Текст книги "Крушение"

Автор книги: Марк Еленин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Хвостовой вагон неимоверно мотало и подбрасывало на стыках. Их купе оказалось последним. Хлопала поломанная дверь в тамбур. Устойчиво пахло карболкой и уборной. Из соседнего купе, через открытую дверь, доносились голоса – требовательный и настойчивый мужской и извиняющийся женский. Издетский спал. Как всегда, по уговору, внизу. Он спал на спине, сложив руки, тихий, точно покойник, не храпел, не скрипел зубами, не ворочался, не разговаривал во сне – совесть, видно, его не мучила. Впрочем, сон его был чрезвычайно чуток. При малейшем шорохе, остановке, шуме или звуке Издетский мгновенно открывал глаза. А если замечал что-то подозрительное, моментально садился, запустив руку под расстегнутый френч, во внутреннем кармане которого лежал браунинг. Поэтому, похоже, и спал так, сложив руки на груди – всегда в боевой готовности. Издетский не очень гордился возложенной на него миссией. Считал, достоин большего, способен на большее. Но не роптал и лишь однажды, под хмельком, проговорился: выполняет специальное задание, поэтому и терпит коммивояжерство, которое не требует ничего, кроме аккуратности и осторожности. Венделовский догадывался, задание – это он, последняя проверка, учиненная фон Перлофом. Следовало пройди и ее. Терпеливо, спокойно, умно. Да и Центр передал: пока никаких контактов, даже при самой благоприятной ситуации (она может быть подстроена!) не идти на перлюстрацию документов в вализе. Пока работают другие.

«Приятель» сына княгини Татьяны Георгиевны Куракиной, урожденной баронессы Врангель, двоюродной сестры главнокомандующего, никогда не жил в Киеве. И рекомендательное письмо Врангелю («Дорогой Пипер, ты же знаешь, я никогда не рекомендовала тебе неподходящего человека...») привезли Венделовскому в Москву перед переброской. Его жизнь весьма разнилась с той «легендой», которую товарищи отработали для него на Лубянке. Альберт (Антон) родился в Петрограде, на Васильевском острове, в семье многодетного врача. Антон был старшим. Он отлично закончил классическую гимназию и был принят на историко-филологическое отделение университета. На втором курсе Антон увлекся историей искусств. А на третьем... стал солдатом революции.

Сейчас Венделовский с улыбкой вспоминал о тех днях и о себе – наивном и беспомощном студенте в длинном, не по росту морском бушлате, рваных башмаках и потрепанных брюках. «Докторов сын» с первых дней революции вступил в Красную гвардию, оказался в отряде, патрулировавшем в центре города. Отряд брал под охрану особняки, брошенные хозяевами.

Сколько картин, скульптур, древних книг оставалось в опустевших дворцах... «Художественные ценности – достояние народа», – твердил ребятам пожилой рабочий, возглавлявший отряд. Но из всех, пожалуй, только «докторов сын» мог сказать, какая картина – ценность, а какая – мазня. А когда задержали целую банду, прятавшую в подвале на Мойке сотню срезанных с рам холстов, в ЧК отвел грабителей Антон. Знания студента-искусствоведа очень пригодились. «Вы гуманитарий? Очень хорошо! Давайте знакомиться», – сказал ему один из следователей.

Антон стал чекистом. А спустя два года получил отлично разработанную «легенду», позволившую ему в конце концов приблизиться к главнокомандующему белой армией барону Врангелю.

