Пишите расписку. Я вам продиктую. Итак... Такого-то числа, месяца, года я, имярек, получил от господина Венделовского пятьсот фунтов за оказанную ему услугу, связанную с... О чем задумались, Станислав Игнатьевич? Сумма большая? Никакого значения это не имеет. Итак, на чем мы остановились?.. Связанную с информацией о деятельности монархической лиги, членом которой я являюсь. Написали? Подпись.

– Зачем это вам?

– Как только вы отдадите мне мои честно заработанные пятьсот фунтов, я верну вам расписку. Договорились? Выходит, вы гораздо богаче, чем я думал, когда поил, кормил вас в Берлине и развлекал в театре «Эроса».

– А если я не подпишу?

– Независимо от исхода нашего ареста, после возвращения я немедля докладываю обо всем Перлофу и главнокомандующему

– Уговорили. Но вы не разрешите ли сделать только одно добавление. Перед вашей фамилией я поставлю «член лиги». Так мне кажется удобней.

– Вы меня вербуете? Об этом поговорим после освобождения... А впрочем, пишите. – Получив расписку. Венделовский положил ее в бумажник и, подойдя к двери и забарабанив в нее кулаками, закричал: – Эй, кто там?! Часовой! Зови офицера!

Дверь открылась. На пороге стоял молоденький жандарм, стройный и темнолицый, тонкий в талии, словно танцор.

– Мы голодны, хотим есть.

– Я провожу вас, – он старательно выговаривал русские слова.

Жандарм в сопровождении часового с винтовкой вывел их из дома и повел через площадь в ресторан при отеле «София». Часовой присел в тени на корточки, прислонившись спиной к стене, а они зашли в небольшой и довольно чистый зал, где их уже ждал «инспектор». Он сделал приглашающий жест и отослал болгарского жандарма.

– Пообедаем вместе, господа? – не то спросил, не то приказал он. И добавил: – Пообедаем и поговорим. Все обсудим, как офицеры, союзники и интеллигентные люди.

Альберт Николаевич сделал знак Издетскому молчать.

– Мы готовы к беседе с минуты нашего незаконного ареста.

– Требовалось время, чтобы проверить ваши документы.

– И дипломатическую почту?

– Совершенно верно. Но все печати целы.

– Мы можем следовать своим маршрутом?

– Ни в коем случае.

– Что хотите вы?

– Однозначно ответить трудно.

– Разрешите, я вам помогу? Вы отдаете все конфискованное... за исключением одного бриллианта – по вашему выбору. Копии с документов, которые вы сняли, естественно, остаются у вас. У нас лишь один вопрос и одна просьба.

– Слушаю, хотя я рассчитывал на оба камушка.

– Будьте милосердны, сударь. Бриллианты принадлежат третьему лицу. И потом... Мы идем на сделку и хотели бы...

– Тут вы не можете ничего хотеть, – «инспектор» сразу посуровел. – Вон сидит человек. Он обязательно подтвердит, что вы давали полицейскому чиновнику взятку за свое освобождение.

– Понятно, – поднял руки Венделовский. – Вопрос снимается. Остается лишь просьба. Нам бы хотелось – это джентльменское соглашение! – чтоб нигде не осталось следов нашего задержания на болгарской границе – ни у них, ни у вас.

– И все за один камушек? Не много ли, господа?! Наш разговор несколько затянулся.

– Отдать оба бриллианта – самоубийство для моего друга, поверьте, господин инспектор.

– Охотно верю. И охотно пошел бы навстречу, если б у вас была какая-то сумма в твердой валюте. Мне ведь тоже делиться придется. И этим болгарам дать за молчание.

– Денег, как вы могли убедиться, у нас, увы, нет!

– Тогда вашему другу придется расстаться с перстеньком, который украшает мизинец его левой руки.

– Снимайте, Станислав Игнатьевич, – тоном, не допускающим возражений, сказал Венделовский.

– А где гарантии, что, как только мы расстанемся, нас снова не арестуют? – спросил Издетский.

– Да, действительно, где: – поддержал его Альберт Николаевич.

– Насколько, мне известно, господа направляются в Софию. Мы поедем вместе, и я гарантирую полную безопасность вашего проезда. Понравились ли вам местного изготовления кебабчичи? – повернулся «инспектор» к Издетскому.