Текст книги "Крушение"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Здесь всегда было малолюдно. Завсегдатаи шутили: членов клуба меньше, чем комнат. В годы всеобщей нестабильности и потрясений, рожденных войнами, «Жокей-клуб» представлялся каждому чуть ли не землей обетованной, где можно было укрыться от всех бурь и невзгод житейских. Кухня клуба поражала даже гурманов. Здесь можно было заказать обед или ужин на самый изысканный вкус.

Наиболее богатые, знатные и чиновные иностранцы, волею судеб оказавшиеся на берегах Черного и Мраморного морей, считали для себя честью стать членами клуба. Кроме безупречной репутации требовалось еще три рекомендации. И лишь русских здесь почти не было.

..Любезно раскланиваясь с встречными и перебрасываясь ничего не значащими фразами на английском и французском языках, Шаброль направился в ресторан. По пути его внимание привлекла компания преферансистов, расположившихся не там, где обычно собирались картежники, а в уголке комнаты, откуда просматривался почти весь ресторанный зал. Роллан поймал себя на этой мысли, но тут же прогнал ее: «Устал, мерещится всякое и в каждом встречном – разведчик». Он хотел было пройти, но задержал шаги: один из игроков был человеком новым в клубе, и в то же время его маленькая головка с безукоризненным пробором, прямая спина, выдававшая в штатском костюме человека военного, будто были знакомы Шабролю, но не в жизни, скорее всего он видел его на страницах газет, на какой-то фотографии или знал по чьим-то рассказам. Роллан вспоминал лихорадочно, а ноги сами несли его к ломберному столику под большой зеленой лампой на высокой ножке. «Кто же этот человек? Кто и зачем привел его сюда?» – думал он, подходя и отвешивая общий поклон.

– Складывается ли ваша игра, господа? – спросил он, обращая свой вопрос главным образом к своему частому сотрапезнику и соотечественнику, тучному французу Гильому Мишле, представителю Красного Креста в Константинополе, почти открыто и безнаказанно занимавшемуся крупными аферами.

– Два часа мои друзья не отпускают меня, изголодавшегося вконец, – капризно пропищал Мишле. – А я, победитель, вынужден сдаваться на милость побежденных, – сострил он, и все сдержанно улыбнулись. – Не замените ли вы меня, м’сье Шаброль? – взмолился Мишле. – Хотя бы на полчаса.

– Если господа не имеют ничего против – мой долг помочь соотечественнику.

– Господа, сжальтесь! – возопил толстяк. – К тому же Шаброль плохой игрок, и вы несомненно поправите свои дела.

– Идите. Пожалуйста. Мы вас отпускаем, – раздались голоса.

И лишь «немец», как мысленно окрестил незнакомца Шаброль, не подал голоса.

– Мы незнакомы. Разрешите представиться – Роллан Шаброль, – и протянул визитную карточку.

«Немец» живо поднялся. Он оказался высоким – на голову выше Шаброля. Щелкнул каблуками и мотнул головой, не протянув руки:

– Фон Граас.

– Очень приятно. – Они сели. – Вы военный?

– В далеком прошлом.

Его ответ и фамилия, явно вымышленная и ничего не сказавшая Шабролю, еще более насторожили его.

– А вы, м’сье Шаброль, не воевали? – раздавая карты, в свою очередь, как бы между прочим, поинтересовался «немец».

– Нет, – спокойно ответил Шаброль. – Никогда. У меня плоскостопие, господин Граас. И считайте поэтому, вам повезло. Если б я воевал, исход сражения под Верденом был бы иным.

– Да, но я – русский, господин Шаброль. Так что мы союзники. Надеюсь, мы вернемся к этой теме.

– К вашим услугам, – весело ответил Шаброль. – Я слышал, на службе у русских царей всегда было много преданных немцев...

После возвращения Гильома Мишле – сытого и благодушного, довольного еще и оттого, что партнер не испортил его игру, – Шаброль направился в ресторанный зал и сел за свой столик, в углу, возле окна.