Но окончился ли его «карантин»? Или он все еще под пристальным наблюдением фон Перлофа, желающего установить его связи и поэтому соединившего его с Издетским? Ротмистр беспокоил Альберта Николаевича: он не был прост, несмотря на афишируемые широту души, приязнь и даже амикошонство. Станислав Игнатьевич набивался в друзья и доказывал, что он, простой фронтовик, окопник (Венделовский знал, что это за «окопы»), ни шагу не сделает без опытного на дипломатическом поприще коллеги. Издетский буквально не сводил с него глаз. Они повсюду бывали вместе, – это раздражало, но Альберт Николаевич заставлял себя терпеть и присматривался к напарнику, стараясь разобраться в его характере и отыскать уязвимые места, вредные привычки, наклонности: в будущем это позволило бы управлять жандармом, который строит из себя то фронтовика, то утомленного светской жизнью и политической борьбой блистательного гвардейца. Но Издетский не давался, он, казалось, был одинаково равнодушен к вину, и к женщинам, и к азартным играм. А потом – бесконечные разговоры – это ведь был определенный зондаж, чистая провокация! Неужели Издетский считал его простаком?! Если да, уже это следовало использовать. Пусть остается при своем мнении... Любимой темой разговоров Станислава Игнатьевича была высокая политика, известные ему современные пружины и рычаги, управляющие ею. В оценках он был безапелляционен. Говоря о политике, Издетский всегда приходил к монархической идее «блюстительства русского престола», предсказывал борьбу между великими князьями Николаем Николаевичем и Кириллом Владимировичем. «Блюститель престола», конечно, э... э... еще не монарх, – витийствовал Издетский, криво улыбаясь. – Но при определенных ситуациях... э... может стать таковым, не имея на то прав. Великий князь Кирилл с братьями Борисом и Андреем стремятся привлечь на свою сторону династию. За него греческая королева и... э... э... семья Александра Михайловича. И Дмитрий Павлович! А за ним – и вдовствующая императрица Мария Федоровна, и принц Ольденбургский, и герцог Лейхтенбергский. Находясь в гостях у английского короля, герцог сказал, что с Кириллом тягаться не намерен, пусть вопрос о «блюстителе престола» решает Земский собор.

– Но ведь рейхенгальцы заявили твердо: «Русский царь должен быть рожден от православной матери», – вставлял Венделовский, делая вид, что предмет спора ему важен. – А Кирилл Владимирович – увы! сын!.. – этому обстоятельству не удовлетворяет.

– За Кирилла – Мюнхен, Будапешт, Греция, отколовшиеся от Рейхенгаля!

– Так, значит, и вы за князя Кирилла?

– Ах, Альберт Николаевич! Все у вас... э... э... просто. Это – сладкое, это – горькое. Мария Федоровна не даст ему ни гроша! И жена его – Виктория – слишком экспансивная, представляющая легкую добычу для авантюристов.

– Однако Виктория Федоровна... – нарочито обострял разговор Венделовский, – ее ум, инициатива, энергия достойны будущей царицы.

– Интриганка она... э... э... преотличная! – слишком уж смело восклицал Издетский. – Генерал от интриги, гораздо выше своего супруга. Помните, как в японскую, во время потопления «Петропавловска» он кричал из воды: «Я – великий князь! Спасите, вам заплатят!»

– Я помню и красный бант во время Февраля, которым поспешил украситься князь Кирилл. Он пожимал руки палачам России и царской семьи.

– Так вы за Николая Николаевича? – радовался Издетский. – Вы, пожалуй, правы: Кирилл может стать чемпионом гольфа и управлять авто, но не государством. Что он, в сущности, сделал для «белого дела», для России?!

– Но и великий князь Николай Николаевич... – продолжал прикидываться простаком Венделовский. – Его высочество превосходный офицер, ему не было равных в искусстве проводить военные смотры и поддерживать дисциплину, но император не случайно удалил его от командования: внук Николая Первого не выиграл ни одного сражения. Это страстная, легко возбудимая натура. Как он – одним лихим ударом! – снес голову любимой своей охотничьей!

– Несчастная... э... э... собака. Он так страдал потом, – не скрыл сарказма ротмистр. – Так вы против Николая Николаевича? Уж не либерал ли вы? Не милюковец?

– Отнюдь, Станислав Игнатьевич, – чрезвычайно серьезно говорил Венделовский. – Я считаю, настало время прекратить какие бы то ни было выпады или инсинуации по отношению к царским особам. Всем надлежит проникнуться сознанием, что суждение об образе действий великих князей есть исключительное право государя императора.

– Хорошо, хорошо, – поспешно соглашался Издетский. – Но сейчас, э... э... когда императора нет. Кому вы служите?

– Генералу барону Врангелю, – с достойным пафосом отвечал Венделовский. – Он – вождь. В его руках армия. А покуда армия жива, в наших сердцах жива Россия с сильным монархом. Вот, если угодно, мое кредо.

«Законченный идиот, – думал Издетский. – Время ничему не научило его. Перлоф может быть спокоен: у него не хватит ума даже на то, чтобы продаться кому-нибудь. Считает, дипкурьерство – большой шаг на пути к дипломатической карьере. Поэтому и предан Врангелю...»

А Венделовский понимал: важно не переиграть, не разрушить сложившегося мнения о себе. Не давать повода задуматься этому самовлюбленному индюку. Усыпить его бдительность, заставить отказаться от постоянного сопровождения и слежки.

...Несмотря на все попытки оттянуть (а возможно, и похоронить!) мирную конференцию, Генуя приближалась неотвратимо. Центр вновь напоминал: Москве нужны документы, подтверждающие военные и политические контакты врангелевского командования с правительствами Франции, Англии и других европейских государств. Судя по всему, чекисты не получили пока ничего заслуживающего внимания. Может быть, он, Венделовский везет эти документы сейчас в вализе под нижней полкой и призван охранять их от любых посторонних глаз? Ему еще не дан приказ ни при каких, даже самых благоприятных, условиях интересоваться содержанием врангелевской переписки. Пока он лишь перевозчик, дипкурьер. Он – солдат. И привык к исполнению приказов. Обидно, конечно: столько времени прошло, и ни одного донесения от «0135». Он посмотрел вниз, на Издетского. И тот, точно почувствовав неприязнь его взгляда, открыл один глаз – настороженный, большой, немигающий.

– Спите, ротмистр, – Венделовский успокаивающе покивал головой. – Все в порядке. Едем по расписанию.

– Через два часа с четвертью я вас сменю, – Издетский потянулся. – Качает, спать невозможно. Европа! – и он матерно выругался.

Озадачивало Вснделовского положение в Болгарии. Похоже, она находилась накануне непредвиденных событий, в которых определенная роль отводилась и русским воинским контингентам. Много документов, если не большинство, адресовалось врангелевским штабом именно туда, лично Кутепову. Подозрения усиливались еще и от того, что Издетский под разными предлогами уже дважды оставлял его в Софии, а сам отправлялся в Велико-Тырново, где находилась резиденция бывшего «царя галлиполийского». Эта, нынешняя, поездка предполагала заезд в Софию после Берлина, на обратном пути, и на этот раз Венделовский дал себе слово ослушаться напарника, добраться до старой столицы Болгарии и на месте разобраться в том, что там происходит. Он сделает это обязательно, даже если придется идти на прямой конфликт с ротмистром, который повсюду следовал за ним, как тень, и только в Софии решался оставлять его одного.

До Софии предстояла еще остановка в Берлине... И Венделовский с чувством радости впервые подумал о том, что он все же добился за последние поездки определенного равноправия в отношениях и своей самостоятельности – после того как обмен вализами совершался и у них оставались свободные часы до отхода поезда. А уж в вопросах дипломатических – оформлении виз, прохождении обязательных бесед при пересечении государственных границ, обмене валюты, а иногда и упорном отстаивании своих прав не проходить таможенных досмотров – Издетский без возражений отдавал ему пальму первенства, ибо все это требовало не только хорошего знания языков, уравновешенности и такта, но и умения где-то словчить, где-то «нажать», где-то сослаться на несуществующие статьи несуществующих международных соглашений и конвенций. Ведь и дипкурьеры они были «липовые», самозванные, представляющие бог знает кого. Они сами завели себе дипломатические паспорта, переплели их в изящный сафьян с золотым тиснением. Запаслись и справкой – «laissez passer», открытым листом, в котором указывалось, что они курьеры русской делегации. (Какой? Где? При ком? – Ни у кого, как ни странно, это ни разу не вызвало вопросов.) Паспорта выглядели весьма солидно, освобождали их от досмотров и упрощали процедуру получения виз. Нет, даже при самой придирчивой оценке своих поступков Венделовский мог констатировать, что определенных успехов он добился. Всего за три поездки. Да и четвертая началась обнадеживающе: перед отъездом из Сремских Карловцев он впервые получил приглашение на чай от главкома...