Тотчас к нему подлетел гарсон с карточкой всевозможных кушаний и напитков, протянул ее, раскрытую на середине, замер в молчаливом поклоне. Молчал и Шаброль, уйдя с головой в изучение меню. Как обычно, м’сье Шаброль? – с дозволенной долей лакейского панибратства спросил гарсон, средних лет, с малопримечательным лицом типичного и опытного слуги. – Разрешите? Получены свежие устрицы. Обратите внимание на дичь. Куропатки наисвежайшие.

– О Морис! Ты – демон, ты – искуситель. В моем возрасте пора заботиться о фигуре. Впрочем, оставь карточку.

– У русских есть прекрасный обычай. Пока м’сье думает, я принесу м’сье рюмку водки «Смирнофф» и икру «для разгона», для хорошего аппетита.

– А свежая ли икра?

– О м’сье! Настоящий «малосоль»! – Оставив карточку, гарсон исчез.

Удостоверившись, что за ним не наблюдают, Роллан Шаброль рассчитанным коротким движением вытащил из карточки кусочек – с ладонь – рисовой бумаги и так же быстро положил туда свою шифровку.

Гарсон принес рюмку водки и черно-серую икру.

Шаброль лихо выпил водку, зачерпнул ложечкой икру. С удовольствием потянул ноздрями воздух, сказал:

– Ну хорошо, хорошо, Морис. Мне надоело листать вашу раблезианскую библию. Принеси что-нибудь по своему вкусу. Только полегче, полегче, пожалуйста. Бутылочку Шабли, куропаточку и десерт. – И рассмеялся:

– Ты просто кудесник, Морис! Я абсолютно не хотел есть. – Смеясь, он взмахнул рукой, тонкий золотой портсигар Шаброля скользнул по столу и упал на пол.

Гарсон поспешно поднял его.

– Узнай, кто тот, с пробором...

Морис прикрыл на миг глаза, показывая, что понял.

– Благодарю, Морис, – громко сказал Шаброль, раскрывая портсигар и доставая сигарету, – и это тебе зачтется при сегодняшней нашей расплате.

Очень признателен вам, м’сье. Вы балуете меня. – Гарсон чиркнул спичкой и дал прикурить Шабролю. – Я бегу. Вы будете мною довольны, м’сье Шаброль.

– Ладно, ладно, Морис, – поморщился Роллан. – Сочтемся на том свете... Ох уж эта восторженная прислуга!

– Последняя фраза предназначалась тем, кто сидел за ломберным столом.

В ЦЕНТР ЧЕРЕЗ «ДОКТОРА» ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ ОТ «БАЯЗЕТА»

«Штаб, конвой, главнокомандующий, штабной ординарческий эскадрон в Константинополе составляют 109 офицеров, 575 солдат и казаков. Первый армейский корпус в Галлиполи – 9363 офицера. 14 698 солдат; донской корпус – 1977 офицеров, примерно 6 тысяч казаков. Данные о кубанцах, требующие уточнения: офицеров 300, казаков около двух тысяч. При армии находятся более двух тысяч женщин, 495 детей.

Монархический союз (генерал Бискупский, Дурново) разрабатывает европейский заговор с участием русских, германских, австрийских, венгерских монархистов. Готовится меморандум союза держав для восстановления тронов. Союз составляется из военного и политического центра, вождей национальных монархических групп. Русская константинопольская «Лига» готова к действиям. Налаживается связь с Врангелем, позиция которого пока нечеткая.

Ежемесячная смета расходов союза:

Содержание «Военного центра»:

а) жалование – 50 тыс. марок; б) бюро разведки и контрразведки – 35 тыс. марок; в) секретные представители и офицеры связи в Мюнхене, Вене, Будапеште, Ревеле, Риге, Ковно, Белграде, Праге, Софии, Константинополе, Москве – 100 тысяч; г) служба связи – 35 тысяч; д) непредвиденные расходы – 450 тысяч.

Содержание «Политического центра» 450 – 500 тысяч марок по следующим статьям:

а) розыски законного государя, установление связей с его персоной; б) субсидии действительным членам союза; в) связь, переписка и секретное представительство; пропаганда и печать.

Кроме того, испрашиваются средства на поддержку белых кадров за рубежами (обмундировка, пища, жалование, общие расходы) и на территориях советской Белоруссии и Украины.

Задачи: « Троны будут восстановлены, для чего все средства хороши».

Смета утверждена конференцией союза. Хорти уже выдал Бискупскому миллион крон из шести, обещанных для развертывания работы.

Баязет».

Приложение:

«Мы, нижеподписавшиеся, генерал В. Бискупский и полковник М. Бауэр, поручили предъявителю настоящего письма г. Теодору Лакатос поехать в Милан к г. Муссолини, редактору «Popolo d’Italia», и вести с ним, его представителем или с другими лицами переговоры по всем политическим, военным и финансовым вопросам. Мы разрешаем ему сбор или получение денег в наш счет.

Фотокопию документов вышлю обычным путем.

Баязет».

Резолюция на информации:

•Почему молчит Берлин? Проверить. Фотокопии переправить в Англию и Францию».

Заметка на информации:

«Опубликовано в „Times" и „Matin"».

Глава третья. ПОЛУОСТРОВ ГАЛЛИПОЛИ. ЛАГЕРЬ «ГОЛОЕ ПОЛЕ»

1

Пройдя Мраморное море, пароходы «Херсон» и «Саратов» под желтыми карантинными флагами («Забыли спустить, подлецы! За всем надо смотреть самому! Все проверять!») приближались к мелководной Галлиполийской бухте. Пароходы везли лучшие части армии – соединения Первого кутеповского армейского корпуса. Дул набирающий силу норд-ост. Налетал порывами и сек лица холодный дождь. На палубах и мостиках молчали. Цепи пологих гор, серый голый берег, сливающийся со свинцовым небом, рождали ощущение безысходности. Из туманной пелены справа выступали близкие склоны холма, прорезались какие-то развалины, несколько чахлых кипарисов, высокие уцелевшие стены с пустыми глазницами окон, башня и единственный минарет.

– И это город? – разочарованно спросил Кутепов.

– Исторические места, ваше превосходительство! – поспешил высунуться один из квартирьеров, интеллигентного вида полковник Шацкий, которого командующий корпусом не выносил. – В переводе с греческого Галлиполи – город красоты, позволю себе заметить, – добавил он, играя голосом.

– А что вы можете рассказать об этой красоте?

– Именно здесь разъяренный полководец Ксеркс приказал высечь Геллеспонт.

– Его можно понять, а, господа? – перебил Кутепов, оглаживая расчесанную надвое бородку.

Несколько человек из окружения подобострастно хихикнули. Громче всех полковник Шацкий: при всей своей интеллигентности, изысканных манерах и золоченых очках он имел славу классического дурака.

– Разрешите продолжить, ваше превосходительство? – спросил он.

– Разумеется, – буркнул Кутепов. – Развлеките нас историческими экзерсисами, полковник.

– Да-с, господа! – почувствовав внимание, взбодрился полковник. – Тут стояли шатры крестоносцев! И был рынок рабынь! Древняя остановка на пути караванов из Азии в Европу. Расцвет здесь произошел при Риме и потом, во времена могучего Константинополя.

– Что вы все расцвет да расцвет! – опять сердито перебил Кутепов. – От ваших расцветов здесь камня на камне не осталось! Кто может добавить, господа офицеры? – Оглядев своих понурых соратников широко поставленными, монгольскими глазами, Кутепов приказал: – Кто что помнит? Прошу! Коротко. Не размазывая.

На мостике молчали.

– Так я и думал! – констатировал Кутепов. – Продолжайте уж вы, полковник.

Эти места были известны генуэзцам, – обрадовался Шацкий. – Турки, захватившие проливы, построили тут крепость. Во времена Крымской войны французы устроили базу и держали русских пленных – они и погребены тут.

– Короче, – поскучнев, приказал Кутепов.

– Слушаюсь... Русские приходили на Галлиполийский полуостров во времена войны с турками в семидесятых годах прошлого века. Во время Балканской войны сюда сбежалось более двухсот тысяч мусульман – от гнева сербов и болгар.

– По моим сведениям, триста тысяч, господин полковник, – серьезно вставил капитан Калентьев.

– Совершенно справедливо, – не заметив подвоха, согласился Шацкий. – Они грабили жителей-христиан. Город подвергся уничтожению и во времена Великой войны. В пятнадцатом году здесь десантировались англо-французские войска – после артобстрела и бомбометания с воздуха.