2

Сремски Карловцы – маленький городок, окруженный полями и заливными лугами, селами и хуторами. И даже Дунай здесь тихий, умиротворенный, совершенно безобидный, как ручеек. Среди всех архаичных обычаев городка наиглавнейший был таков: под барабанный бой чуть не ежедневно полицейские власти созывали горожан для различных объяснений и распоряжений. В городке – огромное здание школы, красивая двойная колокольня патриаршего собора, дворец патриарха, духовная семинария. Вечерами в парке играл духовой оркестр добровольной пожарной дружины. На площади у костела собирались гуляющие. Городок на железной дороге Белград – Субботица до Версальского договора принадлежал Венгрии. Теперь Сремски Карловцы отошли к Королевству сербов, хорватов и словенцев. А с тех пор как сюда переехал штаб врангелевской армии, жизнь городка поначалу, казалось, бурно забила. На улицах появилось много офицеров в форме, посыльные, донские казаки с красными лампасами, конвойцы – терцы и кубанцы в меховых папахах, несколько автомобилей. Отделы штаба занимали дом, который горожане называли «Старая школа». Здесь же находилась и большая столовая, где питались холостые сотрудники, а по субботам и воскресеньям проводились богослужения. Жизнь Сремских Карловцев напоминала теперь жизнь штаба не очень крупного войскового соединения, загодя подготавливающего небольшое наступление. Вечера были томительны и однообразны. Аборигены засыпали чуть ли не с первыми сумерками, улицы пустели, погружались в мертвящую тишину, малочисленные фонари гасли. Офицеры иногда собирались в кофейне у Тарановича, уныло пили сливовицу-«монастырку», слушали заводную шарманку, неазартно, «по малой» играли в преферанс и девятку. И только самые лихие прожигатели жизни, имеющие кое-какие сбережения, ездили иногда в Нови Сад для развлечений: там было несколько пристойных кафе, синематограф, «заведение с дамами». Венделовский говорил всем: ему повезло – вместо богом забытой дыры – несколько европейских столиц за одну поездку! Правда, они после долгой войны изрядно потеряли свой блеск, однако жизнь там лучше и во всяком случае несравнимо интересней, чем в какой-нибудь беженской колонии или на строительстве шоссе.

У Врангеля – как узнал загодя Венделовский – уже несколько дней ровное, хорошее настроение. Во-первых, вероятно, потому, что из Брюсселя приехала жена с сыном Петром и дочкой Еленой, встреча их была теплой и даже сердечной. Врангель внезапно расчувствовался, обнял и поцеловал детей, долго не отпускал их от себя – все расспрашивал о жизни в Нидерландах. Во-вторых, недавно Врангеля принимал король Александр, и весьма доверительная часовая беседа с ним начала рождать у главкома не вполне четко еще сформулированную, но перспективную идею. Решив ее разрабатывать, он задумал проверить ее на тех, которым еще доверял...

Врангель принимал Венделовского в гостиной, один (даже вездесущего генерала Перлофа на этот раз не было), и сам разливал чай, подчеркивая неофициальный, весьма доверительный характер их встречи, С максимальным участием, на которое был способен, он расспрашивал новоявленного дипкурьера о его жизни, родителях, родственниках, образовании, знакомстве и дружбе с князем Андреем, сыном Татьяны Куракиной; извинялся, что обстоятельства помешали ему сразу использовать Альберта Николаевича в деле, которое тому по плечу; интересовался его взглядами, оценкой нынешнего политического момента; все время подчеркивал ту огромную степень доверия, которой он с сего дня облекает своего посланника, представляющего главнокомандующего русской армией в самых разных странах, среди деятелей разных политических направлений и взглядов.