– Простите, – вновь заметил Калентьев. – Бомбометания не было.

– Да, не было, – покорно согласился Шацкий.

– Впрочем, возможно, и было бомбометание. Я запамятовал.

На мостике заулыбались.

– Понятно, – с нескрываемой неприязнью к Шацкому оборвал разговор Кутепов. – Мы подходим, господа. Прошу к частям. На рекогносцировку со мной поедут начштаба, дежурный офицер, адъютант и квартирмейстеры. Все, господа офицеры!..

Сошедшего на берег генерала Кутепова встретил начальник французского отряда, комендант города майор Вейлер. После коротких переговоров (Кутепов терпеть не мог дипломатию и то, что он называл «бесполезным шарканьем по паркету») договорились: город сможет принять едва ли четверть прибывших войск, остальные разместятся в шести-восьми верстах. Поняв, что это не прихоть майора, а приказ союзного командования, Кутепов молча сел на лошадь и поехал за французским офицером, указывающим путь.

Жалкая турецкая кляча еле двигалась, с трудом вытаскивая ноги из жидкой грязи. Медленно приближалась цепь высоких холмов, покрытых серым низкорослым кустарником. Слева серела полоска Геллеспонта. «Исторические места! Загоняют нас в дыру союзнички, мать их!.. – выругался про себя Кутепов. – Господа Врангели будут в Константинополе представительствовать, а мы – в богом проклятом поле грязь месить. Серые шинельки! Серое быдло!» – и он опять выругался.

– Мы прибыли, господин генерал! – майор Вейлер, не то улыбнувшись, не то усмехнувшись, сделал приглашающий жест. И это все? – Кутепов не удержался от восклицания и посмотрел на француза с ненавистью. – Разве я могу привести сюда корпус?.. Впрочем, русский солдат все сможет! Это известно.

– Простите, мой генерал! Я лишь выполняю приказ...

Я тоже солдат. Вам будут выделены палатки.

– Господа! – сказал Кутепов жестко. – Лагерь будем разбивать здесь, по берегам речушки. Завтра утром я дам приказ к выгрузке. До прибытия сюда частей корпуса разговоры об этом... – он замялся, подыскивая слово, – об этом поле строго запрещаю. Следуйте за мной, господа! Тут нечего более осматривать.

Утром началась высадка корпуса. Из-за мелководности Галлиполийской бухты высадка шла мелкими партиями, грузившимися на фелюги. Толпы измученных людей, голодных и вшивых, провели день и ночь под холодным дождем. Сооружения, которые с трудом можно было назвать домами, принадлежащие грекам или туркам, были уже заняты офицерами штаба корпуса. В полках роптали. Кутепову доложили: имеются случаи самоубийств – девять солдат и один подпоручик. Командир корпуса приказал: в кратчайший срок завершить разгрузку, убедительно потребовал от французов привезти наконец все обещанное.

Рослые сенегальские стрелки, тут же названные кем-то «сержами», привезли паек, шанцевый инструмент и шестьсот палаток. Палатки оказались двух типов, но одинаково неудобные. Одни – очень большие, госпитальные, со слюдяными оконцами, другие – очень маленькие. Кирки, мотыги, лопаты были выданы в ограниченном количестве. Пил – и того меньше. Топоры и вовсе не выдавались («Испугались нас, что ли?» – предположил кто-то). Дождь не прекращался.

Наконец командиры получили приказ строить полки. Огромный человеческий муравейник пришел в движение. Поначалу оно казалось хаотичным. Все полковое имущество и полученные палатки грузились на солдатские плечи. Спины гнулись к земле. По лицам, точно слезы, сбегали дождевые струйки. И даже команды, казалось, звучали приглушенно. Гнетущая тишина могла ежесекундно взорваться – истерическим криком, выстрелами, взрывом гранат.

– С богом! – дал знак Кутепов.

Полковые колонны, змеясь, в походном строю стали покидать город. Майор Вейлер вздохнул с облегчением: что могли сделать пятьсот его сенегальцев даже при двадцати восьми пулеметах против целой армии русских, выйди она из подчинения? Слава богу, они пока еще подчиняются своим начальникам. Но надолго ли? Вейлер был достаточно опытный офицер. Он заметил в толпе солдат и офицеров ненавидящие взгляды, сцепленные зубы, сжатые кулаки. Сухой порох! Тут одной искры достаточно. Необходимо поставить вопрос перед оккупационными властями об усилении гарнизона...