Венделовский держался напряженно. Хорошо, что знал высказывания Врангеля представителям прессы после посещения короля Александра (разумеется, их не напечатала ни одна газета) о том, что «все части русской армии, рассеянные по различным странам, сохраняют свою боевую организацию и с нетерпением ожидают дня, когда они смогут вновь посвятить свои силы освобождению России». В духе этой безумной программы он и отвечал, вызывая растущую симпатию главкома (как мало, в сущности, надо для этого – уметь лишь поддакивать!).

Врангель просил внимательно прислушиваться и присматриваться ко всему происходящему вокруг, покупать газеты на местах и привозить ему наиболее интересные, чтобы подкреплять свои доклады, кои ему надлежит будет делать после возвращения из каждого турне. Поинтересовавшись, где намерен обосноваться Альберт Николаевич – в Белграде или тут, – и получив ответ, что в Сремских Карловцах, Врангель, еще более помягчев (вспомнил, кстати, что Венделовский понравился ему еще в момент первого появления и потом, во времена эвакуации из Крыма), заметил, что квартиры тут весьма дороги, а посему он даст указание начальнику информационного отдела Генерального штаба полковнику Архангельскому, в ведении которого находится и дипкурьерская связь, изыскать возможность и прибавить жалование господину Венделовскому. Альберт Николаевич сказал, что он путешествует в паре с ротмистром Издетским и неловко будет, если один из них станет получать более другого.

– Издетский... Издетский, – силился вспомнить Врангель. – Очень знакомая фамилия, а человека за ней – нет, не вспомню. Вы-то его давно изволите знать?

– Со времен прибытия в армию, с первых дней, когда генерал фон Перлоф устроил мне серию экзаменов, ваше высокопревосходительство.

– Ах, Перлоф, Перлоф! Я вспомнил: это его человек, Издетский. Он – жандарм. Почему вы хлопочете за жандарма? Боитесь его?

– Что вы, ваше высокопревосходительство?! Почему?

– Оставим, Альберт Николаевич. Он – человек не нашего круга. Хотите, я прикажу назначить к вам иного напарника? Выбор есть.

– Не беспокойтесь, умоляю, ваше высокопревосходительство! Ротмистр меня вполне устраивает. Есть недостатки, но и масса достоинств – боевой офицер, участник многих кампаний, верный нашему делу. У него есть чему поучиться.

– Ну хорошо, хорошо, – поморщился Врангель. – Только не называйте этого господина «боевым офицером». Тут и определенные оттенки, вам – штатскому человеку – их не понять. И не доверяйтесь ему.

– Благодарю вас за ценный совет, ваше высокопревосходительство! – воскликнул Венделовский. – Я оправдаю ваше доверие! – Увидев, что главнокомандующий хочет встать, он вскочил: – Простите, я злоупотребил вниманием вашего высокопревосходительства.

– Пустяки, – дружески сказал Врангель. Он улыбнулся и будто бы подмигнул даже. Но, сразу став серьезным, встал – глаза немигающе уставились в лицо Венделовского – и протянул ладонь. Сказал: – Надеюсь, наш разговор останется между нами, Альберт Николаевич? И еще: до Белграда всю почту вы будете завозить сюда, в Сремски Карловцы. Лично мне, на самое непродолжительное время, вы понимаете? И делать это так, чтобы ваш ротмистр не замечал.

– Естественно.

– Подумайте, как нейтрализовать напарника. Купите его, напугайте – любым способом. Желаю успехов!

3

Поезд мчался ночной равниной. Ни огонька. И только в окне мелькал бело-голубой диск полной луны. Трясло. Дурно пахло. Кто-то громко и возмущенно разговаривал по-немецки в коридоре, возле их купе. Венделовский посмотрел на часы: пора будить ротмистра. Он соскочил с полки, чтобы поправить постель. Издетский открыл глаза и, словно не спал вовсе, спросил:

– А как нравится вам... э... э... Струве, Альберт Николаевич? – Точно все время думал только о том, чтобы продолжать проверку коллеги.

– Он что – приснился вам? – пытался отшутиться Венделовский.

– Напрасно изволите... э... э... шутить. Струве – весьма опасная бестия. Недавно он так изволил сформулировать свою новую политическую позицию: мы против вождя, хотя готовы под единым водительством добиваться реставрации России... в духе правовой государственности. Что сие?

– Оставьте, Станислав Игнатьевич. Я отдохнуть хочу.

– Не знаете или являетесь... э... приверженцем?

– Знаю. Струве утверждает, что не только с лозунгом, но и с задней мыслью о возврате земельной собственности идти в Россию нельзя. Впрочем, не пугайтесь: его программа недалека и от нашей программы.

– Какой это вашей?

– Нашей, нашей, Издетский! Монархической! Так что не волнуйтесь и дайте мне поспать до Берлина! Вы мне надоели наконец своей любознательностью.

– А мне кажется, вы – скрытый милюковец, – не унимался Издетский. И хотя спрашивал он шутливо, желваки на его обтянутых кожей скулах перекатывались зло, а узко поставленные глазки смотрели внимательно и настороженно.

– Если кажется, перекреститесь, – сказал Венделовский и полез на верхнюю полку.

– Вы спите, Альберт Николаевич? – тут же раздалось снизу. – Не сердитесь. Нам работать вместе и головы из-за этих бумажек под пули подставлять. Я хочу быть в вас уверен как в самом себе.

– Хватит дурака валять, Издетский! Вы всю жизнь выполняли и будете выполнять чужие задания. Но успокойтесь. Ни вас, ни ваших начальников я не боюсь: и у меня есть высокий покровитель...

Берлин не переставал удивлять Венделовского. Огромный город, переживший войну и революцию, всеобщую разруху, бешеное падение марки, инфляцию, продолжал неправдоподобную, фантастическую, иллюзорную жизнь. И даже днем, казалось, Берлин живет по-ночному: бурно, бестолково, лихорадочно, точно в канун сильнейшего землетрясения, которое должно произойти через час-два и о котором все уже знают. Всегда поражающий приезжих своей чистотой, порядком на улицах, аккуратностью, Берлин имел вид запущенный, замусоренный донельзя. Дома – серые, закопченные, одряхлевшие; улицы – давно не подметаемые.

Переполнены все доступные увеселительные заведения – всевозможные кафе, биргале, вайнштубе, нахтлокали. По улицам текла густая толпа: фланировали офицеры несуществующей уже кайзеровской армии, в форме, с моноклями в глазу; спешили коммерсанты и «деловые люди», стремящиеся хоть на чем-нибудь подзаработать при ежедневно растущих ценах; спекулянты – «шиберы», как их называли, – направляющиеся на Монцштрассе, где бурлил «черный рынок»; продавцы жалких товаров с лотков, мальчишки-газетчики и мальчишки-папиросники; дамы из общества и проститутки разных рангов; то тут, то там возникали «шпаннцеры» или «шлепперы» (зазывалы), собирающие гостей в свои притоны, где можно и в карты поиграть, и голыми «нахттанцеринами» полюбоваться, музыку послушать, потанцевать и выпить, если у тебя завелись кое-какие деньжата. Была слышна русская речь. Берлин – один из крупных центров русской эмиграции. Немцы, недовольные пришествием русских, ворчат: «Скоро нам не будет места у себя дома...»