Дивизии занимали почти всю долину. Ближе к городу – пехота (цвет корпуса – корниловцы, марковцы, дроздовцы) и артиллерийские части; у подножия горы – конница; у устья реки, ближе к морю, – сводный, формирующийся уже, «беженский» батальон. Выполняя приказ, кляня свою долю, солдаты и младшие офицеры ставили палатки, искали дерево на колья, собирали топливо, ходили в город за камнями и черепицей. Эта работа заняла еще трое суток. Потом лагерь залез в палатки и замер, точно все заснули разом.

Когда Кутепову доложили об этом, он немедля приказал оседлать коня и в сопровождении адъютанта и трех терских казаков из личной охраны поехал за семь километров в долину Роз, которую русские уже окрестили по-своему и называли «Голое поле».

Он проехал мимо нескольких палаток – никто и не высунул носа. Рассвирепев, Кутепов спешился и зашел в большую палатку. Там было парно, тихо и тесно: человек сто, никак не меньше. Командира корпуса не сразу заметили. Щуплый помятый поручик вскочил с опозданием. Доложил точно со сна. Кутепов взорвался. Лицо побагровело. Крикнул зычно:

– Я вас с говном смешаю, поручик! – подойдя, сорвал с него погоны, круто повернулся и вышел.

И тут же наткнулся на солдата – в шинели без хлястика, колоколом, под фуражкой полотенце – не то уши, не то зубы болят, вероятно. Солдат нес что-то за пазухой. Украл, наверное, скотина!

– Стой! Смирно! – гаркнул генерал.

От неожиданности солдат встал как вкопанный. Словно в воздухе повис: замер – руки по швам, голова небритым подбородком вверх, глаза едят начальство! (И какое! Он генерала Кутепова за всю войну два раза и видел: впервые во время парада, когда на Москву наступали, во второй раз в Крыму, при эвакуации, будь она проклята!) Из-под шинели вывалился плоский круг сыра и, покатившись, завертелся волчком у ног командира корпуса. Кутепов яростно оттолкнул сыр. Спросил почти равнодушно:

– Фамилия?

– Рядовой Лях, ва-имп-соч-сс-т-ство! – рявкнул солдат.

– Болван! Знаешь, кто я!

– Так то-ч-с! Ваш-ссо-ч-ство – генерал-лейтенант Кутепов!

– Повесить тебя, что ли? – генерал «отходил», удивляясь обращению к нему солдата, как к члену императорской семьи. – Старый солдат, а вид, форма! Позор!

– Виноват, ваш-с-тво!

– Получай двадцать суток и докладывай командиру.

– Благодарю!

– За что, скотина?! – изумился Кутепов.

– Не изволили вешать, ваш-с-тво!

Кутепов досадливо махнул рукой и пошел прочь. И тотчас приказал собрать старших офицеров.

...Начальники дивизий генералы Туркул, Витковский, Скоблин и их штаб-офицеры сидели понурые: знали, о чем станет говорить командир корпуса, который не скрывал крайнего недовольства. Кутепов, известный тем, что никогда не терял самообладания, явно сдавал – это отмечал про себя каждый.

Рассказав о возмутительных нарушениях воинской дисциплины, свидетелем которых он только что явился, Кутепов заговорил спокойней и убежденней:

– Русский солдат, господа, лучший в мире. Но он привык к дисциплине, полному подчинению. Если мы хотим сохранить армию, мы обязаны держать солдат в крепкой узде. В крепкой! Керенщина, либерализм развалили вполне боеспособную армию. То, что не могли сделать немцы, господа! Россия не простит нам этого! Дисциплина, дисциплина, господа! – Преамбула кончилась: Кутепов не умел говорить «просто так», он умел лишь командовать и хорошо знал язык команд. Он прошелся перед собравшимися в штабной палатке, наслаждаясь своим превосходством, своей крепкой волей, умением, как он выражался, «держать строй». Посмотрев в лицо Туркула, которого отличал среди всех, Кутепов продолжил: – А посему приказываю. Первое! Военный лагерь частей корпуса должен стать образцовым. Во всем! Выровнять лагерные линейки. Часовых под грибок и во всех положенных местах. Регулярная смена круглосуточных караулов... Второе. У солдат ежедневные занятия, закон божий и строевая подготовка. В свободное время – оборудование лагеря. Свободного времени у солдата не должно быть, господа! Совершенно! От него разводятся вши и свободомыслие. – Кутепов нарочно сказал про вшей и посмотрел, какое впечатление произведет его фраза. Начальники дивизий, начальники их штабов, квартирмейстеры и штаб-офицеры корпуса отреагировали слабо, никто не улыбнулся. Похоже, и слушали-то плохо, невнимательно, подавленно. Сделав про себя это малоутешительное открытие, Кутепов намеренно не изменил своего директивного выступления и продолжал медленно, отрывисто, прежним назидательным тоном: – Считаю необходимым сооружение въезда в лагерь, полковых вензелей, навеса для содержания боевых знамен и символа империи Российской – двуглавого орла, господа! Солдатам приступить к плетению коек – одной на двоих хотя бы, создавая для сооружения оных команды по сбору веток кустарника с гор, тростника и морской травы на циновки и матрацы... Третье. В целях укрепления порядка и безоговорочного соблюдения уставов полагаю необходимым организацию дисциплинарной роты, усиление роли военно-полевого суда, рассматривающего каждый проступок и дающего ему оценку. Проступки господ офицеров, как всегда было принято в русской армии, подлежат компетенции офицерского суда чести... Четвертое. Для укрепления управления частями вверенного мне корпуса я счел необходимым произвести перегруппировку частей. В первую пехотную дивизию – начальник генерал-лейтенант Витковский – сводятся: Корниловский ударный полк, Алексеевский полк и артиллерийский батальон. Конную дивизию генерал-лейтенанта Барбовича составляют: первый, второй, третий и четвертый конные полки и конный артдивизион («Ни коней, ни пушек», – подумал в этот момент каждый). В технический полк сводятся: саперные, телеграфные, железнодорожные, авиационные, бронеавтомобильные и другие технические части («И тут – одни названия»). – Услышав неясный гул, Кутепов сделал паузу, исподлобья посмотрел на задние ряды. Черная бородка его воинственно задралась. – Что-о? – спросил он напористо. – Кто-то хочет что-то сказать? Но я еще не кончил, господа! – это прозвучало с угрозой. – Подчеркиваю еще факт, о котором, возможно, не все знают. Во время стоянки на константинопольском рейде генералы Писарев и Егоров объявили офицерам и нижним чинам, что любой из них может уйти из армии. К счастью, нашелся человек, верный нашему общему делу. Он приказал арестовать Писарева и Егорова и объявил их приказ недействительным. Посланный мною для разбора дела начальник штаба генерал Доставалов провел тщательное расследование, подтвердив правильность действий офицера, верного долгу. Я приказал поощрить его. Это – генерал Туркул, господа! Прошу принять это к сведению, господа! Я высоко ставлю офицерский мундир и беспощаден к тем, кто роняет его достоинство. Я буду поощрять каждого, но и строго карать независимо от звания и прошлых заслуг, господа офицеры! Иначе я не смогу выполнить миссию, возложенную на меня, – сохранить армию, ее боевой дух и постоянную готовность к будущей борьбе. Каждому из нас надлежит помнить: мы являемся единственным боевым кадром будущей великой русской армии... Все! Есть ли вопросы?

Из задних рядов встал офицер с солдатским «Георгием» («Храбрый, – отметил машинально Кутепов. – Не раз поднимал солдат в атаки: боевое отличие. Что скажет, интересно?»).

– Подполковник Грибовский, первый полк Корниловской дивизии, – доложил тот простуженным голосом. – Интересуюсь сроками приезда главнокомандующего, ваше превосходительство.

– Генерал-лейтенант Врангель ничего не сообщал мне о своем приезде. – Раздражение прорвалось вновь, но Кутепов взял себя в руки и тут же поправился: – Он и его штаб в Константинополе, как известно. Прибудет командующий, встретим, как положено, господа.