Дипкурьеры остановились, как обычно, в гостинице «Элита». И здесь царила грязь, запустение – рваные обои, осыпавшаяся штукатурка, ломаная мебель. Но были тут и свои преимущества: неподалеку старомодное здание на Унтер-ден-Линден – русское посольство и канцелярия эмигрантов на Люцовштрассе, где дипкурьеры сдавали и получали почту; относительно невысокие цены, некоторые знакомства с прислугой, предупреждающей о внезапной облаве или интересе, проявляемом к постояльцам «шпитцслями» или обыкновенными «поленте».^{[22] Номер курьеров выходил окнами во внутренний двор, в полуторах метрах внизу находилась крыша какого-то гаража или сарая, подходившая к широкой стене, по которой – в случае необходимости – можно было пробраться на соседнюю тихую улочку. Издетский авторитетно объяснил, что это как бы второй вход или выход – вещь совершенно необходимая при нахождении на конспиративной квартире...}

Днем курьеры отнесли вализу в эмигрантскую канцелярию. Один из заместителей военного агента капитан Снесарев, чем-то явно озабоченный и встревоженный, принял почту и сказал, что они свободны, посылка для них не готова, к тому же не исключено, что им придется выехать в Вену: у поехавшего в Белград дипкурьера полковника Бемера какие-то неприятности там, необходимо по выяснении обстоятельств – принимать меры. С восьми вечера Снесарев просит их быть неотлучно в номере, он им позвонит.

– Черт побери! – воскликнул Издетский, когда они вышли. – Только задержки здесь не хватало!

– А что? Вы недовольны? Хоть сутки отдохнем от поезда.

– Отдохнешь тут, пожалуй! – ротмистр казался расстроенным. – У меня на Берлин специальное задание от генерала Перлофа.

– Тайна, конечно?

– Кой черт! Искать его дальних родственников по всем ночлежкам Европы! – и он принялся рассказывать о князьях Белопольских, о немой красотке Кэт, которая поди знай! – оказалась любимой родственницей генерала, княжной Ксенией, растерявшей родных. Фон Перлоф сухарь сухарем кажется, а вот внезапно воспылал родственными чувствами, из Константинополя в Белград перевез, в закрытом пансионате ее держит, лечит, ничего не жалеет. И взял себе в голову найти кого-нибудь из семьи Белопольских. Обнаружил он след князя Николая Вадимовича в Белграде, но тот уехал, кажется, во Францию, и ниточка оборвалась: хоть и заметная фигура князь – общественный деятель в прошлом, думец, либерал, масон, но и Франция – не Псковская губерния, – потерялась иголочка в стоге сена.

По тому, с каким раздражением и неприязнью рассказывал это ротмистр, Венделовский сделал для себя вывод – Издетский не любит своего начальника.

– Если не возражаете, Станислав Игнатьевич, – сказал он участливо, – я готов сопровождать вас в прогулках. Но предлагаю сначала немного поразвлечься.

– Очень... э... немножко. Я почти без денег.

– Уже? – удивился Венделовский. – Тогда я приглашаю.

– С чего это? Благотворительность? И откуда у вас... э… э... деньги? Мы ведь и получали и тратили, кажется, одинаково.

– У меня богатый дядя, – какая вам разница?

– Русский офицер обязан... э... э... – Издетский нахмурился, – Вы меня покупаете? Кому это надо?

– Только большевикам. – Венделовский заразительно засмеялся.

– Но я не продаюсь дешево. – Издетский вроде бы успокоился и принял игру.

– За сколько? Впрочем, моя фирма не постоит перед любой суммой, чтобы приобрести такого человека, как вы, Станислав Игнатьевич.

– Действительно, почему бы и не поразвлечься, – заколебался Издетский. – Только условие – расходы поровну и никаких излишеств, Альберт Николаевич. Хороший... э... э... обед и недолгая прогулка.

– Принимается! Предлагаю зоо! Или луна-парк?

– Пожалуй, последнее: звери в клетках напоминают нас с вами.

– Позвольте спросить, кто? Львы или обезьяны?

– Что-то вы сегодня слишком развеселились, Венделовский?

– Я же сказал, дядюшка...

К ним подошла совсем юная проститутка, с лицом плохо умытой Гретхен. Остановила свой взор на ротмистре, сказала неожиданно хриплым – не то простуженным, не то прокуренным – голосом:

– Пригласи меня, фати^{[23]. У меня красивая грудь. И ты такой красивый.}

– Weg, weg!^{[24] – внезапно озлился Издетский. – Свинство какое!}

– Вы не любите девочек? – изумился Венделовский. – Или эта не в вашем вкусе?

– Да какое вам дело, сударь?! – Он выругался.

Они приехали к луна-парку. Видимо, из-за хох-бетриба^{[25] народу и здесь оказалось предостаточно. Посреди газона – гигантская надпись «Радуйтесь жизни». На дорожках сравнительно чисто. Множество ларьков, павильонов, аттракционов. На озере, на помосте выступает самый сильный человек в мире – Марино. Он поднимает шестерых и держит на себе автомобиль. Неподалеку американизированный «Бар Дальнего Запада» и дамский бокс... Венделовский с видом завсегдатая повел коллегу в глубь парка. Они оказались возле ресторанчика с веселым названием «Тары-бары». Издетский смотрел настороженно.}

– Здесь самые лучшие и дешевые счи в Берлине, мои ами. И молодые поросятки. Уж поверьте!

После вкусного, хотя и не очень сытного обеда умиротворенный Издетский, к которому вернулась его всегдашняя самоуверенность, напомнив про обещание сопровождать его, повез Венделовского по крупным центрам русской эмиграции. Сначала они отправились в бойкий торговый район, где на Нейскенигштрассе в одном из дворов, в глубине, стояло двухэтажное обшарпанное здание – бывшая казарма, в которой ныне размещалось общежитие Общества помощи русским гражданам. Благородные эмигранты называли этот притон по-петербургски – «Вяземская Лавра» или «Васина деревня».

Пройдя по щербатому булыжному двору и попав внутрь общежития, дипкурьеры увидели мрачную картину: полутемные комнаты, низкие потолки, грязные, с обсыпавшейся штукатуркой стены, почувствовали кислый, застоявшийся воздух. Узкие кровати (вернее, проволочные нары)} стояли почти впритык друг к другу – истонченные рваные матрацы, ни постельного белья, ни одеял, каждый использовал свое имущество, укладывая его под себя.

Издетский обратился к пожилому человеку с окладистой бородой с вопросом, где находится канцелярия.

– В конце коридора по лестнице, на второй этаж. – И, проводив взглядом ротмистра, старик сказал буднично: – Задерганный. Должно, умрет скоро. С изъянцем. Крови много на нем безвинной.

– Так вы прорицатель?

– Был бы им, сидел у себя в Печерской лавре. Лицо я духовное, сан имею. Отец Василий имя мое. А вас как величать прикажете?

– Венделовский, коммивояжер, волею обстоятельств.

– Все мы здесь волею обстоятельств – странники, гонимые ветром времени, страдающие за грехи свои. Каждой твари по паре, простите за грубость, вырвавшуюся невольно. Одно слово – беженцы. Гнием круглосуточно... Нет, не все, конечно. Есть здесь и те, что за любую работу хватаются, чтобы прокормить ближних своих... Был тут один... Дворянин, инженер-строитель. В мастерской какой-то трудился. Говорил все: знаете, отец Василий, хорошо стал понимать я пролетарские лозунги. И сознание у меня истинно пролетарское. Готов станки ломать, бастовать, на баррикадах сражаться. Вижу, как грабят нас хозяева.

– Может, он с большевиками спутался?

– С жизнью он спутался, – ответил старик.

В это время вернулся Издетский. Лицо его было непроницаемым,

– Идемте, Альберт Николаевич. И тут у меня «зеро». Вы свидетель перед Перлофом.

Они посетили еще одно русское общежитие и городской ночлежный дом на Фребельштрассе, возле госпиталя имени Фридриха Вильгельма. Все их старания оказались тщетными: пересекли Берлин, а никаких следов кого-либо из Белопольских так и не обнаружили. Оба устали, настроение испортилось. К тому же принялся накрапывать нудный, холодный дождь. Следовало как-то убить время до вечера, а при их весьма скудных средствах это представлялось затруднительным.

– А как же ссуда от богатого дядюшки? – в который раз издевательски спрашивал ротмистр. – Вы же обещали развлечения.