Каждый из присутствующих заметил, конечно, оговорку командира корпуса. И все сочли ее неслучайной. Вопросов больше не было. «Доложат барону, обязательно доложат, – решил Кутепов. – Найдется дерьмо, дрянцо какое-нибудь, – Кутепов, мол, не признает Врангеля. А, черт с ним! Узнает, и ладно!»

Начальников дивизий и штабов дивизий прошу остаться. Остальные свободны, господа! – Дождавшись, пока все лишние ушли, Кутепов позволил себе сесть и сказал: – Задержу вас ненадолго. Поговорим конфиденциально. Надеяться нам не на кого. Только на себя, господа. Уйти отсюда будет трудно. Со всех сторон море, а на сушу могут и не пустить. Французы станут кормить так, чтобы только с голоду не умерли. Мы должны надеяться только на себя... Мы должны сохранить армию. Всеми мерами, господа!

Кутепов покидал лагерь, когда стемнело. После неожиданно затянувшейся беседы с начальниками дивизий настроение у него значительно поправилось, возвратилось душевное спокойствие.

По выезде Кутепова догнал Туркул с тремя дроздовцами. Объяснил: боевые охранения редки, могут быть и не очень надежны. Видя малочисленность конвоя, считает необходимым для безопасности командира корпуса проводить его до города.

– Мы далеки от фронта, генерал, – пошутил Кутепов, оценив про себя преданность Туркула.

– Всякое может быть, ваше превосходительство. Появились случаи дезертирства.

– Побродят по полуострову и вернутся с голодухи.

Туркул шел рядом со стременем.

– Хорошо, – согласился Кутепов. – Вон до того огонька – разрешаю, – и показал вперед, где в пламени костра виднелись две сидящие фигуры. Часового и подчаска, вероятно. И даже пошутил: – Не годится. Не принято в русской армии, чтоб один генерал другого пешим сопровождал.

– Чего не бывает, ваше превосходительство.

– Благодарю, генерал, – еще больше оживился Кутепов. – Мы еще с вами повоюем.

– Надеюсь! – зычно отозвался Туркул. – Счастлив буду.

Приблизились. Один из солдат обернулся на голоса, всматриваясь в темноту. И только когда в пламени костра блеснули золотые генеральские погоны, оба часовых вскочили. Винтовок при них не было: кинутые прикладами в костер поверх веток кустарника, они горели. Такое никому не приходилось видеть. Кутепов остолбенел.

– Расстрелять! – коротко кинул он.

Генерал Туркул рванул из кобуры револьвер. В сумрачной тишине долины прозвучали два выстрела. Солдаты упали по обе стороны костра: Туркул всегда славился как один из самых метких стрелков в армии. Воевавшие с ним утверждали, что больше всего он любит яичницу с колбасой и собственноручный расстрел пленных, – этот гигант, богатырь, в жилах которого текла и молдаванская кровь, любитель анекдотов, матерщинник, начавший войну прапорщиком, пришедший с отрядом Дроздовского из Ясс и ставший генералом...

2

Галлиполийцы ждали приезда Врангеля. А он все не ехал. Усиливалась растерянность. Возникали и широко расходились из города в лагеря всевозможные слухи. Кутепов был вынужден послать официальный запрос. Генерал Шатилов ответил: главнокомандующий ведет упорную дипломатическую войну, требующую много времени и сил, – добивается сохранения русской армии и участия ее в борьбе против большевиков...

22 декабря на французском дредноуте «Прованс» Врангель наконец прибыл в Галлиполи. Он стоял на корме катера, несущегося к пристани, в корниловской форме, прямой и плоский, как доска. Легко перескочил на мостки. Сошел на берег. Глядя немигающими, чуть поблекшими выпуклыми глазами, выслушал рапорт Кутепова. И с той же величественной, чуть брезгливой миной – приветствие французского коменданта. Милостиво кивнув, пошел по фронту сенегальских стрелков, высоко поднимая колени, – к почетному караулу из батальона юнкеров Константиновского училища. Под звуки Преображенского марша, крики юнкеров и офицеров, медленно, словно вглядываясь в лица, обошел фронт караула. Пропустив юнкеров, идущих церемониальным маршем, впервые обратился к Кутепову:

– Вы прекрасно выглядите, Александр Павлович. Рассказывайте, как тут у вас, что? Настроение в частях?

– Вы все увидите сами, ваше высокопревосходительство, – Кутепов подчеркнуто не принял обращение по имени-отчеству. – Обживаемся.

Французы, расщедрившись, подали автомобиль. («Жаль, – подумал Кутепов. – Лучше посадить бы его на турецкую клячонку: наш барон ведь кавалерист прирожденный...»)

– А что французы? Как кормят?

– Пятьсот граммов хлеба, сто пятьдесят каши, двести пятьдесят консервов – ужасные! – сто картофеля, двадцать соли, сахара и жиров, семь граммов чая. Считают, питание человека стоит им примерно два и двадцать восемь сотых франка в день.

– По моим данным, два с половиной франка, – 1 поправил Врангель.

– Врут! Наживаются!

Автомобиль, подпрыгивая на ухабах, ехал городом. Полуразбитые мазанки лепились по холмам. Во все стороны разбегались кривые переулочки. На площадке гортанно гомонила черная толпа греков и турок в красных фесках – шла шумная и мелкая торговля, страсти кипели вокруг горстки инжира, вязанки хвороста, лоскута самотканой материи.

Неприлично подержанный «рено» («Вот оно, нынешнее отношение союзников. Теперь мы им до поры до времени не очень и нужны») миновал пустырь, груды рассыпавшихся кирпичей и камней. Остались позади огромный остов разбитой мечети и две крошечные мельницы, машущие крыльями. Врангель молча сидел рядом с шофером, чуть полуобернувшись к Кутепову, глядя без любопытства вперед, словно в одну точку, бесцветными колючими и страшными глазами. «Он все тот же, – с завистью подумал Кутепов. – Ничего ему не делается. Такой же высокий, тощий и прямой, – гордыня его не съедает и забот будто никаких... Никогда не был генералом, политик. И теперь далек от русской армии».

– К сожалению, я и теперь не имею права занять свое место здесь, с вами, во главе войск, – сказал Врангель резко и громко, точно угадав мысли командира корпуса. – Сейчас главное – быть дипломатом.

– Представляю ваши трудности, Петр Николаевич, – голос выдал Кутепова: фраза прозвучала чуть ли не издевательски. Он хотел поправиться, смягчить тон и добавил как можно почтительней: – Не извольте беспокоиться. В лагерях полный порядок, настроение бодрое. Войска готовы к выполнению любой боевой задачи.

Врангель посмотрел чуть удивленно. Сухо кивнул, отвернулся. И не сказал более ни слова – до встречи с почетным караулом. Роняя короткие слова, пожал руки встречавшим его начальникам дивизий я старшим офицерам. Обошел лагерь, заглянул в лазарет, осмотрел починочную мастерскую, сдержанно похвалил работающих на сооружении церкви. Солдаты делали аналой из ящиков, престол и жертвенник. Одеяла, набиваемые на рамы, готовились под иконостас. На них вешались иконы.

Из одеял же шились и облачения. Умелец резал деревянный напрестольный крест. Другой кромсал жесть консервных банок на лампады. Несколько человек под руководством седобородого волосатого священника в защитного цвета рясе с «Георгием» подбирали звонницу из рельсов и гильз крупнокалиберных снарядов. Врангель, подойдя, преклонил колено, и священник благословил его...

Затем главнокомандующий прибыл на место парада. Войска были построены «покоем». На правом фланге – пехота, в центре – артиллеристы, на левом крыле – конники. Оркестр бухнул Преображенский марш. Врангель, подтянувшись, приосанившись и от этого став еще выше, начал обход частей. Временами он останавливался, провозглашал: «Здорово, орлы!» – и, с видимым удовольствием выслушав дружное «ура-а-а!», перекатывающееся по рядам и все усиливающееся, двигался дальше, сопровождаемый отставшим на положенное расстояние Кутеповым. Командир корпуса тщетно гасил растущую неприязнь к Врангелю и острое недовольство собой, родившееся еще по пути в лагерь: не сказал бывшему правителю Юга России главного – армия накануне развала, необходимо крайнее напряжение всех сил.